Шагни со мной в рассвет

Этой ночью, ревущей дождем и шквалистым ветром, он впервые получил подтверждение своего подступающего безумия. Подняв глаза на трибуны, Нил понял, что психика его попросту не выдержала. Там, в полутемном ряду кресел, разместился человек в капюшоне, и делать этому припозднившемуся зрителю здесь было совершенно нечего: ему полагалось лежать в могиле со свежевысеченным именем на надгробии -"Эндрю Джозеф Миньярд». — Иди в общагу, Нил, — голос Кевина отвлек его, — хватит с тебя на сегодня. И он, медленно повернувшись, побрел прочь, волоча за собой клюшку. В комнате, которую ему поспешно освободили Аарон и Кевин, он опять останется совсем один. И будет долго стоять у окна, глядя на заштрихованную дождем ночную мглу, слушать завывания ветра и вспоминать. Эндрю исчез внезапно. Сначала Нил воспринял его отсутствие спокойно: он предоставлял Миньярду полную свободу. Да и попробовал бы кто заявить на него права! Как же! Послушал бы этот белокурый вредина чьи-то доводы. — Пройдусь, — бросил он, ни к кому особо не обращаясь, и уже за одно это короткое сообщение Нил чувствовал благодарность. Раньше Миньярд просто растворялся в пространстве, пресекая всяческие попытки выяснить, куда он, собственно, направляется; а уж напроситься с ним — нечего было и думать. На вечернюю тренировку Миньярд не явился, но и не должен был. Би назначила ему внеплановую встречу, ободренная успехами своего подопечного. Два года после реабилитации под крылом Ваймака, самой Би и, конечно же, Нила, превратили монстра в приемлемого члена общества, готового к диалогу без обращения к экстремальным аргументам в виде ножей. Нил знал его теперь несравнимо лучше, знал и умел расслышать и печаль в голосе, скрытую за яростью, и понять потребность в общении, маскируемую расхожим «отстань». Нил не боялся Эндрю; его открывшийся талант организатора, чувство юмора и вырвавшаяся на свободу нежность, о которой он и сам не подозревал, окончательно усмирили зверя в Миньярде. — Иди сюда, — звал его Нил, — иди, чего вредничаешь? Я хочу обсудить с тобой… И… он подчинялся. Золото в глазах догорало, плавясь, лицо расслаблялось, и к Нилу приближался сдержанный красавчик с еле заметной улыбкой на четко очерченных губах. Сильные руки обнимали Нила за плечи, острый подбородок укладывался на ключицу, теплое дыхание касалось щеки. — Что там? — спрашивал он прохладным голосом, внимательно глядя в монитор, — ищешь, на кого бы заменить Аарона? — Да. С новичками еще много возни… — Херня. Поставь Тома. — Тома? Тома Долтона?! Да ты гонишь! — Проверь сам на вечерней трене… И уже нет никаких сил делать вид, что занят расстановкой игроков. Под тонкой футболкой колотится сердце Эндрю, и его вибрация пробивается через спину, достигает самого нутра…а еще его губы так близко. Разве можно сдержаться?.. Он медленно выдыхает, чуть поворачивает голову и натыкается на проницательный насмешливый взгляд: — Что? — Ничего, — он усмехается, глядя прямо на эти губы, способные подарить ему неземное блаженство. — Врать так и не научился, — шепчет Эндрю и легонько целует его, продолжая изучать взволнованное лицо с разгорающимся румянцем. *** Трава противно холодит колени, когда он опускается без сил и трясущейся рукой тянется к надгробию. Нет. Это — сон. Кто-то снимает кино, а его не предупредили. Просто спятившему режиссеру захотелось убедиться, что скорбь существует на самом деле, вот и подставили ему эту роль, на которую он не подписывался. День сияет солнцем. На камне — свежие буквы и даты. Ему было двадцать три. — Нил, я просто не знаю, как тебе сказать, — Ваймак медленным движением ладони вытирает слезы со щеки. В москитную сетку бьется мотылек, прильнув пушистым тельцем, стремясь на свет из осеннего морока ночи. А он сейчас ломанется отсюда, из этого лживого тепла, туда — в ночь, исхлестанную дождем, но верную, честную… — Нил… Эндрю…его нет больше, — через силу произносит тренер, а ребята, сбившиеся в тесную кучку, страдальчески смотрят на него и прячут глаза, как только он поворачивается к ним, ища подтверждения страшным словам. Нил цепляется рукой за обналичку двери, пытаясь осознать сказанное. Что за хрень здесь творится? Еще утром Эндрю был жив. Неразговорчив, бледен, отказался от завтрака, но… — Как это случилось? — не слыша своего голоса, спрашивает Нил, а первый ужас потери уже группируется где-то в районе солнечного сплетения. Как понять и принять факт, что больше не будет их разговоров? Как это — не будет поцелуев, объятий, редких страстных ночей, после которых просыпаешься на сильном плече и лежишь, молишься, чтобы счастье не заканчивалось, а длинные пальцы небрежно крутят рыжие волосы, запутывая их в тугие колечки. — Его нашли недалеко от клуба «Рубеж». Никаких особых повреждений… Официальная причина смерти — большая потеря крови. — И давно вы в курсе? — Нил чувствует, как рука начинает трястись, цепляясь за свою ненадежную опору. Во рту — медь, будто натолкал в него монет. Сердце сбивает ритм, и перед глазами пляшут черные точки. Он еще здесь, на этой стороне. Он еще помнит запах духов, ощущает его губы на своей коже, а тело уже сдается, и чьи-то крики: «Вызовите Эбби!» доносятся, как сквозь вату. Идет время. Осень отсчитывает часы его горя. Открывая глаза, Нил думает, что зря вернулся, что здесь ему больше делать нечего. В состоянии, близком к смерти, его ведут в церковь, чтобы попрощаться. Он понимает: ему необходимо пристойно выглядеть, и чьи-то руки помогают ему облачиться в черный костюм. Сосредоточенно глядя прямо перед собой, он идет к гробу. Церковь небольшая, и все желающие проститься с Эндрю стоят тесным полукругом. Возможно, он услышал бы перешептывания и слова сочувствия, но мертвые ведь не способны на реакции… Ага. Так он думал, пока рука с эдельвейсами не опустилась на грудь лежащего в гробу Эндрю. Нил, застыв, смотрел на бледное лицо и кусал губы. Что они здесь устроили? Какого хера этот спектакль? Миньярд не мог умереть. Они еще не обо всем поговорили; и дом не выбрали, и породу кота… Эндрю только последние полтора года стал охотно обсуждать их совместное будущее, а после того первого раза… Боже! О чем он думает?! Ком в горле застрял так надежно — ему казалось… Но взглянув на длинные ресницы, которые даже не дрогнули при его прикосновении, Нил вдруг все осознал. Его больше нет. Кто-то отнял его. Разрушил хрупкую постройку. А они так старались забыть прошлое, чтобы просто быть вместе. — Ты, что, совсем уже, Эндрю? — шепнул он, как параноик выискивая на мертвом лице следы возрождающейся жизни. — Я не смогу без тебя. Мне же ничего не надо! Что я здесь забыл? — его сильные красивые руки взметнулись к лицу, закрывая его от реальности. — Я люблю тебя, Эндрю! Не бросай меня! Вернись… Встревоженная толпа колыхнулась, словно под невидимым ветром, и теплые ладошки Элисон подхватили его за плечо и спину: — Пойдем, Нил. Оставь ему цветы, и пойдем. На кладбище Нил приходит каждую свободную минуту. Садится в траву, аккуратно подстриженную вокруг плиты и, сложив руки на колени, подолгу сидит, глядя на серый камень. Осеннее солнце благосклонно к нему: не прячется за тучи, а мягко согревает. Но ему не заменить горячей страсти ушедшего в пустошь человека, любившего солнечный свет, а теперь прочно укрытого от него. — Вернись ко мне, — говорит Нил, и слезы струятся по лицу, и нет им конца… Эндрю. Охуеть, вот это встреча! Когда я зарулил в этот кабак, я просто хотел надраться. Надо было, и все. Первые признаки нервной чесотки застали меня, пиздец как неожиданно. Стою у бара, решаю важный вопрос: сразу накидаться в хламину или растянуть удовольствие. За каким хером я здесь? Вопрос непростой. Во-первых, радует, что интуиция меня не подвела, и я нашел, кого искал. Вот ведь бывает же, идешь наугад, а оказываешься прав на все сто. А во-вторых, я просто скоро пизданусь от этого Джостена. Моя радость, боль, недоразумение и просто ночной кошмар. Лучше бы он так и оставался галлюцинацией, но… Да кого я обманываю?! На свете обнаружилась любовь. Только не такая, как пишут в книгах или показывают в кино — всегда знал, что эта ванильная шняга — полное говно. Мужики там строят из себя альфа-самцов, а телки делают вид, что умеют все на свете: и понять, и накормить, и отсосать, только бы охмуренный ими чел раскошелился на Мальдивы или караты. Все хуйня. Когда я понял, что без Джостена мне пиздец, я в то же время мог думать о тысяче других вещей. Да и он — гребаное наваждение — вел себя, как равнодушный манипулятор: ничего от меня не ждал, терпел мои выходки, но не строил из себя алчную целку, а умел услышать и отвлечь. Ну че, я не могу без него теперь. Куда я от него денусь, если это удивительное создание засыпает у меня на плече, и его волосы — пиздец, какие мягкие — касаются моей щеки. Они рыжие, как огонь, который горит у меня внутри уже давно, спалив боль и уничтожив все воспоминания. Мог ли я не начинать с ним мутить? Нет. Нихуя. Когда я его встретил, он был наглым и перепуганным насмерть. Я в душе не ебу, как он умудрялся все это в себе совмещать, но я четко видел его талант, силу и красоту. Сначала, я не хотел эту красоту признавать: хотелось победить его нрав, но… Не знаю. Смотрел на него и, как приклеенный, не мог отвести взгляда. Думал, ну че, Миньярд, давно не трахался, парень в твоем вкусе: стройный, мышцы прокачаны гармонично, глаза выразительные, что редкость и… голос… О, этот его голос. Красивый, с остатками пацанской ломки, глубокий… Когда мы, наконец, перестали сраться, он назвал меня по имени. Я слышал это «Эндрю» миллионы раз, но тут поплыл. Низкая первая гласная, а потом — еще нежнее — последний слог. Я заставил себя унять дрожь, переключиться на важное, но вот со стояком пришлось повозиться. Только ледяная вода кое-как успокоила, да и алкоголь с «пылью» на плаву не держали. Сука! Сука! Я же тогда еще увидел его глаза — синие, как лед, и наглые, будто с первой минуты осознал свою власть надо мной. Вот даже сейчас не смог сразу отвлечься от мыслей о нем. Хотел просто бухнуть, а тут такое. Смотрю и глазам не верю. Тот, за кем я шел по следу чуть не два года, преспокойно ввалился в светлый круг у стойки и демонстрирует полный релакс. Я накатил вискаря и присмотрелся повнимательнее. Да, по некоторым признакам, я догадывался, что, возможно, найду здесь эту падлу, но все равно от неожиданности мне чутка поплохело. Жив. И преспокойно лазит среди людей. Я решил выждать. Пусть окончательно поверит в тихий вечер в американском баре, раз уж недолго ему осталось гулять, после всего, что они с Прустом исполняли. По большей части, именно благодаря Нилу, я начал забывать Истхейвен. Он никогда не заговаривал со мной об этих днях безумия и боли; щадил мою психику, будто специально переключая мое внимание на свои травмы. А с чужой бедой справиться всегда легче. Лишь раз он упомянул Рико, правильнее сказать, его участие во всей этой дичи, лишь раз мы сцепились на эту тему, но, прояснив все до конца, оставили прошлое прошлому. Попав в Истхейвен, я сразу понял, что нормальным из него не выйду. Жертвой быть не хотелось, хватило, блядь… Но осознание себя заложником устоявшейся системы здорово меня напугало. Побег был возможен, но я как бы дал слово; да и куда бы я сбежал? Уподобился своему рыжему, и отсиживался бы под чужими именами где-нибудь под скамейками заброшенных стадионов? Не смешно. Хотя и происходящее со мной на комедию не тянуло. Лечение оказалось весьма специфическим. Днем меня и в самом деле лечили: проводили сеансы групповой терапии, давали общеукрепляющие лекарства, настаивали на прогулках и занятиях легкими видами спорта, которые я игнорировал по понятным причинам. А вот ночью… Иногда мне казалось, что препараты, что мне давали днем, вызывали глюки почище самих таблеток, с которых меня должны были снять. Глюки напоминали кинофильмы, и конец у них всегда был одинаков: вокруг меня сгущалась тьма, и только туманное сияние качалось перед глазами. Бесило невъебически. Я ненавидел этот животный страх, сгущающий кровь, потому что потом к страху присоединялись боль и отвращение. Ночь всегда несла полусмерть. Меня пристегивали наручниками. В палату входил человек в белом халате, ведя за собой вот это существо, развалившееся сейчас прямо передо мной у стойки бара. Существо склонялось надо мной и припадало к моей шее. Дальше — туман. С таблеток они меня, конечно, сняли, но вот, уходя, я, оказывается, забрал с собой эти ночи. Ненависть шла рядом и советовала прекратить всяческое общение с кем-либо. Только Нил… Я увидел его среди других ненужных мне лиц. Первым. Израненным… Я даже подумал тогда, что мы с ним прошли одну и ту же войну. Его тело — с юности разодранное стаей безумцев — опять кровоточило и болело. Я болел с ним, в нем, а он — во мне. И не осталось сил вытащить его из этого дерьма. Но я нашел их. Каждый день пытался, стоило вдохнуть его рыжий цвет и вмазаться синевой его глаз. Я снова думаю только о нем. Здесь и сейчас. Только о нем, хотя уже почти придумал, как буду убивать эту нежить… Я пьян. Виски смешивается с кровью. Я должен немного передохнуть от своей одержимости. Нихуя не получается. Чем дальше — тем тяжелее сдерживаться. И если бы это был просто секс — с кем не случается: перемкнуло что-то на одном, и дрочить не успеваешь. Я, вообще-то, мало об этом знаю. Видел несколько съехавших, но это было в далеком прошлом. Нил. Я люблю эту сволочь. Люблю и боюсь за него. Пусть уже нет в живых его врагов. Пусть он относительно спокоен… Но я не могу выдохнуть. Внутри меня словно еще одно сердце, царапается, растет, хочет радоваться и мечтать. Вот как с этим быть? Однажды бухой в дрова тренер посоветовал мне довериться Нилу. В сущности, он оказался прав. Только я болен этой рыжей субстанцией. Ночью встаю и иду к его постели. Стою и смотрю на него. Хрупкий, хоть и строит из себя капитана команды со стальными яйцами. Хрупкий и…нежный. Такой нежный. Притворщик хуев. И ведь бывает убедителен: так надрочился махаться, что с трудом верится в его невозможную нежность. И в то, что умеет так смотреть — внимательно чего-то выжидая, что умеет так осторожно, одними кончиками пальцев сжечь меня дотла. Ни одну тварь не подпущу к нему. Загрызу нахуй. Только бы он вот так смотрел мне в глаза, утаскивая на дно своих синих озер. Я почувствовал угрозу и затмение рассудка. Не поверив, весь вечер наблюдал за этим ублюдком. Они, что, тоже бухают? Я стал присматриваться. Неплохой способ отвлечься от своего помешательства. Я ни черта не знал об их природе. Я не подготовлен, но четко решил для себя размазать эту мразь по стенке, как только подвернется подходящий случай. Его наверняка можно убить. Любую тварь можно. Я заметил, что он всегда приходил в полной темноте; и спокойно находился при искусственном свете, а вот как он отнесется к солнцу… С доктором, конечно, вышло изящней и проще: он же был человеком. А как избавиться от себе подобного, меня учить не надо. Помню ту ночь. Он остался в полном одиночестве в своём доме над рекой. Семья свалила куда-то, набившись в «Форд» и отчалив. Стояло лето. Окна нараспашку. Я вошел… Ножи тогда всюду сопровождали меня — верные друзья — единственные союзники моей расшатанной психики. Доктор из Пруста вышел так себе, конечно. Ну че? Ну и все. Полиция занялась поисками неизвестного преступника. До сих пор ищут… А вот господин Цезарио Оррингтон… Да. Эта ненасытная бочка, в которой, не сомневаюсь, еще бултыхается добрый литр и моей крови, спокойно и весело гуляет в «Рубеже», смакуя «ХО» и глумливо поглядывая по сторонам. Чего высматривает? Ясно, что явился сюда поразвлечься и снять кого-нибудь для забавы… Ну, и закусит потом, в чем проблема? Нужен ли этим существам секс? О, да! Еще как. Фильмы вам в помощь. Эти затейники просто тащатся от перепихона, доходя до какого-то космического уровня эйфории. Их чувства обострены, а вкусовые рецепторы в вечном зуде. Они хотят все и сразу — много, много, без счета и меры. Доктор перед смертью был очень разговорчив и поведал мне несколько тайн своего помощника… И пожрать они не дураки. Достаточно вспомнить, как Цезарио гудел в экстазе, глотая спагетти под сырным соусом. Боятся они только солнца, вот я и решил выманить этого итальянского сибарита и дождаться утра. Удержать бы… Улица пахла цветами и мокрым асфальтом. В лужах валялась луна. Рядом с баром — на крыльце, украшенном гирляндами — толпились любители вдохнуть дым. Я ничем не отличался от них на первый взгляд. Невысокий блондин в черной футболке и черных джинсах. С некоторых пор я отказался от повязок, но сегодня надел и содержимое проверил на боеготовность. Цезарио выплыл из туманного света и окунулся в ночную прохладу. Ясень пень — дожидается, когда солнце скроется за горизонтом. Дрожь прямо-таки скрутила меня. Только бы не выдать своего нетерпения; только бы не рвануть за ним, отшвырнув едва подкуренную сигарету. Это рыхлое, самодовольное лицо жило в моих кошмарах. Я ни на секунду не забывал о нем. Месть. Я сам, подобно этому существу, шел на зов моей мести, не замечая собственного безумия. Клянусь, сон мой будет тихим и безмятежным, как у новорожденного эльфа, когда я сотру с лица земли эту гадину. Во мраке первого же закоулка я приостановился и затаил дыхание. Шаги Цезарио еле угадывались, хотя он был крупным и, соответственно, тяжелым. Что-то всколыхнуло темноту рядом со мной, и смрадное дыхание обдало жаром. — Ты? — клыки его сверкали, фосфоресцируя в ночи, — Миньярд… «Ножи!» — мелькнула и погасла отчаянная мысль. Я даже успел. Почти… Руки почему-то стали слабыми, как после тяжелого похмелья, а движения замедленными. Я видел, как лезвие, зажатое в моих пальцах пробивает тушу напротив, но повреждает только шелк рубашки. Крови нет. Нож входит в тело еще раз, и мой упрямый мозг все ждет, что последует привычная реакция: противник скорчится от боли и рухнет на землю. Но… Моя кровь фонтаном ударила из разодранного горла. Я помню, как он пил ее, постанывая, не успевая насытиться. Вампиры быстры, невероятно стремительны и всегда голодны. Я падаю. Знаю, что мертв. Слезы досады и отчаяния душат меня. Идиот. Хотел, как лучше и чего добился? Теперь Нил останется совсем один. Он будет искать меня, а когда найдет? Что станет с ним? Ведь мы почти срослись душами и телами. Прости меня, любовь моя. Прости и постарайся выстоять. *** Мое пробуждение мне не нравится. Я все еще лежу и чувствую запах дождя и сырой земли. Боли нет, но во рту странная сухость. Я пробую вздохнуть и сразу тону в запахе цветов и травы. Еще в нос бьют чьи-то духи, потом — намек на плесень и вонь от собачей шерсти… Нихуя не понимаю. Поворачиваю голову, открываю глаза и сквозь осыпавшиеся земляные стены с торчащими корнями вижу звездное небо. Рай? Ад? Где я? Куда меня отнесла волна смрадного дыхания и жирных губ, присосавшихся к моей шее? — Приветствую, сын мой, — голос идет откуда-то сверху. Я пытаюсь пошевелиться, но руки и ноги буквально затекли. И что за мерзкий вкус на языке?! — Пора начинать новую жизнь, Эндрю! — полные руки выдергивают меня на поверхность. Твою мать. Я оглядываюсь: кругом одни могилы; торчащие надгробия посреди зеленого ковра шелковой травы. Цезарио — а это именно он смеет называть себя моим создателем, живо закапывает образовавшуюся яму и кое-как пристраивает гранит с надписью обратно. Я смотрю во все глаза: даты жизни и смерти, свежие цветы, пачка сигарет… Чего, блядь? Кто додумался? Ники? Этот мог, конечно. Что, всерьез считали, что мертвец вылезет из могилы, запалит сигаретку и задумается о вечном? Пиздец, шизанутые… Пока я предаюсь раздумьям, Цезарио заканчивает свою странную деятельность. Все. Улик нет. Жирдяй отбрасывает лопату на расстеленный брезент, где уже отдыхает фонарь и свернутый плащ. Предусмотрительно. — Вот так вот, Миньярд, — он деловито отряхивается. — Теперь ты не можешь убить меня. Мы связаны узами крови. Закон не строго карает нас за любые преступления, но вот убийство сородича влечет за собой однозначную казнь — сожжение на солнце. М-да, и еще…категорический запрет наложен на общение с людьми. Они не при каких обстоятельствах не должны узнать о нас. Иначе — смерть и тебе, и человеку. — А почему же ты не скрывался от меня? — от него просто воротит. Что бы он не сказал сейчас, я уже ищу способ убить его. Опять. Не могу допустить, чтоб он жил. — Доктор разрешил. Он сказал, что ты все равно будешь считать нас галлюцинациями. Иногда можно — не всякому, конечно — обзавестись своей бутылочкой коллекционного вина. А твоя кровь — о, нектар богов! Так хотелось сохранить тебя! — Сука! — я подскакиваю, было, но падаю прямо ему под ноги. Чувство нереальности не отпускает: я почему-то не верю ему. Кажется, он смущен, как человек, который только что солгал. Во рту все горит, и с ужасом и тошнотой осознаю, что это за мерзость сохнет на моих губах. Его кровь… — Убью тебя! — но только жалкий хрип срывается у меня, пока я пытаюсь подняться. — И окажешься вне закона. В бегах долго не живут, Миньярд. Или сдохнешь с голоду, или сгоришь. И об инквизиции не забывай. Тебя сдадут свои же… Добро пожаловать на темную сторону, белокурый бунтарь. Все кажется мне бредом. И отель, где обитают вампиры, занимающие высокие должности в иерархической структуре, и меняющаяся сущность, когда чувства все оголены и требуют выхода — какого? Без понятия. И ночи, когда по привычке хочется лечь и заснуть, но это невозможно, потому что ночь — это наш день. Вторые сутки ору от боли. Цезарио бесстрастно наблюдает за моими мучениями. Десны выворачивает, и слезы сами брызжут из глаз. — Когда это кончится? — мечусь по постели и грызу кружевные испанские наволочки. Мой создатель — представитель элиты, и мне дозволено занять роскошные апартаменты. Еще одна привилегия — доставка еды. Очумевших от страха девчонок и пацанов просто разводят по комнатам. Одна радость: их можно не убивать. Чары вампиров постарше действуют, как анестезия и наркоз в одном флаконе. Цезарио уверяет меня, что его кровь скоро начнет во мне свой процесс, и я тоже смогу гипнотизировать жертву… Я пока не могу есть: режутся клыки. Цезарио утверждает, что со мной все не так, уж очень быстро и непредсказуемо, вот поэтому я и мучаюсь. Но зато уже завтра я смогу самостоятельно кого-нибудь попробовать. Но пока я лежу в отключке и мечтаю о жарком солнце, которое теперь может прикончить меня в одну минуту. Следующая ночь уже делает из меня вампира. Блядь… Это, конечно, факт, но все-таки я оставляю пятьдесят процентов на свое помешательство. Свихнулся, нахуй, и все. Ничего удивительно, кстати. Не бывает никаких чудиков в реальном мире. Не бы-ва-ет! Крышак у меня и до клиники ехал, так что… Цезарио выглядит настоящим. Он возится со мной, таскает мне свежую кровь в высоком бокале, не забыв соломинку. Первый раз я блюю дальше, чем вижу. Боже! Вот же дерьмо. Но жирдяй заботливо волочит меня в ванную и там, несмотря на мои отчаянные протесты, отмывает под душем. Кстати, о прежних проблемах. Нет, не с колесами — с этим теперь вообще ажур. Я могу поглощать нормальную человеческую еду и пить кровь, потому что без нее — смерть. Безоговорочная. Ну, или дичайшая слабость, впадая в которую, вампир становится легкой добычей охотников (это такие особенные посвященные, соблюдающие баланс сил). Нет, я о другом. Мне вдруг все стало похуй. Память держит ненужные события, годы страхов и боли, а тело срать хотело. Я понял это, когда Цезарио вытирал мне спину и волосы. Касания не беспокоили абсолютно. Зря он, конечно, решил, что я теперь, изменив сущность, его не грохну. У меня напротив кровати висят скрещенные серебряные секиры. Серебро губительно, конечно, но деревянные рукоятки позволят справиться с задачей. Куда не посмотрю, всюду вижу способы его уничтожения. Он ломал меня слишком долго, чтобы я спустил ему обиду. Кроме того, по его вине, я лишился жизни и… Нила. Хотел сказать «любви». Что со мной? Я подолгу остаюсь в одиночестве и все думаю о моем рыжем наказании. Схожу с ума. Не от мысли, что я теперь потустороннее существо. А от тоски… Блядь! От тоски! Интересно, если бы он тогда не напился и не спровоцировал меня на секс, я бы сейчас меньше страдал? Цезарио рассказал мне о многих особенностях жизни вампира. Мы…как же мерзко говорить это «мы», спим днем, но можем и выходить в закрытой одежде. Мы насыщаемся любой пищей, но без крови нам труба. Мы в тысячи раз лучше видим, и слух наш, и все остальные органы чувств острее… И, видимо, потребность в сексе — тоже, как и воспоминания о нем, потому что, что стоит мне закрыть глаза, я начинаю гореть. Мое замедленное дыхание срывается на хрип, и я начинаю освобождаться от рубашки, не интересуясь, куда летят оторванные пуговицы… Нил. Голод по нему пришёл раньше, чем я осознал потребность в крови. Голод рвал мои внутренности, мешал дышать и думать. Все мои мысли занял только он один. В тот обычный, на первый взгляд, вечер закрытия сезона Нил накидался, как первокурсник. Я сам нашел его у стойки бара в Колумбии, рядом с бухим в хлам Ники. Пока шел, заглядывая во все закоулки, наткнулся на сосущихся Кевина и Аарона. Нахуй. Потом подумаю об этом. Я тоже, вообще-то, накатил со всеми вместе, да не по двести, могло и привидеться. Синие глаза сразу обнулили мое желание резко высказаться. От его улыбки, пусть и пьяной, я поехал. Дым и музыка сопровождали нас, пока я волок его на парковку. — С чего бы это ты так нажрался? — я всерьез не понимал его загула. Он, конечно, изредка бухал со мной, но сегодня точно что-то пошло не так. — Само получилось, — он доверчиво прижался ко мне, и пока я усаживал его на пассажирское кресло и пристегивал, посмел поцеловать меня. Дикая страсть разгорелась во мне за какую-то секунду. Сука рыжая. Он всегда знал, что может делать со мной все, что угодно. — Нил, — я попробовал остановить его, но пухлые губы уже плавились на моих губах, а его пошлые стоны мешали соображать. Вот что с ним было делать? Наставляю на него палец и строго приказываю угомониться. Промилле в моей крови зашкаливают. Возбуждение кроет все интенсивнее. Устанут руки, можно членом спокойно рулить. — Сиди тихо! — говорю ему и чуть не плачу от нежности, глядя в обиженное лицо. Видимо, выжрал не так уж и много, потому что у дома вдруг смотрит проясненным взглядом. Напрасно радуюсь. В следующую же секунду выдает такое, что чуть не врезаюсь в дверь гаража: — Давай по-нормальному потрахаемся… — Че несешь? — говорю, — как это? — но я уже прозреваю, с ужасом наблюдая, как расстегивает рубашку. Шрамы забиты татухами; на шее бьется жилка, кудри завились от пота вокруг нежного лица. Я целую его. Не могу сдержаться. Эти сладкие губы с примесью алкоголя пьянят меня снова и снова. Мы вместе уже так долго, и мне часто хочется отодрать его, но… Как я его трону? Он такой невыносимо ранимый, хрупкий. Я знаю, что секс его вставляет, но такой! — Нет, Нил, — говорю одно, а сам трогаю полуобнаженный торс, обнимаю, кайфую от нежной кожи. Руки сами стремятся и находят кубики пресса. Я просто тащусь от его живота — стального, но такого беззащитного. Наклоняюсь, целую теплую кожу. Стонет. Бли-и-ин! Как же клево быть с ним так близко. — Пойдем в спальню, — он смело перебирает мои волосы. Позволяю, потому что нет сил останавливать. Ему многое можно. Решаю сдержаться. Пусть трогает. Не помню, как вваливаемся в дом. Неожиданно забываюсь. Просто плыву. Меня тащит от его дыхания… Пьяная сволочь. Я должен остановиться, но… Зачем нахуй? Зачем мне останавливаться?! Скоро три года, как он мой. И он сам не против. Сам просит. Сам наклоняется к стене, кладет руки на затертый рисунок обоев и мягко прогибает спину, как похотливый котяра. Я веду пальцами по рисункам на сглаженных временем шрамах, исследую и кожу, и его желание на правдоподобие. А сам уже прошу мысленно: «Давай. Окажись готовым. В самом деле, готовым. Не отступи только в последний момент!» Он стонет и нетерпеливо начинает расстегивать ремень на слаксах. Тихое позвякивание взрывает мой член. Теснота и головокружение толкают меня к нему. Помогаю справиться с молнией; стаскиваю брюки с задницы и замираю на секунду. Все плывет. В который раз открываю для себя его красоту… Меня всего трясет. Это ненормально. — Эндрю, — от звука своего имени, произнесенного его голосом — этим самым невъебенным голосом, избавляюсь от джинсов. — Эндрю… Что, блядь? Его пальцы вдруг извлекают откуда-то тюбик с гелем — недвусмысленный намек, что готовился и даже обшмонал шкафчик Ники. Уверен, что именно Ники — любителя легкомысленного траха. Да и хуй с ним… Смотрю и не верю, как смоченные в смазке пальцы наглаживают розовое колечко мышц. Дразняще ныряют внутрь, выходят и снова… Заебал! Убью нахуй развратника! Я отмираю. Слегка надрачивая член, прикасаюсь головкой ко входу. Моя очередь дразнить. Прижимаюсь сильно, но не вхожу, разумеется, а трахаю между ягодиц, чтоб понял, с кем связался. Нахожу его член, уже текущий медовыми соками, и с наслаждением ласкаю, медленно обводя головку большим пальцем. Еще кружок, мелкий ты пакостник, и еще… — Эндрю! — умоляющий стон, — разве не понятно, что «да»?! — Не решай за меня, — шепчу ему в кудряшки. Пальцами вхожу внутрь. Узкий, гад, но такой податливый. Сам насаживается, крутит задницей и шепчет всякие нежности. Должно же быть больно, вроде… Наказание мое… — Эндрю! — в голосе вдруг звучит приказ и сталь. Ну, охуеть просто. Дыхание мое уже бесконтрольно. Чувствую, даже если сделаю, как просит, кончу в три секунды, как подросток. Некоторого результата все же добиваюсь. Член, блядь, не пальцы тебе. Вход становится чуть эластичней; добавляю еще геля, слава Богу, с анестетиком. Додумался же изобрести кто-то умный и не в меру продвинутый. Уже не могу сдерживаться. Все. Меня кроет. Сам напросился… Головка проникает легко. Стонет и зовет меня по имени, и хуй пойми, как отличить: кайфует, или больно… Вхожу еще чуть-чуть. Бархатные стенки обжимают мой член, обжигая горячими волнами легких спазмов. — Да? — шепчу хрипло, не слыша себя, а сам уже двигаюсь, стремясь к волшебной точке, частично снимающей с меня ответственность. — Да! Боже, Эндрю! — упругая задница подается мне навстречу, — Эндрю, это что?! От чего там такой кайф?! — Заткнись, недоразумение! — смеюсь и вгоняю член уже смелее; вот же тип, а! Смотреть на сие действие уже нет сил. Вынимаю член почти полностью и снова погружаюсь, зная, что ему хорошо. Больно было — уверен, но теперь уже — нет, потому что выгибается, стонет, теребит мою руку поверх своего члена, готового утопить все вокруг. Кончает, сжимаясь и не давая пошевелиться. Вцепляется в мои пальцы, залитые его спермой. Не знаю, как теперь это называется, ведь орет на весь дом, что любит. Несколько быстрых толчков доводят меня до состояния блаженства. Резко, крепко обнимаю его за талию и прижимаюсь губами к тонким косточкам на загривке. Целую, как помешанный, пока еще в нем пульсирует мой кайф. Он засыпает на моем плече после горячего душа и тысячи поцелуев. Обнимает и разнежено утыкается носом в ключицу, чтобы потом, чуть позже, спуститься пониже и засопеть в полной отключке. А мне мало этой тысячи, и мало его возни. Мне хочется, больше всего на свете, улечься на него сверху и целовать искусанные пухлые губы, ласкать языком его загнутые ресницы и высказаться, наконец, о своих чувствах. Проорать на весь мир, что люблю его, но я…я не сумею пока… *** Я выхожу. За спиной хлопают двери отеля, все в позолоте и готических символах. Ночь пугливо стелется передо мной, новорожденным сыном ужаса. Иду, а голод расчищает мне путь. Легкую добычу больше не приносят в постель; вампир должен сам уметь охотиться, да еще и не привлекать к себе внимания. Меняюсь. Уже сам понимаю, что это — не совсем я, Эндрю Миньярд — парень со странностями, травмами и неиссякаемой ненавистью к человеческому роду. Какая-то граница пройдена. Я больше не вздрагиваю от «пожалуйста»; меня спокойно трогают, а я холоден. Забывчивость, рожденная новым состоянием? Скорее всего, все объясняет смерть души. Но как же тогда быть с моей тоской? Я хочу к Нилу. Увидеть его. Мои чувства открываются, как облака перед рассветом. Лучи жгут, требуют жизни и ответных объятий. Я тоскую. В груди, словно осколки стекла, ворочаются и колются. Все нервы — если они есть — натянуты, чуть не до звона. Слышу музыку в чужих квартирах, слышу шорохи мелких грызунов в траве, глохну от детского плача. Потребности убивать не испытываю. Только Цезарио, сам того не зная, живет в ожидании приговора. Я все упразднил: наручники, шепот мерзких губ, прикосновения к моему обнаженному телу, тошноту и вонь препаратов в коридорах клиники… А вот его почему-то — не могу. Его вина — мое последнее незавершенное дело; я хочу… даже острее, чем при выписке, когда просто сел за руль и погнал под рвущую замкнутое пространство музыку. Такое ощущение, что тогда был полумертвым червем, а сейчас ожил и ринулся мстить. Каким же я был идиотом! Поперся в одиночку на существо другого порядка, наделенное такими навыками! Вампиры слышат людей за милю. Конечно, он срисовал меня в один миг, да еще и мысли прочитал. Что я наделал? О, вот и сожаление. Интересно получается. Жил, не веря в сожаления, а умер — научился. Да и похер. Убью его в любом случае, даже если придется потом сгореть в огне нового рассвета. Ноги несут меня к городскому кладбищу. Место тихое, но найти жертву не составит никакого труда. Здесь рядом есть парковая зона — так себе соседство, конечно, но ничего поистине страшного не наблюдаю. Кладбище огорожено решетчатым забором. Ровные, отсыпанные красным песком тропинки, режут траву с надгробиями. Раньше на ночь ворота запирали, но молодежь с придурью процарапала себе тайные ходы, то в виде выломанных прутьев, то откровенных подкопов. И чего их туда так тянет, в это гнилое царство мрака и одиночества? Я легок и быстр. При определенном навыке, вампир может взлететь. Нахуй киношных монстров в развевающихся плащах, способных преодолевать расстояния между городами. На это даже старые особи не подпишутся, а уж там-то все прокачано, как надо. Но несколько метров высоты забора я беру легко. Иду, ступая неслышно, и стараюсь в очередной раз поверить в реальность происходящего. Очень надеюсь, что я не спятил и не лежу сейчас в смирительной рубашке среди мягких стен палаты для психов. Справа слышу биение человеческого сердца. Именно так. Слышу. Иду на этот нежный стук. Я не очень голоден, но подзаправиться не лишне. Место кажется знакомым: клен, чуть скособоченное надгробие, цветы…везде цветы, но здесь их уж очень много… Он сидит на коленях и плачет. Тихо вздрагивает под еле слышные всхлипы. Я немею и застываю. Нил. Его любимый голос зовет меня, и я стыну от ужаса: неужели заметил! Но нет. Собирает рассыпавшиеся по траве розы, беспокойно и неумело пытается соорудить из них букет. И плачет. Боже, помоги! — Эндрю, — в одном звуке моего имени плещется та же самая тоска, что жрет меня по ночам. — Просто сделай для меня одну вещь! — я бесшумно сливаюсь с мглой, напряженно вслушиваясь, боясь пропустить хоть слово, — Эндрю. Вернись ко мне. Сотвори невозможное: окажись живым! Он не должен меня видеть. Знать о вампирах не положено. Строжайший запрет, иначе — казнь. Но я бы пошёл на это. Пусть бы солнце спалило меня к херам, лишь бы еще только раз прикоснуться к нему, посмотреть в глаза. Мне так не хватает его глаз — синих, нежных. И как же это больно. Но я не покажусь. Не выйду к нему, потому что тогда он погибнет, а этого я допустить не могу. Я еще долго стою у него за спиной. Все тело рвет и сводит спазмами. Сам вижу, как мои пальцы белеют, скрючившись на ткани толстовки. О, как бы я целовал его! Пусть бы прямо здесь, на мокрой траве кладбища, посверкивающей капельками росы. Я потом согрел бы его, укутал, как делал это сотни раз на крыше, нихуя не умея так чувствовать, так желать, так любить! Ухожу. Умею плакать. Умею задыхаться. Голод отступает ненадолго, видимо приохуев от моих человеческих эмоций, усиленных в миллионы раз. Только под утро, особо не раздумывая, насыщаюсь кровью какого-то припозднившегося парня в спортивных шмотках и с чемоданом. Оказывается, я забрел аж в район аэропорта, а этот чел почему-то проигнорировал такси. Отпускаю его, одурманенного моей слабенькой магией, в которую и сам-то толком не верю. Я вообще думал, что буду очковать перед первой своей жертвой, но все получилось, как по нотам. Несильный толчок в грудь, стена, укус в шею, пахнущую дождем и несложными духами. Успеваю мазнуть собственной кровью из прокушенного пальца по шее, как учил Цезарио. Следы запрещены. Это я все же уяснил… Вампирам очень трудно выживать поодиночке: огромный риск напороться на охотника или, потеряв края, нечаянно открыться человеку. Для обеспечения безопасности выстроена целая система, где основным принципом является держаться вместе. Отель с ироничным названием «Солнце» — есть место общего проживания верхушки, элиты — старых особей, топчущих Землю на протяжение уже сотен лет. Молодые тоже имеют сюда доступ, потому что создатели иногда не могут расстаться со своими творениями по непонятным для меня пока причинам. Одно могу предположить: молодёжь, в силу неопытности, может натворить дел, а, по слухам, подавляющий процент казненных — это именно новорожденные вампиры. Отель вполне доступен и для людей. Только за порядком здесь следят самые сдержанные и адекватные старейшины. По словам Цезарио, еще никто из постояльцев не пострадал, во что я почему-то не верю, ведь все вампиры обладают даром внушения. Вообще, при такой охренительной силе, можно было бы и не опасаться огласки, но придурки встречаются и среди нас. Цезарио рассказал, что некоторые вампиры сотрудничают с людьми, как правило, обладающими властью. Таковым был доктор Пруст, привлекший к себе моего создателя для осуществления особых методов устрашения. Психика у пациентов клиники оставляла желать лучшего, что позволяло списать громкие обвинительные речи на бред сумасшедшего. Сотрудничество предложил сам Цезарио, открывший для себя безопасный «ресторан» с огромным количеством блюд. Доктор же в ответ поимел свои бонусы — напуганный до смерти пациент часто становился предметом шантажа его близких. «Мы выпустим вашего сыночка полностью здоровым, в обмен на…"Так примерно выглядела эта гнусная схема. Уже за одно это следовало отделить башку Цезарио от его жирной тушки. Думаю, не ошибусь, если в планах Оррингтона было завалить доктора, много знающего и сующего свой нос не в свои дела. Вот только здесь я опередил его. Не буду даже гадать, что Цезарио обнаружил в моей крови, но его прямо тащило, когда он начинал с сожалением вспоминать, как не мог насытиться мной… Тьфу, блядь. Тварь убогая! Ненавижу. И он все же переоценил свой дар насылать забвение. Я все помнил. Все. А потом и догадался почему. Однажды я подслушал разговор двух бывших докторов… Ха-ха, ирония, блядь, так вот они предупреждали одного молодого вампирчика, чтобы держался подальше от наркоманов и психов под таблетками: психотропы ослабляют магию. Может, Цезарио подсел на мои колеса?.. Не, я и при жизни столько не ржал. *** В общем зале гремела музыка. Обычно здесь стояла этакая буржуазная тишина, как в английском клубе. Только почитывающих газеты отставных военных не хватало. Но сегодня… Вечеринка шла полным ходом. Собравшиеся в «кружки по интересам», элегантные, утонченные существа, оживленно болтали, держа в руках бокалы с красной жидкостью. — В Истхейвене новый психиатр, — вдруг услышал я высокий голос Оррингтона, — я уже наладил с ним контакт… — он чуть помедлил, а потом, оглядевшись и заметив меня, поманил к собравшимся, — вот, мой Эндрю. Строптивый мальчик, конечно. Молодежь, что с них взять. Хочу привлечь его к легкой жизни, чтоб не знал бед… Рожи вокруг одобрительно заулыбались, а Цезарио распинался дальше: — Этой ночью туда доставили паренька с теми же проблемами, что и у моего красавчика. Ну прямо, один в один. Поможешь папочке? Я бесстрастно посмотрел на него. Чего он хочет? Уничтожить морально еще одного пацана? Какая странная работа мозга, или что там остается у вампира внутри черепушки. Киваю. В голове выстраивается план. Пока сырой, как пролежавший под дождем кусок глины. Смерть вампира — зрелище впечатляющее. Я пока видел лишь один эпизод, но мне хватило. В Истхейвен Цезарио поперся без меня, видимо хотел закрепить полученную договоренность с малознакомым доктором. Если бы я знал раньше, что вампиры друг друга не слышат, то есть не могут прочесть мысли, я бы не стал терять понапрасну время, обеспечивая себе алиби. Оррингтон выдвинулся ранним утром, надежно укрывшись в салоне полностью тонированного «Форда» — спецтачки, твою мать, изготовленной для таких вот случаев. Вот еще изобретение. Совершенно обдолбанный водитель не задал ни одного вопроса, зато я чуть не выдал себя, маясь от нетерпения. Шатаясь по отелю — тем его закоулкам, куда не проникал ни единый лучик света, я старательно натыкался на сородичей и, делая над собой невиданные усилия, останавливался потрепаться. Ну и нахуя? Никому не было дела, что у меня на уме. Ночью я добрался до клиники. Путь был неблизкий, и склонный к комфорту и скорости, я набрался наглости и одолжил «Мазерати» у одного модника, посматривающего на меня с особым блеском в глазах. Я соврал, что еду погонять с другими любителями экстрима, предварительно соврав им, что скоро буду… Круговорот лжи, короче… Одобрительно похлопав меня по плечу, что польстило, и цапнув за жопу, что привело в состояние ахуя, ценитель спорткаров положил мне ключи на ладонь и недвусмысленно улыбнулся. Клыки выглядели сексуально. Не поспоришь. Я поблагодарил и свалил в туман. Вампир — это, конечно, потусторонняя полуночная тварь, да, но если он заявится в белоснежный холл клиники, маскирующейся под приличный курорт, его заметят, как любого другого посетителя, которому там явно не место, особенно, после наступления темноты. Бросив тачку в безопасном районе, я прошелся на хорошей скорости, добрался до заветных проклятых стен и проник внутрь, выбрав короткий путь. Коридор четвертого этажа, где я оказался, протиснувшись в приоткрытое окно, был пуст. Запаха лекарств не ощущалось: видимо, это мне в свое время так «повезло». Одна комната привлекла внимание мутным свечением, сочащимся из-под двери. Вот он где. Я тихонько развернул прихваченную секиру. Я никогда не узнаю, кто был спасенный мной парень. Уверен, что «реконструкция прошлых событий» будет проведена для него другим специалистом, грамотным и деликатным. При моем появлении, глаза несчастного расширились, а потом их застлал туман обморока. С шипением, Цезарио оглянулся. Вернее, хотел. Недрогнувшей рукой я снес ему голову, а следом, не рассуждая и не мешкая ни секунды, вогнал в спину ножку стула. Кажется, это было уже лишним, потому что дерево пробило рассеивающийся морок. И кучка пепла осела поверх неброского пиджака. Возвращаться в отель было бы немыслимой тупостью. И я, помня рассказы Оррингтона, направился в район заброшенных домов, предназначенных когда-то для рабочих фабрики по переработке вторсырья. Фабрики этой уже и не существовало на карте города, а вот зияющие черными провалами окон развалины еще держались. Эти районы я знал, как свои пять пальцев. Вот только от Пальметто они были далековато, а потребность видеть Нила уже превратила меня в параноика. Бог мой! Как я тосковал по нему. Тяга, голод по его телу, дикая страсть, усиливающаяся с каждым километром, уводящим меня от него… Чья-то кровь стекает с моего подбородка. Горячая, еще пульсирующая… Отпускаю жертву — крупную тетку с авоськой, полной какой-то элитной выпивки. Что за сюр? Откуда она, и куда несет столько добра, стоимостью не меньше косаря? Я только теперь могу рассмотреть ее. Одета в дорогие шмотки, сумка от Луи Витон, туфли Сальваторе Феррагамо… Оглядываюсь. Так и есть! Мои подозрения верны: я все-таки приперся сюда — в центр города, поближе к Нилу. Но меня ведь наверняка ищут. Найдут и казнят. А я даже не повидал его перед смертью. Душа моя завывает вместе с ветром и мокнет под хлестким ливнем. Мне не больно. Я не заболею и не умру от простуды. Я слушаю ветер и тягу, подключившиеся к оркестру тоски. Ночь не помеха чокнутому Дэю, вытаскивающему Лисов на тренировку. Стук мяча вдруг рвет мне сердце. Знакомые голоса, снова стук… Осторожно поднимаюсь в последний ряд кресел и сразу вижу Нила. После того подслушанного горестного монолога на кладбище, я попробовал один раз прийти сюда, но сразу свалил. Это было опасно, но теперь я просто умирал… Просто умирал… Нил… Похудел; плохая реакция, промахивается по практически пустым воротам и равнодушно поднимает взгляд. Блин. Заметил, что ли? На лице разливается бледность, а грохот его сердца я слышу даже отсюда. Надо валить, пока не счел себя сумасшедшим. Нил Странное ощущение полусна не оставляло его. Он словно завяз где-то на полпути к выздоровлению. Вроде вернулся к экси, даже позавтракал со всей командой и сумел удержать еду в себе. Вроде вышел на поле и сыграл разминочный матч, и даже поддержал Кевина в стремлении усовершенствовать удары в ряде упражнений, ведь впереди серьезные игры. Разваливаться он начал ближе к полуночи. Организм тяжело возвращался в строй. Упрямо болели мышцы бедер, сводило икры, пропадало внимание и собранность. Стоило взглянуть в лица друзей — начиналось немедленное сканирование: так — Аарон, Кевин, Рене, Элисон, малышня-первокурсники, а…где… Стоп! — говорил он себе, но было поздно. Блеск карих глаз исчез навсегда, и погасла надежда на нормальную жизнь. Никогда бы не подумал, что сумеет так срастись с Эндрю, хотя, кого он пытается обмануть? Теперь вот любая нагрузка способна отбросить его обратно в ту же точку, начавшую отсчет его безумия. Эндрю… Конечно, он ищет его в толпе, иногда видит в столовой и на пробежке. Зовет его в свои сны и терпеливо объясняет свое одиночество, усаживаясь в мокрую траву на кладбище. И к чему это привело? Верхний ряд кресел. Эндрю в своей темно-синей толстовке с логотипом в виде белой звездочки на груди. Капюшон наброшен на белоснежные волосы, а одна вредная прядь свешивается, чуть не до подбородка, лаская уголок губ — тот самый, всегда скептически дергающийся в сдержанной улыбке. Нил закрыл лицо ладонями, втиснувшись в дверной проем коридора. Помоги мне, Эндрю. Исчезни. Уже ведь не вернуть. Спазм горьких неожиданных слез, как в замедленной съемке, скрутил его стройное тело. Он присел, скользя плечом по гладкой стене и глухо произнес: — Эндрю, я больше не могу… — Эй, — шепот разогнул его в обратную сторону. Сердце чуть не остановилось в припадке ужаса, — Нил, — и ледяные пальцы повернули его лицо на свет тусклой лампы. — Пиздец. Ну вот я и в дурке… — он посмотрел в любимое лицо и слабо улыбнулся нежной улыбкой принятия своего помешательства, — а может, и сдох, наконец. — Тише. Пойдем со мной, — Эндрю нашел рукой его пальцы и легко потянул. — Куда скажешь, — откликнулся Нил, вставая. — На крышу. У нас мало времени. Скоро рассвет… Вопреки ожиданиям, Эндрю, шедший чуть впереди, не просочился сквозь запертую дверь, а склонился к замку, пытаясь открыть его бесшумно. Нил бесстрастно стоял рядом, глядя на точеный профиль, и терпеливо ждал развязки. Удивительно, он всегда считал, что безумие должно влиять на весь организм, лишая аппетита, нарушая зрение или слух. Эндрю производил впечатление себя самого: холодноватого, немногословного, со скрытым юмором и способностью к нежности. Разобравшись с замком, Миньярд распахнул дверь и вышел под холодный свет звезд, освободившихся от туч. — Иди сюда, — позвал он Нила, — конечно, лучше бы тебе одеться потеплее; я теперь не смогу согреть тебя. Нил подошел, встал рядом, оглядел его с головы до ног и не нашел никаких перемен. — Почему? — шепотом спросил он. — Ну, потому что я вроде как мертв, — спокойно ответил Эндрю. — А-а, это понятно. — Нил, я мертв, но я и жив, — Эндрю досадливо сморщил нос. — Ты о вампирах что-нибудь слышал? — Ники любит «Сумерки», — пожал плечами Нил. — Нахуй Ники с его вкусами, — отмахнулся Эндрю, — я про настоящих говорю. — Ты — вампир? — снова безо всякого удивления произнес Нил. — Да. Только тебе сначала надо поверить, что с твоими мозгами все нормально. — Предположим, — вздохнул Нил. — Ты не должен был знать о нашем существовании. Я пришел поговорить, потому что не смог… Эндрю внезапно умолк и отвернулся от синих глаз, мерцающих в темноте непролитыми слезами. Как ни странно, этот его порыв словно прорвал шлюз безразличия Нила, и тот подозрительно заглянул ему в лицо: — Ты не шутишь? Ты — это правда ты? — Эндрю взял его лицо в ладони. — Я. И я не смог не прийти, потому что меня скоро убьют. — Опять? — Нил снял с его головы капюшон и осторожно убрал прядь с лица. — Смешно, да. С соблюдением закона у меня большие проблемы. Вечно все порчу, но в этот раз я должен был… — Нихера не понимаю, — Нил оживал с каждой секундой, — но ты здесь, со мной! — Нил, — Эндрю попытался что-то сказать, но крепкие руки стиснули его шею, а губы прижались к виску, зацеловывая ледяную кожу. Желание, слезы, ужас осознания должны были согнать его с этой крыши, разорвать объятия, но он… Он не мог. Тоска отступила, а на ее место пришли нежность и радость встречи. — Нил! — резко выдохнул он ему в ухо, и дурман страсти накрыл его с головой, когда губы слились в поцелуе, а руки вспомнили шелк рыжего пламени непослушных волос. — Эндрю! Боже! Ты. Я так скучал! — Нил гладил его спину ладонями, все теснее вжимая в себя, — Эндрю… Ты же не уйдешь больше? — Я вообще не должен быть здесь. Тебе тоже грозит смерть. Я буду виноват в ней и никогда себе не прощу. Нил! Слышишь меня? — Смерть. Это как раз то, что мне надо. Забери меня. Укуси. Выпей мою кровь. Вампиры же пьют кровь? Эндрю… — А ну тихо! — Эндрю взял его за плечи и чуть встряхнул. — Посмотри на меня! Совершенно обдолбанный взгляд поплывших глаз не оставил надежды на разумный разговор. Нил снова потянулся к его губам, и Эндрю обнял его, целуя уже безо всяких сомнений. Он все равно пришёл бы к нему. Живой ли, мертвый ли, он шел на зов его любви. И пощады не было обоим. Дождь стих, и ветер унялся. Ночь заканчивалась. Они сидели на самом краю крыши и, держась за руки, слушали тишину. Эндрю успел рассказать Нилу почти всю свою историю и только теперь готов был поверить, что больше не является вымыслом или галлюцинацией. Нил расспрашивал его, задавая вполне здравые вопросы, а он отвечал, сам понимая, как сильно изменился. Он больше не чувствовал раздражения или страха, кроме, конечно, тревоги за жизнь любимого. Увидятся ли они еще?.. — Эндрю, ты придешь завтра? — считав его беспокойство, спросил Нил. — Не стоило бы, — Эндрю поднялся и помог встать Нилу. — Я бы не хотел, чтобы ты присутствовал при моей казни… — Как думаешь, что это будет? — Нил снова побледнел. — Все просто, — мрачно ответил Эндрю. — Это будет солнце. Крепкие объятия, поцелуи и нежные прикосновения… — Не уходи! Господи, — почти всхлип. — До рассвета пятнадцать минут, а мне еще нужно добраться до укрытия. — Не уходи. — Надо, Нил. — Я люблю тебя. Так люблю. Эндрю… Он промолчал, пронзенный этими словами, как ножом — до самого сердца, которое не должно было ничего чувствовать. — Вернись! — Нил обнял его, уже не скрывая слез. — Вернись и верни мне наши ночи… Светлеющее небо заставило их разжать объятия. Четыре ночи. Каждая из них начиналась одинаково. Нил бежал на крышу, забывая самого себя, что-то соврав Кевину и команде. Он усаживался на холодное покрытие и принимался ждать. За все время, с самой невероятной минуты появления Эндрю в его жизни, Нил не анализировал происходящее. Вампир? И что? Значит, так надо. Сломленный своим горем и временно воскрешенный страстными объятиями, он не уставал благодарить Небо за посланный ему подарок. Даже если он спятил. Даже если спятила полиция, и они похоронили кого-то другого… Сухая логика меркла перед потребностью видеть любимого человека. В любом обличье. Каким угодно. Лишь бы живым. Сакральное число три было вчера. Но Нил не верил в судьбу. Он снова пришел сюда и поднял глаза к небу. Черное, бездонное пространство куполом стояло над ним, красуясь всеми созвездиями этого полушария. Ты придешь, — шептал Нил, застыв неподвижно с сигаретой в дрожащих пальцах. — Я увижу тебя, пусть хоть перед самым рассветом… И он пришёл. Возник за спиной, как фрагмент ночи, но сердце Нила тут же угадало миг его появления. — Привет, — он запустил руки в белые волосы, нежной лавиной скатившиеся к губам. — Нил, — Эндрю посмотрел ему прямо в глаза, — ты рискуешь. Они убьют и тебя тоже. Останови меня хоть раз. — Нет. Если ты сейчас уйдешь, я пойду за тобой. Вломлюсь в ваше логово и буду умолять обратить меня тоже… — Скажи Ники, чтоб держал свои флешки на замке, — губы коснулись губ, — Нил, ты меня слышишь? Даже если кто-то и согласится обзавестись молодым вампирчиком, нам не быть вместе… Сумасшедший! — Обрати меня сам, и давай сбежим! — Нил опустился рядом с обессилившим от споров Эндрю. — Еще не набегался? — Эндрю в одно движение усадил его к себе на бедра и бережно придержал за спину. — Трудно живется на одном месте, Джостен? — точеная бровь качнулась под упрямой прядью. Поцелуй помешал Нилу ответить связно. Он перебирал волосы Эндрю на затылке и нежно облизывал клыки, приводящие его в восторг и ужас. — Такие клевые, — шептал он, проводя по острым, как у волка, лезвиям языком, путешествуя от одного к другому, пока руки Эндрю ласкали его плечи и спину. — Ты не кажешься холодным… — А ты кажешься горячим, как огонь, — Эндрю расстегнул его джинсы, — а здесь, как… не знаю…что там, в жерле вулкана? — Лава? — Да. Хочу тебя. — Боже, насчет клыков вот только не уверен, — смеясь, шептал Нил. — Ничего тебе не сделается, — переворачивая его на спину, с деланным спокойствием отвечал Эндрю. После долгих, нежных ласк, Эндрю не выдержал и показал всю свою потустороннюю сущность. Нил не чувствовал боли, благодаря вампирским примочкам, а вот скорость, власть и безумное удовольствие словно изготавливали из него какое-то другое существо. Он глушил стоны, кусая ребро ладони, а Эндрю все менял и менял его наслаждение, ведя сквозь тьму. Нилу казалось, что под черным небом сверкают золотом уже не глаза Эндрю, а что это сияние смешалось и забрало к себе его невероятного любовника. — Если это закончится, я умру, — падая затылком на твердое покрытие, выдохнул он, пытаясь сквозь слезы разглядеть лицо Миньярда. И через несколько несколько секунд раздался его голос: — Кажется, ты прав. Нил приподнялся на локтях, кое-как приводя себя в порядок, и замер, разглядев на фоне почему-то посветлевшего горизонта несколько темных фигур. — Кто?..Эндрю… — он потянулся к нему, но Миньярд поднялся в полный рост и расправил плечи. — Нет-нет-нет! — Нил вскочил на ноги и бросился к Эндрю, закрыв его своим телом. — Нет! — выкрикнул он приближающимся. — У тебя еще есть время, — выдохнул Эндрю. — Беги! Они не знают, кто ты, а я не скажу. — Нет! — Беги, идиот! — Эндрю попробовал оттолкнуть его, но Нил сжал его щеки ладонями. — Прекрати, — его твердый голос подействовал, как пощечина. — Я люблю тебя и не собираюсь без тебя жить. Они хотят убить тебя. — Казнить, молодой человек, — объявил один из прибывших инквизиторов. — И казнь эта сурова. — Я буду с ним, — произнес Нил. Темный взгляд из-под черного капюшона длинного плаща остановился на его бледном лице. — Зачем это вам? — Какая разница? Эндрю не сводил с него глаз, крепко взяв за руку. Центральная фигура пошевелилась. Такой же мертвый взгляд и седые пряди волос производили гнетущее впечатление. Нил понял, что последнее слово принадлежит этому старику. — Позвольте, — хрипло шепнул он. — Я хочу быть с ним. Тишина. Поднимающееся солнце уже высветлило большую часть неба. Краски — от розового до нежно-желтого — вплелись в девственную лазурь наступающего утра. Это только закат похож на пламя. Он словно орет всеми своими сполохами: «Звоните 911! День гибнет!» А рассвет, как уходящий сон. Плавно, под пение птиц и осыпающиеся бриллианты росы, входит он в мир. Старец развернул пергамент: — Эндрю Джозеф Миньярд. Вы приговариваетесь к казни через сожжение за совершенное убийство вашего соплеменника. Вина отягощена его статусом создателя. Приговор окончателен и обжалованию не подлежит. Эндрю обнял Нила и поднял на него взгляд. — Почему ты такой упрямый, Джостен? — Обжалованию не подлежит, — ответил Нил и нежно коснулся его губ. В последний раз, потому что солнце взошло над Землей, и первые огоньки лизнули кожу Эндрю. Нил закрывал его, пока мог, а потом, когда пламя окутало белый шелк волос, на миг превратив их в такие же рыжие, как у него самого, схватил этот факел и шагнул с крыши. Тихий стон последней боли исчез вместе с огнем, и на бетонное покрытие под Лисьей Башней он упал уже один.