расскажи мне про австралию

Феликс смотрит на подошедшего к нему парня с нейтральной вежливой улыбкой. Кажется, тот довольно долго набирался смелости, чтобы заговорить, судя по горящей решимости в его глазах. — Привет, — говорит храбрец, и голос его кажется до боли знакомым, таким, словно Феликс часто-часто слушал его в далеком детстве, а то и вовсе в прошлой какой-то жизни. — Привет, — Феликс отвечает не сразу, но улыбается уже чуть живей. Парень мнется, словно все слова на свете позабыл, словно ему приходится выуживать из головы по одному: — Я… я хочу с тобой познакомиться. Ты… ты очень красивый. Феликс очень красивый, это правда, и он не страдает лишней скромностью. Толку только с этой красоты, конечно, но он почти привык. Он рассматривает парня и приходит к выводу, что тот очень даже симпатичный: пухлые мягкие губы, шикарный нос, смешливые глаза. И плечи широкие, но не слишком. В общем — почему бы и нет? — Хорошо, знакомься. Парень улыбается так, словно Феликс сейчас произнес самые заветные в его жизни слова, и это немного странно. — Как тебя зовут? Меня — Чан, Бан Чан. — Феликс. — Очень необычное имя. Красивое, тебе очень идет. Настоящее? — Настоящее. Если честно, Феликс все ещё старается говорить короткими фразами, особенно, при новых знакомствах, потому что чертов корейский никак не дается, особенно произношение. Спокойно он чувствует себя только рядом с Хёнджином, который лучший друг, лучшая подружка, братишка и сестренка — в одном. — Тогда, меня зовут Кристофер. Крис. Тоже настоящее. Просто у меня два имени. Феликс почему-то не задает очевидного вопроса на эту тему. И, кажется, вовсе не потому, что ему дела нет до количества имен всяких там смельчаков. Просто Крис улыбается, ярко и застенчиво одновременно, и эта улыбка греет так, словно чужая мимика и правда может иметь температуру. Чудные дела. Пауза затягивается, Феликс пропускает свою реплику, и новый знакомец явно отчаянно ищет, что сказать. Это немного забавно, и Феликс терпеливо ждет, глядя на парня с любопытством. Интересно, насколько банально он будет подкатывать. Надежд в этом смысле Феликс давно не испытывает, если честно. Но Крис все же умудряется удивить, когда говорит: — Ты читал «Песнь Ахилла»? — Что? — «Песнь Ахилла». Такая книга. Она основана на классической греческой мифологии, но история рассказана от лица Патрокла. Знаешь, в сухой выжимке может показаться, что это история о подвигах великого героя и о его, пожалуй, лучшего друга. Но, на самом деле, это удивительно тонкая, филигранная, пронзительная история самой настоящей Любви. Пока Крис говорит все это, он медленно идет в сторону, противоположную той, куда шел Феликс, и тот, словно зачарованный волшебной флейтой мышонок, просто идет рядом. — Любви? — Да. — Крис кивает так уверенно, что Феликс просто принимает данность: самая настоящая Любовь описана именно в этой книге. — Знаешь, Ахилл был потрясающе красивым, а ещё — храбрым, сильным, отчаянным, не догадывающимся о том, что может проиграть. Все потому, что Фетида, его мать, была не смертной женщиной, а одной из пятидесяти дочерей морского бога Нерея. Когда он только родился, она окунула малыша в воды Стикса. Но, проделывая это, она держала его за пятку… Феликс, кажется, только сейчас в первый раз моргает. И отчаянно стонет. Крис сразу замолкает и выглядит просто до чертиков смущенным своей болтовней. — Прости, не всем интересно про мифы. Вечно об этом забываю… — Мне интересно. Просто я… я плохо знаю корейский, и понимаю очень мало из того, что ты говоришь. Признаваться в своей языковой несостоятельности он очень не любит, но сейчас случай особый — Крис говорит хоть и не быстро, но очень сложно, настолько сложно, что Феликс даже не понимает, в каких местах кивать и хмыкать, чтобы делать вид, что ему абсолютно понятно хоть что-то. Крис смотрит с откровенным удивлением, долго и внимательно смотрит — Феликс чувствует лёгкую щекотку в каком-то месте, названия которому биологи ещё не придумали. — А какой ты знаешь хорошо? Феликс вздыхает, почему-то, но переходит на родной английский, с тем самым ярким акцентом, который, как правило, всех ощутимо раздражает: — Я австралиец. То есть, кореец, но родился и рос в Австралии. Поэтому говорю на английском. — Что? — Что? Крис этот, мало того, что уже кажется очень странным, теперь вовсе превращается в не вполне человеческое существо — так сильно меняется выражение его лица. Если честно, Феликсу кажется, что в одно мгновение Крис весь покрывается тысячей сияющих звёзд — настолько ярко начинает сиять его улыбка, плещущаяся и на губах, и в глазах, и даже на кончиках вдруг порозовевших ушей. — Быть такого не может! — Ты думаешь, в Сиднее не рождаются дети? Реакция Криса настолько странная и неожиданная, что Феликс порядком теряется, даже останавливается, и готовится защищаться от нападок: как показывает практика, некоторые коренные корейцы склонны негативно относиться к иностранцам, какая кровь бы не текла в их жилах. — Сидней! Боже, поверить не могу! Бывает же такое, уму не постижимо… Я вырос в Сиднее! Мы туда переехали, когда я был малышом, в школу там ходил… На глупый приёмчик пикапа это как-то не похоже, поэтому Феликс позволяет себе улыбку: сначала недоверчивую, а потом вполне радостную и яркую. — Серьёзно? Обалдеть! Крис действительно не похож на человека, способного на ложь, тем более, такую неуместную и глупую. Крис легко и жадно говорит про знакомые улицы, случившиеся когда-то давно концерты, забегаловки, парки и городские праздники, — ещё полчаса назад Феликс даже не думал, что его воспоминания хранят так много крохотных, но очень важных моментов. Он не был в Сиднее пару лет, и, оказывается, ужасно соскучился. Не настолько, чтобы сорваться в незапланированное путешествие, но ровно настолько, чтобы слушать нового знакомца, буквально затаив дыхание, как и он путать корейский с английским, и только чуть ошалело вставлять «я тоже», «конечно, помню», «я там был, когда был маленьким», и тому подобное. Крис похож то ли на мультяшного персонажа, то ли на киношного героя, — что-то в жанре молодёжной комедии про нелепые проблемы и огромное счастье в конце. Феликс такое никогда не любил смотреть, если честно. Он вообще не приспособлен к какой-либо лжи, даже в кино. Крис похож то ли на мультяшного персонажа, то ли на киношного героя, он говорит много и бесконечно солнечно улыбается, при этом умудряется задавать сотню вопросов, и ответы слушает так, словно в этом и состоит смысл его жизни. Наверное, с ним было бы здорово дружить, встречаться иногда, чтобы просто вот так гулять, забывая об обычной и весьма скучной жизни. — Так что там с Ахиллом? Феликс задает этот вопрос не из интереса скорее, а просто из желания ещё послушать, как Крис живо и сочно рассказывает. Солнце уже катится к закату, его отблески апельсиновыми корками рассыпаются по мелким волнам Хангана. А ведь, когда они познакомились, было немногим позже полудня… — А, точно. — Кажется, это у Криса в привычке — улыбаться и неловко трепать свои смешные кудрявые волосы, облаком вьющиеся надо лбом. — Это история про Великого Героя, рассказанная глазами его самого близкого друга Патрокла. И выходит, что мы видим его не тем, кто был непобедим и прекрасен, а простым человеческим человеком, которому голову снесло от гордости и самомнения. Но Патрокл всегда оставался с ним рядом, даже не смотря на то, что против были сами Боги. А всё потому, что они по-настоящему друг друга любили, знаешь, такой любовью, что сильнее смерти… Феликсу вдруг делается чуть кисло. Нет, не то, чтобы он питал иллюзии на счёт того, для чего именно с ним на улице знакомится парень, начав со слов «ты очень красивый», просто уже как-то успел забыть об этом. С Крисом оказалось так легко и интересно, что все эти романтические намёки кажутся просто ужасно неуместными. — Тебе неприятно? — Нет, просто… немного скучно. Крис улыбается чуть грустно, но смотрит так, что у Феликса, кажется, мурашки. — Как любовь может быть скучной? О, Феликс Ли мог бы очень многое об этом рассказать, а то и вовсе написать докторскую на эту тему и блестяще её защитить. Но вдаваться в откровенные подробности с едва знакомым чудиком совсем не хочется, поэтому он просто загадочно пожимает плечами и коротко улыбается. Мол, придумай мой ответ сам, выбирай, какой понравится. Но Кристофер, кажется, спускать на тормозах не намерен. — Ты против… романтических отношений? Или… — Или. Крис опять лохматит свои смешные волосы, — явно смущается. И говорит громче и бодрее, чем того требует контекст: — Ну, в целом, могу представить. Ты действительно очень красивый, бьюсь об заклад, что тебе предлагают руки, сердца и души по сто раз на день. Не мудрено устать от такого. Звучит это так, словно у самого Криса в этом больное место, которое не стоит ковырять, поэтому Феликс просто кивает. — Типа того. Но, если честно, предлагают, в основном, секс. А секс, это просто смертельно скучно. По началу я ещё видел какую-то прелесть в этом занятии, но быстро понял, что ничего интересного в нём нет. Крис молчит, глядя на воду, хоть явно ему есть, что сказать. Но молчит, и это к лучшему, видит бог. — Так что, — Феликс улыбается шире, — если ты хотел чего-то в этом роде, то извини. А вот дружить я очень за. С тобой интересно и весело. Если честно, я ещё не пробовал дружить с такими, как ты… и сотню лет не общался с земляками. Такие дела. Да, Крис этот очевидно хотел именно «чего-то в этом роде», Феликс видит это так отчётливо, словно на его лице сияет бегущая неоновая строка. Но новый знакомец быстро берёт себя в руки, ласково улыбается и достаёт свой телефон. — Оставишь номер? Просто, чтобы дружить, нужно как-то общаться, я так думаю. Феликс номер даёт, отказывает в ненавязчивом предложении проводить до дома, и отчаянно гонит от себя грустные мысли. Очень не хочется вдруг, чтобы этот Кристофер оказался таким же, как все, что к нему подкатывают постоянно. Он даже звонит Хёнджину, когда ложится поверх одеяла в своей комнате, и рассказывает всё в мельчайших подробностях. У Хёнджина всё, конечно, куда проще, поэтому он весело уточняет: — Симпатичный хоть? — Хоть. — Ну и чего ты? Сходил бы на свидание, повеселился. Хотя бы поешь на халяву. — Дурак ты, Джини. Мне, знаешь, хватает на карманные расходы и без этого. Не хочу я ни на какие свидания, боже упаси, поперёк горла уже. Тем более, я ему явно дал понять, как отношусь к этому, поэтому, смею надеяться, и не позовёт. Хёнджин фыркает неодобрительно. Иногда он умудряется сходить на два-три свидания за один день, флиртует направо и налево, как в последний раз. И до сих пор его это искренне забавляет. В разовом сексе он тоже не видит ничего плохого, выжимает из случайных полюбовников всё по максимуму, считая это достойной платой за потраченное время и щедрое позволение лицезреть свою красоту вблизи. Если так подумать, он, безусловно, прав, да и подарочки никогда не бывают лишними… Просто Феликс так не может. Любой подарок заставляет чувствовать себя обязанным, а, как показывает практика, под «обязанностями» мужчины понимают только одно. Фу. — Ну а вдруг он — твоя судьба? Типа, как в кино: вы полюбите друг друга, потом поженитесь, купите уютный домик где-нибудь в тихом месте, он будет носить тебя на руках, понравится твоим родителям… — Избави меня бог от твоих дурных фантазий, Принцесса. Ну какая, к чёрту, судьба? Тебе ли не знать, что вся эта «любовь» скрывается под ширинкой? — Пф. Между прочим, такая «любовь» весьма приятна. — Но скучно же. Ужасно скучно, Джини. — Такими темпами, ты на всю жизнь останешься на моём попечении. Так и будем с тобой вечно в кино ходить, да по клубам, я иногда буду у тебя отпрашиваться на свидания, чтобы не свихнуться от нереализованных желаний… — Да ходи ты на эти свидания, сколько хочешь! — Феликс смеётся. — Я что, запрещаю, что ли? Просто, видимо, отношения, это не для меня, вот и всё. Хоть в парандже ходи по улицам, чтобы не приставали. — Тяжела и утомительна жизнь красавчика… Крис пишет следующим утром. Сообщение содержит пожелание доброго утра, пересыпанное целым морем эмоджи, и Феликс невольно улыбается. «Ты смешной», — пишет он, вовсе не думая этим оскорбить или задеть. Крис присылает стикер с кривляющимся котом, и Феликс улыбается шире. «В библиотеке на Каннаме сегодня будет лекция о становлении современной музыки. Не хочешь сходить?» Не так, чтобы Феликс любил подобные светские мероприятия, он всё ещё тяжело воспринимает корейскую речь, да и заумные лекции грозят усыпить в рекордно короткие сроки. Он привык развлекаться с Джини, и их максимум — модные показы, танцевальные вечеринки и просто прогулки с бесконечными сплетнями. Да и слишком как-то быстро Крис планирует следующую встречу. «Это свидание?» «Нет, ты же сказал, что не хочешь свиданий. Просто встреча. Если тебе трудно с корейским, я буду переводить, м? Впрочем, можно и не на лекцию. Куда угодно». Феликс задумывается, пока плетётся на кухню, чтобы сварить себе кофе: завтракать он никогда не любил, а просыпаться без кофе — попросту не умеет. «Не знаю, если честно. Лекции — не совсем моё. Я для них глуповат. Но просто погулять можно, наверное. Только я сначала узнаю у Джини, нет ли у него на меня планов». Крис отвечает не сразу, и Феликс успевает включить кофе-машину, выбрать чашку и даже почистить зубы. «Это твой парень?» Ох, господи. Феликс грустно вздыхает, потому что разговор скатывается всё в ту же тему, чёрт бы её побрал. «Нет, хён. Джини — мой лучший друг, нет у меня никакого парня. И девушки тоже. Чему я несказанно рад». В ответ приходит сотня эмоджи, которые Феликс переводит как «я смущён, прости, что спросил, вот я дурак, но я рад, что у тебя никого нет, и расстроен, что тебя это устраивает». И верно дурак. «Мы можем пойти вместе, если хочешь», — пишет он уже словами, и идея Феликсу нравится. Когда Крис видит Хёнджина, ему, кажется, становится трудно дышать. Обычное дело, почти все мужики на него так реагируют. Джини тут же начинает неистово кокетничать, глупо шутить и задушевно смеяться, чем порядком Криса смущает и, кажется, вводит в ступор. Не благоговейный, а вполне человеческий. Феликс наблюдает за ними, не скрывая удовольствия. Впрочем, скоро Джини сбавляет обороты, потому что Крис ему явно совершенно не интересен, и обстановка слегка налаживается. Втроём общаться получается на удивление просто, и Феликс успокаивается: вот так ведут себя друзья, между которыми нет ничего «большего». Просто приятная всем компания, долгая прогулка по безлюдному парку, дурацкие смешные шутки, перемешивающиеся с номинально серьёзными темами… и никаких подкатов. Крис пишет по паре раз в неделю, иногда чаще. Присылает смешные картинки с трогательными щенятами и котятами, или вдруг, совершенно внезапно, рассказывает что-то интересное, на самые разные темы. Как устроены космические корабли, какие божества перешли из египетского пантеона в ранее христианство, чему можно обучить ворону, или как он записывал очередную музыку, пришедшую ему в голову посреди ночи. Музык в нём целое множество, самых разных, и таких живых, словно все они — не звуки, а самые настоящие люди. Постепенно Феликс привыкает к этим странным разговорам настолько, что начинает ждать очередной вспышки, когда Крис вдруг решает, что о чём-то нужно рассказать прямо вот сейчас. Пожалуй, ещё ни с кем Феликс не чувствовал себя… так. Одновременно глупышом и самым важным и достойным собеседником. Крис похож на Океан, а то и вовсе на целую Галактику, в нём целый сонм самых разных штук. В какой-то момент Феликс начинает замечать, что многие из них — по-настоящему грустные. Крис упорно и яро защищает всех и вся, убеждает в том, как важно себя ценить и любить, говорит, что каждый человек уникален, прекрасен и красив, но совершенно, вот ни капельки, не любит себя. Но не жалуется, только смеётся над собой, выставляя себя дурачком, сам себя дразнит и никогда не обижается на шутки, сколь бы обидными они ни были. Феликсу совершенно не понятно, как можно быть проповедником без веры, но он старается Крису верить, и любить себя так, как он учит. Однажды они гуляют в одном из огромных парков Сеула, медленно плетутся по изогнутым аллеям, разговаривая обо всём, и ни о чём конкретно. И тогда Феликс не выдерживает: — Слушай, хён. Я не хочу лезть тебе в душу, и ты можешь не отвечать, но я должен спросить. За что ты себя так не любишь? Что ты себе такого сделал? Крис на этот вопрос напарывается, как на холодную стену, даже останавливается на пару секунд, и лицо его выглядит растерянным и даже напуганным. Но он быстро берёт себя в руки и дурашливо улыбается. Феликс дуется и хмурит брови: — Как-то странно считать, что мы дружим, если ты вовсе мне не доверяешь. — Ты тоже мне не доверяешь, Ликси-пикси. Был бы тут Хёнджин, он обязательно нашёлся бы, что ответить, едкое и такое же обидное. Но его тут нет, Феликс — в сущности совершенно простой и очень добрый, — остаётся один на один с этим острым диалогом, который, наверное, не стоило начинать. Но, что сделано, то сделано. — Я… я хотя бы стараюсь. Крис недоверчиво кивает, закладывает руки за спину, как заправский дед, и продолжает идти, глядя в небо, скраденное ветвями деревьев. — Любовь к себе — штука очень сложная. Наверное, каждый находит свой способ её чувствовать. Кто-то гордится своими поступками, кто-то достижениями. Кому-то достаточно собственной внешности, кому-то любви и одобрения родителей. А я… наверное, я зеркало. Я воспринимаю себя через призму отношения ко мне других… определённых других. О, это в корне неправильно, я в курсе. Но, увы, человек слаб, и всё такое прочее. — Я не совсем тебя понимаю. Но я хочу понять, правда. И перестань так улыбаться, ладно? Тебе же совсем не весело сейчас. Крис задумчиво трогает свой нос, проходится пальцами по щеке, запускает их в кудрявые волосы надо лбом, и вдруг решительно кивает. — Я некрасивый. И ладно бы, в целом, черт с ним. Но, знаешь, в Корее все люди смотрят на твоё лицо, и, раз уж тебе с ним не повезло, всем плевать, насколько красивую музыку ты пишешь, сколько бездомных котят ты спас, или какие сады цветут в твоей душе. Крис до того романтик. Феликсу грустно и очень неприятно это слышать, но не согласиться он не мог бы, при всём желании. — Знаешь, если ты лицом вышел, всем так же плевать, что у тебя внутри. Поверь мне, я в этом кое-что понимаю. Кажется, что Крису в это сложно поверить, он даже смотрит задумчиво прямо в лицо своему спутнику, задерживает взгляд на губах, покрытых нежно-розовым бальзамом, но быстро опускает глаза. — Хреново. — А вообще, глупости всё это! Ты очень, очень симпатичный, между прочим. И не спорь со мной, у меня неплохой вкус на парней. Феликс смеётся смущённо. Они ещё ни разу прямо не говорили об их ориентациях, ведь все эти разговоры про свидания можно было бы свести к шутке, если было бы нужно. Феликс об этом вообще ни с кем, кроме Джини никогда не разговаривал, и сейчас он чувствует себя действительно странно. — Скажешь тоже. Добряшка Феликс Ли. — Знаешь, я совершенно не умею врать. Я вырос с двумя сёстрами, но так и не сумел научиться этому важному навыку. От этого вечно получал за троих. Я не вру, хён. Я вообще никогда не вру, хотя бы потому, что я не достаточно умён, чтобы продумать свою ложь хотя бы на пару шагов вперёд. — Когда такой, как ты, говорит такому, как я подобные вещи, это звучит как издёвка. Нет, я вижу, что ты не издеваешься. Просто… ну а толку-то? — Да в смысле? Крис молчит ещё немного, словно набирается решимости, чтобы, наконец, сказать: — Не могу я себе нравиться, потому что я никогда не нравлюсь тем, в кого влюбляюсь. «Ты хороший друг, Чан». «Ты очень милый, Чани, но». «Всё бы ничего, но твой нос…». «Был бы ты повыше, Чан». «У тебя губы, как у девчонки, Чан». А ещё, «ты слишком нежный и романтичный», «ты слишком много думаешь», «ты недостаточно обеспечен», и всё такое прочее. Я вечно какой-то «не». Так с чего бы мне не верить всем этим людям? Знаешь, если кругом мудаки, то, возможно, дело в тебе. То есть, во мне. Такой отповеди Феликс не ожидал. Его заполняет чувство такой вселенской несправедливости, что хочется Криса обнять, прижать к себе и долго-долго гладить по нелепым этим волосам, чтобы почувствовал себя хоть чуточку менее одиноким. Но, наверное, объятья, это было бы слишком, поэтому он только кладёт ладонь на покатое широкое плечо, и осторожно улыбается. — Они все просто дураки, хён. И дуры. Ничегошеньки не понимают. — Если я скажу тебе то же самое, ты поверишь? — Нет. — То-то и оно, Ликси-пикси. Разговор оставляет тяжёлый след на душе. К грустным и тяжким мыслям, длящимся дольше пяти минут Феликс абсолютно не привык, поэтому этим же вечером он тащит Джини поужинать, чтобы выговориться и немного успокоиться. Хёнджин слушает на удивление внимательно, даже не дуркует и не перебивает, что совершенно на него не похоже. А когда Феликс заканчивает, говорит так осторожно, словно Феликс тяжело болен: — Он же тебе нравится. — Пф, вот глупости. Вечно ты всё к одному и тому же сводишь, Принцесса! Не нравится он мне вовсе! Точнее — очень даже, но как друг, а не в этом твоём романтическом смысле. Он отличный парень, добрый и весёлый, и симпатичный к тому же, и я никак в толк не возьму, что он до своего носа докопался… Феликс обрывает сам себя, потому что лучший дружочек вдруг достаёт телефон и делает фотку. — Что? — Просто посмотри на своё лицо сейчас, солнышко. Феликс смотрит, но упорно игнорирует очевидное. — Лицо, как лицо. — Ты улыбаешься, как блаженный, дружочек. И, если что, ты всегда так улыбаешься, когда говоришь о нём. И он действительно хороший. Так почему ты так упорно игнорируешь это? Что плохого в том, чтобы влюбиться? — Помилуй бог, Джини. Ни за что. Хватит с меня этого дерьма, честное слово. Хёнджин умом не блещет, если честно, но «ум» и «мудрость» — понятия совершенно разные и друг от друга не зависящие. Иногда он умудряется делать и говорить настолько правильные и нужные вещи, что Феликс диву даётся. — Сегодня я ночую у тебя, окей? Купим пару бутылок вина, посидим на террасе, поболтаем… — Я не люблю алкоголь. — Ну, мало ли, что ты не любишь? Лекарства никто не любит. Но, если что, это был не вопрос, а констатация факта, милый. Феликсу кажется, что вся эта ситуация с Крисом задела в Хёнджине что-то очень личное и очень важное, и отказать ему в посиделках становится просто невозможно. — Он тебе нравится, — говорит Хёнджин, допив первый бокал розового игристого. — Ну что ты, как малыш? Просто признай очевидный факт, согласись на одно свидание. Что ты теряешь? — Джини, бога ради, ну отстань. Не всем так нужна дурацкая любовь, как тебе. Вот заладил. И это задевает Хёнджина тоже. Кажется, очень, очень сильно. Настолько, что он неприязненно кривится, наливает себе ещё, а потом и вовсе делает то, что старается не делать никогда — достаёт из кармана электронную сигарету, затягивается и выдыхает сладкий-сладкий дым. — Ты говорил, что бросил. — Я почти бросил. Но сейчас, знаешь, что-то нервишки шалят. А ещё — ты меня очень сильно бесишь, Феликс Ли. Феликс глупо хлопает глазами. Вот это новости! — Да что я такого сказал-то? — Ты меня сейчас обидел, между прочим. Я всё понимаю, ты весь в своих делах, но называть мою любовь «дурацкой», это как-то слишком, знаешь ли. Не ожидал от тебя такого. — О, боже, Принцесса, прости! Я вовсе не то имел в виду, клянусь. Прости, я дурак, я не подумал совершенно. Я не хотел, правда. Прости, пожалуйста. Хёнджин смотрит грустно, опускает плечи и, кажется, немного пьянеет, потому что голос его делается тише и плаксивее. — Дурак, верно. Знаешь, мне действительно очень обидно, Ликси-пикси. Потому что ты хочешь быть любимым. Не хотел бы — не шарахался б от мужиков и трахался в своё удовольствие с кем захочется. Но ты у нас теперь — блюститель чести и морали, поэтому, может, ты уже перестанешь себе врать? Ну окей, себе ври, но мне-то зачем? — Джини… — Пей давай, я не хочу один быть пьяный. У тебя такой шанс появился! Ты… ты же можешь ему сказать! Боже, Ликси, он нравится тебе так сильно, а ты молчишь и, зачем-то, гонишь его от себя. А он же в тебя влюблён по уши! В те-бя, а не рожу твою красивущую, неужели ты этого не видишь? Да ну тебя нахрен. Был бы у меня хоть крохотный шанс, я бы в него вцепился со всей силы. Феликсу делается удушливо стыдно за себя самого. Боже, ну стоило же подумать заранее, и не рассказывать Джини о своих глупых волнениях! Просто из милосердия. Хёнджин влюблён ещё со средней школы. Отчаянно нежно и глупо влюблён, совершенно безнадёжно. И уже лет восемь таскает в себе это чувство, не желая от него отказываться. Влюблён в мальчика, на два года младше него, сына лучшей подруги его матери. Дурацкая в сущности история, неправдоподобная. Казалось бы — ну какие серьёзные чувства в тринадцать лет? Да ещё и к малявке. Но Хёнджин просто не создан для чего-то, человечеству понятного, вечно у него всё сикось-накось, словно это он вверхтормашками, а не Феликс. Пока он думает обо всём этом, Хёнджин приканчивает второй бокал, грустно смотрит в горлышко пустой бутылки и принимается открывать вторую. — Больше всего в мире я ненавижу Рождество, — очень тихо говорит он. — Каждый чёртов год они приезжают к моим родителям, чтобы отпраздновать. Мамы воркуют о своих скучных делах, бати говорят о работе, и, предполагается, что мы с ним будем весело проводить время вместе. Но Чонин каждый раз смотрит на меня с таким презрением! Боже, просто ужас. Он, наверное, тот ещё гомофоб, потому что, в последнее Рождество я глаза накрасил, и его, кажется, чуть не вырвало. А каким он вырос, господи боже мой! Ты бы видел, честное слово, Ликси, с каждым годом он становится всё более мужественным, красивущим, умным, успешным… Вот вроде ещё совсем хлебушек, а уже настоящий мужчина. Я с ума схожу. Вот и приходится вести себя, как последняя блядь. Типа знаешь, так мне самому хотя бы понятно, почему его от меня воротит. — Принцесса… — Ну что? Я никогда в жизни не осмелюсь ему признаться! Если бы он просто в драку полез — полбеды, но он же может рассказать родителям, и они поссорятся с моими, и я вообще не представляю, что со мной сделает мой отец. А я как-то не готов к одинокой самостоятельной жизни без их финансовой помощи. — Будешь жить у меня, — осторожно предлагает Феликс, — устроишься на работу, проживём как-нибудь… — Ты мне зубы не заговаривай, пожалуйста. Мы здесь собрались из-за тебя, а не из-за меня. Услышь ты меня, наконец! У тебя есть шанс сказать человеку, который тебе очень нравится, о своих чувствах. Хорошему, доброму, как ты ещё там про него говоришь… ну пожалуйста, Ликси. Просто согласись с ним на одно свидание. — Да он и не зовёт… я же попросил не звать. — Тоже мне, проблема. Просто намекни, что согласен, он точно поймёт и позовёт! Ну что ты, как маленький? — Свидания всё портят. Всегда и вечно всё портится после свиданий. Я не хочу с ним расставаться, он славный. Хёнджин тихо стонет и угрожающе смотрит на почти полный бокал лучшего друга. — Пожалуйста. Я не так часто о чём-то тебя прошу. Пусть хотя бы один из нас будет счастлив. Звучит это так пронзительно больно, что Феликс жмурится и делает пару больших глотков не слишком вкусного вина. — Я… я подумаю, хорошо? — Плохо. Просто согласись. — Боже мой! Хорошо, Джини, хорошо. Я обещаю, что соглашусь при случае. — Пиши ему сейчас же. — Нет, завтра, ладно? Я сегодня хочу с тобой побыть. Я люблю тебя больше всех на свете, Принцесса, тебе грустно, и я хочу побыть с тобой. Можно? — Но ты обещаешь? — Обещаю. Хёнджин говорит о Чонине очень редко, зато — долго и красочно, а сейчас даже шмыгает носом, находит его странички в соцсетях и показывает Феликсу фотографии. Тот вырос действительно очень впечатляюще красивым, и от этого обоим делается всё более грустно. Когда вино заканчивается, а в электронке садится батарейка, Хёнджин собирается идти спать, но вздрагивает вдруг, потому что его телефон пищит, оповещая о входящем звонке с незнакомого номера. — Час ночи, кому ты понадобился? — Не знаю. Звонок заканчивается, но вскоре повторяется снова и снова. На третий раз Хёнджин всё же принимает вызов, поставив на громкую связь, и в одно мгновение обмирает, словно из него одним резким движением душу вынули. — Хёнджин-хён? — Я… да, это я… Феликс смотрит внимательно на лучшего дружочка, и понять не может, почему тот так реагирует на смешной, почти детский голос из динамика. — Это Ян Чонин. Вот это поворот! Феликс весь подбирается и даже хлопает Джини по коленке, мол, соберись и отвечай нормально. Тот моргает несколько раз, и голос его начинает дрожать. — Ого. Неожиданно. — Прости, что ночью, и без разрешения. Я взял твой номер у твоей мамы. Слушай, у меня есть одно очень важное дело. Оно очень срочное, мне понадобилось много смелости, и завтра я уже не решусь. Мы можем встретиться? — Что, прямо сейчас? Феликс отчаянно кивает, мол, соглашайся, не тупи, умоляю! Но Хёнджин выглядит так, словно вот-вот умрёт, и в глазах его отчаянье такой силы, что становится за него страшно. «Скажи «да», — беззвучно говорит Феликс и весь подаётся вперёд. — Я зайду к тебе, я совсем рядом. Просто спустись, пожалуйста. Это действительно важно, хён. — Я… я не дома. Я у Феликса. — О… я помешал, да? — Нет-нет, всё нормально. Это недалеко, скинуть адрес? Чонин обещается быть через двадцать минут, и Хёнджин принимается носиться по квартире, открывает шкаф хозяина квартиры и отчаянно снимает все вешалки подряд. — Что надеть? Боже, я даже не накрашен! Ох, чёрт, я ещё и пьяный! Что ему нужно? Что происходит, Ликси, что мне надеть? — Стоп. Хёнджин, остановись сейчас же. — Феликс хватает его за руку и чуть дёргает, а потом поправляет его волосы. — Всё в порядке, ты очень красивый. Не надо тебе краситься, сам говорил, что ему не понравилось. Просто иди, как есть. Я буду смотреть в окно, если что, мигом спущусь. Не переживай ты так, пожалуйста. Иди умойся, и всё. Ты отлично выглядишь! Хёнджин, кажется, ни слова не слышит, только страдальчески смотрит в зеркало, словно впервые видит своё отражение. — Что он хочет? — Вот и узнаешь. Сейчас узнаешь, Джини. Судя по голосу, драться он не собирается. Да и смысл вызывать тебя в ночи на драку, если вы даже не общались толком, как ты из школы выпустился? Давай, иди. Я рядом, ладно? Кое-как запихав дружочка в лифт, Феликс принимается нервничать, начисто забыв о своих треволнениях. Чтобы хоть немного отвлечься, он прибирается на террасе, чутко прислушиваясь к звукам внизу, но ничего не слышит. И вот пойди пойми — волноваться сильнее, или успокоиться? Хёнджин возвращается минут через сорок, совершенно ошалевший. Он не произносит ни слова, только глупо улыбается от чего-то тёмными губами, застряв в прихожей. Но вопросы отпадают сами собой, когда Феликс замечает трогательный букет в его руках. Вот как бывает. Боже, вот как бывает. — Почему ты не с ним? — Он… он пригласил меня на свидание… Он сказал… что я давно ему нравлюсь… что он боялся признаться… Ликси? Я ему нравлюсь!.. Он меня поцеловал! Прямо в губы! На свидание пригласил! Комментариев как-то не находится, но Хёнджину они и не нужны. Он просто проходит в спальню, падает на кровать всё с той же блаженной улыбочкой, и весь буквально гудит от счастья и шока. — Мне это не приснилось? — Нет, Принцесса, — Феликс ложится рядом и привычно обнимает. — Не приснилось. И я очень за тебя рад, потому что у тебя завтра свидание. О собственном обещании Феликс упорно забывает целую неделю, в которую отвлекает себя всеми возможными способами, чтобы не думать о том ночном разговоре. Не думать о том, что Крис ему действительно очень нравится. А ещё — о том, что ничего хорошего у них всё равно не получится: никогда не получалось, и этот случай не исключение. Хёнджин неожиданно соглашается на совместную прогулку ещё через несколько дней, потому что Чонин уезжает с родителями в отпуск на целую неделю. Выглядит он патологически счастливым — даже рассказывать ничего не нужно. Удивительно, как красиво и даже волшебно выглядят некоторые влюблённые люди! Феликс им откровенно любуется, и настроение взлетает буквально к звёздам. Крис, кажется, соскучился. Он говорит привычно много, но всё больше о каких-то абстрактных вещах, но смеётся громче обычного и улыбается шире возможного, после того, как Хёнджин радостно делится чудесными переменами в своей жизни. Словно ему от этой новости кисло-кисло. Хёнджин умом не блещет, и иногда делает такие безумные глупости, что Феликсу хочется его задушевно поколотить. Когда они втроём выходят из ресторанчика и направляются к набережной, это дитя неожиданно взаимной любви вдруг говорит тоном, не допускающим возражений: — Хён, кстати. Этот вот дурачок очень хочет пойти с тобой на свидание. Просто… — Джини! — … просто он такая стесняшка. Ему неловко, что он передумал на этот счёт, вот и молчит. Да, Ликси? Хёнджин говорит с нажимом, и Феликс бы стал спорить, но он видит отблеск безумной яркой надежды в глазах Криса, и выпендриваться как-то не получается. Вместо того, чтобы отпираться, он вспышкой краснеет и опускает взгляд. — Я… я просто подумал, что можно было бы попробовать… чёрт знает сколько не был на свиданиях… то есть, это вовсе не обязательно, я знаю, что давно сказал тебе, что не хочу, и ты вовсе не должен до сих пор… — Завтра в шесть? — Крис звучит так, словно только что чудом избежал смертной казни, и Феликс поднимает на него глаза. — В шесть? Хорошо, да… — Я зайду за тобой, ладно? Оставшаяся часть прогулки проходит в некоторой неловкости, которая не смущает только Хёнджина, возомнившего себя Купидоном. Наверное, было бы здорово тоже немного понервничать. Задаться экзистенциальными вопросами, по типу «что надеть?», «как накраситься?», «какие выбрать духи?», но, если честно, в душе, в самой трусливой её части, Феликс так надеется, что Крис разочаруется и больше ни за что ни на какие свидания звать не станет. Он приходит ровно в шесть, секунда в секунду, и Феликс думает, что, вероятно, он стоял под дверью и ждал нужного момента. Когда он открывает дверь, то не сразу понимает, что происходит. Весь дверной проём занимает бело-розовое облако, огромное облако мелких трогательных гипсофил. За которым едва читается кудрявая макушка Криса. — Это что? — Разве я бы мог прийти на свидание с самым потрясающим мальчиком в мире без цветов? Фраза банальная, но настолько похожа на Криса, что Феликс даже не кривится. Он осторожно берёт букет, и правда очень большой, и делает шаг в глубь квартиры. — Спасибо. Подожди, пожалуйста, я в воду поставлю. Смешно, но в квартире нет ни единой вазы, и Феликс ставит букет в кувшин с фильтрованной водой. Цветы выглядят трогательно и смешно одновременно, как волосы того, кто их подарил. «Только не это, — тоскливо думает Феликс, когда чувствует, как быстро и заполошно начинает биться его сердце, — только не это». Но не отказываться же от свидания? Он выходит в прихожую, поправляя ворот широкого тонкого свитера, и, чисто машинально, заправляет волосы за ухо. — Привет. — Привет. Пошли? Наверное, «небанальное свидание», это оксюморон, но Феликс не придирается. В парке у набережной почти нет людей, зато красиво мерцают светящиеся искусственные цветы, воздух пахнет отступающим летом, Крис пахнет чем-то терпким и пьянящим. — Знаешь, мне ещё никогда не дарили цветы. — Быть не может. Феликс пожимает плечами и чуть прикусывает губу. Словно обозначение встречи, как свидания, снимает какие-то внутренние рамки, и природное кокетство выбирается наружу. — Всё больше дурацкие цацки. — Ты не любишь украшения? — Очень люблю, — и опять поправляет волосы, словно невзначай показывая длинную тонкую серёжку в ухе, — просто предпочитаю покупать их сам, или получать их от Джини. Чтобы не быть обязанным. Крис кажется удивлённым таким ответом. — Но… ведь если кто-то что-то дарит, это его выбор, не более. — Ты инопланетянин, — Феликс смеётся, рассматривая спутника словно по-новому. — Не с этой планеты. Или просто вверхтормашками. — Как и ты, верно? — Кто знает? Может быть и так. Ни с того, ни с сего, Крис оказывается очень близко, подхватывает на руки, как невесту, и, пройдя так несколько метров, очень осторожно ставит Феликса на ноги. — Там на дороге был жук, — чуть смущённо произносит он. — Не хотел, чтобы ты испугался. Феликс испытывает настоящий шок, если честно. Потому что этот поступок — дурашливый и откровенно глупый, мог бы совершить мальчишка лет пятнадцати, но никак не взрослый парень. Тем более — на глазах у всего честного народа. — Ты… мог бы просто сказать, чтобы я не смотрел. — Тебе неприятно? Вообще-то, стоит его отшить, хорошенько осадить, раз уж в планах отсутствие повторных свиданий… Но Феликс действительно не умеет врать, поэтому он смотрит из-под ресниц и улыбается. — Очень приятно. Просто я к такому не привык. — Как же за тобой ухаживали, если тебе в новинку такие простые вещи? — Крис смотрит с искренним интересом, и Феликс опять говорит правду: — Да никак, если честно. Ресторан, подарочек, постель, досвидули. Крис просто непередаваемо красноречиво возводит глаза к небу и неодобрительно хмурится. — Клянусь, тебе попадались сплошные идиоты. — А ты совершенно не хочешь затащить меня в постель, да? — Феликс вовсе не кусается, он просто спрашивает, не видя в этой схеме ничего странного. Мерзко, да, но не странно. Крис смотрит на Феликса, как на дурачка. — Не хочу, вот совсем. Ни «в постель», ни, уж тем более, «затащить». Какой кайф от секса, если его хочет только один? Почему-то с Крисом оказывается удивительно легко говорить на столь откровенные темы. Впрочем, в этот вечер Крис всецело раскрывается с разных новых сторон. Видимо, решив, что это не просто встреча, а свидание, пусть и, вероятно, вымученное, он словно решает сказать и сделать всё, что до этого Феликс запрещал. — Я никогда не видел корейцев с веснушками, — улыбаясь откровенно влюблённо, говорит он. — Это так красиво! Знаешь, я, кажется, уже выучил их все. Если бы я только умел рисовать, я бы с закрытыми глазами изобразил каждую, не ошибся бы ни разу. Он говорит легко, словно и правда не имеет никакой корыстной цели, просто доносит до Феликса свои мысли. И эти мысли кажутся последнему удивительными, почти невозможными. Никаких «ты такой секси», или «у тебя безумно соблазнительные губы», не говоря уже о куда более скабрёзных комментариях. Крис говорит «у тебя безумно красивый голос, знаешь, мне с первой встречи хотелось послушать его в темноте. Может, однажды мы созвонимся ночью и просто поболтаем?», и Феликс ошалело кивает. А ещё Крис делает то, что ни одному бывшему мужику Феликса и в голову бы не пришло: когда они останавливаются у уличной кофейни, он оборачивается и серьёзно спрашивает: — Ты разрешишь тебя угостить, или тебе будет комфортнее самому заплатить? И Феликс лепечет «угости». В этот раз Крис не спрашивает, можно ли проводить, он просто замечает, что Феликс устаёт, и ведёт его в сторону дома. Останавливается у дверей на улице, и ужасно смущённо улыбается. — Это было лучшее свидание в моей жизни. Да, первое, но и лучшее. — Тогда, может, я могу надеяться на второе? Просто свидание, оно ни к чему тебя не обяжет. Съездим за город, посмотрим на бесконечные рисовые поля. Рисовые! Поля! — Кто ты вообще такой? — с улыбкой спрашивает Феликс, и вдруг с ужасом понимает, что хочет Криса на прощание поцеловать. Только целовать нельзя. Никак нельзя. — Я? Кристофер Бан, Бан Чан. Позволь? И осторожно берёт за руку, мягко обхватив пальцы, подносит к своим губам и целует так нежно и трепетно, словно Феликс — самая настоящая Принцесса. Этот поцелуй мелкими звёздочками отзывается во всём теле, в каждом нервном окончании, и заставляет опять и опять улыбаться. — Я подумаю про второе свидание, Кристофер Бан, Бан Чан. Крис отпускает его руку нехотя, и всё смотрит прямо в глаза. — Спокойной ночи, солнышко. — Спокойной ночи. Хорошо доберись до дома. Солнышко, подумать только. Солнышко! Боже, у Феликса голова кругом. Настолько, что он даже не спешит написать Джини подробный отчёт, ограничивается лаконичным «всё прошло хорошо, он очень милый», и всё. Когда он выходит из душа, в его мессенджере набирается с десяток сообщений, большая часть которых — от Криса. Ничего навязчивого, просто он очень хорошо провёл время, и это свидание стоило того, чтобы его ждать. И да, они действительно едут смотреть на рисовые поля, в полупустой электричке. Крис покупает самый простой холодный кофе с ванильным сиропом, из той самой кофейни с зелёным логотипом, которую Феликс просто обожает. Это порядком подкупает, признаться. Крис рассказывает очень много, про поля эти, про то, какие духи раньше населяли эти места, про то, как учился в Сиднее сводить музыку, толком не имея аппаратуры, как долго и безуспешно учился плавать, пока его любимая собака не заплыла слишком далеко, и пришлось её спасать. Крис какой-то удивительно простой, и, при этом, до смешного волшебный. Словно и правда инопланетянин. А может и правда все они, австралийцы, вверхтормашками? Просто Феликс уехал слишком юным, чтобы пробовать заводить отношения там? Может, всё дело в этом, или в смешных кудрях, облаком парящих надо лбом, или в пронзительном искреннем взгляде, или в этой, буквально сказочной галантности, или в чём ещё… Но Феликс откровенно теряет голову, счёт времени и, кажется, страх снова быть использованным. Он просто наслаждается временем рядом с Крисом, который, кажется, специально выискивает смешные поводы, чтобы хотя бы на несколько секунд подхватить на руки. На третье свидание он ведёт в Лотте-парк, и это уже как-то совсем нелепо, но Феликс опять теряет инстинкт самосохранения и, наконец, позволяет себе просто радоваться моменту. Оказывается, аттракционы, сладости и нелепые ушки на ободке могут принести так много обычного сиюминутного счастья! Крис говорит бесконечно много комплиментов, каждый из которых не звучит ни вымученным, ни шаблонным, ни нацеленным усыпить бдительность. Он говорит «у тебя очень красивые мысли», «ты улыбаешься, как солнышко на детском рисунке», «когда ты смеёшься, мне кажется, что в мире вовсе нет ничего плохого». Он говорит «ты лёгкий, как пёрышко», когда снова берёт на руки, но как-то не спешит отпускать, всё глядя в глаза. На одном из аттракционов Феликс умудряется промочить ноги, и к ним прилипает песок, и вот тогда Крис делает ещё более странное: Усаживает на скамейку, садится на корточки, бережно снимает с Феликса лёгкие сандалики и трепетно, мягко вытирает его ступни бумажным платком, устроив их на своих коленях. Феликс краснеет до удушья, но, почему-то, не спорит. — Самые красивые ступни, какие я только видел, — мурлычет Крис, и Феликс закрывает лицо руками. — Почему ты всё это делаешь, а? — Потому что я в тебя влюблён, как мальчишка, — со свойственной ему лёгкостью отвечает Крис, подняв голову и глядя снизу вверх, и тогда солнечные блики золотинками путаются в его ресницах. Феликсу кажется, что он медленно погружается в жидкую, тёплую, ароматную смолу, в которой хочется застыть навсегда, и больше никогда не видеть привычного скучного мира. Милостивый боже, что же это такое… — И это тебя ни к чему не обязывает тоже. Мне достаточно того, что ты соглашаешься проводить со мной время. Кажется, тебе не противно находиться со мной, верно? — Дурак ты, хён! Ну кто так легко говорит такие серьёзные вещи? Это же такое огромное и важное слово, а ты произносишь его так, словно предлагаешь воды попить. Криса эти слова, кажется, немного задевают, он даже перестаёт улыбаться, принимаясь надевать сандалики обратно на ноги Феликса, и голос его звучит очень, очень серьёзно. — У меня было достаточно времени разобраться в себе и своих чувствах. Я их не стыжусь и не считаю их неправильными, поэтому говорю о них спокойно. К тому же, я в курсе, что ты не намерен вступать в отношения, поэтому надеяться мне не на что. Так о чём мне волноваться? Феликс серьёзно задумывается. Когда они идут в сгущающихся сумерках в сторону выхода из парка, он всё же отвечает: — Но зачем ты так стараешься, если знаешь, что я не… не готов к отношениям? На лице Криса написано «какой же ты ещё малыш, нужно объяснять тебе такие очевидные вещи», но это выглядит мило, а не обидно. — Затем, чтобы ты знал, что ты имеешь огромное значение для одного такого меня. Чтобы ты знал, что вызываешь вот такие чувства. Я всегда считал, что если кто-то делает хорошее с твоим сердцем, он должен это знать. Да, это всегда заканчивалось полным фиаско, но я хотя бы не жалел, что не использовал свой шанс. Крис снова провожает до дома, где стоят уже три трогательных букета, в которых нет ни единой банальной розы, и смотрит немного печально. Феликс прикусывает губу, и вдруг говорит то, чего даже сам от себя не ожидал: — Поднимешься? Просто, кажется, нам надо поговорить, а на ходу как-то неловко и неудобно о таком. Ещё ни одного своего бывшего Феликс так и не позвал к себе. Ни разу не успел. Крис откровенно киснет, но опять заставляет себя улыбнуться, когда кивает. Кажется, в квартире Феликса, в отличие от нейтральных территорий, он чувствует себя скованно. А может, ждёт того самого разговора, и это его ожидаемо нервирует. Феликс идёт на кухню, включает кофемашину, с немного взволнованной улыбкой приглашает сесть на не самый удобный, но всё же диван. Давно собирался купить что-то более комфортное, но всё забывает. Он всё время забывает о себе позаботиться. — Кофе? — Да, чёрный. Спасибо. Ты сердишься, солнышко? — Нет, я ужасно волнуюсь. Меня никогда не называли солнышком, не целовали мне руки, не дарили цветов и не носили на руках. Признаться, я совершенно растерян. Чуть помолчав, он ставит две чашки на крохотный кухонный стол, и забирается на диван с ногами так, чтобы смотреть своему гостю прямо в глаза. Молчит снова, придирчиво подбирая слова: последнее, чего бы ему хотелось в этой жизни — обидеть этого славного парня. Но начинает вовсе не с того, с чего собирался: — Твой нос очень красивый. Шикарный нос, понял? Серьёзно, ты обязан мне поверить, он прекрасен. Крис оказывается совершенно сбитым с толку, и Феликс краснеет. — Прости, я умею нормально разговаривать только с Джини, с остальными как-то не приходилось… Тем более, в таких обстоятельствах. Крис чуть хмурится, когда мягко касается ладони Феликса, совсем коротко: — Ты собираешься мне отказать, хотя я ничего и не предлагал. Это очевидно. Если тебе нужно это сказать вслух, то хорошо, я согласен. Только давай обойдёмся без всех этих «ты хороший, но как друг», ладно? Я порядком устал это слышать. — И не собирался. У меня уже есть один друг, так что… В смысле, Крис, нет, я не хотел ничего такого тебе говорить. Слушай, насколько паршиво будет звучать, если я скажу, что дело не в тебе? — По десятибалльной шкале? — Да. — Примерно на сотку. Феликс опускает плечи. Это всё слишком трудно. — А если я добавлю, что дело и не во мне? — Ещё на полсотни. Дело всегда во мне, и в тебе. Мы же о нас говорим, так в ком ещё может быть дело? Феликс берёт чашку, просто чтобы хоть чем-то занять вдруг ослабевшие руки, и смотрит на Криса грустно-грустно. — Я не верю в любовь. И в отношения тоже не верю. — Как ты можешь не верить в то, что происходит в моей груди? Это мои чувства, это я могу в них верить, или нет. — Это звучит очень глупо, я знаю. Я верю тебе. Правда, верю. Но… все мои попытки в отношения заканчивались, максимум после второго секса. Сначала свидания, комплименты, правда, пошлые и глупые, подарки, обещания достать звезду с неба. Потом секс, разной степени скучности. Потом ещё свидания, уже куда более вялые, словно из-под палки. Снова секс. И больше ничего, ни-че-го. Словно всем хочется меня заполучить в постель, и всё, потом не интересно. Крис кривится сочувственно, и, кажется, хочет обнять. Но держится, слава богу, — Феликс совершенно не представляет, что делал бы, обними его этот странный парень. — Почему-то, хорошим людям вечно встречаются мудаки. — Это философия. Я не верю ни в судьбу, ни в прочую лирику, хён. Я верю в статистику. — Но это же неправда! — Крис даже тихо смеётся. — Быть не может, ты зачем сам себя в этом убедил? Ты же состоишь из чувств и эмоций, я вижу. Ты весь — чувства. Феликсу кажется, что он в один миг остался абсолютно голым, и это порядком смущает. — Это не так уж важно. Всё дело в том, что… знаешь, секс всё портит. Всегда всё портит секс. Настолько, что я уже разучился получать от него удовольствие. А отношения без секса? Так считай, они у нас уже есть. Только нахрен тебе это нужно. Крис отворачивается, и, кажется, злится. Он шумно дышит и даже сжимает кулаки, словно пытается взять себя в руки, — Феликс даже пугается. — Я больше всего сейчас хочу найти каждого, кто вынудил тебя так думать, и разбить им всем их поганые лица. Вот скажи мне, секс вообще для чего? — Это экзамен? — Нет, солнышко, это попытка тебя понять. — Честно отвечать? — Ты же не умеешь иначе. — Секс, — Феликс тоже отворачивается, смотрит в окно, и голос его звучит пластмассово, — это инструмент власти. Способ добыть очередной трофей. Я очень красивый, Крис. — Это правда. — Я красивый, необычный, я, пожалуй, сексуально привлекательный. Я это знаю. И именно поэтому очень многие… — В тебя влюбляются. — … мной пользуются. Я — очень удачный пункт в списке постельных побед, хён. Ведь я весь такой красавчик, значит, спрос на меня большой, и раз уж я соизволил согласиться с тобой переспать, то ты ого-го. Крис вздыхает тяжко-тяжко. Ставит так и нетронутый кофе обратно на стол, и вдруг обнимает за плечи. Просто привлекает к себе, совершенно невинно и так… приятно. У него сильные руки, крепкая грудь и широкие надёжные плечи. Феликс жмурится, чтобы не поддаваться искушению расплакаться. — А теперь скажу я, хорошо? Секс — херня полная и вообще не имеет никакого значения. Если ты разделяешь по смыслу слова «секс», «трахаться» и «заниматься любовью». Мне правда очень, очень жаль, что любовью ты не занимался. И не потому, что прямо сейчас это лишает меня и надежды на шанс быть с тобой. А просто потому, что ты этого заслуживаешь. Все заслуживают, но ты — больше всех. — А ты? Занимался? — Однажды. Это были мои первые отношения, и они закончились с моим переездом сюда. Это были хорошие отношения, Ликси. Потом я пробовал в секс, но понял, что не хочу себя на него тратить. Потому что ты прав — это ужасно скучно. А если уж очень хочется, — есть собственные руки и множество разных приспособлений. Разница между нами в том, что я верю в то, что в отношениях секс невозможен. Тем более — трахаться. Тьфу ты, даже звучит мерзко и пошло. — И сейчас я должен тебе поверить? А потом ты тоже поймёшь, что получил желаемое, и сделаешь мне ручкой? Крис, у меня всё сердце в ссадинах, ещё одной трещины я не переживу. Поэтому у нас с тобой ничего не будет, прости. Я… я слишком к тебе привязан, ты стал для меня очень важным человеком, и я не хочу тебя потерять. Крис не отпускает, хотя Феликс того ждал. Не отпускает, только осторожно гладит по аккуратно уложенным волосам. — Бедный мой малыш… такой израненный и боязливый. Мне так жаль, что ты встретил всех этих отвратительных людей, Ликси. Мне так жаль, что теперь ты думаешь так. Кажется, ему просто невыносимо грустно сейчас, этому хорошему инопланетянину, а он держится, остаётся сильным и смелым, просто потому, что Феликсу надо на него опереться после таких откровений. — Это несправедливо, — тихо, но жарко говорит он. — Это несправедливо, зачем ты влюбился в меня? Тебе нужен кто-то… — Цыц. Просто помолчи сейчас, ладно? Не надо вот этого вот всего, хорошо? Я уже большой мальчик, и могу сам решать, кто мне нужен. А нужен мне ты, Феликс Ли. И да, я понял, что между нами ничего не будет, я не стану настаивать. Или стану, но не грубо. Просто попробую тебе доказать, что ты — куда больше, чем просто красивая мордашка и сексуальное тело. И Феликс послушно молчит. Долго-долго молчит, кусая губы, но всё же всхлипывает. Это всё так ужасно обидно! Крис же не врёт, он искренне говорит, от самого сердца! Только иногда страх оказывается сильнее любви. Крис не начинает утешать, только прижимает к себе чуть сильнее и тихо говорит «плакать не стыдно», и тогда Феликс ревёт, сильно и по-настоящему. — Ты мне очень нравишься, Крис. Даже больше, чем «нравишься», ты потрясающий, безо всяких «но». Не «как друг», и нос у тебя красивый, и рост что надо, и руки такие сильные, и губы красивые до одури! Но я не могу. Понимаешь, я не могу рискнуть своим сердцем. — Рискнёшь моим? И один этот вопрос разбивает крошечке Феликсу сердце в дребезги. Он плачет, как в детстве, никак не может успокоиться, так, что нос начинает болеть, и уши закладывает. — Пошли, — говорит Крис, — я уложу тебя спать. — Не уходи… — Не уйду, конечно. Как я тебя оставлю сейчас? Нельзя оставлять людей, когда им больно. — Но тебе тоже больно. Крис встаёт, и как-то уже привычно, очень легко поднимает на руки, даёт уткнуться мокрым носом себе в шею, по пути скидывает кроссовки. — Ну и ты меня сейчас не оставишь, правда? Феликс так чертовски устал. От всех этих неудач и разочарований, от своего глупого сердца, всё ещё верящего в какое-то чудо, от своих страхов и недоверия ко всем людям сразу. Сейчас эта усталость наваливается бетонной плитой, и он, вразрез со своими словами, тянет Криса к себе и забивается ему под бок, прижимаясь сильно-сильно. Лежать с ним в одной кровати сейчас кажется самым правильным на свете. — Спи, ладно? — Не смогу. — И я не смогу. Молчат. Крис смотрит в потолок, то и дело жмурясь, а Феликс всё ревёт и ревёт, то затихая, то снова всхлипывая. Ужасно ему жаль, их обоих: и себя, и Криса, который такой хороший, что даже поверить страшно, что такие бывают. — Знаешь, солнышко… Я же не подведу. Вот увидишь, я не подведу. Я не исчезну, а ты не трофей. Да и не обязательно прямо вот сразу заниматься любовью, это всё ещё не главное. Сначала достаточно слов. Объятий. Потом, если решишься — поцелуев. Я же не сказал тебе самого главного — любовью надо заниматься не для того, чтобы банально кончить. А для того, чтобы стать ближе. Чтобы узнать друг о друге то, для чего нет слов. Чтобы быть по-настоящему вместе. Понимаешь? — Нет. — Тогда просто представь. И Феликс представляет. Звучит ванильно и глупо, как в молодёжном кино со счастливым концом. И кто бы знал, как хочется стать главным героем вот такого фильма!.. — Если, — тихо говорит Крис, когда за окнами уже светает, — ты рискнёшь своим сердцем, есть большой шанс, что мы оба будем счастливы. Но если ты рискнёшь моим, — а я даю тебе на это полное право, всё равно оно принадлежит тебе, — то мы оба гарантированно будем несчастливы, как минимум, очень долго. И Феликс — измотанный, уставший, опустошённый слезами, — тихо говорит: — Не торопи меня. — Не буду. Просто хочу, чтобы ты знал цену ставкам. Я люблю тебя так сильно, что готов на то, что ты разобьёшь моё глупое сердце, представляешь? — Нет, так нельзя. — Моё сердце, что хочу, то и делаю. — Ты же сказал, что оно принадлежит мне. Феликс вдруг улыбается, положив руку Крису на грудь и почувствовав несколько глубоких, нежных толчков. — Ты сказал, что оно моё. — С ума сойти, ты красивый, даже когда заплаканный… И если ты сейчас же не прекратишь его гладить, оно разорвётся. Но, прежде, чем это случится, я тебя поцелую. Последнее желание смертника. И Феликс Ли не убирает руку. Поцелуй случается мягким и очень нежным, медленным и долгим-долгим. Впервые в жизни Феликс не чувствует, что его пытаются языком трахнуть в рот, и это заставляет голову кружиться. Крис целуется мягко, вкусно и так красноречиво, хоть и не издаёт ни единого звука, что Феликсу кажется, что теперь он знает о нём буквально всё-всё, до последней мелочи. Но знание это даёт не власть, но ответственность и желание уберечь от новой боли. Абсолютно новые, незнакомые чувства. А ещё, целуя и целуя, этот странный вверхтормашками не напирает, не пытается раздеть, не трогает ничего, кроме высохших щёк и шеи, и кажется самым, самым безопасным человеком во вселенной. — Я напишу твоё имя и номер телефона в предсмертной записке, если ты меня обманешь. — Да я сам это напишу в своей, если обману. И снова целует, медленно и хорошо, убаюкивает этим поцелуем, успокаивает, словно прикрывает оголённые нервные окончания. И Феликс засыпает, когда солнце бесстыдными лучами лезет в окно, прямо в лицо. — Если, — важно говорит Хван Хёнджин, и даже грозит пальцем, глядя на двух австралийцев, как на провинившихся школьников, — я узнаю сейчас, что вы не встречаетесь, я вас обоих поколочу. И перестану с тобой дружить, на целую неделю. И заберу то колье от Луи Вьюттона, которое тебе подарил в прошлом году. А тебя поколочу дважды. Джини часто приходит без приглашения, у них давно есть ключи от квартир друг друга, и сейчас он, явно соскучившись без бурной деятельности, пока Чонин в отъезде, безжалостно нарушает полуденную тишину. — У меня голова болит, — ноет Феликс, толком ещё не поняв, что ситуация весьма неловкая. — Я проревел полночи. — Приложи к глазам лёд и выпей зелёного чаю, малышка, чтобы глаза не опухли. А я пока поколочу твоего парня за то, что он позволил тебе плакать. — Он не мой парень, — Феликс кое-как садится в кровати, нехотя выбираясь из тёплых объятий совершенно смущённого таким пробуждением Криса. — Убью нахер, — обещает Хёнджин. — Ты не смотри, что я милашка, хён. Я тебя выше и может даже сильнее. И точно злее. Ты вообще какого хрена… — Он просто не предложил, — Феликс зевает и нещадно трёт всё же опухшее от слёз лицо. — Не до того было. Хван Хёнджин тихо воет, что явно означает его готовность драться. — Но… ты не разрешил предлагать, — Крис выглядит совершенно растерянным, и явно благодарит всех богов, что он, хотя бы, одет. Ну и порядки у этих двоих. — А ты не спрашивал, можно ли. — А можно? — Можно. Наверное, если бы пробуждение не было столь внезапным и сюрреалистичным, Крис принялся бы думать, рассуждать и выяснять условия, но сейчас он оказывается словно в дурном, хоть и забавном сне, поэтому он просто ловит ручку крошки Феликса, и заглядывает ему в глаза. — Давай встречаться? Наверное, если бы пробуждение не было столь внезапным и сюрреалистичным, Феликс испугался бы, передумал и отступил, но сейчас он соображает очень плохо, зато — прекрасно чувствует, а это главное. Поэтому он кивает: — Давай. Только не торопи меня со всяким. — Ну вот и ладно, — говорит Хёнджин, — вот и целуйтесь, а я пойду завтракать. Но если вы будете целоваться слишком долго, я всё съем, и оставлю вас голодными. Боже, что за люди… Абсолютно вверхтормашками. OWARI