touching

Дождь заходится уже третий раз за вечер, поэтому Чимин, наивно понадеявшись на долговременный перерыв небесной канцелярии, даже не прихватил с собой зонт, и теперь мчится от машины до входа в агентство, перепрыгивая через лужи. Попытки успехом не венчаются, и его старенькие, но такие удобные конверсы нещадно промокают, а капюшон худи липнет к голове от впитанной влаги. Благо контейнеры с едой из ресторанчика по соседству с его домом плотно упакованы в фольгу. Острая курочка наверняка ещё тёплая, поэтому Чимин, звонко сглотнув скопившуюся слюну и игнорируя урчащий живот, бегло направляется к лифтам. Юнги снова будет ворчать, что он ввалился без предупреждения, но посмотрит, как и всегда, благодарно. Он не жалует непрошеных гостей в своей студии, но отчего-то каждый раз просит Чимина посидеть ещё немного. Чимин, конечно, всегда остаётся, наблюдает за ссутулившимся Юнги, которого обычно даже не видно за широкой спинкой кресла, поочерёдно обнимается с раскиданными по дивану подушками и думает, что вместо них хотел бы обнять самого Юнги. Выпросить пять минуточек и уложить его вечно напряжённое тело на мягкий тканевый диван, размять уставшие плечи, скрытые под очередной оверсайз кофтой, и длинные, безбожно красивые пальцы, неустанно работающие с мышкой и звуковой аппаратурой. Чимин не влюблён, хотя, скорее, просто не признаётся, но неизменно чувствует что-то тёплое в груди, когда Юнги находится рядом, улыбается, просит оценить аранжировку или бит и даже когда ворчит на «глупых Пак Чиминов, которым не сидится на заднице ровно». Кодовый замок пищит от уже заученной комбинации цифр, и Чимин легко толкает дверь, протискиваясь в погруженную в полумрак студию и стараясь не зацепить контейнеры. Он окидывает взглядом нагромождённый аппаратурой и грязными кружками стол и, тихонько вздохнув, ставит еду на журнальный столик, а после поворачивается к светящемуся монитору и ритмично раскачивающемуся стулу. Чимин делает пару осторожных шагов в сторону Юнги, предполагая, что он не услышал его из-за наушников, и кладёт руку ему на плечо. Юнги нехило дёргается и резко поворачивается вместе со стулом, задевая коленкой край стола. — Ай, бл… — шипит и трёт ушибленное место, одаривая Чимина строгим взглядом, — Пак Чимин! — Прости, хён, — Чимин смеётся задорно, — я ведь пытался аккуратно привлечь твоё внимание. Юнги супится и поворачивается обратно к экрану: — Повезло тебе, что я не огрел тебя по лбу чем-нибудь тяжёлым, — осматривает стол и хватает одну из грязных кружек, — вот этим, например! — замахивается шутливо, а после ставит её к кучке таких же несчастных и немытых. Чимин валится со смеху на диван, но успокаивается быстро и принимается за распаковку контейнеров, следя за реакцией Юнги, который, уловив краем уха какое-то шуршание, поворачивает голову чуть в сторону и тянет носом, принюхиваясь. Чимин хихикает и в мыслях сравнивает его с вечно голодным до вкусняшек котом, даже не замечая, что Юнги не смотрит на то, с чем он пришёл в этот раз. Юнги смотрит на Чимина. Он делает это снова. Снова приходит, не предупреждая, даже несмотря на то, что на улице дождь стеной. Снова приносит поесть и интересуется как идут дела с новыми треками. Снова заботится, заставляя внутренности Юнги волнительно трепетать, а пульс ускоряться. Юнги влюблён и уже признал это, не боится быть отвергнутым, но боится неловкости, если эта забота таковой и является, без подтекста, в своём самом искреннем обличии. Он её старается беречь и лелеет, как и Чимина, пусть даже в собственной манере — с шутками и бубнежом, но никогда не скупится на «спасибо» для того, кто рядом. В порывах хочет иногда Чимина к себе прижать, чтобы показать свою благодарность нежными касаниями тёмных, с виду шёлковых прядок и аккуратных пальчиков, но мнётся на пороге до последнего, пока Чимин сам не обнимет его и не шмыгнет пулей прочь. Так и стоит ещё несколько минут, уставившись на дверь и ругая себя за неуверенность, а затем шаркает к столу, отзеркаливая неприличные жесты коту с коврика под ногами. — Хён, налетай на курочку, — канючит Чимин, показывая на раскрытые контейнеры, — остынет ведь! И кто такой Юнги, чтобы не вкусить эту заботу? Он усаживается рядом, как и всегда — близко, чтобы бедром ощутить чужое тепло. Накидывается на обильно политые острым соусом кусочки и мычит одобрительно, улыбаясь, но только до тех пор, пока Чимин не двигает ногой, отчего раздаётся громкий «хлюп». — Да у тебя ноги мокрые насквозь, дурачок! — вопит Юнги, быстро вытирая салфетками руки, и нагибается вниз, прощупывая пальцами ткань выцветших кед, — снимай сейчас же. — Да ты чего, хён? — у Чимина кусок поперёк горла стоит от того, как Юнги, облокачиваясь на его колени, уже во всю развязывает замызганные шнурки. — А домой я как поеду? — Вот высохнут и поедешь. И толстовку свою снимай, тоже промокла. Я дам тебе запасную, — Юнги подрывается к небольшому шкафу с кое-как умещающимся там барахлом и выуживает оттуда огромное худи и пару носков. — И чего сидим? — гаркает, кидая вещи в Чимина. Чимин шумно выдыхает под гнётом такой агрессивной, но бесспорно приятной заботы, и покорно стягивает кеды, а следом и носки. Натягивает предложенные сухие и ныряет в безразмерное утеплённое худи, попутно благодаря всевозможных Богов за то, что догадался надеть под низ футболку. Вряд ли смог бы раздеться до голого тела, не краснея под внимательным взором со стороны. Юнги хмыкает, довольный результатом, и, включив напольный обогреватель, поворачивает его в сторону диванного подлокотника, на котором вверх тормашками висит промокшая толстовка. Ставит кеды под батарею возле стены и как ни в чём не бывало садится рядом с Чимином, медленно уплетающим курицу. — Хён…спасибо, — шепчет Чимин, зарываясь носом в оттопыренный ворот толстовки, чуть сжимается под весом непривычной, долгожданной и открытой заботы, и улыбается, поглядывая на Юнги. — Не за что, Чимин-а, — бросает, будто это и не значит ничего особо, и пару раз проводит ладонью по коленке Чимина, закрепляя сказанное. Судорожно думает, не переборщил ли с прикосновениями, поэтому руку второпях убирает и добавляет: — не хочу, чтобы ты заболел. А Чимин светится. Улыбки скрыть не может, поэтому ныряет носом в толстовку ещё глубже и забирается с ногами на диван, отдавая рвущиеся наружу объятия ближайшей подушке. Щёки заливаются румянцем, но не вовремя, потому что Юнги поворачивается, откладывая палочки, и смотрит внимательно. Снова. — Замёрз, что ли? — цедит, прищурившись, — ляг вон на ту часть, туда обогрев дует, — тычет пальцем за свою спину и скидывает оттуда несколько подушек прямо на пол, но, заметив робкий взгляд чудом не спрятанных в толстовке глаз, тяжко вздыхает, — ложись уже, не выводи на грех. Чимин хихикает, переползая за его спиной на более широкую и успевшую слегка нагреться часть дивана, и укладывается вдоль, подложив под голову подушку. Открывает рот, чтобы поблагодарить, но слышит язвительное «цыц!» и поджимает губы, молча наблюдая за тем, как Юнги выбрасывает пустые коробки в урну под столом и садится перед монитором, подогнув ногу под себя. Он водит мышкой по файлам совершенно бездумно, потому что все мысли остались там, на диване. Они отданы этим светящимся глазкам, превратившимся в щёлочки из-за смущённой улыбки и выглядывающим из-под большого ворота, этому совершенно чудесному румянцу, который Юнги успел разглядеть, пока Чимин устраивался на его любимой подушке, и вообще самому Чимину, который, Боже мой, выглядит так уютно и по-домашнему в толстовке Юнги, что его непременно хочется усадить к себе на колени и обнимать долго-долго. Надо собраться, надо поработать, иначе Юнги просто сойдёт с ума и потонет в своих бесконечных думах о Чимине, в которого он, кажется, уже так бесповоротно влюблён и который сипит откуда-то сзади на грани слышимости: — Юнги-хён, полежи со мной?… Юнги думает, что это галлюцинации. Заработался, задумался, замечтался, залюбился. Он медленно поворачивает голову в сторону той части дивана, где лежит Чимин, и натыкается на его взгляд. Полный нужды, полный надежды и с капелькой неуверенности. Юнги дёргает бровями вопросительно, буквально умоляя Чимина повторить, доказать, что он не ослышался, и Чимин, кажется, понимает. — Пожалуйста, полежи со мной. Лёгкий смех — всё, что вырывается из Юнги после этих слов. Может, он пугает этим Чимина, потому что он моментально отворачивается, прячась в свисающей с изгиба локтя кофте, но Юнги смеётся лишь оттого, что Чимин его опередил опять. Словно прочитал его мысли и озвучил их за самого Юнги, так значит ли это, что они думают об одном и том же? Он приближается осторожно и садится на самый край дивана, уместив руку на голени Чимина, обтянутой плотной джинсой. Ведёт чуть выше, до середины бедра и останавливается, не заходя за рамки. — Правда хочешь этого? — чувствует, как Чимин напрягается всем телом после заданного вопроса и кивает пару раз, так и не показывая лица. — Хорошо. Подняв с пола подушку, кладёт её рядом с той, на которой лежит Чимин, и ложится на бок, к нему лицом, бесцеремонно закидывая ногу и подтягивая ей застывшего Чимина ближе к себе. Подкладывает одну руку себе под голову, но не знает, куда деть вторую, а оттого решается быстро — ухватывается за край теперь уже чужой толстовки и тянет на себя, заставляя Чимина повернуться на бок тоже. Его рука-укрытие безвольно падает Юнги на грудь и чуть сжимает ткань его кофты не то от неожиданности, не то от неверия, но Юнги накрывает небольшую ладошку своей, тёплой и слегка шершавой от неожиданно обрушившихся кратковременных холодов, и двигает их чуть сомкнутые пальцы туда, где бешено заходится сердце. Чимин молчит, только смотрит хмуро, а Юнги спокойно ждёт его озарения. Гладит большим пальцем каждый его пальчик, каждую косточку, по памяти выводит узоры вен на тыльной части ладони и запястье и тянет уголки губ вверх, потому что Чимин в своих метаниях выглядит до безумного мило — хмурится ещё больше, пытается выцепить ответы на лице Юнги, очевидно, не обращая должного внимания на слишком частый пульс, бьющий по его ладони. — Юнги… — близко настолько, что Юнги чувствует горячее дуновение на своих губах, — почему? Почему так быстро? Почему касаешься? Почему смотришь так? — Люблю, — отвечает просто, слегка пожимая плечами. Чимину хочется себя ущипнуть. Может, он успел заболеть и свалился в горячке, а теперь видит такое. Или, может, уснул на этом самом диване, и Юнги его скоро разбудит, сообщая, что все вещи высохли и он может идти домой. Но если это всё же наяву, если это правда, Чимин должен признаться Юнги тоже. Он ведь так долго ждал. Именно поэтому вытягивает ладонь из-под ладони Юнги и, перехватив её, прижимает к сердцу собственному, колотящемуся так же быстро, как у него, если не быстрее. Юнги, видимо, всё понимает сразу, и просто прикрывает глаза в умиротворении. Всё проясняется и без слов, вот так просто, за один дождливый вечер и после просьбы одного смелого Пак Чимина. Юнги дожидается момента, когда оба сердца вернутся к привычному ритму, только чтобы разогнать их снова — ведёт рукой, выпутываясь из пальцев Чимина, невесомо касается тазовой косточки, талии, плеча, а затем шеи напротив. Ловит тихий, судорожный вздох, отскакивающий от его губ обратно к чужим, пухлым и сухим, и осторожно подаётся вперёд в немой просьбе позволить ощутить их вкус. Чимин вздрагивает легонько, но сразу же отвечает, не углубляя поцелуй, но чувственно сминая то верхнюю, то нижнюю губу Юнги, и накрывает ладонью его щёку. Теряется в ощущениях, проваливается в какую-то тягучую, невыносимо сладкую трясину, но выбираться не желает и запускает вторую руку под кофту Юнги. Гладит плечи, лопатки, спускается ниже, пальчиком проходится по ямке на пояснице и, отталкиваясь от резинки штанов, позволяет руке гулять по всей спине. Он чувствует, что Юнги касается его тоже, чуть более смело, но не успевает понять где именно, сосредотачиваясь лишь на выливающейся из него самого сбережённой нежности. Юнги чуть ли не урчит от ласк и дарит её в ответ — уже обеими руками прижимает к себе Чимина, отрывается от губ и целует щёки, нос, подбородок. Слегка оттягивает ворот и тянется к шее, не спеша покрывает кожу лёгкими поцелуями, ощущая под губами мурашки, мажет по выглядывающим ключицам. Сладко, приторно до безумия и так желанно. Он ныряет ладонями под кромку толстовки, слипшейся с футболкой, и тут же спотыкается о небольшой рельеф, ведёт выше, задевая подушечками пальцев соски, широко гладит грудь и стискивает изгиб талии, томно вздохнув. Его руки словно там, где должны быть, разбавляют карамельный цвет кожи молочным, и он не удерживается от взгляда вниз — всё так и есть, и выглядит чертовски правильно. Толстовка Чимина задралась уже до середины, но он всё равно дёргает ещё чуть выше. В итоге она оказывается на полу вместе с футболкой, а Чимин совсем вплотную к нему — просит избавиться от верха тоже, потому что обогрев дует нещадно, льнёт всем телом, хочет ещё, но сейчас не большего. И Юнги позволяет. Кофта летит на пол к остальным вещам и подушкам, руки гуляют по открытому телу в своевольности, а пальцы обводят по контуру знакомые буквы под рёбрами — одно слово, его творение. Он хоть альбом, хоть два, хоть целый мир к ногам Чимина положит, если сможет его вдохновлять так же, как он сам вдохновляет Юнги. Они трогают друг друга нежно, гладят тела, но, скорее, измучившиеся души, тушат искры вспыхивающей страсти отрезвляющими взглядами в глаза. Чимин, не удержавшись, кротко мажет языком по яремной впадинке и хихикает довольно, пока Юнги тоже позволяет себе чуть больше — сжимает несильно сначала бедро, а потом упругую ягодицу. Чимин почти не реагирует, только дёргает носиком забавно и улыбается. — Сделай так ещё, — невинно, но с ухмылкой, а Юнги два раза просить не надо — ему нравится тоже. Он впивается пальцами и мнёт не спеша, переходит на бедро, закидывая ногу Чимина на себя, останавливается под коленкой и щекочет, вызывая у Чимина задушенный смех. Его тут же целуют, предлагая взятку за прекращение шалости, и он движется ниже, проходит ладонью по голени и окольцовывает пальцами лодыжку, поглаживая косточку. Чимин млеет и трётся щекой о его шею, перехватывает пальцы и тянет к губам, оставляя поцелуи на каждой косточке, линии на ладони и венке. Чимин об этом лишь мечтал, восхищался изящными, созданными для сотворения искусства руками, а теперь может их трогать вот так, и в это верить настолько сложно, что он просто замирает, впечатавшись губами в тёплую большую ладонь. — Всё в порядке? — спрашивает Юнги спустя несколько долгих минут, большим пальцем дотрагиваясь до носа Чимина. — Всё чудесно, — кивает, прикрывая глаза и отрываясь от суховатой кожи, — мне нравится тебя касаться, — так тихо и интимно, что Юнги на мгновение теряется, забывает, как дышать, и вместо ответа лишь обнимает Чимина крепко, укладывая голову на его макушку и зарываясь в мягкие волосы. Время замедляется лишь для них двоих, жадных до ласки друг друга, дождь затихает, прислушиваясь к просьбам остаться на подольше, и гаснет экран компьютера, словно смиряясь с тем, что работа на сегодня окончена. В темноте раздаётся шёпот из вопросов, ответов и взаимных признаний, а поздний вечер закрепляется обещаниями быть рядом и, конечно, касаться.