it will come back

Алфи нравится море. Просто у моря тихо. Тихо, как нигде больше. После всех этих перестрелок, дыма, Франции и Лондона — здесь наконец-то, блядь, тихо. Теперь у него есть собака. Собака смотрела на него так, как собаки смотрят вообще на всё в своей собачьей жизни, да ведь? Давно на Алфи так не смотрели. Безбоязненно. Доверчиво. Без всякого подвоха и коварства. А человек, который стоял на пляже напротив дома Алфи и пялился на него во все глаза — это, блядь, коварство во плоти. Всегда таким был и будет. Алфи поебать. Он отвёл взгляд: лучше уж разглядывать собаку. Томас Шелби взял его на прицел. Никогда такого не было — и вот опять. Алфи в ответ ткнул в него пальцем и пробормотал: — Вот это, дорогой, просто охуеть как обидно, ага, — и махнул в сторону собаки. — Ты, блядь, порушишь мне пса, ага. У Томми дрожали руки. Раньше Алфи такого не наблюдал. Склонив голову, он сказал: — Томми, это ж бесчеловечно, ну. Стрелять в меня второй раз, да ещё и на глазах у одной и той же собаки — это пиздец как бесчеловечно. Томми молчал. Лицо у него было пустое, белое, словно чистый лист. Он был как будто не здесь. Алфи произнёс тише и глубже: — Томас. Над океаном раскатился гром. Небо затрещало, заухало, и Томми шлёпнулся на живот, как испуганная кошка — быстро так прилёг мордой в песок, голову руками закрыл. Алфи только хмыкнул. Кивнул сам себе. Он сообразил, в чём дело, и тут же воспользовался случаем — подошёл к Томми и выбил пистолет у него из рук. Тяжело присев, снова заговорил: — Знаешь, милый, на самом деле этот пёс не даёт мне спать по ночам, — и тут же добавил: — Его зовут Сирил. Алфи протянул руку, и Сирил неуклюже подобрался к ним, ткнулся холодным носом в распахнутую ладонь. — Кажется, у него растут рога. Видишь, вот тут, прямо тут. Это пиздец как жутко, прикинь? Рогатая собака, охуеть, да? Я однажды видел рогатого кролика, типа, с рогами, вот прямо перед ушами торчали. Чертовщина ёбаная. И рога ещё, знаешь, такие огромные, больше его башки, да что там, едва ли не больше всей его тушки. Этот сраный кролик прыгал вокруг меня, мельтешил туда-сюда и головой своей рогатой качал, как ссаный юродивый. Юродивый уродец, да-да, Том. Блядь, это ведь было знамение, да, дорогой? Как думаешь? Проговорив всё это, Алфи ни разу не взглянул на Томми. Незачем. — Вот скажи мне, м-м, Том, да, скажи, ведь всё так и есть, да? Вот растут, значит, у собаки рога. Обычное дело, да? — Алфи задумчиво пожевал губы, глядя на море. А море вдруг стало очень тусклым, как будто кто-то… Выключил его. Впрочем, не только море — всё вокруг словно выключалось, когда Томми был рядом. — Никто так не чует знамения, как ваше племя, Шелби. Тихонько свистнув собаку, Алфи кивнул ей на Томми. Сирил подгрёб к нему и сунул морду под всё дрожащую руку. Хороший всё-таки пёс. Томми вроде очнулся. Взгляд, затуманенный пеленой, прояснился; глаза не то что бы подобрели, но стали будто ярче, когда он взглянул на пса. Алфи попустило. Ему не хотелось убивать Томми прямо здесь, на песке у моря. Томми почесал Сирила за ушами, осторожно перебрал шерсть своими длинными пальцами. Они долго молчали. Тишина — это обычно хорошо, но не в этот раз. В этот раз тишина повисла холодная, почти гробовая. Алфи такое не по душе, аж шея зудит. Минут через пятнадцать он не выдержал и снова заговорил о какой-то ерунде. Городские слухи, лошади, цены на ливийское оружие. О том, кого он в последний раз грохнул, и как правильно отсидеть траур после еврейских похорон. Томми, казалось, слегка расслабился. Алфи поймал себя на странном чувстве, словно он победил. По крайней мере, тишина после этой болтовни уже не давила на горло. Томми взглянул на пса и что-то прошептал ему по-цыгански. Звучало это удивительно нежно, особенно вкупе с почёсываниями. Ещё один раскат грома заставил Томми вскинуть голову. Он застыл на месте, сжав псиный загривок. Ну, хотя бы без драматичных падений в песок, думает Алфи. Вообще, Алфи был не из тех мужиков, которые долго ломаются перед тем, чтобы что-то сделать. Алфи просто знал, когда надо, а когда нет. Недолго думая, он взял Томми за запястье и слегка сжал. Томми дёрнулся, но Алфи не отпустил — только сильнее сомкнул пальцы и тут же узрел взгляд, полный ужаса. Смотреть в эти глаза — всё равно что в сучью пропасть. Чистый мертвец. Алфи кивнул, ещё раз сжал его руку и отпустил. Отведя взгляд, спросил: — Очухался, родной? Решил почтить нас своим блестящим присутствием, м-м? Томми в ответ только прокашлялся. Алфи равнодушно вздохнул и снова взглянул на море. — Добро пожаловать в ебучий Маргейт, родной. — Не трогай меня, Алфи. Голос у него, как из ада — хриплый, надломленный и злой. — Не трогай его, надо же, — хмыкнул Алфи. — А не ты ли взял меня на мушку, малыш, м-м? Томми на секунду вспыхнул, но тут же вернул себе лицо. Нарочитое безразличие. Спокойствие. А потом разразился ливень. Вообще-то, их предупреждали. Давно пора было зайти в дом. За считанные секунды Алфи промок до нитки и замёрз. Сирил заскулил. Вообще, подумал Алфи, собачий скулёж — это довольно душераздирающе, да? Томми по-прежнему молчал. Ему, казалось, вообще было всё равно. Алфи поднялся на ноги и присвистнул: — Пойдём. Верный пёс последовал за ним. Томми — тоже. Алфи изо всех сил старался не развивать эту мысль. Томми, казалось, некуда больше зайти, машины нигде не видно, и Алфи решился впустить его к себе. Он завёл собаку внутрь, скинул пальто, выругался от пронизывающего холода и одним махом стянул с себя всю остальную одежду до майки. Томми тупо смотрел на это из дверного проёма. Пока Алфи раздевался, с него накапала целая лужа. Весь пол ему залил. — Слушай, Том, насчёт Маргейта… Как, блядь? Как ты, блядь, сюда допёр вообще, родной? Снова повисла тишина. Алфи вздохнул, развернулся и заковылял в комнату. Скинув промокшие насквозь ботинки, он развёл огонь в камине и поставил их рядом сушиться. — Пешком, — бросил Томми через несколько минут. Он всё ещё стоял в дверях, мокрый и взъерошенный. Выглядело это впечатляюще. Волосы тёмные-тёмные, а лицо бледное, почти прозрачное. — Ну, конечно, пешком, — пробормотал Алфи себе под нос. — Ты, сука, как таракан. Вздорный мелкий засранец. Томми ничего не ответил. Алфи краем уха уловил шорох — тот снимал пальто. Он резко обернулся — вдруг Шелби припрятал за пазухой ещё пистолет? Но напрасно — ничего такого на нём не было. Только пустая наплечная кобура перетягивала ткань промокшей рубашки. Промокшей и прилипшей к телу до того, что было видно татуировку на груди, о которой Алфи не знал. А теперь узнал. Всё из-за этого ебучего дождя. Алфи снова вздохнул и натужно поднялся. Пройдясь обратно по коридору, тяжело опёрся на трость, и так жалко это у него вышло — прямо перед тем самым Томасом Шелби, мать его ети. Но что вышло, то вышло. Ничего не попишешь. Ливень хлещет… А интересно, что сейчас сделает Томми? Зашёл к нему в дом — зачем? Чтобы застрелить его в коридоре? Хм-м. — Да, Томас, а что… Что, родной, на пляже не вышло — здесь меня пришьёшь, да? Томми по-прежнему стоял, как истукан. Пальто его, насквозь промокшее, висело жалкой тряпкой на крючке в тёмном углу. Пальто это нисколько не спасло рубашку со штанами — такие же мокрые, они облепили худую фигуру Томми, который просто стоял и пялился на него. Так долго пялился, что Алфи в конце концов напрягся и едва держался, чтоб не опустить руку за пистолетом. — Не знаю, — хриплый голос разрезал тишину комнаты. Моргнул, пожал плечами. Всё ты знаешь, чокнутый засранец. Алфи давно бросил пить, но парочка бутылок у него водилась. Он заставил себя сдвинуться с места и подгрёб к серванту. Помычав для проформы, нахмурился, заслышав хлюпающие шаги за спиной. Томми скинул туфли и тяжело опустился в кресло у камина. Мразь ты мокрая, всю обивку сейчас испоганит. — Ну, родной, учитывая все обстоятельства, вариантов у нас с тобой немного, да? — пробормотал Алфи, брякнув стаканами. Сирил в ответ пискнула и отряхнулась прямо ему на ноги. Впрочем, терять было нечего. Тишина, которую прерывал только дождь за окном и треск дров в камине, растеклась в воздухе, обвила уютом. Томми согнулся, придвинулся поближе к камину и подставил ладони теплу. — Что будешь, виски или ром? Молчание. Алфи вопросительно склонил голову, глядя на Томми. Тот пристально вглядывался в огонь, и в пустых глазах его, как в зеркале, отражались языки пламени. Он явно замёрз, сидел весь синий — розовел лишь затылок. Блядь, не человек, а феномен. Тут Алфи вспомнил их первую встречу кучу лет назад. Вспомнил, как сказал: «Ром для кутежа и ебли, виски — чтоб решать вопросы». Ну что ж, пиздец. Пиздец. На кой только заикнулся. Молча разлив виски по стаканам, Алфи наблюдал за тем, как незваный гость со скрипом отходил от мёрзлого ступора. В этот момент Алфи был совершенно уверен, что никто не расчехлит пистолет — по крайней мере, сегодня ночью. Томми, казалось, подустал от резни, а ему самому за неимением служанки — та уехала на три дня — не очень-то и хотелось в ночи оттирать мозги и кровь с камина. Поэтому почему бы и не выпить. И как-то незаметно для себя самого Алфи потерял счёт времени и стаканам. В итоге они сидели, наклюканные донельзя, и пялялись в огонь уже вдвоём. Томми после третьего стакана съехал на пол, спиной прислонился к подлокотнику дивана. Собака довольно сопела, лёжа мордой на его колене, и нюхала его высохшую рубашку. Прикрыв глаза, Алфи из кресла взирал на его неудачные попытки зажечь сигарету. Слова кучами роились в голове и оседали на тяжёлом, непослушном от виски языке. — Не-е, родной, ты неправильно мыслишь, вообще, блядь, не в ту сторону мыслишь, ага. — Неправда. — Неправда? Нет, ну смотри, вот да, смотри — собака. Собака слушается, да? Она понимает, когда ей приказываешь: лежать. Лежать, сука, кому сказано. С этими словами Томми окинул Алфи вялым, стеклянным взглядом и отвернулся. Розовый затылок ещё больше налился цветом и стал красным. Бедняжка, совсем захмелел. Алфи продолжил: — Собака тебя знает, Том. Собака разделяет с тобой и беду и радость, собака чувствует тебя. Ты лошадям в глаза смотрел? У них такие пустые глаза, такие… Безразличные, да? Я таким глазам не верю, Томми. Томми снова попытался прикурить. В этот раз получилось, и Алфи саркастично похлопал в ладоши. Алфи не мог не ткнуть туда, куда не следовало, на что в ответ получил тихое: — Хуйню несёшь. — Не-а, родной. Как вообще можно доверять лошадям? Лошадь тебя скинет. — Не скинет. Алфи отмахнулся. Томми снова бросил на него пару взглядов, и в голове у Алфи промелькнуло: это странно. Вот этот вечер, дождь, пьяный Шелби на полу в гостиной, вся эта ситуация — очень странно. — Не, ну сам подумай, они же огромные, да? Моя Бабби однажды увидела лошадь, такая огромная, блядь, лошадка была, да, и лошадка эта насрала с целую телегу, представляешь, Том? Целый Эльбрус говна, говняный Эверест, я тебе отвечаю, родной. И сдвинуть эту говённую тонну никто не мог, всю улицу перекрыли. Прикинь? — Бредятина. — Нет, родной, это говнятина. Огромная такая куча. Собака, даже самая тупая и самая тяжёлая, столько не высрет. Томми пробормотал: — Тупой и тяжёлый здесь ты. — Правда? — Алфи подавил ухмылку. — Ага, — только и хмыкнул Томми в ответ. Уголок рта его странно дёрнулся. — М-м. Алфи больше не пил. Полбутылки виски хватило с головой — он в стельку. Было две бутылки — значит, Томми выпил полторы. По нему и видно — раскумарило по полу жопой, по дивану головой, но слова складывает на удивление внятно. Осторожно так выговаривает каждое слово, словно прощупывает. Наступила тишина. Очень долгая тишина, которую прерывал лишь шум дождя за окном. Алфи решил заговорить первым: — Тебя так кроет, когда на затишье тормозишь? А, Томми? Алфи сам не знал, зачем спросил. Чёрт дёрнул. Видел же, как этот человек пускался во все тяжкие и глазом не моргнув. За годы ни разу не замечал за ним ни малейшего намёка на слабость. А сейчас Томми валялся, как тряпичная кукла, у него в гостиной и жрал виски из горла. Чудны дела твои, Господи. Завтра Африка замёрзнет. Томми просто в хлам. Похоже, ещё до прихода сюда что-то принял. Наверное, опиум. Даже глаз не открывал. Волосы высохли, растопорщились лохмами на тяжёлой голове. Почти спит уже; казалось, его вообще ничего не смущало в пьяной лёжке на полу у Алфи дома. Огонь в камине попал на расщеплённый сучок. Пламя громко вспыхнуло, затрещало и понемногу стихло. Алфи лениво глянул на спящую собаку, что едва повела ушами от треска, а потом заметил, что Томми уставился в камин тупым стеклянным взглядом. Тем самым страшным, пустым взглядом — Алфи видел его не перечесть сколько раз. И тихо, словно пристыженно, Томми изрёк: — Кроет, когда торможу. Да. Блядь. Алфи едва не поддался немудрёному порыву застрелить Томми прямо здесь и сейчас, засадить ему пулю прямо в башку. Но будет бардак, и пиздец, и вообще головная боль с тем, как это всё потом убрать, да ведь? Мозги, конечно, проще оттираются, нежели кровь, но цвет у них такой поганый… Пожалуй, с этим он повременит, а сейчас попробует кое-что другое. Они долго сидели молча. Томми всё глотал пойло, пока не начал промахиваться мимо рта. Зубы клацали по стеклу каждый раз, когда он подносил горлышко к губам; налей ему на пол — начал бы лакать. Алфи не успел посмеяться над своей мыслью, слова сами вылетели: — Так и нахуя ты сюда явился, Том? И хули тут валяешься? Томми поднял голову. Да, Алфи тоже пьян, пьянее чем когда бы то ни было. И ещё сегодня был очень странный день. И ещё до сегодняшнего странного дня он месяцами людей не видел. А тут целый ужратый Томас Шелби растёкся у него в гостиной. Глазастый, сука — аж в полутьме зенками сверкает. Взгляд этот ледяной всегда и у всех был на слуху, это у него фирменное. Посмотрит — словно лезвием пырнёт. Гарантированная доставка в ад одним взглядом. Алфи аж прошило. Не мельком кольнуло, а прямо на штык, с чавкающим треском в ушах. То ли от выпитого крыша едет, то ли правда у Шелби такой глаз — колючий и опасный. Не смотри, убьёт. Так злющая голубая молния в тёмном небе сверкнёт и пропадёт — вот так он смотрел. Как его до сих пор не кокнули за такие гляделки? Интересно, Томми вообще знает за собой эту способность убивать одним своим ледяным взглядом? Впрочем, похер — снова на огонь уставился. Если бы пламя зашипело, закурилось и потухло, Алфи бы ни капли не удивился. Алфи тихо выдохнул. Будто из капкана выбрался, словно драный и еле живой от острых стальных зубьев зверёк. Где-то на берегу сверкнула молния, и вся комната на миг вспыхнула светом; почти сразу же грянул гром. Томми вдруг вскочил, нахохлился — губы поджаты, плечи в напряг. Сигарета задрожала в непослушных пальцах; неуклюже закурив, он промямлил: — Не знаю. Томасу Шелби хотелось сдохнуть; Алфи сам не знал, как он это понял. Алфи просто видел, что да, так и есть. А ему не хотелось, не нравилось это видеть и понимать. Почему, блядь, ну почему именно он? Вообще-то Алфи давно отошёл от дел. Возмутительно. Томми профырчал себе под нос что-то на цыганском. Сигарета упала на пол, пепел рассыпался по ковру. Томми потянулся поднять сигарету, но, словно передумав, опустил руку. Из опущенного, перекошенного от пьянки рта вырвался странный звук: не то всхлип, не то смешок. Огонь горел и горел, трещали дрова, а Шелби всё смотрел туда, и отблески пламени танцевали в его ледяных глазах. Алфи, глядя на это, опьянел ещё больше, хотя за последние пару часов не сделал ни глотка. Камин плыл оранжевым пятном. Он въёбанный, как чёрт, и в голову пришла мысль, что Томми, который с хера ли-то сидел на полу напротив, наверное, притворялся и в конце концов его застрелит. Но пока этого не случилось, можно побыть друзьями. Наверное. Поэтому Алфи подался к нему, положил руку на плечо и крепко сжал. Конечно, Томми ясно дал понять, что трогать его не надо, но Алфи в этот момент как-то похер. Томми повёл себя странно. В одну секунду он съёжился и подтянул к себе ноги, будто пытаясь закрыться; не удержав равновесия, почти завалился в сторону Алфи и тут же дёрнулся, сбросил его руку с плеча. — Глупыш, — вырвалось у Алфи. Томми в ответ что-то промычал и отхаркнулся. Алфи снова потянулся к нему и на этот раз взял за шкирку, как котёнка. Тот слабо засопротивлялся. — Да ладно тебе, — тихо пробормотал Алфи и слегка встряхнул его, держа за шею, сам не понимая зачем. И дальше тишина, несколько минут — тяжёлых и долгих — они молчали. Алфи сморщился: в ушах шумело, и шум этот нарастал, пока его пальцы случайно скользили по горячей шее Томми. Тут произошло странное. Томми уже не брыкался, только вздыхал; плечи его расслабились. Он повесил голову, и Алфи открылся вид на его шею. Розовая, тоненькая шея, смешной затылок. Тёплый затылок, с которого Алфи не успел убрать ладонь. Время растянулось короткими вспышками. Алфи встрял на этой шее; в голову закралась непрошеная мысль. Они с Томми ни разу не делили постель. Но это размякшее тело на полу, тихие вздохи и худенький розовый затылок под его пальцами — всё это было настолько интимно, как не было никогда и ни с кем. Алфи попытался отогнать от себя эту мысль. Воображать на месте Томми Шелби сладкого котёнка было чревато последствиями. — Я пойду, — не поднимая головы, промямлил Том себе под нос, — погуляю. Алфи хохотнул. Надо бы убрать руку, но она не убиралась. Да не очень-то и хотелось. — Не, родной, куда ты пойдёшь? Тебя ж ноги не держат. Грохнешься и замёрзнешь. Помереть хочешь? Комнату снова осветила молния. Свет электрических ламп замерцал короткими вспышками, и вслед за этим оглушительный раскат грома ударил по ушам; тут же лампы погасли совсем, и всё вокруг погрузилось в полумрак. Темноту рассеивал лишь огонь в камине. Алфи подумал: сидеть в темноте рядом с пьяным Шелби и держать его за шею совсем уж странно. Ещё раз сжав пальцы на худом розовом затылке, Алфи отпустил его. — Хочу, — проговорил Томми. Ой, бля, только не это, только не самоубийственные настроения, не надо этого тут. Алфи зло выплюнул: — Ага, вперёд, Томми. Пиздуй. Томми молча вздохнул, словно это был тот ответ, который он хотел услышать. Его согбенная спина так и грозилась завалиться на пол. Обычно Алфи хорошо видел людей. Разбирался в их повадках, знал, чего от него хотят — всё это пришло с опытом. А сейчас опыт не помогал, и вообще Алфи ни черта не вкуривал, и вовсе не виски было тому причиной. Причиной было то, что Томми… Томми просто развернулся и лёг головой ему на ногу. Вот просто так, с ничего вдруг. Обычное, блядь, дело. Как будто они старые друзья или братья. Или любовники. Ёбаный ты в рот, Господи Иисусе. Сердце будто провалилось в живот. Алфи заставил себя посмотреть вниз. Положил руку на его горячую голову, робко прочесал коротко стриженые виски, повёл к макушке, к слипшимся прядкам подлиннее. Вот бы сейчас схватить эту башку за патлы и расквасить о кирпичи камина. Или проорать что-нибудь ему в лицо. Или… — Ты, — Томми осёкся, хрипло выплюнув из себя это короткое слово, и тяжело сглотнул, кадык перекатился туда-сюда, и Алфи, чёрт побери, почувствовал это коленом, и от этого движения жизни вверх по ноге побежали мурашки. Блядь. Дождь шумел по крыше, и звук этот напоминал море. А может быть, это и не дождь был вовсе. Может, это у Алфи так трещало в ушах. — Слушай, ты это, просто… Просто иди проспись, Том, хорошо? — протарабанил он, едва узнав свой собственный голос, и про себя взмолился всем богам, в которых доселе не верил, чтобы сраный Шелби сейчас заткнулся и ничего не сказал в ответ. Сердце колотилось как бешеное. — Дождь идёт, — промямлил Томми после небольшой паузы. Да уж, вот это оправдание. Что-то не так. Руки и ноги заныли аж до костей. Алфи слегка развернулся, пытаясь понять, как бы ему так разогнуться, чтобы не тревожить пьяное нечто у себя на коленях, но в этот момент Томми поднял голову. Он смотрел на Алфи, смотрел прямо в душу этим проклятым взглядом. Бездонные глаза с широченными зрачками и длиннющими ресницами — и Алфи утонул. Утонул, как моряк на продырявленном стихией корабле, не в силах ни спастись, ни оторваться от маяка, что ярко слепит глаза, и поэтому тонуть ему ещё обиднее. Господи, помоги. Томми сморгнул пьяную слезу. Радужки потемнели, веки чуть прикрылись. Что-то подсказывало Алфи, что Томми притащился сюда в искренней надежде, что тот его застрелит. Когда он зажмурился и приоткрыл рот, Алфи подумал: ну вот, сейчас наверняка попросит, раз сам не догадался. Но вместо этого Шелби взял свой бокал и нарочито медленно, словно пытаясь подчеркнуть, что он вполне трезв, произнёс: — Ты что-то знаешь, Алфи? Алфи цыкнул. Да ради Бога, какого чёрта он так близко? — Я не хочу это пить. Аж руки внезапно зачесались ему вмазать. Или придушить — жестоко и грубо. На душе стало так тепло от этой мысли. — А есть ещё что-нибудь? — спросил Томми. Его стеклянные глаза, в которых несколько секунд назад плескалась разрушительная сила, способная вытрясти из Алфи всю душу, теперь бегали туда-сюда. В конце концов замутнённый взгляд останавливается где-то в районе плеча Алфи, и тот невольно смотрит туда же. Пьяному море по колено. Пьяному Томасу Шелби плевать, что о нём думают, что думает о нём Алфи. Пьяный Томас Шелби слишком загружен мыслями в своей черепной коробке, чтобы беспокоиться о чужих. Алфи чётко видит, как его коробило, как он съёживался на глазах в жалкое подобие себя, пока тот молчал. Несколько раз он пожал плечами в попытке казаться расслабленным. — Что у тебя, сука, в голове, Томас? — Алфи услышал свой шёпот словно со стороны. Томми снова пожал плечами, встал, шатаясь, опёрся на подлокотник кресла, в котором ни жив ни мёртв сидел Алфи. Прошёлся, вихляя костлявыми ногами, за бар, и взял бутылку рома. Ту самую бутылку, от которой пару часов назад его так передёрнуло. Вернувшись, он предстал перед Алфи, словно собрался выступить с речью. Длинные пальцы сомкнулись вокруг горлышка бутылки, и в тот момент, когда очередная молния засветила его профиль, он вынул пробку зубами. Вот же сукин сын. Чересчур привлекательный, блядь, сукин сын. Алфи нервно сглотнул, и Шелби, засранец, это заметил. Не сводя с него взгляда, он каким-то непостижимым образом элегантно вытащил из портсигара ещё одну сигарету, и она небрежно повисла в уголке его красивого рта. Мерцающий огонёк, дым, наглая и до боли в пальцах красивая рожа. Размазать бы её по стене к чёртовой матери. — Рома глотнёшь? — Томми протянул ему бутылку. — Алфи? Ещё пару минут назад Алфи был уверен, что этот засранец взмолится, чтобы тот его прикончил, а теперь он… Что? Стоит тёпленький и свысока так спрашивает, глотнёт ли Алфи рома. Такой весь выпяченный, наглый, кривит губы, как проститутка, и чешет прилипшую к груди мокрую рубашку. В открытом море и то спокойнее, чем под этим стеклянным взглядом. Десятый вал. На пару мгновений Алфи не чувствовал времени — оно не то что замедлилось, а будто пропало в потоке адреналина, который захлестнул спутанные мысли, застлал глаза и прошумел в ушах. Так, нужно срочно спуститься на землю, твёрдо прижать ступни к полу… Вроде ничего. Нужно только привыкнуть. Как привыкнуть к такому Томми? — Знаешь, Том, — с трудом выдавил Алфи, — некоторые люди, кхм, да, некоторые люди находят ром чересчур сладким, да ведь? Зажмурившись, Томми глубоко затянулся и, выпустив кольцо дыма, пошатнулся и снова опустил взгляд на Алфи. Ноги его были широко расставлены, и если бы не бьющий куда-то в живот адреналин, Алфи бы сказал, что он похож на дурную лягушку. Сейчас же Томми был похож на его смерть. — Ты даже не пробовал, — прохрипел Томми, и неожиданно для себя Алфи слышит в его голосе разочарование. — Мне вкусно. Тебе, может, и будет чересчур… Сладко. Алфи зло ухмыльнулся, выслушав его пьяную браваду, и заметил, как тонкая шея снова порозовела в тусклом свете камина. Нехотя протянув руку к бутылке, Алфи пробормотал: — Не-е, дорогуша, я не люблю сладкое. Томми не то покачал головой, не то кивнул. Шумно вздохнув, он поставил ром на стол рядом с креслом Алфи, проигнорировав его протянутую руку, и сделал то, чего Алфи вообще никак не ожидал. Сначала взял пистолет — тот самый, из которого Алфи стрелял по лодкам на берегу. Подхватил нетвёрдой рукой, неуверенно, будто приноравливаясь, и не успел Алфи понять, что происходит, Томми пристроился у него между ног и с невообразимой грацией присел ему на колени. Алфи выключило. Языки пламени бросали на лицо Томми пляшущую тень, и он выглядел по-настоящему безумным. Широко раскрытые и болезненно впалые глаза, морщины у глаз и угловатые черты его лица — такой дикий, такой читаемый и лёгкий в поддатом сумасшествии мужчина. В неясном самому себе порыве Алфи схватился за пистолет одной рукой, другой обхватил пальцы Томми на рукоятке и у спускового крючка. Стоило кому-то неудачно шелохнуться — и всё, всё для кого-то из них двоих. Они оба в стельку — любому из них хватило бы совсем чуть-чуть слабоумия и отваги, чтобы всё закончить. Томми ещё ближе, чем раньше. Губы, сложенные в самоуверенную ухмылку, в считанных сантиметрах от лица Алфи. Горячие бёдра сдавили промежность, и Алфи словил себя на мысли, что если бы не пистолет в переплетении рук, он бы ткнул его в тёплую, разморенную огнём камина, но всё ещё мокрую от дождя и пота грудь. Или нет. Это какой-то гипноз. Вот Томми аккуратно вывернул пистолет из его хватки. Едва касаясь, провёл стволом по груди вверх, к подбородку, и легонько ткнул в кадык. — Ба-бах, — он прошептал Алфи куда-то в нос. Взгляд потеплел, морщинки с переносицы убежали к глазам, засмеялись и порозовели в тон шее, и Алфи, уплыв куда-то вглубь двенадцатых с половиной валов, почти забыл, что, очевидно, это отчаянная, совершенно сумасбродная, как и сам Томми, попытка завладеть оружием. И почему-то Алфи всё равно. Он на сто, нет, на сто десять процентов был уверен, что сейчас Томми Шелби в него выстрелит, и всё равно ничего не предпринимает. Как сопротивляться, да и зачем, когда Томми сидит у него на коленях такой наглый и в то же время такой потерянный, уязвимый, открытый, мокрый, словно воробей, выпавший из привычного гнезда? Елозит и дрожит, опасно наставив маленький клювик, и трясущейся задницей ищет спасения — за что бы ухватиться, куда отступить… Безумно то, что Алфи напрочь прошибло. И прошибло сильнее, чем раньше, сильнее, чем просто мурашки по коже. Бессильная ярость от того, что его тело так податливо реагировало на выкидоны этого засранца, и внезапное осознание, что нет, не показалось, что да, всё случится сейчас. Алфи даёт всем своим мыслям отразиться на лице. Пусть Томми видит; его шея невозможно краснеет, до самых ушей, и он упирает пистолет Алфи под подбородок так, что тот едва успел сглотнуть набежавшую слюну. — Вот и приплыли, — с грустной ухмылкой пробормотал Алфи. — Да, Том? Желваки на щеках Шелби заходили ходуном, взгляд снова забегал из стороны в сторону. Алфи до сих пор не верилось, что он так близко, что его можно разглядывать вот так, легко и просто; он представить себе не мог, что когда-нибудь сможет так на него смотреть. Будет так на него смотреть. — Заткнись, — прошипел Томми в ответ. — Заткнись, блядь. Алфи не знал, было ли у Томми с мужчинами раньше. Кровь вскипела от мысли, что ни один мужчина не смотрел на Томми так, как смотрел сейчас он. Должно быть, у Алфи всё на лице было написано, потому что Томми вдруг обмяк и испустил такой вздох, как будто задержал дыхание на несколько лет. Алфи не мог унять дрожь, силясь что-то сказать, и Томми взглядом следил за его губами с таким сосредоточенным вниманием, словно пытался коснуться. И только Алфи собрался с духом и сдавленно начал: — Ты… … как Томми сделал первый шаг. Ну, наверное. А может, Алфи сам дёрнулся. Он сам не понял, кто первым подался вперёд. Томми льнул к нему, совал руки под рубашку, словно у него там спасительный крюк, за который можно зацепиться на случай, если Алфи решит скинуть его с себя к чёртовой матери. Мокрые от пота ладони дрожали и щекотали, щекотало и его дыхание — сбивчивое и прерывистое, и в каждом выдохе — боль воздержания от чего-то, что он словно боялся себе позволить, заглядывая в глаза этим промозглым вечером у камина. Томми поцеловал его, и Алфи окончательно поплыл — сначала от долгого, тягучего поцелуя, а потом от странной мысли: он ведь ждал этого весь вечер. Алфи ждал и хотел именно этого весь вечер, все месяцы, что они не виделись, все годы, что он с ним знаком. Недостающая деталь встала на место, паззл сложился, ебучий Томас Шелби вдохнул в него жизнь одним, блядь, поцелуем. Это было настолько странно, что Алфи рассмеялся прямо ему в рот. Тот напрягся и отстранился. Взволнованный, злой, красный, как чёрт на сковороде, он впивался взглядом в его лицо — очевидно, силился понять, что происходит. Алфи мало. — Нет, иди сюда, — он схватил Томми за шею и притянул обратно. Томми успел только коротко, с каким-то животным хрипом выдохнуть. Губы его дрожали; он целовал Алфи дико и отчаянно, всё его тело в бездумном вожделении то подавалось вперёд, то назад, и в конце концов он доёрзал. — Что… Блядь, — выдал он, посмотрев вниз и словно очнувшись. Алфи шикнул в ответ, не в силах оторвать взгляда от его поплывших пьяных глаз и растрепавшихся волос, и почувствовал, как Томми крепче сжал ткань его рубашки. — Пошёл ты, — растерянно пробормотал он, — пошёл ты нахуй. Алфи нервно рассмеялся, глядя на то, как Томми попытался подняться на ноги и не очень настойчиво, словно нехотя, упёрся руками ему в грудь в попытке отодвинуться. Но Алфи уже не отпустит. Он обнял Томми ещё крепче, и внезапно они стали ещё ближе друг к другу. — Хочешь пристрелить меня, Томас? Да? — нарочито низко, угрожающе и в то же время тихо прорычал Алфи. Он не понаслышке знал и помнил, как это рычание действовало на всех, кто встречался ему на пути. — Отъебись, — только пробормотал Томми себе под нос; взгляд его был опущен вниз, а у Алфи горели губы. И Алфи тихо рассмеялся, отшвырнул пистолет, не сводя взгляда с Томми, не в силах оторваться от этого смущённого румянца на его тощем красивом лице. Какой-то адок. Пистолет жалобно лязгнул, стукнувшись о пол. Удивительно, как не выстрелил. Алфи бы не удивился. Томми колотило так, будто он отчаянно пытался вырваться, но его словно магнитом тянуло обратно. Он двинулся ещё ближе и прижался, нелепо корябая пальцами пуговицу на ширинке, и на лице его была написана такая растерянность, и Алфи вдруг осознал, что у него самого дымится — и крыша, и, прости Господи, подвал. Трудно дышать: стояк давил на ткань штанов изнутри. А Томми Шелби, безбожно пьяный и невозможно читаемый в этом бреду, взмокший, горячий, всё тёрся у него на коленях и безмолвно просил внимания. Алфи грубо поцеловал его. От такого напора руки его расслабились, и он оставил попытки расстегнуть штаны — зато схватился за рубаху, и раздался треск ниток. — Сам зашивать будешь, — пробурчал Алфи, с досадой глядя на свой порванный воротник и дрожащие пальцы Томми. — Это моя любимая рубашка. — Закрой рот, — и снова потянулся за поцелуем, наверное, чтобы Алфи и вправду замолчал. Но у Алфи были другие планы. Расстегнув Томми ширинку, он вытащил его твёрдый член, обхватил ладонью и легонько помял, прошептав: — Нет, родной, навряд ли я сегодня закрою рот. Томми как будто ударили под дых: он дёрнулся, пару раз судорожно вдохнул и что-то промычал себе под нос. Его член мокро дрожал в руке от каждого лёгкого движения. Сука, сколько ж он терпел? Алфи с вожделением наблюдал эту картину сверху вниз. Проведя большим пальцем по головке, он довольно ухмыльнулся, слушая сдавленные вздохи, и произнёс: — Думаю, ты и сам не хочешь, чтобы я закрыл рот. Да, Томми? Только он это озвучил, как сразу понял, что прав. Забавно. Алфи никогда не ошибается. — Боже, — тяжело дыша, прошипел Томми. Преклонив голову Алфи на плечо, он зажевал ткань порванной рубашки и приглушённо промычал в плечо очередную тираду проклятий. Алфи довольно ощерился и задвигал рукой быстрее — и просто, словно говоря о погоде, спросил: — Так что, мне заткнуться? Или, может, для тебя мне лучше открыть рот пошире? Хочешь? Томми едва держался на своих тощих коленках, дрожал и сглатывал. Втемяшился лбом Алфи в плечо, как будто хотел протаранить его своей наглой башкой. Судорожные вдохи стали чаще, резче, оборвались на середине и снова, и снова, и всё это слишком, блядь… — Хо-очешь, — довольно протянул Алфи. У него самого уже давно такой стояк, что аж больно. Сердце так стучало, что казалось, ещё чуть-чуть, и схватит — и вместо вазелина придётся искать корвалол. Никогда и ни с кем такого не было. Алфи так залип на звуках, которое издавало это тело: ему нужно было слышать всё, каждый полувздох, сдавленный полустон, короткий шумный выдох. Казалось бы, зачем? Пара движений — и он и без того бы уже давно кончил. Но Томми стонал так, что Алфи думал, у него поедет крыша, и ему ужасно нравилось, как она ехала. По спине словно били током; эти ласкавшие слух звуки были в тысячу раз лучше, чем просто спустить себе в кулак. Алфи завис на идее довести Томми до сумасшествия, к которому он был близок сам. — Твой хер тоже не особо хочет, чтобы я заткнулся, да, Томми? Томми дёрнул бедром и прошипел: — Иди ты к ху-ям, — его голос, сиплый от ярости, страха и отчаяния, сорвался на последнем слове. — Это всё-таки не «нет», родной, я правильно понял? — Алфи произнёс это и удивился самому себе: откуда такое спокойствие в голосе, когда, не будь он прижат к креслу взмокшим и взъерошенным телом Шелби, влез бы на стену от мандража, что колотил его под зад. Закусив губу, он снова провёл пальцем по головке члена Томми. — Ебанись, какой ты мокрый, да? — О, заткнись, блядь, нет, Господи, заткнись. — Я тебе отвечаю, Том, ты ведь сейчас растечёшься в лужу, как маленькая растраханная шлюха? Тебе нравится, да? Глянь-ка… Томми положил руку Алфи на плечо и задрожал, уткнувшись лицом в его грудь, и снова сделал судорожный прерывистый вдох. Затем ещё один, ещё и ещё, и его тело бросилось в сладкую, восхитительную дрожь. И Алфи это нравилось, блядь. Его распирало от удовольствия слушать, как Томми дышал и стонал, как его тело отдавало жаром и дёргалось, когда Алфи большим пальцем задевал крайнюю плоть, слегка придавливая у основания головки. От этого вида напрочь сносило башню. Алфи не снял кольца — они все запачкались в смазке, и даже это выглядело по-блядски и возбуждающе. Пусть и Шелби посмотрит; Алфи слегка оттолкнул его — так, чтобы было видно лицо, и сказал: — Посмотри-ка, что ты наделал, глупыш. Давай уже. Томми закрыл глаза и тряхнул головой, словно капризный ребёнок. Тяжело сглотнув, он снова заелозил по бёдрам Алфи, и его широко открытый рот — казалось, ещё чуть-чуть, и высунет язык, как довольный пёс — делал это всё блядски невозможным. — Смотри, — произнёс Алфи уже по-другому, понизив тон и едва не рыча. Томми сделал ещё один глубокий вдох и снова затряс своей смешной мокрой головой. Алфи замедлился, и когда Томми пару раз сам толкнулся ему в кулак, Алфи почти расслабил руку. — Ебучий ты, — выплюнул Томми, тяжело дыша. — Ебись… К ебене матери. — Потрясающий словарный запас, Том, — фыркнул Алфи, всё ещё придерживая его член. Томми будто бы смутился. — Богатый и разнообразный. Ну так чего ты хочешь, родной? Совсем уставший, горячий и дрожащий Томми молча покачал головой. Глаза его были прикрыты; он попытался снова двинуть бёдрами, но Алфи резко схватил его за талию и прижал так, чтобы он не двигался — сильно. Наверное, так сильно, что останутся синяки. Томми, в конце концов, сдался, застонал — и этот стон, сначала разочарованный и сердитый, а на исходе как будто бы умоляющий, Алфи уже обожал. — Ты глазки-то свои хорошенькие приоткрой, сучка, — пробормотал Алфи, опьяневший во второй раз за вечер — только уже не от виски. Член в его руке ласково дёрнулся в ответ. — Глаза открой, да? Смотри, блядь, на своё непотребство. Перестанешь жмуриться, как слепой котёнок, а я перестану тебя дразнить, и мы продолжим, да? Томми только сильнее зажмурил глаза и задрал подбородок к потолку, снова тряся башкой. — Нет? — Нет. Алфи хмыкнул, откинувшись на спинку кресла. Никогда и ничего в жизни он так сильно не хотел, и в этот момент он был уверен, что своего дождётся. Томми попытался наклониться вперёд и плаксиво застонал, когда Алфи выставил руку вперёд, отталкивая его и не позволяя прижаться. Ему явно было неудобно. Изогнувшись назад, он прошипел проклятия себе под нос. По его впалым щекам растёкся румянец. «Так тебе и надо», — подумал Алфи. — «За то, что ты всегда был такой надменно бледный, и вообще». По красивому лицу распрыгались веснушки: на носу, под глазами — там они выглядели до неприличия нежно, так интимно, словно им там было не место. Томми покраснел ещё больше, и кожа под этими веснушками, на которые пялился Алфи, стала бледно-розовой; губы, ярко-красные и мокрые, нервно подрагивали. — Ты бы видел себя сейчас, родной, — прошептал Алфи, сам удивившись своей искренности. Алфи, чуть-чуть откинувшись назад, кивнул на по-прежнему стоящий колом член в своей ладони. — Всё ещё течёшь, посмотри, а, — пробормотал Алфи. Ёбаный пиздец. — Ты правда хочешь этого, Томми, да? Боже мой. — Замолчи, прекрати болтать, — прошептал Томми дрожащим голосом, снова прикрыв глаза. — Ты маленькая отчаявшаяся сука, да? — мягко произнёс Алфи в ответ. — Ты шёл сюда со стволом за пазухой и думал, как раздвинешь ноги? — Завали ебало… — Глупенькая соска, ты бы видел своё лицо, а? Тебе нравится течь и стонать у меня на коленях. Нра-авится, — с вожделением протянул Алфи. — Влажный, как породистая дрянь перед случкой. — Ебать… — Я ведь могу всю ночь так сидеть, родной, — с этими словами Алфи провёл большим пальцем по головке члена Томми, чтобы подразнить его тем, чего он — очевидно — так желал. Томми снова вздрогнул и рвано выдохнул. — Выглядишь охуенно. — Алфи… Бля-я-ядь. То, как Томми произнёс его имя — до невозможности отчаянно, почти рыча — пробрало Алфи до костей, и он невольно облизнулся, осознав, что сможет сейчас своим хуем крушить стены. Но крушить стены хуем он не хотел; единственное, чего он хотел — вытрахать из Томми всю душу, ебать его до тех пор, пока из него не вытечет годовая норма слёз, слюней и кончи. Алфи убрал руку с члена Томми. Тот недовольно нахмурился и, всё так же тяжело дыша, смерил его вопросительным взглядом. Раздражение промелькнуло в его худосочном, красном лице, тронуло дрожью алые искусанные губы; он склонил голову, на нижнюю часть лба упала злая тень, и синева глаз угрожающе замерцала, словно говоря Алфи, что живым ему не уйти. Блядские, сука, глаза. Алфи сам хотел сожрать его заживо. Привязать его к кровати и не отпускать, пока не захлебнётся своей похотью. Как он вообще когда-то мог смотреть на это лицо без вожделения? — Хочешь? Томми в ответ почти зарычал и впечатался в него всем телом. Алфи подумал, что он сойдёт с ума, пока Томми извивался на нём, пока всё это почему-то продолжалось. У Томми, наверное, синяки останутся после его рук. Низким, успокаивающим тоном, которым он, наверное, вообще ни с кем никогда не говорил, Алфи зашептал в бессвязном порыве: — Тебе ведь нужно, чтобы я снова взялся за твой нежный обдроченный хуй, да, Томас? А? Бедняжка, посмотри, он у тебя так настрадался, да? Так чешется, чтоб потрогали, что аж болит, да, Том? Хочешь, чтобы я ещё потрогал? Чтобы я заставил тебя кончить, сладкий? — Блядь! — Томми не то прошептал, не то взвизгнул — громко, с надрывом; широко распахнув глаза, он уставился на свой член и того пуще покраснел. Алфи снова вернулся к тому, с чего начал. Обхватив член, сразу же задал темп; Томми, казалось, перестал дышать. — Ну вот, совсем чуть-чуть осталось, да? Да, Томми? Тебе хорошо, м-м? — Боже, Алфи… Алфи снова распёрло неясной, смутной радостью, когда он услышал своё имя. Да ебись ты. — Да? Томми ничего не ответил, только тяжело сглотнул, уже не отводя взгляда. Впьяную разглядывая собственный хер, его руки, которых Алфи с него не спускал, и похеренную одежду — с рванью на месте пуговиц, с мокрыми пятнами пота — Томми покраснел до самых сосков. Кажется, он слегка расслабился; дыхание немного выправилось, будто он перестал его задерживать. В очередной раз беспомощно толкнувшись бёдрами вперёд, Томми застонал уже тише, но так хорошо, блядь, какая же это была музыка для ушей, это просто незаконно, что, казалось бы, с обычного пошлого стона Алфи так вело. Какая-то вселенская несправедливость, блядь. Алфи злился, и эта злость заставила его спуститься ниже; он взял Томми за яйца, погладил их и провёл пальцем дальше и глубже. Тот замер; его лицо из красного превратилось в почти пурпурное, пока истомленный член сочился жидкостью Алфи на коленку. Алфи довольно замычал себе под нос, и Томми, глядя на него, широко распахнул глаза. Злость, паника и в то же время животная страсть проступили на его испуганном лице. Алфи дразнился; его пальцы, проведя меж поджатых яичек, медленно вернулись к члену. Он спросил: — Правда хочешь кончить, Том? Да? Томми потянул Алфи за воротник так же сильно, когда впервые поцеловал: крепко, так, что костяшки побелели, не то с яростью, не то в отчаянии — и снова покачал головой. — Нет? — Н-нет. Ох, сука, ебать тебя в рот. Господь Всемогущий, смилуйся. Алфи уже ничего не мог с собой поделать после того, как эта срань начала заикаться, абсолютно ничего. Отпустив член, он схватил Томми за шею, другой рукой — за волосы, втёрся в него, вкусался поцелуями, высосал всю жизнь под восхитительную музыку из блядских животных стонов, ликёра, сигарет и ещё чего-то горького и липкого. Томми размяк. Его руки всё ещё были сжаты в кулаки у Алфи на груди, но целовался он мягче и податливее, стоны звучали бесстыднее и громче. Словно он тоже не мог ничего с собой поделать. — Хочу, — наконец, процедил он. — Хочу кончить, блядь. На этих словах Алфи в сердце словно жареных гвоздей загнали; он выдал что-то нечленораздельное, погладил Томми по бёдрам и резко подвинул к себе. Обнажённый член теперь прижался к животу Алфи и бесстыже сочился на его любимую рубашку. Алфи взял Томми за руку и заставил его обхватить свой член, накрыл его руку своей ладонью. Томми, казалось, ещё больше смутился, но Алфи знал точно: он кайфует. — Покажи, дорогой, как тебе нравится? — спросил Алфи. В ответ Томми по-цыгански выругался. — Давай, покажи мне. Томми сильно сдавил член — так сильно, что руке Алфи стало больно — а потом медленно опустил кожицу, вниз и вверх, и снова по кругу — медленно и крепко. Алфи точно чокнется. Должен был сам догадаться, что ему такое нравится, ебучий, сука, психопат. Алфи сплёл свои пальцы с его пальцами, но Томми вдруг заявил, тяжело дыша: — Да блядь, не лезь, я сам, — и только Алфи собрался убрать руку, Томми наклонился к его шее и, сильно укусив так, что Алфи зашипел от боли, прошептал: — Не сам… Лезь. — Знаешь, Томас, будь я благоразумнее, я бы послал тебя в пизду прямо сейчас. — Рот закрой и… Ох, бля. Алфи ухмыльнулся в ответ и снова притёрся ладонью к его яйцам — и чуть дальше. — Что это у нас здесь, Том? Томми снова обругал его, на чём свет стоит, и они оба, не сговариваясь, перестали двигать руками. Это ни черта не помогло; казалось, ещё чуть-чуть, и бедный Томми сейчас взорвётся. Алфи насмешливо прошептал: — Так что ты там говорил? — Иди нахуй. Алфи прижал палец к анусу и чуть потёр, надавив на шишечку сфинктера. Томми липкий и горячий, его живот, член, руки — всё липкое и горячее, но Алфи нисколько не противно. Томми жутко колотило — и Алфи это нравилось. — Я не… Я не… Ты, бля… Блядь, ёбаный пиздец, это… Блядь. — Ничего более глубокомысленного от тебя не слышал, Томас. — Только… Только… Блядь, Алфи. — Да пожалуйста, — ухмыльнулся Алфи и толкнул палец внутрь — совсем немного, но вполне достаточно, чтобы почувствовать, насколько Томми горячий внутри, и охуеть с того, что он выпалил в следующую секунду: — Никто ещё… — и тут же замолчал, снова краснея, как рак. Господи Иисусе, блядская ты ссанина. Алфи и так подозревал, конечно, но зачем Томми это озвучил? — Сука, сука, — Алфи услышал свой собственный голос будто со стороны. Он сам уже ни черта не контролировал себя, и его охватило что-то похожее на страх вперемешку с азартом. — Блядь, ты такой горячий. Алфи был взвинчен до невозможности; он уже едва слышал и чувствовал что-то кроме стонов и стука своего сердца, и если б Томми пару раз потёрся о его ширинку, Алфи тут же накончал бы себе в штаны. Но ему не это было нужно; всё, о чём он думал тогда — то, что у Томми это первый раз, пусть и чуть-чуть, подумаешь, палец пихнул на чуточку, но это был первый раз, и Алфи был у него первым, и он не запорет это чудо к чёртовой матери; никто не стал первым, а Алфи стал; Алфи всё сделает, как нужно и нежно, не обидит, и Томми такой жаркий, нетронутый и мокрый, и, блядь, Алфи первый, кто видел его таким, и ему просто нужно зайти чуть-чуть поглубже — совсем чуть-чуть, вот и всё, только… Алфи поздно понял, что сказал всё это вслух. И едва успел понять, что Томми скоро кончит. Томми трясся на нём с запрокинутой назад головой. Крепко зажмурив глаза, он вцепился в плечо Алфи, и его коленки так сильно дрожали, что казалось, он сейчас свалится на пол. Повернув голову, Алфи зашептал ему на ухо: — Ты бы знал, какой же ты тугой, милый, блядь, Господи, ты весь пружинишь, Томас, видишь? Видишь? И до меня никого? Я первый, да? Как мне теперь сидеть в этом кресле без мыслей о тебе, я же теперь всегда буду тебя вспоминать, сука. Ты, блядь, как оголённый провод, ты просто невероятный, Томас, ты очень красивый… Не помня себя, Алфи всё говорил и говорил и, наконец, договорился. Вот и всё; он ловил каждый миг по капельке, по малейшему движению, пытаясь навсегда запечатлеть у себя в голове такого Томми. Томми выгнулся. Его глаза широко распахнулись, и их обжигающе голубое море пролилось куда-то Алфи в плечо. Полы расстёгнутой рубашки обнажили худую, дрожащую, покрытую красными пятнами грудь, и его идеальный член взорвался потоком спермы, забрызгав их обоих — они оба даже не трогали его. Маленький хорошенький ротик — иначе Алфи и не мог про него думать в этот момент — медленно приоткрылся, и Томми не то вздохнул, не то пискнул — так удивлённо и потерянно, словно выпавший из гнезда птенец. Алфи точно никогда этого не забудет. Ни одной детали. С минуту они оба сидели неподвижно. Томми пытался отдышаться, спрятав лицо у Алфи на плече. Алфи так хотелось взять его на руки. Отнести в спальню, грязного, мокрого и измотанного; уложить на постель и сделать это снова. И чтобы потом Томми со стонами и хныканьем сосал ему хуй. Чтобы связанный метался на подушках и умолял поглубже запихнуть язык ему в анус. Алфи сидел молча и неподвижно, морщась от того, как болел необласканный член под костлявой задницей Томми. Сердце стуком отдавало в его разгорячённую грудь. Наконец, он не выдержал: — И что это вообще было, Томас, а? Вот это вот всё, м-м? Томми по-прежнему молчал, но задышал реже и напрягся — словно прикидывал, ответить или нет. Алфи подумал: наверное, не ответит. Слезет с него, опустив глаза, оденется и выйдет в ливень, не сказав ни слова. Наверное, так и будет. Чуть приподнявшись, Томми потянулся за сигаретой. Зажёг и затянулся, бросив быстрый взгляд исподлобья — смотрит ли Алфи? Алфи смотрел. — Ничего бы не было, если бы я не умер, — спустя несколько минут ответил Томми, многозначительно выделив последнее слово. — Во Франции, — пояснил он вдогонку. Голос у него был мягкий — и мягкий не нарочно, а искренне и нежно. Алфи в первый раз слышал, чтобы Томми так разговаривал. — Сейчас хочу залечь на дно, вот и всё. Пусть все думают, что я мёртвый. Алфи думал, разглядывая чересчур длинные ресницы, веснушки около рта и то, как он всё еще не мог унять сбившееся дыхание; сперму на его обнажённой груди, запачканную рубашку. Поэзия по нему точно плакала. — И ты решил: раз мёртвый — значит, можно делать всё что захочется, да? Томми медленно кивнул, на этот раз не отводя взгляда. Была одна особенность в этих глазах: они обжигали своим холодом. Такие яркие, словно небо, и холодные, как морская синева. Алфи хотелось смотреть в них бесконечно. До самой своей смерти — и даже после. — Что ж, — усмехнулся он, — добро пожаловать в загробную жизнь, родной.