осенние ручьи, шоколад и звёзды.

Олег был пушистым котом с довольной улыбкой — будто объелся сметаны. И ласки просил совсем как домашний кот — подсаживался сбоку, голову на плечо, руками, как лапками, под одежду лез, касаниями щекотал, и не обратить внимание на такое было равносильно самоубийству. Олег был вороненком. Темные волосы, глубокий взгляд, в котором — хочешь, не хочешь — потонешь, увязнешь, как в болоте, и выбраться желания нет, потому что Олег еще и хитрый змей — гипнотизирует, в свои сети заманивает искусно — вот и Дима попался. Олег был идеалом. По крайней мере в глазах Димы. Казавшийся мрачным в первые минуты, после он открылся с другой стороны — точнее сторон, а у него их было много, и Дима не заметил, как стал зависим от каждой. Зависим от такого разного Олега. Все начиналось как обычно: встретились по работе, начали общаться; затем как в дешёвом романе: цветы, прогулки, поцелуи. И так рядом друг с другом хорошо, необходимо, и время незаметно совсем — меж пальцев сыпется, в глазах тонет, а ночь звёздным покрывалом опускалась на плечи уже привычно, и ветром прохладным по волосам как родных встречала. Дима выпустил из лёгких дым, что расползся по воздуху быстро. Олег чуть крепче сжал его ладонь, чернокнижник передал ему сигарету, пальцами соприкасаясь. Тьма вокруг беспросветная, и только глаза парней в ней — как фонарики, светят друг для друга: Дима для Олега, Олег для Димы. Олег чуть потянул за руку, повернул к себе, в карие своими глазами мягко посмотрел. Сделал затяжку и тут же к чужим губам прикоснулся, настойчиво целуя, дым передавая. И воздух между ними будто заискрился, а мир завис в том виде, в котором он существует только для них двоих. Олег целовался нежно, не вредя, когда в душе спокойно, и спокойствие это губами, пальцами в волосах передавал. Олег целовался ярко, бешено, порой до головокружения и потемнения в глазах. За подбородок пальцами — властно, языком по зубам — дразняще, зубами по нежной коже на губах — плотоядно. В стиле Олега. Дима от этого, как зефир под солнцем, таял, но отвечал — инициативу перенять пытался. Олег на это рычал в чужие губы, прижимал к стене сильнее, рукой к шее скользил и душил. А Диме то и нужно — кайф ловит, когда Олег грубый, показывает кто главный, под себя подминает и горой нависает, — сердцебиение учащается, щеки краснеют, а глаза бегают, в чужие всматриваться боятся — окончательно себя потеряет. Не понимает, что уже потерял. Что потонул уже в серых глазах, зарос на дне глазниц лианами, потерялся в тумане, привязал себя сам к Олегу — цепью. Или судьбою изначально связан с ним был? Олег многогранный, словно бриллиант, и каждой гранью своей Димы касался полностью. Тот Олега, день за днём, по-новому узнавал, и каждый новый день заново влюблялся. Олег Диму менял. Жуткий и мрачный чернокнижник стал лучезарно улыбаться, больше говорить, участвовать в обсуждении. Все видели эту перемену в Диме, видели, как он смотрит, а главное — на кого. Дима Олега любил до дрожи внутренностей сильно. Знакомы всего ничего, а Диме кажется, что вечность. И Олег ему кажется идеальным, таким — какие только в сказках бывают. Не понимает, что сказка-то с грустным концом. Цель Димы в Битве была — доказать, что руку свою он заслужил, с появлением Олега в жизни приоритеты сдвинулись. Но не для Олега. — Давай погуляем? — предложил Дима, которому надоело у Шепса дома сидеть. Тот сидел на полу и свечи тушил, так как наконец закончил с ритуалом подготовки. — Мне ещё нож подпитать надо и отдохнуть перед испытанием, — сухо отозвался медиум, взгляд на парня даже не подняв. — Ещё есть время, — неуверенно настоял Дима, — мы так давно не гуляли… — Ты не слышал, что я сказал? — грубость, в голосе медиума прозвучавшая, когтями по сердцу прошлась. Дима улыбнулся вымученно: — Прости, ты прав… — как шарик воздушный сдулся, заломил пальцы неловко, выдохнул. Олег, так взгляд и не поднявший, свои вещи забрал и на кухню двинулся. Дима сильный. То есть был таким. В обиду себя не давал никогда, на своём стоял — железно, никого не боялся. Хозяином своей жизни был. Был. Олег Диму сломал. Нет, не сразу — медленно, незаметно. Руками лез под одежду, касаниями проникал под кожу. Туманы олеговы в димины радужки перетекли — грязными ручьями после дождя, и шоколад побледнел, покрылся пленкой. Блеск в глазах, Олег — нет, не украл — великодушно принял, ведь Дима сам отдал. Себя всего, до последней капли крови в венах, до крайнего проблеска жизни в глазах. И силу свою — всю, что внутри была, — отдал. С чувствами, с любовью. С любовью, которую Олег к нему никогда не питал. С любовью, что в сердце проросла колючими кустами. С любовью, чтобы по венам гнилью листьев осени течёт. Осени, которая его убила окончательно. Дрожащие пальцы роняют полускуренную — пятую, десятую? — сигарету на асфальт. Посеревшие глаза бросают быстрый взгляд и вновь теряют осмысленность, пустыми стеклянными осколками блуждая туда-сюда. Телефон вибрирует — Олег потерял. Желание бросить мобильник под колёса проезжающего мимо грузовика почти пересиливает желание упасть под него своей тушей. Пальцы, тянувшиеся к потёртой зажигалке, замирают. Дима судорожно усмехается. Не хочет слышать. И видеть тоже. Знает, что не сможет не ответить, но пытается сопротивляться. Олег бы на это усмехнулся, перед тем как вновь грубо к себе притянуть, как собачку, улыбнуться на скулеж в ответ и поцеловать. Все также ярко — до потемнения в глазах и головокружения, только от ненависти к себе и отвращения, до кома в горле, сглотнуть который не получается, что душит и из глаз слёзы выжимает, или это грубые пальцы на подбородке? Дима вздрагивает, ощущая фантомные руки на себе. В телефон шоколадной крошкой смотрит, сжимается неосознанно. «Дома жду» от Олега видит — глаза бегать начинают, как у загнанного зверя. Губу закусывает, изнутри тянет что-то, пока здравого смысла остатки пытаются уговорить все к чёрту послать и идти дальше. Кулаки разжимает с тяжёлым вздохом и медленно поворачивается в обратную сторону — домой. А «дома» — Олег. Красивый от пальцев до кончиков волос, любимый — сердцем, глазами, душой. Больно. Больно видеть, что Олег поменялся: серые глаза больше любовью не светятся — а были ли она все-таки? Они вообще не смотрят на Диму почти — только с недовольством, злостью или страстью — с гневом смешанной. Больно день за днём не понимать, что происходит. А спросишь если, в ответ тишина и взгляд такой — острый, режущий сразу до внутренностей, и плохо так сразу, что сигареты уже не помогают. — Олеж, прошу тебя, давай поговорим. — просит, ему кажется, твёрдо, и голос, кажется, не дрожит. Но в том-то и дело, что кажется — так же, как и нормальность в их отношениях. Дима верит, или себя убеждает, что верит: все ещё исправить можно, склееть осколки. Пелена в глазах — не видит, что они уже такие мелкие, буквально крошка стеклянная, что хоть клей, хоть богу молись или в бубен бей — не починить. Но Дима настойчивый, руками голыми скребёт крошку в кучку маленькую, не смахивает — куда подальше, а вокруг бегает, суетиться, сделать что-то пытается. Не чувствует, как в кожу впиваются осколочки, и когда руками глаза трёт — в радужку высыпаются. Жжёт сильно, до слез, но осколки крепко-крепко и глубоко застряли, что солёными ручьями не вымываются, и от того больнее только. — О чем нам с тобой говорить? — Олег отвечает лишь потому, что Дима в проходе стоит, мнётся неуверенно и пройти не даёт, и хотя плечистому Олегу мимо пройти, плечом оттолкнув — как ни раз делал, расплюнуть, почему-то останавливается, руки на груди сложив, и смотрит выжидающе, с вопросом в любимых серых глазах. Дима от этого теряется. От чего «этого» и сам не понимает: то ли от взгляда, то ли от того, что на него внимание обратили, то ли от того, что вообще соизволили услышать, что он говорит. Дима на Олега смотрит глазами посеревшими и видит всё того же Олега, что в любви клялся, цветы носил, и улыбался всегда, глядя в ответ. Непонимание в горле горчит, слёзы радужку вновь царапают. — О нас, — тихо выдаёт наконец. — Что с нами не так, Олег? — Смотрит с надеждой сквозь мокрую пелену, взглядом прыгает туда-сюда, дрожит. Олег вдруг глаза закатывает, усмехается: — А разве «мы» существуем? — спрашивает в ответ. — Ты правда не понял, Димочка? — приторно тянет медиум. Дима шаг назад делает неосознанно, головой качает. — Ах, Дима-Дима, — подходит ближе Олег. Касается плеча, с головы до ног осматривает, от чего Дима ёжится. Неуютно. Под тяжёлым взглядом, к земле прижимающим. И кожа сквозь ткань от касаний мурашками покрывается. И Олег совсем на себя не похож. Дима глаза шире распахивает, сглатывает судорожно. — Ты хороший парень. Весёлый. Ты мне очень помог, — Олег говорит, а Дима понять к чему это он не может. — С тобой было забавно. Хорошо. — Олег замолкает на секунду, но Дима, что секунды вечностью ощущает, успевает несколько раз умереть. Слова осколками по сердцу режут, но пока легонько совсем. — Тепло. — На мгновение и взгляд Олега теплеет. Но это тепло в родных глазах теперь причиняет лишь боль. — Но я тебя не люблю. Никогда не любил. — Дима отшатывается, почти падает. Спасибо стене, что любезно удержала его. — Ты сам себе все придумал. А я не стал переубеждать, — Олег плечами пожимает. Резко подняв взгляд, он делает шаг к Диме, почти вжимая его в стену. — Ты был мне нужен… — Взгляд сквозь глаза в душу прямо впитывается. Дыхание опаляет шею — Олег ближе наклоняется, на ухо шепчет: — Для победы в Битве. Дима вздрагивает, в глаза Олега смотрит, будто это как-то поможет. А в ответ — леденящий холод любимых серых глаз. Не может поверить, не может принять. С тихим всхлипом он сползает по стене, хватается за волосы и тянет в надежде, что это отрезвит сознание. Олег молча квартиру покидает, оставляя Диму одного. Диме осень нравилась всегда. И погодой, особенно дождливой, и красками яркими на листьях, а грязь и слякоть никогда не портили эту пору. Осень вдохновляла, давала сил, и музыка легче писалась, и способности будто усиливались. Так было всегда. Но эта осень его сломала. Точнее сломал-то Олег, но произошло это осенью. Диме больно любить осень, когда она запомнилась серыми ручьями-глазами, осколками в глазах и гнилью вместо крови в венах. Олег тогда ушёл недалёко, время давая, в себе разобраться, в чувствах своих, но Дима этого не знал. Дрожащими руками вызвав такси, он ушел, сбежал из квартиры медиума, оставив однако там лоскутки сердца разбитого. Тот день помнится плохо, ведь алкоголем смазан. Парень напился в хлам, мешая высокий градус со своими слезами. Как до дома дошел — бог его знает, но живой хоть. Относительно, конечно. Олег больше не писал. Не звонил. Дима его вообще заблокировал, чтоб наверняка. Вот только на душе не легче совсем. Дима существует, чувствует, как гниль почти полностью кровь заменила, не понимает, что до сердца немного осталось, или уже…?

***

Знаменательный день. В глазах волнение поселилось, внутренности обволакивает, сжимает. Олег руки потирает, моргает неуверенно. Брат рядом стоит, улыбается и чуть легче на сердце становится. Взгляд на экран переводит, цифры размываются в глазах, внутри дрожь, но держится, улыбается волнительно. И вот цифры меняются, число растёт, мир шатается и… Да! Мир фейерверками взрывается, сердце радостно биение ускоряет, Олег в объятия брата кидается, смеётся ярко, а глаза блестят-блестят, ярче огоньков на звёздном покрывале. …а шоколад в глазах остывает, и сердце из осколков уже не бьётся.