***
Хриплый кашель дерёт пересохшее горло. Если это и был Ад, то Дисмас был по меньшей мере удивлён: он не знал, что в Аду есть относительно нормальные кровати и относительно мягкие одеяла. А еще такая же относительно чистая вода, которая сейчас по какой-то причине тонкой струйкой лилась ему в горло, периодически стекая по подбородку. Он распахивает веки и во все глаза таращится на руку в железной пластинчатой броне, аккуратно наклоняющую стакан к его губам. Значит, все же не Ад, решает Дисмас. Он бы ни за что не оказался в одном котле с укомплектованным в железо придурком. Утолив жажду и восстановив частично контроль над языком, разбойник с любопытством интересуется у застывшего неловким изваянием крестоносца: —Ну? И зачем было тратить ценные лечебные ресурсы на отребье? Дисмас не уверен, но ему кажется, что, когда человек в стальных латах отвечает - в его голосе смутно прослеживается смущение. Как у неопытной девицы в первую ночь, хмыкает про себя разбойник. Высокопарный ответ звучит ровно так, как он ожидал от напыщенного фанатика: —Все мы слуги Божьи. —Ты не Божий, — невнятно бурчит Дисмас, морщась от боли в попорченных органах, — ты просто. —Что "просто"? — не понял крестоносец. —Просто слуга. Отдай мое оружие, громила! Металлические перчатки лязгают друг о друга. Должно быть, это задумывалось в качестве жеста устрашения. Бандит на это лишь усмехается: —Если ты думаешь, что я испугаюсь твоих богоугодных друзей, то разочарую. Вот это видел? Крестоносец молча смотрит на неприличный жест, который разбойник сует ему прямо под нос. Он по прежнему немногословен. Но Дисмас действительно не боится, это никакая не бравада. Возможно, испугался бы, будь у тамплиера (тевтонца, или кто он там) на самом деле боевые товарищи где-то неподалёку... Вот только их что-то нигде нет. От его внимания не укрылось, что большой бронированный парень ходит совсем один, а на несколько сотен миль вокруг не видно ни одного из его товарищей. Если бы это было не так, у входа в убежище давно бы уже толпился весь их Святой Орден во главе с Великим Магистром. Поэтому Дисмас приходит к нехитрому логическому заключению. —Ты ведь изгнанник, а? Дезертир? Крестоносец вздрагивает. Это движение, возможно, осталось бы незамеченным, если бы не клацнувшие друг о друга доспехи. Но он оставляет без ответа его вопрос, и вместо этого пихает в лицо бандиту тарелку с пищей. —Я надеюсь, ты не подавишься этим. Потому что в противном случае мне придется пропихивать еду тебе в глотку, — Дисмас не видит его лица, но у него присутствует подозрение, что под шлемом застыл раздраженный оскал. ...не желая больше испытывать судьбу, он покорно принимает тарелку и ест. Ему не может везти долго, и скоро его горло рискует быть сломанным железной рукой. Впрочем, спокойствие длится не очень долго. Увидев, как рыцарь опускается на колени и что-то бормочет себе под нос, он тут же вскидывается с подозрением: —Ты чего там делаешь? —Молюсь за спасение твоей души. —О своей сначала позаботься! — бандит рявкает, отчего-то взбешённый. Пытаясь встать с постели, он едва не падает. Если бы не сильные руки с поистине каменными, судя по ощущениям, мышцами, лицо Дисмаса ждала бы пренеприятная встреча с полом. Его рывком поднимают и укладывают обратно. —Лежи. Я не собираюсь тратить на тебя последние травы, если твое тело снова вздумает истекать кровью. Разбойник уже открывает рот, чтобы ответить язвительно - но вместо слов получается лишь зевание. Простая попытка подняться утомила тело настолько, что сил не было даже на обмен колкостями. Он сонно моргает и смотрит из под полуприкрытых век на размытую фигуру крестоносца. —Знаешь... В сказках рыцари в сияющих доспехах обычно спасают принцесс, — широкий зевок, — а ты спас смердящего кровью и говном бандита. Он не слышит ответа, но, тем не менее, он уверен, что крестоносец замер неподвижной статуей где-то возле окна. Поэтому, уже проваливаясь в сон без сновидений, бандит бормочет невнятно: —Я, кстати, Дисмас. Он удивляется, услышав негромкий ответ. И ему почему-то кажется, что он уловил имя "Рейнольд". Разбойник записывает где-то на подкорке сознания, что надо будет потом переспросить: на всякий случай.***
—Я бы не рекомендовал тебе куда-то перемещаться ближайшую неделю. Раны могут открыться. —Ты что, оглох? Мне нужно в город! Дисмас раздражается. Он всегда раздражался, когда ему говорили, что делать - но сейчас его особенно выводило из себя то обстоятельство, что указывать ему смел недоделанный тамплиер-одиночка. Тот, к его достоинству, стоял сейчас напротив и меланхолично уставился на него темным провалом своего закрытого шлема. —Как насчет того, чтобы пойти в Гамлет вместе? Нам по пути. Я знаю несколько лечебных заклинаний, если возникнет такая необходимость, — крестоносец, очевидно, решает пойти по пути наименьшего сопротивления и предлагает компромисс. Разбойник фыркает: —Тебе-то зачем туда надо? Он мог бы поклясться, что слышал судорожный вздох перед тем, как рыцарь заговорил. —Я... Ищу искупление. Интересно. Окидывая оценивающим взглядом внушительную фигуру нового знакомого, Дисмас думает, что ему не помешало бы живое прикрытие. Особенно, если у этого прикрытия был большой двуручный меч и неплохие навыки убийства этим мечом. —Ладно, — он снисходительно бросает, откидываясь на подушки, — выдвигаемся через пару дней. До Гамлета три недели пути, а нам надо заскочить по дороге в руины. Чтобы было, на что в этом городе пить... В молчаливом согласии крестоносец по имени Рейнольд смотрит на него сквозь щёлку шлема. Разбойник не видит его глаз, но полагает, что тот молчаливо осуждает его за пьянство.***
Позже - много позже - они видели всякое. И слышали тоже, вопреки собственному желанию. Темные подземелья манили своими тайнами и сокровищами... Но платить за это надо было собственным рассудком. И чем темнее становилось вокруг, тем больше Дисмас жалел, что не остался на поверхности. Во время одного из своих психозов Рейнольд резко отскакивает от сектанта, которому намеревался снести голову, и заслоняет своим телом бандита. —Не надо! Он всего лишь ребёнок! Разбойник глядит на него, как на сумасшедшего. Он был совершенно точно уверен, что с ребенком его мог перепутать только слепой или, на крайний случай, тупой. Однако Рейнольд ни на того, ни на другого не походил, что ввергает в ступор еще больше. Он все еще с ужасной силой сжимает его предплечье и оттаскивает назад, себе за спину, и Дисмас неожиданно понимает: крестоносец смотрит вовсе не на него. Он смотрит сквозь него. Дисмас не знает, что он там видит, и не уверен, что хочет знать. Рейнольд прижимает его к себе с такой силой, будто от этого зависит его жизнь. —Мы увязли в грехе. Нас никто не простит, — шелестит у самого уха, как наждачная бумага, его хриплый голос, и во мраке отверстия в шлеме мелькают два безумных огонька. Дисмас никогда в этом не признается, но тогда ему по-настоящему стало страшно. Впервые за долгое время. Рейнольд приходит в себя только спустя несколько часов. —Отпустило? Головорез сидит, прислонившись спиной к старому дубу. Он слишком сильно вымотался после того, как тащил на себе неподъемную тушу крестоносца все то время, пока сознание последнего терзал лихорадочно-безумный бред. Это на самом деле было форменное издевательство. Дисмас даже подумывал на полпути наружу бросить тяжеленный двуручный меч - но затем решил, что Рейнольд может свернуть ему шею и голыми руками, если узнает о пропаже. Поэтому он с грехом пополам, но дотащил свою ношу и теперь отдыхал, потягивая из припасенной бутылки ром. —Спасибо, — он слышит сиплый голос. Дисмас кивает, не отрываясь от своего занятия. —Они назвали меня изменником, — Рейнольд глухо говорит в пустоту, — за то, что отказался убивать. Если бы я остался, меня бы ждал трибунал. Дисмас на это ничего не отвечает. Он только пододвигается почти вплотную и устраивается у крестоносца под боком, протягивая тому полупустую бутылку. Он не очень умел утешать людей, но надеялся, что его жест будет распознан правильно. Психозы самого Дисмаса, как правило, бывали реже... И от этого сильнее. И настигали они его совершенно неожиданно - а разбойник, как известно, очень не любил неожиданности. Перед тем, как разум поглотила тьма, Дисмас успевает увидеть только потухший огонек факела. То единственное, что все это время удерживало его в здравом рассудке. Беременная женщина истошно кричит. Он не знает, какой у нее месяц - может, седьмой, а может, восьмой. Он в растерянности. Изначально планировалось только взять драгоценности и уйти, но он почему-то решил задержаться. В человеке напротив он видит себя. Он - самое близкое, что у него есть. Те же темные волосы, острые скулы и карие глаза, те же широкие плечи и жилистый корпус тела. Отличало его точную копию лишь маленькое родимое пятно в правом нижнем углу челюсти, под застарелым ожогом от их детских забав. Человек, похожий на него как две капли воды, улыбается с азартом. Блеск в глазах является не более, чем отражением света факела, но в полутьме он кажется по-настоящему зловещим. Когда на лицо женщины опускается тяжелая рука в кожаной перчатке, из ее тела вырывается хрип. Она падает на землю, а он стоит и не может пошевелиться. —Ромул... Ноль реакции. Женщина на полу уже не кричит, только плюется кровью и слюной, давится слезами. —Ромул, хватит! Он пытается подойти и схватить его за плечо, но ноги отказываются подчиняться. Ему остаётся лишь пытаться достучаться до напарника: —Остановись, мать твою! Что ты творишь?! Удары становятся все интенсивнее, теперь - ногами. А затем он видит, как на округлый, большой живот опускается сапог с тяжелой подошвой. Опускается с такой чудовищной силой, будто выдавливая всю жизнь. Вопль несостоявшийся матери вливается в уши раскаленным свинцом, выжигает мозг изнутри, и он падает на колени, не в силах отвести взгляд. Сгибая в суставах пальцы, он что есть силы раздирает себе лицо в тщетных попытках не видеть того, что предстало перед его взглядом. Кровавое, чуть шевелящееся месиво на полу навсегда отпечаталось в его сознании. Когда в ноздри ударяет едкий запах рвоты, Дисмас наконец открывает глаза. Его запястья связаны за спиной, несильно, но крепко. Он пробует ими пошевелить, но тело бьет крупная дрожь, и из горла невольно вырывается стон боли. —Извини... Мне пришлось. Ты разрывал себе ногтями лицо до крови, — крестоносец неловко откашливается. Рейнольд встаёт со своего места у костра и осторожно развязывает узлы на веревках. Дисмас слышит его шумное дыхание сквозь доспех. Он даже не может сказать банальное "спасибо", потому что вместе с кровью от линчевания из него будто вышла вся жизнь. —Кто такой Ромул? — хмурится Рейнольд. Вернее, Дисмас предполагает по тону, что тот хмурится. Бандиту кажется на мгновение, что сквозь щёлку шлема сверкают беспокойством два больших глаза, но он списывает это на игру света. Дисмас тупо переспрашивает, все еще не до конца понимая, где находится: —А? —Ромул. Ты кричал это имя в горячке. Тело внезапно прошибает озноб, и разбойник обхватывает себя руками, пытаясь согреться. После небольшой паузы он отвечает: —Мой брат. Больше вопросов Рейнольд не задаёт. И Дисмас ему за это невероятно благодарен. Негнущимися пальцами он затягивает на затылке протянутую красную повязку, скрывающую нижнюю половину лица. Не столько само лицо, сколько глубокие рубцы и рваные раны, нанесенные на него в приступе самобичевания. На следующий день они снова идут по извилистым дорогам, периодически срезая путь через катакомбы глубоко под землей. До Гамлета по меньшей мере шестнадцать дней долгой, изнурительной дороги... И Дисмас не уверен, что они доберутся туда с крепким здоровьем и здравым рассудком. Но, по крайней мере, они все еще живы.