You know what's already broken It's something that can't be undone Day and night, fall and repeat Bad twilight, I look away but Day and night fall and repeat Make it right, it's gonna be all right “Alone” – Jimin You went from my home to It was nice to know you And it breaks my heart That we gave it our best shot Now I'm in California I'm still waiting for ya Will you change your mind? I would give it all up for us “For Us” – V
Ноябрь 2021, Инглвуд, Калифорния Чимин тяжело, рвано дышит и никак не может успокоиться. В гримерных душно, на сцене – душно, воздух густой и вязкий, как застывшее в холодильнике желе. Направленный в лицо прохладный поток от крошечного розового вентилятора, кажется, только делает хуже. На дворе ноябрь, он привык к сеульской прохладе, но в Калифорнии переключатель сезонов словно сломался, остановившись на вечном лете – жарком, влажном и липнущем к коже. Как мокрые после выступлений сценические костюмы. Чимин осторожно выскальзывает из рук нун, приводящих его в порядок, и пытается отодвинуться от скопления пышущих жаром тел, чтобы хоть немного выдохнуть. Он безмерно тактильный, особенно – на выступлениях, когда уровень адреналина и эндорфинов просто зашкаливает, – но иногда этого, всё же, становится слишком много. Юнги, сидящий на диване широко расставив ноги, сдержанно шипит на медперсонал, переклеивающий тейпы на пострадавшем плече, и вытирает салфеткой бегущий по лицу и шее пот. Его рыжие волосы прилипли к бледной коже огненными росчерками, и Чимин нервно облизывается. Держи себя в руках, Пак Чимин, будь так любезен. Полезешь лизать – никто не оценит. Проблема в том, что остальные мемберы – такие же мокрые, горячие и наэлектризованные от нещадно бьющей по мозгам эйфории. Это их первые живые выступления за долгие месяцы, первые волны сияющих океанов в зале, захлестывающие неумолимо, с головой. Первое взаимодействие с фанатами не через многочисленные камеры и экраны, а лицом к лицу. И это сбивает с ног, заволакивает сознание туманом, приносит кислородный передоз и напрочь отрубает здравый смысл. У Намджуна взгляд настолько черный, что не видно радужки. Чонгук, не особо скрываясь, поправляет зажатый в неудобных брюках стояк. Чимину искренне жаль нуну, на которую тот сейчас смотрит, не имея возможности отвести глаза – ему пытаются спасти поплывший макияж. Тэхёна с Хосоком в гримерной просто нет, зато Джин выглядит максимально расслабленным и наименее искрящим из всех. Выдержке хёна можно только позавидовать, хотя она, скорее всего, или наигранная, или существует только благодаря успокоительным, выпрошенным под шумок из-за травмы. Чимин слишком хорошо его знает. Запах косметики, пота и разогретых внутренностей сцены забивает легкие, не давая нормально дышать. Сглотнув густой комок в горле, Чимин выскальзывает из гримерной, понятия не имея, куда и зачем. Хочется просто оказаться там, где хоть немного прохладнее, чтобы спало давящее напряжение и можно было сделать нормальный, глубокий вдох. Неумолчный гул, царящий вокруг, заставляет пространство вибрировать, и эта вибрация, проходя насквозь, отдается в грудной клетке и оседает внизу живота, словно он стоит рядом с усилителями. Стафф снует туда-сюда, как в гигантском муравейнике. У них всего двадцать минут перерыва перед вторым отделением, чтобы сменить всё – костюмы, декорации, освещение, – и на первый взгляд хаотичное движение, на самом деле имеет четкую организацию. Хёна он замечает не сразу – в рабочем черном Минджин попросту сливается с работниками сцены, охраной, визажистами, другими сотрудниками и даже полотнами занавесей перекрытия. Раньше его было легко опознать по светлым волосам и характерной растрепанной прическе, но теперь волосы темные, и, к тому же, часто зачесаны назад так, что начинает казаться, будто хён носит тугой хвост на затылке. Зато они больше не скрывают разноцветных глаз и разлета прямых бровей. Нахмуренных, потому что Минджин внимательно вслушивается в наушник ДМР, привычным жестом вжав его в ухо. Он выглядит так, будто куда-то несся и замер в середине шага, сбитый с толку что-то бубнящим голосом, – в пол-оборота к металлической конструкции, спиной к остальному стаффу, вторая рука в кармане широких брюк, приподняв край длинной шелковой рубашки, матово поблескивающая ткань спадает мягкими складками. Хён облизывает губы и что-то отвечает невидимому собеседнику, – мозг Чимина издает сигнал, оповещающий об аварийном отключении в следствии перегрева, и ноги сами несут его в нужную сторону. – Мин-ш-ши… Тебя сожгут на костре, Пак Чимин, и будут чертовски правы, ты в курсе? Чимин, как поезд без тормозов, на чьем пути случайно оказался хён, почти врезается в того всем телом и толкает в угол, благо, толкать приходится недалеко. Плотная черная ткань, со всех сторон скрывающая пространство под сценой, немного пахнет пылью и металлом. Закрыв Минджина собой от случайных свидетелей, Чимин вжимает его спиной в свою грудь, бесцеремонно лезет рукой в красивые брюки, и тут же сам стонет. – Ты такой мокрый, господи, хён. – Вы себя на сцене, блядь, видели? – сипло интересуется Минджин, сдирая с уха наушник, чтобы не задеть случайно никакую кнопку. Настолько близко становится ощутимо, что он дышит тяжело и неровно, кожа под всей легкой, не облегающей одеждой, горячая и влажная от пота. – Думаешь, АРМИ просто так рисуют плакатики с надписями вроде “Юнги, женись на мне” и “трахни меня Пак Чимин”? Чимин дуреет от такого хёна, – открытого, прямолинейного, несдержанного, откровенно пошлого. Минджин не пытается скрыть возбуждение, не пытается отговориться спешкой, отгородиться профессионализмом, выставить границы, повесить табличку “руками не трогать” и завернуться в колючую проволоку. Его чувственность больше не прячется за рабочими костюмами, а словно разливается поверх, вокруг, зыбким, колышущимся облаком, как мираж в пустыне, делая нахождение рядом моментами просто невыносимым. – У нас двенадцать минут, Чимин-а, и этого меньше, чем просто мало, – пытается привести его в чувство хён. – Найди Юнги и предложи ему, он не откажет. – Не хочу, – Чимин вжимает его в себя ещё сильнее, забирается пальцами ещё глубже, вдыхает сладкий, пряный запах вишни и кофе, идущий от кожи и волос. Грудная клетка под его рукой, протянутой поперек, тяжело вздымается, Чимин сдавленно стонет от зуда нетерпения и трется стояком о задницу хёна. – Я тебя хочу. Покойся с миром, Пак Чимин, ага. Хён ловко выворачивается из его рук, хватает маленькой ладонью за подбородок, цепко, с неожиданной силой. – Я сказал, найди Юнги, – рычит и не дает возразить, тут же затыкает рот жадным, почти грубым поцелуем, мокрым и до ужаса развратным. Свободная рука немилосердно сжимает через одежду и без того стиснутый до звона член. В моменте вседозволенности и напряжения, – давящего, дикого, не дающего дышать, – Чимину нравится, аж закатываются от удовольствия глаза. – У вас дохуя практики пятиминуток взаимопомощи, а со мной так быстро не получится, и ты это знаешь. Так что вали к Юнги-я, и чтобы уложились, блядь, в тайминг, иначе отымеют всех, и не в том смысле, что ты себе сейчас представляешь. Хватка на ширинке разжимается, хён делает шаг назад. Даже в полумраке заметно, насколько покраснели его губы. – Иди, Чимин-а, ну же, – он усмехается, криво, так знакомо, что Чимину на секунду кажется – это Юнги отражается в зеркале. Кривые улыбки Минджина всегда приходятся на другую половину лица, как если бы он действительно был отражением. – Передавай привет Юнги и, бога ради, отожгите во втором отделении так же качественно, как и в первом. Минджин возвращает наушник на место и что-то быстро отвечает на английском, мгновенно включившись в работу, будто никакой Пак Чимин не пытался только что по тихому трахнуть его на глазах у сценической команды. Ладно, гореть вы будете вместе. Все вместе. Так веселее. Чимин подносит к лицу пальцы и, прежде чем толком задуматься, что делает, размазывает по губам остатки скользкой естественной смазки, и тянет пальцы в рот, облизывая. На вкус и запах – по прежнему как чистая, пресная вода, и это наверняка доведет Юнги до окончательного отъезда крыши. Им обоим нужна разрядка, но не слишком изматывающая, чтобы напряжения хватило ещё на полтора часа на сцене. В подобных полутонах Пак Чимин – гребанный профессионал.***
Тех, кто придумал публичные афтепати после концертов, нужно отдать на растерзание Сондыку, решает Чимин, мрачно опрокидывая в себя уже далеко не первый бокал шампанского. Единственная, актуальная сейчас афтепати – за закрытой дверью номера, и чтобы ни одна сволочь не посмела отвлечь от втрахивания любого из попавшихся под руку мемберов в первую пригодную для этого поверхность. Или наоборот. Чтобы никто не мешал слушать стоны, не лез с улыбками и камерами, не заставлял отвечать на вопросы, пересиливая стоящий в ушах гул. Но вместо этого они окружены десятками людей – стаффом, съемочными командами, репортерами, музыкантами, организаторами, друзьями. Чимин закипает, медленно и неумолимо, как накрытая крышкой кастрюля чачжанмёна, забытая макнэ на плите. Алкоголь успокоиться не помогает, только придает всему происходящему туманный флер меланхолии, уныния и жалости к себе. – Бада-бум, – радостно заявляет порядком нетрезвый Тэхён, повисая на его плечах, тяжелый, жаркий и с улыбкой на весь зубной набор. – Би-и-иг бада-бум. Ты чего кислый такой, Чимин-а? – Грустно и невкусно, – бурчит Чимин, обхватывая того за талию, чтобы не проиграл гравитации. Силы явно неравны. Неподалеку Намджун со сложным лицом внимательно слушает какого-то незнакомца, поддакивая экспрессивному монологу. Чимин готов поклясться, что если заглянет сейчас Намджуну в глаза – встретит там только смертную тоску и три страницы матерных ругательств аккуратным почерком. Ругательства на корейском, потому собеседнику их не прочесть. Стоящий рядом Минджин, – к Чимину он повернут спиной, – размеренно кивает время от времени. – Юн? Хён оборачивается на оклик, и даже в профиль видно, как приподнимаются в удивлении брови, и как расцветает на его губах улыбка, теплая и настоящая. – Oh my God, sunshine, it’s you! – он тянется навстречу девушке, не раздумывая ни секунды, заключает её в объятия, будто оборачивает собой. – Long time no see. I missed you so much, dear. Чимин знает, как ощущаются такие объятия. У Чимина от этого откуда-то из-под ребер начинает растекаться по телу нечто горькое, противное и мерзко жгущее изнутри, как подкатывающий к горлу желудочный сок. Минджин так ни на кого не смотрит, никого не обнимает, и никому не улыбается. Кроме них. Придерживая рукой совершенно поплывшего, податливого Тэхёна, Чимин подходит ближе. В девушке от силы полтора метра роста, она едва достает Минджину до плеча и выглядит словно только со съемочной площадки британского документального фильма – неформальная одежда, светлые, будто выгоревшие под солнцем волосы, подстриженные под каре, высокие скулы, тронутая загаром кожа, невероятно яркие, голубые глаза. Чимин вообще не знал, что такой цвет существует в природе. Её легко представить где-нибудь в пустыне, сметающей широкой кистью песок с найденных сокровищ, или ведущей пальцами по высеченным на камнях, полустертым иероглифам. – Oh, honey, my Sam-il, – произносит девушка отстранившись, глуховато и негромко, и гладит Минджина по щеке с такой нежностью, что это почти можно счесть неприличным, в Сеуле точно бы сочли. Но это Америка, и всем плевать. У Чимина сердце заходится в неожиданном приступе паники. Кто она ему? Кто он ей? Почему она так его зовет? Почему она так на него смотрит? Почему он так смотрит на неё? Что, блядь, между ними происходит? – Это Вэл, – говорит хён, и Чимину на долю секунды кажется, что он думал вслух. Нет, просто Намджун тоже разглядывает их с неприкрытым интересом, а Тэхён тянет бокал, чтобы звонко столкнуться краями. – Она работает фоторепортером для Вог и плохо владеет корейским, хотя я приложил все усилия. – В этом нет твоей вины, исключительно моя нехватка таланта, – мягко возражает Вэл, и её корейский действительно достаточно груб, с выраженным акцентом, но вполне понятен и довольно официален. – Ты хороший учитель, а вот из меня ученица как себе. – Вы давно знакомы? – вежливо интересуется Намджун. В вопросе поддержания светских бесед ему нет равных. Хоть после концерта, хоть джетлага, хоть в три утра, хоть в Апокалипсис. Хоть перед лицом девушки, с которой у их менеджера точно что-то было. В правильном употреблении прошедшего времени Чимин, к своему ужасу, нихрена не уверен. – С прошлой жизни, – посмеиваясь, отвечает Минджин, так и не выпустив её руки. Их сплетенные пальцы причиняют почти физическую боль. – Раньше Вэл работала полевым фотокором в горячих точках – Судан, Афганистан, Сирия. Мы познакомились на форуме в Бэйдзине, она сопровождала тайваньскую делегацию, я – своих хёнов, они были в списке приглашенных гостей. – Можно узнать, почему вы так кардинально сменили вид деятельности? – спрашивает Намджун, сверкнув любопытным взглядом. Чимину хочется совершенно по-детски обиженно стукнуть его, предателя, но Тэхён слишком тяжелый для таких физических упражнений. Остается только дуть губы и пытаться провертеть сквозную дыру глазами. – Ранение, – Вэл прикасается краем бокала к едва заметному шраму над переносицей, ровно по центру. – Однажды мы случайно попали на линию огня, меня задело осколком. Очень удачно, что не в глаз. После таких вещей самое время пересмотреть отношение к жизни и расставить приоритеты. Я приняла решение заняться чем-то более спокойным и, в основном, снимаю в Америке. – Знание культуры, хён! – внезапно радостно восклицает Тэхён, ведомый, как всегда, собственными умозаключениями, в которые не посвящает простых смертных. В основном потому, что в них сам черт ногу сломит. Он хлопает Минджина по спине с таким энтузиазмом, что тот слегка заваливается вперед. – Ты поэтому такой специалист по Америке, да? – Боже, Вишенка, сколько шампанского ты выглушил? – устало и с некоторой обреченностью вздыхает Минджин, явно борясь с желанием закатить глаза. – Да, у нас были отношения, неужели это настолько неочевидно, что нужно переспрашивать? Сейчас они закончились. Ещё вопросы есть? Становится легче и хуже одновременно. Чимин не может решить, он больше рад или расстроен. Вероятно, всё и сразу. – Есть, – мягко улыбается Намджун, нехарактерно спокойный как для человека с замашками собственника, перед которым помахали наличием бывшей. Бывшей, с которой можно держаться за руки и нежно смотреть друг на друга. – Почему Сам-Иль? – Потому что родился в один день с независимостью Южной Кореи, – поясняет Минджин. – Тебе подходит, – беззаботно хихикает Тэхён, наваливаясь на чиминовы плечи так, что от его тяжести слегка перекашивает набок. – Ты выглядишь как движение сопротивления. По приезду в отель, хён незаметно исчезает в неизвестном направлении и возвращается поздней ночью. Возвращается, почему-то, в номер Чимина и Тэхёна, беспрепятственно миновав электронный замок на двери и двигаясь так тихо, что Чимин бы и не заметил, случись ему спать после всего произошедшего. Но спать у него, в отличии от Тэхёна, не получается и он почти автоматически тянется к телефону на тумбочке, проверяя время. Половина четвертого. Развалившийся сверху Тэхён продолжает мирно сопеть, зажав его в медвежьих объятиях и обдавая горячим дыханием ухо. – Чимин-а, ты чего? Разбудил? – шепотом спрашивает хён, осторожно забираясь под одеяло. – Как ты вообще в номер зашел? – невпопад отвечает Чимин, жадно втягивая носом его запахи и пытаясь определить примесь чужих. Но Минджин привычно пахнет яблочным шампунем, кондиционером для белья, – от чистой пижамы, – и знакомым миндалем, ничего преступного. – У меня универсальный ключ, на случай если кто-то из вас проебет свой. Прецеденты были, – он прижимается к Чимину, оплетая руками и его, и Тэхёна, и утыкается в линию челюсти. – Мы просто выпили вместе, прекрати вынюхивать, к чему придраться. У вас свои бывшие, у меня – свои. Я тебе ничего не говорю ни про Тэмина, ни про Тэяна, ни про остальных, так что не пыхти. – Как у тебя вообще получается не ревновать? – волосы Тэхёна лезут повсюду и Чимин, недовольно бурча, приглаживает их, заставив того заворочаться и немного сползти набок. Так хоть вздохнуть нормально можно. – А почему ты считаешь, что я должен, Чимин-а? Я взрослый человек, я принял осознанное решение, и потому я здесь – работаю с вами, сплю с вами и каждый день продолжаю выбирать вас. Если бы хотел остаться с Вэл – остался бы с ней и меня бы здесь не было. Или, по-твоему, всё устроено как-то иначе? – хён поднимает голову и, – в темноте не особо видно, но Чимин уверен, – смотрит на него тем самым внимательным взглядом, от которого покалывает в затылке. – Поделись своей версией, мне любопытно. Чимину хочется поерзать от неловкости, спрятаться под Тэхёна целиком и сделать вид, что его здесь вообще не было и всякие глупости любит сморозить никакой не Пак Чимин, а кто-то другой. Из уст хёна всё звучит просто, понятно, логично и очень по-взрослому. Где-то за той гранью, до которой дорос сам Чимин. – Чимин-а, ты не уверен в том, что я действительно к тебе что-то чувствую? – мягко подталкивает к ответу Минджин. Теплое дыхание щекочет кожу, когда он говорит. И Чимин решается. – Ты же отшил меня, хён, – выдыхает тихо, с каким-то мрачным, сродни мазохистскому, удовольствием, что сумел, наконец, произнести это вслух. – Поначалу, когда я признался, ты сказал “нет”, а потом передумал. – Во-первых, людям в принципе свойственно менять свою точку зрения со временем и накопленным опытом. Иначе деградация, застой и превращение в безмозглую медузу, озабоченную исключительно вопросами самоутверждения и выживания. А во-вторых, я не “передумал”. Твое поведение повлияло на результат оба раза. Ты вёл себя иначе – ты получил другой ответ. – Но я ведь тебе нравился, – жалобно восклицает Чимин. – Хоби-хён сказал, что нравился, с самого начала. Я не понимаю, Мин-ши. – Хоби-хёну иногда стоит использовать свой не в меру длинный язык в других местах, – хмыкает Минджин беззлобно, по тону слышно, что он улыбается. – У него это получается куда лучше, чем пересказывать фразы, вырванные из контекста, не думая о последствиях, – он вздыхает и тянется погладить по щеке. Так осторожно и нежно, что у Чимина всё внутри дрожит и сворачивается от трепета. – Ты всегда мне нравился, Чимин-а, как ты вообще можешь кому-то не нравиться? Я не такой уж и стойкий божий солдат, чтобы не дрогнуть перед сочетанием красоты, таланта и доброго сердца. А вот я тебе поначалу понравился совсем не так, как ты думал. Это было увлечение, несерьезное и поверхностное, сплошное желание валить и трахать. Что ты, собственно, и попытался сделать. Другого не может быть, когда не знаешь человека толком, а сильный импульс симпатии есть. Со мной такое случалось и всегда заканчивалось плохо. Я не хотел, чтобы ты стал просто очередным разочарованием, а я для тебя – галочкой в списке интересного опыта. Поменялось не моё отношение к тебе, а твои собственные чувства. Был интерес и сексуальное влечение, стало чем-то гораздо большим. Почувствовать себя глупым ребенком в этот раз, почему-то, совершенно не стыдно, а наоборот – приятно. Даже когда Чимин думал не той головой, что нужно, хён заботился о нем. Такие откровения очень тяжело выносить без желания спрятаться под одеяло и позорно визжать, как последняя фанатка на их фанмите. Сдержаться удается только благодаря Тэхёну – из-под его неподвижного тела сбежать куда-то крайне затруднительно. – С твоей бывшей тоже так случилось? – любопытствует Чимин немного вредно, чтобы как-то снять внутреннее напряжение и действительно не начать визжать. – С моей бывшей мы по-настоящему повзрослели вместе, – спокойно отвечает хён, вновь укладывая голову ему на свободное от Тэхёна плечо. – Она помогла мне принять себя таким, какой я есть, и в отношениях, и в постели. Это не так просто для людей, вроде меня, когда внутреннее самоощущение не совпадает с внешними характеристиками. Бывали дни, когда я не мог смотреть на себя в зеркало, не говоря уже о том, чтобы позволить к себе прикасаться. Чимин непроизвольно, вслепую тянется рукой к груди Минджина и ведет тыльной стороной ладони по мягкой ткани пижамной рубашки, цепляя пуговицы. Он видел хёна без тейпов один-единственный раз, практически случайно. Застал момент смены старых лент на новые. Чимин, к своему стыду, в размерах не разбирается совершенно, но в его ладонь грудь хёна умещалась с трудом. А вот в руку Тэхёна – вполне. Нежную кожу сплошь покрывали красные пунктиры отметин и перламутровые полосы растяжек. Хён пояснил, что все травмы и повреждения, в основном, возникают из-за сильного натяжения, гравитации и сочетания других факторов, предугадать которые бывает довольно сложно. На ребрах у него красовались кровавые, едва затянувшиеся раны, возле остова грудной клетки теснились твердые корочки уже подживших. Чимин невольно вспомнил свои ступни после занятий балетом, но даже это больше не казалось ему таким болезненным. Наутро все следы скрылись под широкими, чистыми, шершавыми полосами, натянутыми поперек груди. Сейчас от них остались едва различимые розоватые пятнышки, комплект шрамов после операции – два длинных, симметричных полумесяца и два ободка вокруг маленьких, аккуратных сосков, – и частично утраченная чувствительность. – Пониманием, чего хочу и как, знанием собственного тела и умению доносить свои потребности я обязан Вэл, – возвращает его в реальность голос Минджина. – К слову, за умение делать минет тоже можно сказать спасибо именно ей. – В каком смысле? – округляет глаза Чимин совершенно по-чонгуковски. – Чимини, детка, ни у кого нет врожденного таланта к сосанию членов, – хмыкает хён. – Тут нужна практика. Иногда – очень много практики. О практике Чимин знает не понаслышке, но дело совершенно в другом. – Она же девушка, Мин-ши, на чем там практиковаться? – Раньше ты мне таких вопросов не задавал, Чимин-а, у тебя как-то всё получалось найти без подсказок, – Минджин в ответ тихо, по-доброму смеется, отчего Чимина внезапно бросает в жар. – Мы много экспериментировали, не только вдвоем. Для того, чтобы принять возможность отношений на восьмерых одновременно тоже необходимо некоторое умение мыслить широко. И на пустом месте оно возникает крайне редко. Представлять хёна в постели с какими-то другими, незнакомыми людьми определенно не то, чем Чимину в принципе хочется заниматься. Не важно, насколько там они раздвинули его ширину мысли. – В следующий раз поблагодарю лично, – бурчит Чимин сонно, притираясь щекой к теплой макушке у плеча. Молчит недолго, в очередной раз собираясь с силами, чтобы открыть рот и произнести задуманное вслух. Пак Чимин сегодня просто эталон смелости и веры в себя. – Хён? – Чего, Чимин-а? – Я люблю тебя. – И это по-прежнему взаимно. Ничего не поменялось. Спи уже. Чимин закрывает глаза и вспоминает, что ещё хотел спросить. – Мин-ши? – Ммм? – А “Вэл” – это сокращенно от “Валери”? – “Вэл” – это сокращенно от “Валькирия”. Где-то ближе к утру, сложно сказать, когда именно, в номере шторы блэкаут и они плотно задернуты, Чимин сквозь сон слышит неторопливую, нежную возню под боком, неразборчивый шепот и тихие стоны. Тяжесть Тэхёна больше не вдавливает его в матрас, и Чимин переворачивается набок, утыкаясь в теплое, чуть влажное плечо. Протягивает наощупь руку поперек лежащего рядом тела, и снова засыпает под мерное, ритмичное движение под ладонью и едва слышное “люблю, Чимин-а.”