Холодный и горячий

Старый двухэтажный особняк казался заброшенным даже не смотря на легкий дым, идущий от одного из окон на втором этаже: садом никто не занимался, дорожки уже заросли и потрескались, а сами стены были мерзкого кирпичного оттенка, напоминая о дождевых червях. Но все же здание привлекало чем-то загадочным, мистическим, то и дело ловя на себе чужие взгляды через высокие ограды, и каждый в городе знал живущего там воскового художника, которого пару лет назад застигло ужасное горе, забрав у молодого парня младшую сестру. Несмотря на случившуюся трагедию, мастер будто остался прежним, гостеприимно встречая любого, кто решал зайти к нему на чай и предложить работу - Филипп всегда был учтив, спокоен и приятен в диалоге, хоть и выглядел немного... жутковато из-за багровых ожогов на светлой коже. Вот только Джеку, сидящему сейчас на мягком кресле, было известно, что мужчина сломлен: весь его мир, все мечты, все разбилось вдребезги о сплошную неудач и внезапную смерть вечно улыбающейся сестры. Прошли годы, но до сих пор по коже шли мурашки от холодной улыбки художника по воску, проникающей в кожу и застывающей в ней холодной маской. Они познакомились именно в тот месяц, и Джек видел как ломало его нового друга, наверное, поэтому как-то так вышло, что эти двое совершенно странных человека зацепились друг за друга. Им нравилось проводить воскресные вечера вместе за играми в карты, нарды, за чтением или простой беседой, но все же все это было чертовски неправильно и странно. Джек и Филипп так и оставались незнакомцами, держа странную дистанцию, не спрашивая друг о друге, не оставаясь вместе дольше, чем было нужно. Джек размышлял о чем-то своем, потягивая горячий черный чай из фарфоровой кружки, и хозяин огромного дома смотрел исподтишка, изредка отрываясь от книги, лениво перелистываемой обоженными пальцами. На чужом лице крепко держалась изящная маска, прикрываемая черной копной волос с нелепой седой прядью у правого глаза. Никогда долговязый гость не снимал ее, будто та была частью его собственного тела, вторым лицом. Обычно прищуренные глаза безошибочно различали любую эмоцию на лицах, облачаемых в воск - злость, радость, тоска, отчаяние. Но этот странный человек выглядел слишком спокойно, сидя в кресле напротив мастера и терпеливо потягивая горячий ароматный чай. Впрочем, наверное, это было честно, ведь и у Филиппа была парочка... секретов. - Скучная? - хозяин особняка встрепенулся от неожиданного голоса и опустил глаза на белоснежные страницы какого-то новенького романа, осознавая, что неприлично долго смотрел на чёрную узорную маску. - Я слышал, что новый бестселлер этого автора весьма любопытен. Филипп захлопнул книгу, откладывая на журнальный столик рядом с собой, где стоял высокий кувшин и еще одна кружка, так и оставшаяся полной с самого начала их встречи. - Посредственность. Даже у кукол эмоций больше, чем у героев, - мастер усмехнулся, расслабленно откидываясь на спинку собственного кресла и прикрывая глаза. В этот вечер у них было тихо и спокойно, можно сказать, усыпляюще. - Кстати, о куклах, - голос гостя был задорным, будто тот незримо улыбался. - Статуя той девушки готова? Кажется... Патриции? Достаточно было одного короткого кивка, чтобы Джек встал следом за хозяином особняка, ставя на столик чашку и ступая в темный коридор. Художник по воску любил делиться своими работами с другом - тот будто бы тоже был связан с искусством незримой нитью, каждый раз с любопытством осматривая новое произведение, выкованное из воска. В яркой комнате, пожалуй, в единственной было настолько оживленно: мастерская была для Филиппа практически спальней, в которой тот проводил бессонные ночи, вечера и долгие дни. Длинный деревянный стол был так чист, что почти блестел, хотя именно на нем художник и работал, но тонкая алая ткань, закрывающая вторую часть комнаты, вызывала животный страх и трепет у каждого, кто появлялся в этой комнате. Будто что-то живое обитало за занавесью, двигало своими глазными яблоками, безмолвно крича искривленным ртом. Джека не пробирали эти глупые иллюзии, он терпеливо раз за разом ждал пока хозяйские руки отодвинут ткань и в приглашающем жесте протянет кисть, впуская в свой маленький зал с десятком застывших навеки белоснежных статуй. Обожженные пальцы ласково провели по совсем новой статуе, очерчивая щеку и едва касаясь закрытого века. Статуя девушки выглядела спокойно, только маленькая морщинка меж бровей выдавала ее напряжение, запечатлев странный момент, и Джек удивленно хмыкнул, обходя белоснежную фигуру, заинтересованно окидывая взглядом. - Так непривычно видеть Патрицию столь умиротворенной, мой друг, - обычно та и правда была шумной и даже слегка агрессивной, отстаивая свои собственные слова в чужой стране. Художник усмехнулся, из-за чего ожог на щеке неприятно стянулся. Умиротворенной? Он видел ярость и справедливость в застывшем лице, видел осуждающий взгляд даже через закрытые веки. Он слышал как глазные яблоки поворачивались, когда Филипп обходил тонкую статую и вновь касался ладонями ее лица: они преследовали его, осуждали, вопрошали. Джеку никогда даже не могло придти в голову как именно эти статуи получались столь правдоподобными, как мастер делал их такими живыми. - Так она выглядит лучше. Всего одна из десятка статуй, но художник по воску чувствовал взгляд каждой из них, слышал их голоса, навсегда застывшие в белом веществе как сказочные создания. Джек облокотился на стол за своей спиной, похожий на тот, что был в первой части комнаты, но уже не такой чистый - покрытый пылью и кое-где выжженным пятнами, разъевшими темную древесину. Его всегда забавляло как возбужденно выглядел хозяин особняка в этой комнате, напрочь теряя свой холодный тон и спокойное выражение лица - тот даже и представить не мог насколько опечалено и восторженно выглядит в окружении белоснежных статуй, будто вся его история и жизнь была заточена именно тут, в них. Тишина накрывала их плотным покрывалом. Филипп, поглаживая кончиками пальцев тонкую шею своей новой статуи, не мог не вглядываться в лицо стоящего у стола: как же рассмотреть через маску чужие черты, угадать цвет глаз, увидеть с какой интонацией тот говорит? Словно намертво приваренная к лицу, та так нервировала мастера раз за разом. Сколько раз он уже мечтал сдернуть ее, откидывая прочь? Запах воска и приятная прохлада под подушечками пальцев заставляли думать лишь о том, подходит ли лицо его старого друга для одной из его прекрасных статуй. - Филипп?~ Голос с непониманием звучит где-то рядом, и художник поднимает глаза, осознавая, что уже стоит перед своим гостем, задумчиво обводя контуры черной маски. Короткие ногти цепляются за нее снизу, у подбородка, но не решаются потянуть, раскрывая личность таинственного друга, будто боясь. С тех пор, как погибла Кристина, тот всегда был рядом, хоть и на расстоянии, но что, если его лицо такое же, как сотни, что художник уже видел? Что, если в насмешливых глазах отражается кровь и бездыханное тело? Он хотел бы заключить эту долговязую фигуру в горячие объятия из воска, но он хотел бы и того, чтобы закрытое лицо навсегда осталось неизвестным, скучным, неподходящим. Его кисть с тыльной стороны накрывает теплая ладонь, и Филипп слышит как тихо смеется его знакомый: - Значит, вот чем вы занимались с Патрицией? Будто холодный ковш воды опрокинули на голову художника, и по спине поползли мурашки: Джек знает его секрет. Но убрать руку у Филиппа не получается, наоборот, холодный металл ложится в ладонь - гость надавливает пальцами меж его собственных, заставляя касаться маски каждым миллиметром кожи. Вполне может хватить воображения, чтобы представить как тот прикрыл глаза, едва слышно дыша и наслаждаясь растерянным выражением лица мастера. В голове у Филиппа какая-то сплошная мешанина, но вторая рука не дрожит, уверенно скидывая на стол черную шляпу с головы Джека и зарываясь пятерней в послушные волосы, словно расчесывая их, пропуская между пальцев и вцепляясь в них вновь. Никогда, - ни в один миг за все эти годы, - они еще не были настолько близко, чуть ли не слыша дыхание друг друга. - Страшно?~ Страшно, но Филипп ни за что не признался бы в этом насмешливому гостю, лишь хмурясь в ответ и склоняясь к чужой шее, оставляя на светлой коже алеющее пятно и чувствуя как свободная ладонь Джека ложится на его поясницу, прижимая к своему телу непозволительно близко. Десятки безмолвных глаз, закованных в белое, смотрят осуждающе, с ужасом, но мастеру плевать на этих бедолаг, на века запертых в охладевшем воске. Чужое бедро упирается в пах, едва надавливая, пока Филипп оставляет очередную метку ниже уха своего гостя, и это, черт возьми, возбуждает сильнее, чем горящий на ладонях материал. Страшно, но пальцы тянутся к маске вновь, на этот раз беззастенчиво приподнимая ее и откладывая на стол, в сторону шляпы. Чужое расслабленное лицо приятно ложится в ладони, утопая в исследующих его пальцах художника. Он мечтал об этом с самой их встречи, и вот оно: прямой правильный нос, острые скулы, легкие синяки под глазами и скривленные в издевательской усмешке губы. Джек открывает глаза, и мастер застывает на месте, с обидой чувствуя как дергаются крылья его носа: в отражении он сам. На руках их обоих кровь, и Филипп чувствовал это всегда, не желая верить до последнего. - Смотри внимательно, - гость усмехается и цепляется пальцами за чужой подбородок, не давая отвести взгляд. - Ведь этого ты так долго хотел, Филипп? Сделать меня частью своей коллекции, правда?~ Это неправильно, но желание заточить в воск это смеющееся лицо меркнет на фоне той бури эмоций, охватывающей с ног до головы. Сейчас художник по воску плевать хотел на коллекцию, - да к черту ее, - он просто проклинал эту спокойную фигуру перед ним, как ни в чем не бывало поглаживающую ладонью его поясницу через легкий домашний халат. Нежная синяя ткань холодит обгоревшую кожу, но не дает совершенно никакой защиты: Филипп чувствует прикосновение шарфа к его оголенному торсу, и Джек будто читает мысли того, развязывая узел пояса и распахивая полы одежды. Теплые пальцы приятно ложатся на бедра, аккуратно изучая чужое тело миллиметр за миллиметром, пока художник по воску покрывает поцелуями вытянутую шею, стягивая тонкий шарф и массируя ладонью облаченное в полосатую ткань плечо. Филипп слышит как угрюмо и шокированно безмолвствуют восковые фигуры рядом, и это почему-то заводит - глаза сами непроизвольно смотрят через плечо опирающегося на стол гостя вдаль, окидывая взглядом холодные статуи, будто бросая им вызов. Все те ночи, проведенные с каждой, все те бокалы дорогого вина для них были лишь его скромным подарком перед вечной жизнью, но... Джек? Губы тянут мочку уха того, с удовольствием выбивая из чужих уст тихий вздох, смешанный с мелодичным пением, пока руки Филиппа методично раздевают худощавое тело, оголяя плечо за плечом, избавляя от привычного полосатого одеяния, чем-то похожего на плащ. Гость изучает его обожженную спину под халатом, слегка прочерчивая острыми ногтями по лопаткам и ведя длинный кровавый след вдоль позвоночника к пояснице. Царапины ноют, заставляя художника поморщиться, и он отстраняется, заковывая в ладони чужое лицо и снисходительно смотря прямо в холодные глаза столь же жестокого человека как он сам. Достоин ли тот не быть частью его вечных творений? Слова застревают в глотке, Филипп сглатывает, и хрипло смеется. - Они смотрят, - теплые руки настойчиво надавливают, и Джек послушно поворачивает голову в сторону застывшей Патриции, лишь ухмыляясь в ответ и так и не отведя взгляда от нервно подрагивающего лица стоящего напротив мастера. Пальцы цепляются за бедра Филиппа и притягивают к себе настолько близко, что тот вынужден отпустить лицо друга, отчаянно цепляясь за плечи и утыкаясь в шею губами. Художник готов, черт возьми, поклясться, что из-за теплого тела вот-вот и сам станет горячим воском. Джеку всегда было плевать на жуткую атмосферу, царившую вокруг особняка, ему было все равно на неадекватные и мистические слухи, казалось, его даже забавляла мрачная фигура и одержимость собственной работой мастера по воску. Он купался в этой ненормальности, и теперь Филипп понимал почему, теперь он знал, что даже изящная статуя его собственной сестры в другой комнате показалась бы его другу по истине прекрасной. Джек просто был таким же ненормальным, горящим ужасной идеей, приносившей ему удовольствие и покой. - Тогда не дай им отвернуться, - мурашки поднимаются по спине Филиппа от напевающего голоса, и он прикрывает глаза в блаженстве, нерешительно дергая тазом и ощущая мягкое бедро, давящее на пах. Тяжело. Хочется просто расслабиться, доверившись знакомым рукам, будто уже не в первых раз касающихся его кожи, но навязчивая мысль кривит линию губ, обожженных к уголкам рта. Пальцы Джека ослабляют хватку, вместо этого чуть стягивая с чужой талии штаны и накрывая ладонью появившийся бугорок на белоснежном белье, надавливая и массируя его под тихий стон. Филипп с трудом отрывает взгляд от лица стоящей вдали статуи какой-то иной бедолаги, и проводит пальцами по чужому обнажённому торсу, упираясь второй рукой в холодный стол, будто пытаясь запомнить кончиками обгоревших пальцев каждую деталь, каждую напрягшуюся или расслабленную мышцу. Усмехающиеся губы пугающе близко. Вдох. Дыхание путается, и Джек ловит в поцелуй хозяина дома, жадно засасывая горячий язык, прикусывая за нижнюю губу и погружаясь в рот вновь, будто все так и должно быть, будто это уже их тысячный поцелуй. Пальцы ловко стягивают с члена Филиппа белье, обхватывая головку и проводя вниз, оттягивая кожу, сдавливая каждую блядскую пульсирующую вену, и он не может молчать, простанывая в губы Джека. Да и не все равно? Пусть слышит все, каждый вздох, каждый одобрительный кивок, каждый стон - художнику ли по воску стыдиться собственного лица? Юркий язык толкается внутрь рта Филиппа, очерчивает ряд зубов, обвивает его собственный, ласкает нежно губы, не желая заканчивать ни на секунду. Оба давятся прерывистым воздухом, едва скользящим в легкие через жадные поцелуи. Кружится голова. Прохлада деревянной столешницы кажется острой как капли дождя, и художник по воску даже не сразу понимает когда оказался сидящим на столе. Рука, сжимающая его член, надрывно двигается, выбивая из обожженного рта все новые обрывочные стоны, пока чужие губы не отпускают, даже не обращая внимания на то, как из уголков развратно стекает их общая слюна. Филипп тянет за темные волосы, зарывшись в них, второй ладонью с силой проводя по теплой шее, задевая щеку, и, наконец, слышит мычащий стон в ответ. Оба шумно дышат, и, наконец, когда Джек отстраняется, художник довольно облизывает обкусанные губы, расплываясь в улыбке: глаза, смотрящие на него, пугающе темные, будто сама бездна поглощает изнутри. Теперь он видит эмоции этого грешного человека насквозь. Будто чужая ухмылка переползла на губы Филиппа, разделенная на пополам вместе с хриплым дыханием. Больно признаться, но теперь он действительно хочет эти грязные глаза, обычно излучающие спокойствие. Кристина не осудит. Кристина все поймет. - Жаль здесь нет зеркала, - Джек будто читает мысли, заигрывающе усмехаясь и отстраняясь, с каким-то странным удовольствием осматривая взъерошенные темные волосы, среди которых затерялась маленькая косичка с правой стороны. - Тебе бы стоило видеть себя сейчас, Филипп. Но у него даже нет шанса ответить: Джек опускается на колени, пережимая пальцами, закованными в темные перчатки, чужой член у основания, а затем накрывает головку того, проталкивая орган через свои теплые губы. Ощущение, что он вот-вот взорвется, болезненно тянет внизу живота, но как же хочется, чтобы это умиротворенное лицо изменилось, чтобы посасывающие его член губы исказились в стоне, застыв в воске навсегда. Филипп зарывается пальцами в длинную темную челку, собирая ее налево за ухо и слегка оттягивая, на что его гость поднимает насмешливый взгляд, проводя языком вдоль возбужденного ствола, пока тот буквально плавится в широкой ладони. Чувствуется, что Джек не так уж хорош в минете, и это только сильнее льстит художнику, получившему такой редкий подарок. Заводит. Губы смыкаются кольцом вновь, заключая в горячий влажный рот, и скользят вниз, смачивая слюной миллиметр за миллиметром под пристальным взглядом изучающего мастера по воску. Помогая себе рукой, Джек быстро срывается на более резкий рваный темп, обсасывая то головку чужого члена, то касаясь губами самого основания, выдавливая из Филиппа нечленораздельное мычание и стоны. Рука непроизвольно сжимает черные волосы и держит крепко, отчего гость чуть не давится, сдавливая глоткой головку чужого члена и заливая разгоряченную тонкую кожу слюной. Художник по воску не может оторвать взгляд от маленькой морщинки между чужих бровей, но все же ослабляет хватку, и Джек делает глубокий головокружительный вдох, отстраняясь. Ладонь по-прежнему медленно надрачивает, и под шумный сдавленный вздох, чужое лицо, наконец, пачкается в полупрозрачной субстанции. Филипп растирает свою сперму по чужим губам большим пальцем - как же она сейчас похожа на расплавленный воск, вот только непривычно, не обжигает при каждом прикосновении. Его палец ловят тонкие губы, слегка прикусывая, и мастер усмехается, ощущая как нервно колотится сердце, будто он и не снимал накопившееся возбуждение только что. Он чувствует, что должен спросить в порядке ли любовник, приоткрывая обожженный рот, но тут же смыкая губы при виде черных мутных глаз, слегка прищуренных и буквально пожирающих самого Филиппа. Не по себе, но от этого режущего взгляда некуда бежать, - он как на открытой ладони, - и в голову приходит странное, но логичное заключение: если его друг не чист на руку, то где гарантии, что он не прикончит его сам, с удовольствием смотря на реки крови под своими дорогими ботинками? Нет, он не посмеет разрушить созданную годами связь. Но, черт возьми, художника и правда пугало возбужденное состояние Джека. - Филипп?~ Голос звучит непривычно сухо, тихо, хрипло, и мастер тянет к себе вставшего любовника вновь, целуя, ощущая вкус собственной жидкости на пересохших губах. Ноги не держат, но кое-как все же ему удается сползти со столешницы, меняя их с Джеком местами: гость с усмешкой садится на стол, принимая маленькую игру, пока сам хозяин особняка с неохотой отрывается от чужого рта и отступает в сторону, натягивая съехавшее белье и штаны обратно. - Подожди немного, - Джек смотрит на затылок удаляющегося к камину воскового художника и расстегивает ширинку на своих брюках, хоть немного облегчая собственное положение. Ладонь упирается в разогретый телом стол, и гость, наблюдая за чужими действиями, поглаживает член через ткань одежды. В голове и правда диссонанс между кровавыми видениями и закусывающим губы Филиппом, но как же он себя прекрасно сейчас чувствует в этой горящей тишине. Проходит минут пять прежде чем художник возвращается к сидящему на столе вместе с небольшой пиалой, до краев заполненной белесым материалом. Джек облизывает губы, неотрывно смотря как чужие пятнистые пальцы погружаются в теплую субстанцию, в этот раз нагретую не так сильно как обычно. Обожженные ладони почти не чувствуют огня, зато светлый торс тут же краснеет под проводящими по нему пальцами, выводящим длинные линии - воск медленно стягивает кожу, застывает. Филипп не может оторваться от размеренно дышащего любовника, пристально смотря на то, как затвердевает материал на коже, растекаясь маленькими нитями между мышцами, скользя по ребрам. Горячие пальцы касаются сосков Джека под его тихий вздох из насмешливых губ - художник массирует краснеющие бугорки, но воск тут же заточает их, будто бы присасываясь. Это даже немного болезненно. - Ты забыл о кое-чем~ Длинные пальцы прочерчивают линии по животу к лобку и задевают край белья под внимательный взгляд, и Филиппа не нужно просить дважды: пальцы, вновь окунувшись в вязкую жидкость, изучают чужой живот, пока их хозяин склоняется, зубами кое-как стягивает с члена Джека ткань и слизывает капли предэякулята с головки, ловя ртом возбужденный орган. Влажный и горячий язык прочерчивает по всей длине, не выпуская его изо рта, и гость довольно ухмыляется, наконец чувствуя какое-никакое облегчение и непривычно ласково поглаживая по волосам Филиппа. Затуманенный взгляд упирается в застывшее лицо Патриции, и Джеку кажется, что та в муке приоткрыла рот, двинув восковыми губами, но это видение быстро теряет смысл под горячими руками художника и его узким влажным ртом.

***

Заинтересованный взгляд рассматривал покрасневшую кожу, охлажденную после приятного душа, очерчивая кончиками пальцев. Перчатки лежали вместе с остальной одеждой на стуле и все, что отделяло Джека от наготы - белоснежное полотенце, едва удерживаемое на бедрах. Утро светлело за окном, лениво пробиваясь через белые тонкие шторы в комнату, и казалось, что в этом молчаливом особняке застыло время, уподобившись тем самым бедолагам снизу. Но грудь спящего Филиппа размеренно вздымалась под пристальным взглядом устроившегося в постели рядом гостя. Спать не хотелось. Джек поднялся и задумчиво обошел комнату, оставляя за собой на полу мокрые капли, срывающиеся с черных зализанных назад волос, и вернулся назад лишь когда нашел то, что искал. Тонкие пальцы коснулись красной от ожога скулы, убрали маленькую непослушную прядь волос за ухо, и Джек, наконец, довольно усмехнулся, устраиваясь удобнее и кладя себе на колено тетрадь, на которой буквально через мгновение начали появляться легкие штрихи чужого лица под мелодичное пение. Филиппу только предстояло понять, что тот, кого он так хотел заточить в обжигающий, облегающий каждый контур воск, и сам был способен запереть мастера на страницах своих жутких произведений. Но теперь в этом не было смысла.