***
Тем не менее, всё оказалось не так, как он представлял. Никакого Вегаса, райского сада, пустоты или нирваны. Как только он попал сюда после своей удачной попытки, он встретился с судьей, хранителем или что-то наподобие вершителя судеб, который объявил, что на протяжении некоторого времени он будет принимать решение, по поводу того, что ему делать с ним и куда отправлять. Йога, психолог, кино и прочая дребедень между сеансами, чтобы определить его дальнейший маршрут. Камень, кот, рай, ад иль обратно. Следующее итоговое заседание будет только через два месяца, а промежуточные переговоры уже на следующей неделе, поэтому Юнги по привычке ходит по белоснежным коридорам и рассматривает людей. Их не так много, как могло бы быть. Кто-то здесь лежит дни, кто-то недели, а кто-то годы. Юнги слышит чужие разговоры, но сам не норовит с кем-то поговорить. Пустая трата безграничного времени при нулевых ресурсах. Милая девушка, которая попала под машину и первые дни билась в дверь судьи, чтобы её вернули к её жениху: она так и не успела сыграть свадьбу, расплодиться и зажить счастливо, получая побои и психологические травмы от любимогоо. Бабушка, которая или сидит в своей кресло-качалке, или плачет по своим внукам, на которых не может даже с небес смотреть, только отмаливать и шептать, что рядом. Парень, который не может даже встать со своей кровати после неудачного заезда на мотоцикле по мокрому асфальту. Множество других людей, который хотят вернуться обратно и носят с собой груз из душещипательных историй, на которые нашему герою откровенно плевать. Они просто не поймут парня с суицидальными наклонностями. Да и Юнги не хочет этого. Ему и себя достаточно.Всем людям нужно лишь понимание и принятие.
Мин Юнги. 22 года. 09.03.2001 — 21.04.2023. Причина смерти: суицид.
Смерть вообще выглядит нелепой и разной, но с одним итогом — мозг мёртв. Будь то отрубленная голова, долгая асфиксия, потеря крови, болевой шок. Вы вообще знали, что можно умереть просто почувствовав боль? Настолько много боли, что тело отключается, не выдерживая. А о том, что, когда летишь с многоэтажки, ты умираешь не от шлепка и размазанных органов, а от разрыва сердца? Время здесь искажено, еда не требуется, сон тоже, но завтрак и обед всё-равно по расписанию, а отбой в десять вечера. Наверное для того, чтобы люди здесь не сходили с ума. Дисциплина и поддержание вида «нормальный жизни». Будто это больница, а не мир по ту сторону. Мин, сразу после первого принятия пищи, когда ничего не почувствовал, принял для себя гениальное решение спать всё это время. Сном назвать это сложно, но проваливаться в ещё одну несуществующую пустую реальность как-то поинтереснее, чем следить за людьми. И здесь это легче, чем в своей квартире, где парочка по соседству постоянно устраивает скандалы. Во всяком случае для Юнги интереснее спать, чем слушать, как кто-то кого-то убьет. Это что-то типа спячки, как у животных, чтобы пережить заморозки. Сейчас он пытается пережить свой. Так время летит намного быстрее, и он уже оказывается в долгожданном кабинете. Шкафы здесь забиты до отвала папками по делам «пациентов». Сложно представить, как выглядит полноценный архив, если честно. — Если бы я знал, что после смерти что-то всё же есть, то надеялся бы, что стану камнем, — Юнги зевает и перекидывает одну ногу на другую. — Я говорю вам: вы не умерли. Вы находитесь в коме, ваш мозг до сих пор жив, сердце бьётся, и у вас есть шанс вернуться обратно, — говорит мужчина, сидящий напротив. В его кабинете висят картины разных эпох, которые Юнги ни разу не видел, но они кажутся старыми и кропотливо отреставрированными, что довольно странно для этого места, где, по идее, нет времени. — Мне казалось, что отсюда не возвращаются. Тем более, я торчу здесь уже месяц, если не больше, — Мин снова зевает и откидывается на мягкое кресло. Перерезая себе шею, чтобы наверняка, он не думал, что будет сидеть напротив какого-то здоровяка с лисьими уставшими глазами и в дорогом костюме. — Это чистилище. Ваш мозг всё ещё борется, — настаивает мужчина. — Обычно в сериалах люди в коме видят лучшие моменты своей жизни, своих друзей, родных и тому подобное, а вас я в жизни не видел, — зевает Юнги и шмыгает носом, бегло осматривая свои руки. Заусенцы. Все его пальцы ободраны даже на «том свете». — А у вас есть эти самые близкие? — задает обычный вопрос хранитель, который не должен ставить в тупик, но в помещении наступает тяжёлое и глухое молчание. — Очевидно, что… Нет, — Юнги трет свои глаза. — Это ещё одно доказательство того, что я не собираюсь возвращаться. Мой контракт уже, наверное, закончился, все демо-версии своих песен я также довёл до конца и продал. Денег я никому должен не был, кредитов нет, детей тоже. — И это всё, что вас там держало? — мужчина удивлённо поднимает брови, а Юнги просто кивает. — А родители? — О них заботится мой старший брат. Они не хотят видеть меня, а я — их, так что, — он жмёт плечами, — давайте перейдем к той части, где я поднимаюсь по лестнице или падаю в пропасть, я не знаю. Мой мозг всё равно скоро умрёт и, если сердце могут запустить, то его — нет. Близких у меня нет, поэтому никто не будет платить, чтобы я лежал овощем ещё лет пятнадцать, поэтому меня просто отключат и всё. Нелепая смерть, приносящая проблемы. Проблемы владельцу квартиры, проблемы нашедшей оперативной группе, проблемы врачам, проблемы больнице. Но жизнь не менее проблемная, пусть и тихое затворничество не несёт никакой угрозы. Но несёт ли оно пользу? Несёт ли пользу творчество? Он мёртв. Автор мёртв. О нём будут помнить неделю, а после… после ничего. Он не оставил ничего. Вы знаете, какой была ваша прапрапрапрабабушка? Какой она была веры? Какое у нее было образование? Была ли она связана с наукой и открыла ли что-то, что сейчас стало обыденностью, и о ней забыли? Или её достижения присвоил себе кто-то другой? Не знаете? Но вы точно знаете, что она была. Вы этому прямое доказательство. Единственное, что она точно оставила — это вы. — Обычно люди начинают сомневаться, плакать и говорить, что это была ошибка, и сейчас они понимают, что могут всё исправить. Почему же вы так не делаете? Не думаете, что сейчас самое время, чтобы начать всё сначала? — мужчина закрывает его дело и смотрит прямо в глаза. Они у него безжизненные, пустые. — Это не имеет значения. За эту жизнь я потерял столько, что стал затворником на последние десять лет. С собой наедине. Единственное, что я понял, так это то, что я просто кусок дерьма, который просто портит людям жизнь, так что… Великое предназначение? Полный бред. Никакого предназначения нет. Это лишь попытка придать своей жизни смысла. Спасибо, жизнь, за всё это дерьмо, но с меня довольно. — Нет, — мужчина громко поднимается. — Думаю, вы должны продолжить терапию, господин Мин. — Да какого… Какого черта! Я торчу здесь кучу времени и ничего не поменялось! Почему вы держите меня здесь, когда есть столько людей, достойных вернуться назад, который ждет семья, друзья, у которых есть будущее. Почему даже здесь, на суде Божьем, нет справедливости?! — Юнги повышает голос, его злит, злит, что он всё не может прекратить свои мучения, не может дойти до конца, что его заперли в каком-то дурдоме с вечно плачущими мертвыми людьми. — У всего есть свои причины. Если Вы их не понимаете, это лишь Ваши проблемы, господин Мин. Возвращайтесь в свою палату, — мужчина убирает его дело на одну из полок, и Юнги впервые за время, что он здесь находится, чувствует невероятную злость. Он разворачивается на пятках и грубо выходит из кабинета, захлопывая за собой огромную тяжелую дверь. С губ слетает очередной мат, когда он больно ударяется носом о чей-то лоб и отшатывается назад. — Какого! — не успевает он договорить, как видит перед собой испуганного парня. Его волосы пушистые и пористые, будто он расчесал кудри после душа или посушился феном вниз головой, глаза красные и наполненные слезами, кожа бледная, как при болезни, а пухлые персиковые губы искусанные и в ссадинах. Он смотрит на него своими большими глазами и пытается не разреветься, не может вымолвить и слова, а Юнги смотрит на него, не отрываясь. Дверь хранителя открывается, и мужчина выходит в коридор, мельком их оглядывая. — Проходите, — говорит он этому парню и указывает на свой кабинет. Парень, дрожа, идет в ту сторону, но его глаза, цепляющиеся за Юнги, так и кричат «помоги мне». «Новенький», — думает Мин, смотрит, как захлопывается дверь, и идет в сторону своей палаты. На ужин он не идет, сессию пропускает, объясняя это тем, что он «не в ресурсе» и ему нужно подумать над их с хранителем разговором, чтобы потом доложить психологу. Ага, как же. Он планирует «уснуть» на ближайшие годы, чтобы мозг умер сам по себе. Но уснуть не получается. Что-то всё лезет и лезет в его голову. Воспоминания. Он кусает губу и дышит чаще. Он желал избавиться от них, забыть навсегда и погрузиться в вечную пустоту, где их не будет, где не будет воспоминаний о его прежней жизни, не будет того следа, который тянется за ним уже столько лет. Перед глазами появляется взгляд того парнишки. Проходит несколько часов, прежде чем свет выключают, и Юнги выползает из своей палаты. Тихо-тихо, будто кошка, он проходит по темному коридору, освещенному лишь аварийными лампами. Он идет мимо палат, где многие делают вид, что спят, или тихо плачут. Невозможно жалеть их вечно. Даже у самого эмпатичного человека разорвется сердце, и он больше ничего не почувствует. Несколько пролетов этажей и незапертая дверь на балкон. Юнги достает из кармана пачку дешевых сигарет, которые никогда не заканчиваются. Он поджигает одну из них и делает затяжку. Он не чувствует вкуса и эффекта, но сила внушения… Сила, способная заставить его ощутить облегчение, взмах крыльев и удар в голову. Неужели люди здесь тоже самое чувствуют от еды? Они чувствуют комочки в утренней каше, сладкий чай и сухой хлеб под вкусным сыром? Мозг способен на многое, лишь бы не сойти с ума. Чистилище — огромное-огромное здание больницы, тянущееся вниз и вверх до самых небес, пока не растворяется в тумане и облаках, и пустота вокруг. Юнги пытался пройти все этажи вниз, но не перестал считать на пятидесяти и вернулся. У них нет ни начала, ни конца. Только вечность и бесконечное пространство, в котором растворяется дым от его сигарет. Если упасть отсюда, будет ли это считаться «уходом вне очереди», или он будет лететь всё оставшееся ему время? Или вернется обратно в палату по щелчку пальцев? Юнги не хочет об этом думать. У него всегда была отговорка. Всегда можно умереть. Если что-то не получится, всегда можно вскрыться. Если отец снова устроит скандал, то всегда можно сброситься с окна. Если не сдаст экзамен, то всегда можно передознуться. Если… Множество «если» с одним и тем же выходом, который у него отняли. Юнги залезает на балку балкона и свешивает ногу, погружаясь в тишину и докуривая последнюю сигарету.***
Сон прерывается криком медсестры, которая стягивает с него одеяло и говорит, что будит его уже третий раз, а он всё никак не встает. Какой в этом смысл? Вставать, чтобы что? Чтобы посмотреть на мерзкую еду, не почувствовать вкуса, пойти разговаривать с непонятным человеком, с которым он вынужден общаться, отбиваться от одиноких надоедливых душ, а потом снова лечь? Лучше вообще никогда не вставать. Настолько ничтожен, что не можешь даже встать. Юнги закрывает уши подушкой. Опять этот голос, опять этот тон. Парень тихо рычит и подрывается. От скуки нашлись силы на самокопание. Отвратительно. На завтраке всё те же люди, за исключением одного — теперь в краю зала сидит тот парнишка. Он ковыряется в еде, кривится и испуганно отодвигает тарелку. Юнги хмыкает. Тут невозможно отравиться. Он берет кашу у поварихи, берет чай и садится поодаль от паренька. Чай и на земле в какой-то момент перестал для него иметь вкус. Нужно было делать его очень крепким, чтобы насладиться, поэтому сейчас это не какая-то проблема. — Еда здесь безвредная, но она нам больше не нужна. Можешь не есть, если хочешь, — говорит Мин, обращаясь к новенькому и жмет плечами. Тот кажется ему немного странноватым, напуганным котенком, которого он бы обделил своим вниманием, как и всех остальных, но раз они сидят рядом, а Юнги здесь будет ещё долго, то почему бы не повеселиться? — Не нужна? — он ежится, а по телу от его голоса идут мурашки. Он напоминает мягкое кошачье мурчание. Оно пробирает, и Юнги приходится собирать свои разлетевшиеся мысли по частям, чтобы продолжить разговор. — Мы же мертвы. Возможно, Юнги забыл, что люди эмоциональны, что люди не хотят умереть и оттягивают этот момент до последнего. Будучи сконцентрированным и погруженным в свое состояние и свои планы по самоубийству, он забыл, что, расплачиваясь за свою жизнь смертью, люди плачут и бояться. А потому сейчас он широко открывает глаза и удивленно смотрит на новенького, который подрывается, переворачивает стол и громко кричит: — Я не умер! С буйными тут разговор один: их берут под руки и выводят, чтобы они не наводили панику и не устраивали беспорядки. Юнги наблюдает, как парня заворачивают и выводят, а он даже не сопротивляется, только смотрит на Юнги с ненавистью. Правда никому не нравится. Но кроме ненависти в его глазах мелькает то, что здесь можно увидеть очень часто — страх и надежду. Люди в столовой с жалостью смотрят на парня и перешептываются. Кто-то может найти друзей даже на том свете. Наверное, они собираются вечерами и рассказывают о своих жизнях, делятся своими переживаниями и страхами, плачут друг у друга на плече. До чего же ты завистливый… У самого ведь такого никогда не было. А даже если и было, то голос всё равно не успокоится. Его невозможно заткнуть. Сегодня отвертеться от сессии не получается, и вот он сидит напротив этой девушки и хочет начать болтать несусветную чушь, но она достает план и начинает идти по пунктам. Умная сука. — Как ты себя чувствуешь, Юнги? — спрашивает она и слегка улыбается, пока у нее есть силы. — С каких пор мы перешли на «ты»? — фыркает Мин. — Я думаю, что мы достаточно знакомы, чтобы перейти на «ты». Так как у тебя дела? — Вполне себе. Мне снова отказали, и я буду мучаться с вами еще пару месяцев, пока мой мозг не умрет, или меня не отключат, — парень зевает и откидывается на спинку стула. — Что ты думаешь по поводу ситуации в столовой? — монотонно спрашивает она, делая какие-то заметки. — А что я должен думать? Хотите, чтобы я сказал, что мне стыдно? Я сказал правду, и я не мог знать, что у него будет такая реакция. Я не в ответе за его действия, — Мин скрещивает руки и хмурится. Ему не нравится то, к чему ведет этот диалог. — Тебе не было его жаль? — смотрит прямо в душу. Юнги хмурит брови и смотрит на девушку с непониманием. Она повторяет свой вопрос и снова замолкает, ожидая ответа, но парень не знает, что должен ответить. Что за глупый вопрос? — Почему мне должно было быть жалко его? — спрашивает он, отстраняясь. Девушка поправляет свои очки, тянется к одной из папок на своем столе и берет одну в руки. Она медленно переворачивает страницы. — Пак Чимин. 19 лет. 13.10.2004. Причина смерти: утопление, — читает девушка. — Его убили, Юнги.***
Юнги зубами отрывает кутикулу и шипит, когда ноготь начинает заливать кровью. Откуда здесь вообще кровь? Парень сжимает челюсть и ударяет себя по голове. Ещё раз. И ещё раз. Пока сердце его не начинает болеть, а голова гудеть, он вкладывает всю боль в эти удары. Он идиот. Какой же он идиот. Из глаз начинают брызгать слезы, такие неожиданные и жгучие, что горло начинает рвать. Его убили, Юнги. Эти слова разрывают его. Он не знает почему, но они так глубоко засели. То, как их сказали. То, как его упрекнули. Эгоист. У тебя вообще есть чувства? Как ты мог сказать невинной жертве убийства, что её убили? Юнги плачет. Он не помнит, когда плакал в последний раз. Кажется это было в начале старшей школы. Прошло так много лет. Тогда он плакал каждые два дня, не мог поднять с кровати, а потом наступила пустота. Все эмоции резко вышли наружу. Его захлестнул ураган. Он смотрит на свои дрожащие руки. Они в крови. Его крови. Медсестры резко врываются в палату, начинают его оттаскивать, мужчина заламывает ему руки, а он видит, как на пол с шеи начинает течь кровь. Страх. Взглядом он ищет знакомых людей, но видит только хранителя, который наблюдает за ним холодным взглядом и указывает на артерию. Юнги чувствует пульс в шее, голова начинает жутко болеть. — В реанимацию его! — кричит медсестра. Как вообще может выглядеть реанимация на том свете? В последние секунды он видит того парня. Пак Чимина. Он прикрывает рот рукой и смотрит с ужасом. Чертова жертва маньяка. Юнги лежит почти без сознания на столе и смотрит туманным взглядом на человека, зашивающего его шею. Даже под анестезией есть боль, острая и необычная, чувство, будто ковыряются прямо внутри. Разве здесь может быть такое? Умирать больно. Невыносимо больно. Выныривать с того света — тоже. Но он остается в чистилище. Его спасают. Теперь даже на его душе есть шрам, проходящий по шее и аккуратно зашитый. Спустя три дня лежки, он наконец-то может встать и дойти до ванной, где есть зеркало. Выглядит уродливо. Кожа сухая, серая, глаза впавшие и пустые. Волосы стали более ломкими, а ребра начинают выпирать. Он умирает. Медленно и страшно умирает. И ничего не может здесь, будучи застрявшей душой. Единственная отдушина — курение. Теперь он чувствует никотин. Фантомно, конечно, как и иллюзия сладкого чая, но все же чувствует. Легкие будто помнят это ощущение. — Что… с тобой случилось? — тихий голос звучит за спиной, и Юнги крупно вздрагивает, почти заваливаясь, но хватается за столб и снова садится на балку. Эти слова принадлежат молодому парню, чьи волосы так и остались торчать и пушиться, будто он искупался и неправильно высушил волосы. — Как я умер? — Юнги осекается, прикрывает рот рукой и кашляет. — Оказался на грани смерти, то есть. — Да… — ломко говорит парень и садится на пол перед тьмой и балконом. — Я перерезал шею, — говорит Мин и тушит сигарету, чтобы поджечь новую. Чимин вздрагивает, смотрит сначала на парня, а потом на пустоту за ним и опускает голову. — Я… Я умер? — спрашивает он на грани слышимости. — Могу предположить, что еще нет. Мы все умрем, и сейчас решается, когда это сделаешь ты. Сегодня, завтра, через неделю, месяц или несколько лет, которые ты проведешь либо здесь, либо, — Юнги указывает на низ, куда уходят этажи, — там. Условно там. Я не знаю, где мы. Эфемерное это пространство или нет, но мы здесь, и мы не чувствуем ничего, кроме боли от приближающейся смерти. Чимин молчит недолго и мягко улыбается. — Ты оказался более говорливым, чем я думал, — он смотрит мягко и грустно, так, что сердце почему-то вздрагивает. — Да… да пошел ты, — Юнги отворачивается, будто смутился. — Просто не было подходящего собеседника. Мне вообще люди не интересны. — Поэтому ты спрашивал у медсестры, как я после той истерики? — лукаво говорит парень и прикусывает пухлую губу. — Неправда. — Поэтому дал мне проследить за тобой? Я слишком неуклюжий, чтобы быть бесшумным. — Наглая ложь. — Просто признай, что тебе одиноко, — говорит Чимин, и его улыбка быстро спадает, когда он понимает, что сболтнул лишнего и в легкой атмосфере снова появилось напряжение. — Извини, я… — Ничего, — Юнги закуривает и выбрасывает окурок вниз. — Теперь мы квиты. — Я не помню, как… почему попал сюда, — говорит Чимин, а Мин решает промолчать, не делая больно парню снова. Пусть он и считает, что горькая правда лучше сладкой лжи. Юнги спрыгивает на каменный пол и проходит в глухую лестничную клетку. Чимин начинает трепыхаться, поднимается и идет за ним. — Покажешь еще что-нибудь интересное? — неловко просит он и поджимает пухлые губы. — Я боюсь сойти с ума, пока мое дело рассматривают, — говорит он откровенно, останавливая парня, который уже собрался поднять на свой этаж. Он думает, долго смотрит куда-то вперед, а после поворачивается. Его лицо пустое, глаза уставшие, но его ответ: — Хорошо, — звучит, как надежда на светлое будущее.***
Каждый завтрак теперь проходит за весёлой болтовнёй Чимина. Тот рассказывает обо всём: о кошке, которая была у его бабушки, о любимых кексах, о кафе, в котором лучший кофе, о какао с зефиром в декабре. Но глаза его красные и припухшие. Юнги видит это каждое утро и каждое утро молчит, слушая о жизни малознакомого человека, хотя, кажется, что сейчас он знает о нём абсолютно всё. Чимин любит танцы и домашних животных. Он перешёл на второй курс и собирается стать профессиональным танцором. У него аллергия на креветки и овёс, потому что он переел овсяного печенья в детстве. Чимин общительный и милый. Чимин беспокоится, что Тэхён не нашёл его ключи, хотя все знают, что он прячет запасные за счётчиком, и его рыжая лайка совсем одна в квартире. Чимин скучает по друзьям и семье. Чимин каждую ночь плачет, а утром скрывает опухшие глаза. Юнги знает о нём всё, но… — Ты совсем не помнишь? — тихо спрашивает он и пьёт сладкий чай. Чимин затихает, смотрит в тарелку с кашей и вроде бы хочет что-то сказать, но быстро закрывает рот и качает головой. — А ты спрашивал у своего лечащего? — Я боюсь, — говорит парень, и Юнги понимающе кивает. Это может очень сильно ударить по состоянию. Вдруг это незнакомец или проходящий мимо пьяница? Вдруг это сумасшедшая бывшая или лютый гомофоб? Вдруг… жестокий отец? Вдруг кто-то просто сошел с ума, и Чимин — молодой парень со своими мечтами, любовью и светлым будущем — просто попался под руку? Это разочарование, страх и обида будут вечно мучить его сердце и душу. Но оставаться ли в неведении? Это выбор каждого, да, но можно ли жить спокойно, не зная… за что?Lionmilk — Great Mother In The Sky
— Пошли, — Юнги поднимается и протягивает свою руку. Она у него большая, пальцы длинные и узловатые, кожа огрубевшая, но чужая пластичная рука выглядит в его ладони идеально. — Я кое-что тебе покажу Чимин доверчивый, мягкий и мечтательный. Он идет за ним, не думая ни о чем плохом, просто смотрит на широкую сутулую спину и молчит, когда ему говорят быть тише и прошмыгнуть на лестничную клетку ранним утром. — Куда мы? — тихо спрашивает он. Юнги загадочно молчит. Один этаж вниз. Два. Три. Они идут долго и неторопливо, голова начинает кружиться от бега вниз, но Чимину не впервой. Он тренировался так, но сейчас слабость в теле окутывает его, и он опирается на руку Мина, чтобы просто… выдохнуть. — Осталось немного, — успокаивает он и гладит мягко по голове. — Тебе понравится… — шепчет низко и нежно. Ты так умеешь? Чимин кивает и приподнимается. Они проходят еще пять этажей, и Юнги наконец-то толкает дверь. За ней должен быть больничный коридор, но… но Чимин видит сад. Благоухающий, зеленый сад с розовыми яркими бутонами цветов. Целый ботанический сад! Он задерживает дыхание, сердце начинает стучать быстрее, и он медленно снимает ботинки, чтобы вступить на мягкую траву. Юнги смотрит в его спину и мелко улыбается, проходя за ним. — Это… это волшебство, — шепчет Пак и рассматривает вьющуюся вокруг больничного столба лозу. — Видимо это было обычное отделение, которое забросили очень и очень давно. Это на сорок пять этажей ниже нашего, так что нам нужно как можно лучше отдохнуть здесь, чтобы вернуться, — Юнги подходит к поросшей мхом койке в палате без двери и ложится на нее, сладко зевая. Чимин улыбается ярко, и на секунду кажется, что его улыбка — это солнце, способное осветить целое отделение. Она теплая и сверкающая, и Юнги невольно… невольно чувствует себя странно. Трепещущее чувство загорается внутри, когда на него так смотрят. Смотрят так, будто… будто… — Спасибо, хен, — ангельским голосом говорит Пак и подходит к нему ближе. Он касается своей мягкой рукой его щеки, волосы у него все еще пушистые, словно в них запутались солнечные лучи, глаза горят, а губы, губы, которые касаются его бледной щеки, теплые и влажные. Юнги понимает, что в его душе цветет что-то такое же прекрасное, как и та распустившиеся нежно-розовая гвоздика.***
Agust D — AMYGDALA
Такое странное чувство… тепла. Сложно описать это как-то иначе. Оно просто есть. Есть, когда Чимин аккуратно кладет свою руку на его плечо за завтраком, когда холодными пальцами Мин убирает прозрачные мокрые слезы с горячих щек от драматичного фильма, когда они вместе сбегают за балкон или сад. Юнги курит реже. Чаще всего он говорит. Он соскучился по разговорам. Чимин его слушает. Слушает и слышит. Он вглядывается в его лицо, а потом садится на поросший травой кафель, чтобы собрать распустившиеся цветы и сделать небольшой букет, пока Мин рассказывает ему о своей жизни. — Отец… Он был очень жестоким человеком. Мать была строгой, и, я долго этого не признавал, не любила меня. Я всегда говорил, что она любит, но… по-другому, понимаешь? — Юнги опирается на столб спиной и смотрит украдкой то на Чимина, то на потолок. Тот мягко кивает и слушает, делая очередной сборник из розовых гвоздик и разных длинных листочков. Он работает флористом на летних каникулах в Пусане. — Я думал, что она хочет лучшего мне, но ей просто было стыдно. Мой брат — образец для подражания, а я, — он закусывает губу и откидывается назад, ударяется головой и тяжело выдыхает, сдерживая слезы. — Эй, — Чимин откладывает свою композицию и подходит ближе, чтобы положить руку на чужой затылок и мягко погладить. — Ты не виноват, Юнги. Ты не виноват, — тонко говорит он, шепчет, чтобы Юнги вслушался и услышал его. Говорит таким голосом, будто извиняется, но Мин качает головой, пытается отмахнуться от уверенного взгляда и тона. — Ты не сделал ничего плохого. — Я… — он начинает задыхаться, сдерживает слезы, а внутри встает ком, не дающим ему нормально сказать. — Я уж-ужасный сын, Чимин. Я просто… Я разочаровал их… Я… — Чщ, — младший его обнимает, убаюкивает и мягко целует в висок. — Поплачь, Юнги. Тебе ведь это нужно, да? Я вижу, как тебе больно, котенок. И Юнги плачет. Так, как никогда не плакал. Так, как и вправду чувствует. Чимин разделяет с ним эти чувства, эту боль, которая является неотъемлемой частью их мира. — Я всегда был разочарованием. Когда сбегал с уроком на выступления, когда начал заниматься музыкой наперекор всем уговорам. Тогда меня снова начали бить, как в детстве, но я начал получать еще сильнее. Синяки не сходили неделями. У меня была только музыка, но и ее стало не хватать, — рассказывает он. Чимин тихо лежит на его плече и прикрывает глаза, готовый уснуть. — Так почему ты это сделал? Это же так страшно, — шепчет он. — Я устал бороться, — говорит Мин и прикрывает глаза. Ему начинает казаться, что усталость отступает.***
— Что вы чувствуете, господин Мин? — спрашивает девушка. Улыбка у нее ядовитая такая… Будто глумиться над ним. Прошло два с половиной месяца, как он находится здесь. Итоговое решение… Оно сегодня? Уже? — Мы снова на «вы»? — токсично плюется Юнги и нервно перебирает пальцами подол своей рубашки. — Да, скоро ваше слушанье, — говорит она и выдыхает с облегчение. — Это наш последний разговор, и, надеюсь, я вас больше не увижу. — Аналогично, — хмыкает Мин и опускает голову, думая… думая и думая о чем-то, что никак у него не укладывается в голове. Что-то так сильно тревожит, что в ворохе мыслей невозможно выловить источник. — Я… Я не знаю, что чувствую, — говорит он на выдохе. — Даже так, — она перебрасывает одну ногу через другую и заглядывает в его карту. — Не хотите покидать это место, да? Юнги поджимает губы. Нет… Нет, не хочет. И это сложно признать, но он бы прошел весь тот ад на Земле, чтобы прийти к тому, чтобы каждый день после завтрака и до каждого ужина спускаться с Чимином на минус сорок пятый этаж, чтобы полежать вместе под солнцем. — Тогда вам точно не нужно здесь больше задерживаться, пошлите, — она поднимается и открывает дверь, а Юнги чувствует острую растеренность. Он идет за ней мелким шагом, оглядывает коридоры, в которых он провел все это время, заходит к Чимину. Тот снова улыбается ярко, а после затихает и снова касается его щеки теплой рукой. — Что такое? — спрашивает он, а Мин чувствует слезы на своих глазах. — Мы ведь еще вс-встретимся? — его голос вздрагивает, ломается, а лицо Чимина меняется на такое, какое Юнги никогда в жизни не хотел бы увидеть. — Конечно, — говорит он, и эти слова пропитаны такой уверенной надеждой, что сердце разбивается. Девушка в халате продолжает смотреть на них, поправляет очки и снова вышагивает вперед, а Юнги идет за ней. Она открывает дверь в тот самый кабинет, а Юнги последний раз оборачивается на Чимина. Тот сдерживает слезы. — Теперь вам есть что сказать, Господин Мин? — спрашивает хранитель. — Заткнитесь. — цедит Юнги и садится в кресло. — Тогда все пройдет еще быстрее. Больно не будет, — мужчина спокойно рассматривает всё вокруг и качает головой, поправляя на своём столе ручки. Но смерть никогда не будет приятной. Черная дыра затягивает пространство вокруг, оно сыпется, и Юнги не понимает, почему его всё же держали здесь так долго. Он всё ещё не хочет жить, ведь жизнь — это боль, но жизнь без Чимина — мучение.***
«Капельница слишком шумно капает, прибор этот чертов так громко пищит. Почему моё сердце не может просто не биться?» — Юнги закрывает рукой без катетера глаза от яркого больничного света. Голова раскалывается, в горле сухо и его речь больше похожа на сиплое бормотание умалишенного. Всё вокруг начинает пищать, орать, к нему забегают медсестры и врач, что-то ему говорят, несут воды, а Юнги только в бреду что-то мычит и понимает одну простую вещь — он не может говорить. Крик застревает где-то в горле, и он, в ужасе распахнув глаза, смотрит на мужчину в дерьмовом белом накрахмаленном халате, который только и может, что опустить голову и смотреть в пол на свои ботинки. Панический страх рвёт грудную клетку. Юнги не может никого винить кроме себя, но он хочет, хочет наорать, сказать, что это они — врачи — виноваты в том, что не спасли его голос. — Мы можем вживить вам голосовой имплант, господин Мин, но риски очень велики. У вас есть человек, способный поручиться за вас и принять это решение? — спрашивает стоящая рядом женщина, и Юнги зло смотрит на них обоих, вытягивая дрожащие пальцы. Подпишет. Умрёт — да так даже лучше. Не умрёт — попросит эвтаназию. Откажут — пройдёт все круги ада на земле, чтобы оказаться под ней. Начинается какая-то суматоха, и Мин просто растворяется в ней. Чувствует себя маленьким скомканным фантиком, который плывёт по воде в неизвестном направлении. Помятый, незаметный, незначительный. Поддаётся малейшему дуновению ветра, а на деле рукам врачей, которые начинают его осматривать, щупать и пользоваться тем, что он может только слабо мотать головой и хрипеть. До чего же жалко. Тело атрофировалась за время комы и сейчас ощущается чужим и нечувствительным. Будто у него нет никаких сил, чтобы пошевелиться, будто его тело — это не его тело. Одежда висит, кости на руках выпирают, оттенок кожи совсем нездоровый. Как же они следили за ним, раз довели до такого состояния? Юнги снова начинает злиться. Его голова кипит и плохо работает, мысли путаются в один большой комок. Он будто парализован. Везде. Его мучают весь день, проводят какие-то анализы и обследования, потому что то, что он очнулся — это чудо. То, что его мозг жив — это настоящая мистика. Он пролежал больше двух месяцев и жив. Но в голове всё равно полный беспорядок. Словно в огромной библиотеке произошло землетрясение — половина книг упала, другая сместилась на другую часть полки, а некоторые стеллажи разбились в щепки. Он помнит лишь свой «глубокий сон» и какую-то часть жизни. Знает, что спал и всё. Сложно сказать сколько он помнит. Разве можно знать, сколько ты забыл? По ощущениям много, но точнее обозначить интервал сложно. Помнит, как бегал по залитому солнцем полю в восемь лет. Помнит смутно лицо матери. Помнит школьный туалет, где прогуливал урок корейской литературы. Помнит… Помнит старшие классы, университет, как всё пошло по накатанной. «Лучше бы это забыл» — думает Юнги и закуривает сигарету. Ему принесли его вещи, а там только телефон, зажигалка и полупустая пачка сигарет. За окном стемнело, погода слегка изменилась, но благо, что безветренная погода дала вскрыть окно и приоткрыть его, чтобы закурить. Люди серьёзно относятся к смертям своих близких. Врачи же со временем привыкают, но они такие же люди, которые могут неосознанно проникаться, которые борятся за жизни и порой проигрывают. Тела уходят на вскрытие, в морг. Почему он не лежит там? Волей судьбы. Ничего не скажешь по этому поводу. Просто случайность и наблюдение врачей. Юнги затягивается, и его голова слегка идёт кругом от никотина. А он ведь мог бросить курить сейчас, когда тело забыло об этом, но гребаная привычка, засевшая в голове, пересилила. Парень застывает с сигаретой и тупит взгляд в окне. Пустая дорога, покрытая тонким слоем снега, холодные деревья, полупустой парк. В голове что-то щёлкает. Он был в квартире. Он точно был в квартире, когда перерезал горло. Юнги оборачивается на дверь и поджимает губы. Тусклый аварийный свет пробивается через замыленное небольшое стекло. Жизнь… Жизнь всегда была такой? Серая, гнусная и уродливая. В этом мире не хочется задерживаться. Мин делает ещё одну крепкую затяжку и прикрывает глаза. Этот свет о чём-то напоминает, но Юнги не понимает о чем.***
Как же, оказывается, много значат слова в нашей жизни. Так горько от того, что очередному придурку нельзя сказать о том, что он придурок. Новость об очнувшемся музыканте прогремела слишком громко, и в его палату смог пробраться один из журналистов, притворившись родственником. Проснувшись от ощущения пристального взгляда, Юнги побоялся как бы не запачкать свою постель, ведь прямо над ним оказался какой-то чокнутый парень, фотографирующий его. Удар на его лицо и камеру пришёлся не таким сильным, каким мог бы быть пару месяцев назад, но что-то он явно сломал. Звук упавшего пластика и треска. Мин в панике жмёт на кнопку за тумбой и отползает. Страх окутывает всё его тело. Адреналин сильно подскакивает, и он чувствует снова беспомощным, не в силах позвать на помощь. — Эй! — кричит парень. — Подождите! В палату заходит санитарка, которая тоже пугается, видит разбитую камеру и начинает кричать на парня, чтобы тот уходил, но он лишь машет руками. — Я к Пак Чимину! Мне сказали, что он здесь, а тут этот, и я… — Молодой человек, вон отсюда или я вызову охрану! — обрывает его женщина Тот тушуется, смотрит на больного в последний раз и уходит, явно очень недовольный. — Господин Мин, извините. Такого больше не повторится, — извиняется она, а Юнги постепенно успокаивается. Сердце всё ещё быстро колотится, но уже не пытается пробить его грудную клетку. — Я пришла, чтобы сообщить вам, что вас скоро выпишут. После того, как вы пройдёте реабилитацию, мы сможем провести операцию. Мужчина озадаченно приподнимает одну бровь. Его? Выпишут? Он тяжело вздыхает, а после осознаёт. Пак Чимин. Солнечный, яркий, тёплый парень. Пак Чимин. Утопленник. — Господин Мин, вам нельзя! — женщина пытается его остановить, но Юнги плавно вытаскивает катетер и, хромая, выходит в коридор. Он не понимает, что им движет, но он не может так всё оставить. Ему нужно к нему. Он скучал. Ему нужно увидеть его в жизни, коснуться в жизни, посмотреть в солнечные глаза и увидеть эту улыбку. И всё. Все невзгоды померкнут на его фоне. В коридоре у стойки администрации стоит тот парень с опущенной камерой и говорит с медсестрой. Он. Надо спросить. Мин смотрит в глаза недоумевающего парня, хватает его за руку и молчит. Не может сказать. Не может попросить, чтобы он отвел к нему. Он помнит. Помнит улыбку. — Я же уже извинился, я… — но парня обрывает рука перед его лицом. — Ч… Чим… — хрипит мужчина низко, будто пропил и прокурил свой голос. Нейтральный и отвратительный, что режет его музыкальный слух. Чимин не должен услышать его таким, но с ним хочется поговорить. — Чимин? — удивляется парень и смотрит в свой блокнот. — Он в сорок пятой. А вы кто? Но Юнги не отвечает, опирается на стены и идёт. Коридор плывёт перед его глазами, но это ничто по сравнению со всей той болью, что он познал за свою жизнь. В палату заходить страшно. Очень страшно. Его единственный шанс там, за этой дверью. Мин пересиливает себя, толкает ручку и видит… Его Пак Чимин лежит на больничной койке, а рука его в чужих мужских руках. Медсестра догоняет сбежавшего пациента и оттаскивает от сорок пятой палаты, пока единственное, что Юнги может сказать — это кряхтящее имя. Самое дорогое имя.***
Месяц спустя Юнги уже спокойно может жить. Доставка не требует разговоров, контракты он заключает через секретаря и обсуждает всё через мессенджеры. Да, неудобно. Да, иногда его захватывает сожаление об утрате. Мало того, что не умер, так ещё и голос потерял. Сейчас, когда он может сделать операцию, он не знает, зачем она ему, если… Если телефон молчит. Каждые два дня в Сеульскую государственную больницу в палату сорок пять приносят розовые гвоздики, в лепестках которых покоится номер телефона, но он молчит. Юнги не дают доступ к его данным, он не может узнать о состоянии, и может только курить и надеяться, что Чимин справится. Мужчина, который был с ним тогда, — это его парень. Мин узнал это по социальным сетям, и это только сбивает его с толку, но сейчас, когда единственное, что приносит ему хоть какие-то цветные чувства — это улыбка его звёздочки, его солнца, ему плевать, есть у него кто-то или нет. Это неправильно. Если он счастлив, то ему не нужно мешать. Настолько счастлив, что забыл о нём упомянуть, когда был в чистилище? Юнги зарывается пальцами в свои волосы, оттягивает их по чуть-чуть и тяжело выдыхает. Достало. Нервы на пределе. На него снова свалилась работа, обязанность есть и мыться, приводить себя в нормальное состояние, а он не хочет. Просто не хочет. Единственное, что радует — это то, что медсестрой в отделении Чимина работает его фанатка. И его могут пустить к нему в палату. Да, незаконно и в какой-то степени аморально, но что поделать? Юнги надевает чёрную водолазку, чтобы скрыть затягивающийся шрам, худи, черные джинсы и объемную куртку. Сегодня канун Рождества. В такси он переписывается с менеджером, который знает о суицидальных наклонностях своего подопечного и не заключает долгие контракты. Ему перепала ещё одна песня известной поп-звезды, которая устроила истерику из-за того, что у нее «корявая» песня. Она так и не смогла достучаться до продюсера и объяснить, чего хочет, поэтому со слезами его уволила и вышла на Юнги. Послушав ее объяснения, он смог набросать демо версию и теперь ему светит хороший контракт с восходящей звездой. Не той, что, познав вкус славы, начнет употреблять наркотики и отвечать в чате плюсами и минусами, а той, которая скорее находится на грани с пропастью из-за своих идеалов. С такими Юнги умеет работать. Понимает их, наверное. Машина останавливается у больницы, и Мин натягивает маску, проходя в главный холл. Он раздевается и целенаправленно идет в правое крыло. Его никто не останавливает, и это только облегчает его миссию. Он ни разу после того дня не видел этого парня в палате Чимина. Сегодня его тоже нет, только розовые гвоздики стоят на тумбочке. Юнги мягко улыбается и садится рядом. Лицо серое, глаза закрытые и впавшие, а щек почти нет. Это и есть настоящая утрата для человечества — нет больше того солнца и яркости, только тишина. — Чимин, — тихо и хрипло говорит Мин и вздыхает. Халат немного стягивается на спине, когда он наклоняется и ложится на грудь парня. Бьется. Тихо, под пиликанье прибора рядом, но его слышно. — Кто… кто вы? Юнги подскакивает, смотрит удивленно в мутные глаза напротив. Чимин приоткрывает сухие губы и задыхается, а Юнги не может ничего сказать, не может позвать, поэтому в панике ищет тревожную кнопку, по которой сбегаются все врачи. Мин глухо смотрит на парня, который смотрит на него, но не видит. Он не видит в нем Юнги. Рождество он проводит в парке у больницы с бутылкой виски. Людей в эту ночь нет, прохожие его ни о чем не спрашивают, а только пьяно шатаются в сторону выхода. Нет нужды им отвечать. Сегодня красиво. Хлопья снега медленно опускаются к земле. Туда же стремиться душа и тело Юнги. Какой… Какой смысл быть здесь дальше? Надежда медленно умирает. Он снова начинает уставать.***
Стоя в ванной и разглядывая шрам, Юнги не понимает, зачем ему это было надо. Зачем он побывал там, откуда не возвращаются, зачем познал спокойствие и… любовь? Неужели это была она? Знать о человеке все, но не так, как принято. Не то, где он учился, как звали классного руководителя, как поживают бабушка с дедушкой, а видеть его насквозь. По мимике понимать его чувства и ощущать притяжение. Желание укутать собой и закрыть от всего, что есть в этом мире, от всего плохого и страшного, подарить весь мир, чтобы в его мире наконец-то вышло солнце. Но он ведь обещал, что они еще встретятся. По-настоящему встретятся. Тогда Юнги... Наверное, тогда он и сможет рассказать о своих чувствах, но не сейчас. Шрамы чешутся. Он отламывает кусочек от нового канцелярского ножа, чтобы он был острее, набирает ванну и ложится в нее. Одежда сразу начинает липнуть к телу. Умирать больно. На этот раз Пак Чимин — парень, живущий в сорок пятой квартире, его сосед, которому каждый вечер молодой человек угрожал его убить, — не успевает зайти в открытую квартиру, чтобы спрятаться. Хранитель пропускает Юнги вне очереди.