Дотла… дотла… дотла… дотла…
Дотла… дотла… дотла…
***
В этот день Годжо Сатору — некогда прозванный Достойным на небесах и на земле, внезапно познаёт простую истину той безобразной природы, к которой принадлежат они оба — Он умеет истекать кровью. Победно стоя над лежащим на земле существом — тоже некогда прозванным Королём Проклятий, Сатору неожиданно для себя ощущает пустоту от заслуженной победы. Он ещё с минуту рассматривает поверженное тело проклятья: нет, не так — слишком унижающе назвать Сукуну Рёмен просто проклятьем. Рёмен всегда был куда больше, чем просто проклятьем. Сатору глотает, слюна горькая, словно отрава. Маг прислушивается к ликованию своих студентов и соратников, пока отказывается верить в то, что его врага действительно больше нет. Словно всё это было лишь азартной игрой. Словно они оба просто провоцировали друг друга на более безрассудные поступки. Словно очередная шутка мага, которая не должна была зайти так далеко. Словно Сатору потерял последнего равного. Последнего, кто мог понять ношу сильнейшего. В этот день Сатору Годжо — некогда думавший, что его главной целью является победа над Сукуной, внезапно чётко понимает — на этой доске, на которой они вели игру, Рёмен был королевой — сильнейшей фигурой в чужой игре. Король ещё не пал. Игра не кончена. Годжо слабо вздрагивает от осознания и резко поворачивается к остальным. Занятый боем, маг только сейчас вспоминает, что местонахождение Кенджаку неизвестно. И может всё это действительно часть проклятого плана — такого же проклятого, как всё вокруг, чтобы измотать его и застать врасплох в момент, когда маг ослабит бдительность, слишком воодушевлённый победой. — Уходим! — командует шаман, понимая, что ещё одной битвы ему не перенести сейчас. — Сенсей… — непонимающе зовёт голос одного из студентов, кажется, это Юджи. — Я сказал уходить всем! Сейчас же! — учитель на редкость серьёзен, каким его не часто привыкли видеть окружающие. Уже спустя несколько минут все спешат покинуть место, Итадори смотрит в спину Сатору, не решается звать, а тот, даже не обернувшись, будто только почувствовав присутствие студента, поднимает руку, как если бы хотел предотвратить чужую попытку подойти. — Поспеши, Юджи, я следом, — мягким тоном заверяет Годжо. Все убеждены, что он остался, чтобы прикрыть спину в случае неожиданной атаки, с той же настойчивостью Годжо пытается убедить себя, что остался, потому что знает о надвигающейся опасности. Людей в округе давно нет, маги тоже покидают площадь, и у Годжо с каждой секундой всё меньше причин оставаться рядом с бессознательным, почти неживым телом проклятья. Сатору неспешно садится на корточки рядом с тем, чей титул Короля никогда не был достаточным для его могущества. Годжо терял друзей, Годжо терял себя, он, как никто другой, знает, чему подвергаются сильнейшие. Сатору подносит руку к человеческому лицу, небрежно убирает назад чёрные пряди: «У тебя отросли волосы, Мегуми», — проносится в голове, но губы произносят: — ...волосы, Рёмен. Он застывает, когда слышит собственные слова, и, быстро моргнув, одёргивает себя, убирая руку и вздыхая, осматривается. Закатные лучи, проникающие сквозь разрушенные стены зданий, словно мозаичные фигурки в чьей-то настольной игре. Предсказуемые ходы за большие ставки, и нескончаемые жертвы во имя победы, не стоящей ничего, помимо грязной, окутанной кровью грудной клетки под рукой, и сердца, что мирно бьётся в клетке рёбр: каково Рёмену умирать снова и снова? Чувствует ли он что? Приятно ли умирать таким, какие они с ним — эпохальным существам. Находят ли они свободу после? Сукуна не смог умереть, никогда до конца. Для таких, как они, смерть — милосердие. Каждый маг немного сумасшедший, всегда надменно напоминал Яга, будто это было лучшей точкой в преображении в мага, дабы быть в состоянии вынести то, что глаза увидят, но сознание откажется воспринять. Никто никогда не говорит о худшем случае исхода — если не сойти с ума, если не быть сумасшедшим, если до последнего понимать всё происходящее вокруг. Если собственная трезвость ранит. Сатору помнит тот предыдущий раз, когда он оставил тело своего единственного лучшего друга на пыльной земле, не хотел, чтобы хоронили, а теперь проклятье, с лицом его Гето, расхаживается, провоцируя губительные события. В ином случае он бы бережно погладил Мегуми по голове, позвал бы мягко, прося проснуться, но сейчас это тело принадлежит далеко не его ученику. Поэтому маг вновь отключает свою технику и хватает Рёмена за лицо, сдавливая щеки. — Вставай, — устало говорит Сатору, несильно бьёт по лицу. — Ты же не думаешь, что я поверил, что ты мог просто так сдохнуть, — он наклоняется ближе к чужому лицу, пальцы скользят по чёрным меткам, которые он видит и даже ощущает их текстуру. — Ты же тот ещё чёрт, которого тысячелетиями не удавалось уничтожить, Рёмен… — маг вздыхает, поднимаясь на ноги. — Неважно какая эра… От тебя всегда проблемы. Годжо без особых усилий поднимает тело с земли, чувствуя странное облегчение от факта, что держит на руках не труп, как для него обычно вырисовывается такой сценарий. Сатору продолжает убеждать себя, что это тело Мегуми, что он не мог оставить его там, что всё это никак не связано с тем, что впервые, с момента ухода единственного, кого он считал равным, он вновь почувствовал себя понятым другим существом. Маг не может точно сказать — что есть Сукуна Рёмен. В следующий раз, когда проклятье открывает глаза, оно обнаруживает себя в дурно знакомой комнате, со связанными за спиной руками. Толстые верёвки, что тянутся от плиток к запястьям, рассыпаны множествами заклятий, что медленно, но ощутимо, высасывают проклятую энергию из его рук. Ладони свободны, но Рёмен лишь усмехается горько, осознав, что печать всё равно невозможно сложить. — Доброе утро, — тихо зовёт голос, с ноткой мрачного веселья. — Мы проходили через это, — расслабленно отвечает Рёмен, вылизав кровь с уголка губ. Он прислушивается к шуму в голове, но Мегуми не отзывается. Сатору сидит напротив, тёплый свет от ламп, что стоят по углам, подавляющий своей аурой и количеством печатей комнаты, освещает его силуэт. Взгляд проклятья изучающе скользит по помещению, возвращаясь к магу, который тоже наблюдает за ним, небесные глаза не прикрыты ничем. Как если бы ожидали некой подлости один от другого, хоть и знают — они оба утомлены. — Ты проиграл, — буднично оповещает шаман, протирая уставшие глаза. — Битву может и да, — слабая ухмылка тянется на губах Сукуны, — но не войну. Ты ведь тоже знаешь, что надвигается на тебя, маг. — Это конец, Рёмен, — Сатору встаёт, отодвигая стул в сторону. — Я могу прямо сейчас изгнать тебя. — Мы оба знаем, что ты не сделаешь это, — проклятье откидывается назад, вздыхая. — У меня твой ученик. — Угрожаешь мне жизнью Мегуми? — Годжо коротко смеётся, подходя ближе и наклонившись, чтобы оказаться на уровне чужого лица. — Правда? — Не испытывай удачу, маг… — так же дразняще произносит Рёмен. — Я могу задушить этого мальца прямо сейчас, и ты будешь стоять и смотреть, как он мучается в моей внутренней территории. — Достойно, — невпечатлённо кивает Сатору и тянется к лоскутам ткани, прикрывающим тело проклятья. Ловкими движениями Годжо оголяет расцарапанную в битве грудь, делает это так просто, словно хоть кто-то из них был простым смертным. — И как ты собрался это сделать? — рука мага ложится на грудную клетку. — Проверенным способом? Секундную тишину прорезывает звук кровавого кашля. Сукуна дёргается на стуле, кашляет снова, а шаман напротив прикрывает глаза, когда чужая кровь стекает по лицу. Рука Сатору всё ещё в его грудной клетке, крепко удерживает сердце, боязно пульсирующее в хватке его пальцев. Он отталкивается от спинки стула и резко вытаскивает руку из плоти, лишая тело сердца. Отступив, Годжо рассматривает всё ещё инстинктивно бьющийся орган, не заслуживший всего того, через что хозяину пришлось пройти. — Тебе же он всё равно не нужен. — Ты сделал это не по этой причине, — хрипло, чуть безумно смеётся проклятье, выплёвывая кровь. — Мегуми не должен присутствовать при этом разговоре, — Сатору осторожно кладёт сердце в сторону, знает, что его больше не вернуть на место, Рёмен сделает ему «новое». Словно прочитав чужие мысли, Сукуна с насмешкой подаёт голос: — Я не восстановлю ему сердце. Даже зная, что сделанное — лишь часть плана, маг всё равно чувствует слабость в ногах, когда возвращается обратно к проклятью: убить Мегуми собственными руками — всё равно что убить себя, снова и снова, с каждым следующим человеком, которого он теряет — снова и снова. Временно убить Мегуми, не дать Сукуне измываться над его телом, не дать Мегуми присутствовать сейчас. — У тебя душа дрожит, маг… — потресканным шёпотом зовёт проклятье и наклоняется вперёд, сколько того позволят печати. — Хоть у тебя и нет физического тела, — начинает Сатору, параллельно хватает свой стул за спинку и тащит по полу, заполняя короткую тишину шумом скользящих по каменным плиткам деревянных ножек, — но находясь в сосуде и управляя его телом, ты ведь чувствуешь? Когда к тебе касаются, когда ранят и… — Спешу огорчить, шаман, — саркастично вставляет дух, перебивая мага, — весь урон от твоей техники принял на себя твой любимый ученик. Он затих, его совершенно не слышно. Фушигуро и так был несколько неразговорчивым, ах, за что я его и обожал, а теперь совсем… — Рёмен специально акцентирует слова, словно сейчас, когда битва техник закончена, он может наслаждаться битвой выдержки. Следующие слова песком хрустят между зубами Рёмена, когда стул, с силой человека, который сдерживал весь свой гнев на происходящее, резким ударом проходится по боковой части лица и разбивается о стену, в сторону которой отлетает после столкновения. Рёмен склоняет голову, изо рта всё так же течёт кровь, но уже не своих жертв, а жертв, принесённых Сатору. Где-то недалеко дерево кусками обрушивается на пол, где-то в голове Годжо картина, что передают глаза, разбивается на мелкие осколки. Он хватает проклятье за неестественно сдвинутую челюсть, пачкается чужой кровью и произносит: — Речь никогда и не шла о боли от удара техники, — маг мягко требует: — Восстанови, чтобы ответить мне. Сукуна хочет рассмеяться тому в лицо и сказать, что тот повёлся на провокацию, именно как он того хотел, но шаман прав — чтобы снова заговорить, нужно вернуть суставы на место. Маг лишь успевает коротко моргнуть, как родное лицо вновь выглядит, как и должно, за исключением всей крови и всех ран. — Из-за такого, как ты, я поранил красивое лицо Мегуми, — отстранённо говорит маг, пока пальцы бережно вытирают тёплое алое. — Если бы ты видел в этом лице своего ученика, ты бы не ударил, — слова Рёмена прикрывают двери в сознании Сатору. — Тебе ведь впервой встречать кого-то настолько равного, маг, — вставляют ключ в скважину. — Ты ведь хочешь, чтобы это был именно я, не так ли? — закрывают на замок. — Я предлагаю тебе пакт, — голос Сатору прерывает их молчание, он выбрасывает ключ. Сукуна наблюдает за каждым его движением из-под слегка опущенных век, а шаман делает шаг ближе, коленями слабо касаясь стула, когда встаёт между расставленных ног проклятья. — Новое тело, — полушёпотом заключает Годжо, словно амулеты и печати могли бы вдруг почувствовать его чудовищные намерения. — Оставь Мегуми. — Потенциально самого сильного сосуда, со сломанным сознанием? — с насмешкой уточняет Рёмен, будто услышанное было забавным. — Я могу тебя изгнать из любого сосуда, думаю, тебе не нужно испытать этот опыт несколько раз, чтобы знать это точно, — Сатору запускает пальцы в чёрные пряди, силой оттаскивает их назад, чтобы склониться над его лицом. — Тебе не выгодно делать меня своим врагом. — Такова наша сущность, шаман, — на губах Сукуны видна усмешка, в глазах волны — кровавые моря, и горечь, словно кровь эта никогда и не была сладкой на вкус, как того рассказывают смертники. — Или это ты… Не хочешь, чтобы я был твоим врагом? По сжатым пальцам Рёмен чувствует, что вступил на землю, куда ранее не касалась нога человека, мага, проклятья — никого, кто смог бы осмелиться, никого, кто смог бы понять. Годжо молчит долгие секунды, всматриваясь в глаза, не способные на сострадание. — Я задел нерв, Сатору? — маг внутренне вздрагивает от обращения, пока Сукуна чувствует малейшую реакцию его души. — Ни твои клятые ученики, ни твой грёбаный лучший друг… Никто ведь не знает, да? Что ты не способен на смерть. А если и умрёшь однажды… Ты ведь знаешь, что случилось с моим трупом? Когда я был человеком, — собеседник молчит, не реагирует. — Такие, как мы, не умирают. Никогда до конца, шаман. Не стоит искать логики в словах проклятья, нужно следовать инстинктам. Однако, именно в такие моменты Сатору задумывается, насколько в нём на самом деле есть зла, если он действительно готов согласно кивнуть словам Рёмена. Если он впервые чувствует себя не одиноким перед смертью, которую не получить и за тысячу лет — Сукуна расскажет ему, что это так. Если он знает, что Сукуна разделяет его проклятье. Демон хрипло продолжает: — Попробуй изгнать меня, и ты… — Рёмен криво улыбается, заглядывая в голубые глаза, — …останешься абсолютно одиноким. Мысль о том, чтобы заставить Рёмена страдать вместе с ним, нести это проклятие ещё век, иметь равного, кого не придётся защищать, кого не придётся терять, травит разум Годжо. У него множество причин ненавидеть себя, он добавляет к ним ещё одну, когда приближает своё лицо к Рёмен и ногтём водит по метке на скуле. Острые клыки царапают его губы, а хищная улыбка теряется в поцелуе. — Мерзость… — цинично отзывается проклятье, когда шаман отстраняется. Рёмен облизывает собственные губы, будто пытаясь получить чуточку больше от поцелуя. — Своего-то ученика. — Я бы не целовал, если бы видел в этом лице Мегуми, — голос Сатору бесцветный при этих словах, как если бы он знал это с самого начала, но не хотел признаваться. Точно так же, как не хочет признаться, что тянет на более безрассудные поступки, но он тешит себя ещё одним поцелуем. Рука Сатору проходится по чужой груди, пальцы скользят во впадину, образовавшуюся на месте, где ещё минутами ранее билось сердце. Оставив после себя кровавые полосы, ладонь ложится на чужие белые мешковатые штаны, все покрытые алым. Рёмен тяжело вздыхает и чувствует себя почти живым, когда боль от укуса отрезвляет. Слизав с прокушенной нижней губы кровь, маг сжимает пальцы на чужом теле, спровоцировав ещё один выдох. — Видишь? — издевательским голосом спрашивает шаман. — Ты чувствуешь это тело, — Сатору наклоняется к шее проклятья, оставляя на основании поцелуй-укус, словно очередное напоминание о том, что он может прикоснуться к Рёмену. — Каково это…? — тихо продолжает Годжо, губами мажет по ушной раковине, пока рука двигается к промежности между чужих ног. — …Застрять в теле пубертатного подростка? Тебе сложно, Рёмен? А представь, насколько приятней будет… Если сердце будет на месте. Проклятье коротко шипит, почти что как раздражённый зверь, прежде чем развернуть кисти и, схватив верёвки вместе с печатью, резко потянуть на себя, вырвав из каменных плиток. Маг лишь усмехается слабо, отступая, дабы дать Рёмену больше места для движения: ему всё равно не покинуть эту комнату. Он знал с самого начала — эти жалкие печати не удержали бы его, тот оставался на месте только потому, что того хотел сам. Сатору не знает — что есть Сукуна Рёмен. Проклятье спешно избавляется от связывающих руки верёвок, быстрым шагом подходя к шаману, чтобы схватить того за одежду и притянуть к себе. Годжо позволяет — им не убить друг друга. Рёмен дюжину секунд вчитывается в тайны небесных глаз и подаётся ближе, в этот раз сам целуя мага — единственного достойного. — У меня два условия… — хрипло информирует Сукуна. Сатору видит, как в глазах напротив цветут дафны, впитывают в себе кровь, окрашиваясь алым, таким необходимым, чтобы почувствовать себя смертным. Рёмен, всё ещё слабый после битвы, из последних сил держит осанку, но не удерживает маску истощения, что сползает с лица. Маг неаккуратно приобнимет его, прижав к себе и удержав того на ногах. В этой партии королева не должна пасть. Тот, кто понимает его лучше, чем когда-либо жившие, чем когда-либо умершие. Ведь ни один из них не способен на смерть. Тот, кто не будет ему врать, с насмешкой скажет правду в лицо. Тот, кто не будет таить от него секретов, скажет, как сильно ненавидит, как сильно тоже нуждается в ком-то, кто разделит с ним тысячелетие непонимания. Тот, о ком Сатору не придётся волноваться. Тот, кого не придётся терять.Его лучший враг.
***
Сатору Годжо — некогда названный Сильнейшим и Достойным, сидит напротив Рёмена — тоже некогда названного Королём Проклятий, осознаёт — оба остались без масок. Смертные часто говорят о том, как коротка жизнь для нечестности и больных игр. Глядя в глаза, такие знакомые и чуждые одновременно, говорящие с ним словно из глубины в тысячу лет, Годжо внезапно чётко понимает: у них есть время для ещё одной проклятой партии, для ещё одной больной игры, в другом поле, на другой доске. Раны затягиваются, заживают обиды, перед глазами мирно дымится бледная грудь. Хриплый голос, пропитанный циничным окрасом, тихо напоминает:— Ты ведь тоже не смертник, маг…