Послевкусие риска

— Ну где же ручки, ну где же ваши ручки, давай поднимем ручки и будем танцевать! Гоголь легкомысленно скачет вперед по коридору, помахивая бензопилой в руке так, будто это какая-то игрушка. Взять эту штуку было одной из тех идей, из-за которых на него косо посмотрели, однако противиться не стали – хотелось верить в то, что своих он не заденет. — Если ты не заткнешься, то твои ручки окажутся у тебя в заднице. Чуя рокочет на него без зазрения совести, хмурясь и кидая еще один неодобрительный взгляд на бензопилу. Он-то сможет защититься способностью без всяких, усилий, а вот... — Спокойнее, Чуя-сан. Это ведь Микола, что с него взять. Достоевский, кажется, самый спокойный в этой компании. Однако на клоунаду Гоголя он поглядывает с легкой улыбкой на губах – привык, да и находил в этом что-то забавное. Хотя, стоит признать, Чуя тоже привык. Единственная причина его не особо хорошего настроения – он не выспался. Однако даже его взгляд еле заметно смягчается, когда он вздыхает и расслабляется, соглашаясь – да, это Гоголь, и другого от него можно было не ожидать. Дверь впереди массивная, кажется, сделанная из крепкого металла – хотя, какая, в принципе, разница, если Чуя проделает в ней дыру одним ударом? И он собирается это сделать, стоит только им подойти ближе, однако у Гоголя явно имеются свои планы, и это становится ясно, когда тот ныряет своим спутникам за спины и движением фокусника взмахивает плащом, скрывая всех троих за тканью. Блеск способности заставляет зажмуриться, а уже в следующий момент они оказываются прямо посреди кабинета, в коем проходило собрание одной из вражеских организаций. — Та-даааа! — громкий радостный вскрик, и Гоголь мгновенно метнулся в сторону, привлекая всеобщее внимание. — Не ждали? И правильно, что не ждали, тем веселее! Чуя с Достоевским подходят к нему ближе, и все трое встают спиной к спине, выглядя расслабленно-невозмутимыми. Будто пришли на совершенно дружеские переговоры. Точнее, так выглядели все, кроме Гоголя, суетящегося. — Представление откладывается на минуточку, у ведущего технические шоколадки! Вы ведь простите, верно? — воркует, ставя бензопилу на пол, упираясь ногой в заднюю рукоять, а рукой – в переднюю. И его совершенно не волнует, что кулак Чуи впечатался в одного из попытавшихся на него напасть. — А чего не на весу? Растерял навыки? — Достоевский лишь слегка насмехается, легким взмахом руки отваживая от себя еще одного напавшего и слегка брезгливо морщась, когда кровь едва не попадает на него. Вообще-то он был больше по компьютерной работе, однако отказать глазам Гоголя, умоляющего сходить с ними, было очень и очень сложно. — Неужели Дост-кун такого отвратительного мнения обо мне! — восклицает, дергая на себя шнур стартера, и поднимает взгляд лишь когда бензопила заводится. — Это лишь для быстроты, чтобы наш дорогой Чуя-кун не присвоил себе все веселье! Громкий визг пилы смешивается с восхищенным воплем, и в глазах – глазе – Гоголя сверкает садистская кровожадность и явная опасность для всех окружающих, как и в улыбке, в которой растягиваются губы. — Ой, а мы начинаем шоу! Кто не готов – я не виноват! В следующий момент нечеловеческий крик примешивается к смеси звуков, а кровь забрызгивает стены. Все превращается в сплошное кровавое месиво. Защищать друг друга выходит удачно – Достоевскому достаточно лишь коснуться, чтобы избавиться от опасности, и делает он это с легким пренебрежением, лишь в крайнем случае, однако и его кулак поприветствовал парочку лиц. Чуя прикрывает спины, с особым удовольствием ломая чужие кости. Общение с братцем пошло ему на пользу, а потому нередко можно было увидеть легкую заинтересованность в карих глазах в момент, когда чужое тело окутывалось алым сиянием способности, и гравитация буквально расплющивала человека, ломая кости и заставляя лопаться сосуды. Гоголь же со звонким смехом, который легко можно счесть за смех психически нездорового человека, орудовал бензопилой. Металлический запах крови приелся в первые же минуты и стал в каком-то смысле даже приятным, напрямую ассоциирующимся с их победой, потому что их собственной крови в нем не было ни капли. — По-осторонись, — громкий крик Гоголя заставил Федора сделать шаг в сторону, а уже в следующий момент мимо него пролетел Гоголь. Еще через мгновение же – всадил бензопилу в чужой череп. Правда там же она и заглохла, да и пропилила куда хуже, нежели раньше. Выдергивать ее уже не было желания, лишь обиженное на весь мир выражение лица. — Ты ведь знал, что ее надолго не хватит, — Достоевский примирительно улыбается и кивает на Чую, — иди, присоединись к Чуе-сану. Вы почти закончили. Чуя с Гоголем – убийственный дуэт. Мало того что оба бьют сильно, так еще и понимали друг друга без слов – не сосчитать, сколько раз Гоголь легким движением перемещал Чую в иное место, чтобы тот получил возможность нанести удар исподтишка. Это было результатом длительных тренировок, однако выглядело настолько слаженно и красиво, что сомнений не было – оно того стоило. Перчатки заляпаны кровью, как и ранее чистая одежда. Дух смерти витает в воздухе, и будет здесь еще долго – выносить трупы никто из них троих явно не собирается. Все стихает слишком быстро, как показалось – на деле же непонятно, сколько они здесь пробыли, просто потому что засекать время никто и не думал. Однако задание выполнено, враги устранены... — Ну не молодцы ли мы! — Гоголь гордо заключает, подходя сзади к Чуе, обвивая его за пояс и укладывая голову на плечо. Чуя даже не пытается его скинуть – довольный от такой возможности развлечься, разомлевший, он лишь смотрел, медленно моргая, на то, как Достоевский плывет к ним и встает спереди, укладывая ладони ему на плечи и все-таки сгоняя Гоголя. Тот, правда, укладывает голову уже на ладонь Достоевского и тянется вперед, почти зажимая Чую между ними двоими. — Вы хорошо поработали, — Достоевский улыбается чарующе, взгляд поблескивает, и он дарит столь нужную Гоголю похвалу, подаваясь вперед и приникая к его губам. Чуя лишь краем глаза наблюдает за тем, как те целуются над его плечом, избавляясь от окровавленных и порванных в одном месте перчаток. Его руки все равно окрасились алым, да и лицо наверняка тоже, но это ни капли не отравляло удовольствия. Достоевский отстраняется от Гоголя с влажным звуком, подцепляет кончиками пальцев подбородок Чуи, вынуждая приподнять голову. И тот слушается, но улыбается нагло, руку тянет вперед, стирая – размазывая еще больше – кровь на щеке Достоевского, взгляда от его глаз не отводит, в то время как повинуется рукам Гоголя и поворачивается, целуя его. Реакции на этот явный вызов не встречает – Достоевский наблюдает за поцелуем со спокойствием на губах, однако подтягивает Чую к себе ближе, стоит ему только оторваться от Гоголя. Тот лишь хмыкает, но в этот раз не противится, целуя и Достоевского, а руки Гоголя в то же время блуждают по телам его любовников с явным интересом – он не меньше них любил наблюдать, однако в спокойствии оставаться не мог. Дальше все касания смешиваются – уже не понятно, куда ложатся чьи руки, кто в чьи волосы запускает пальцы и кто кого целует. Остается лишь понимание того, что эта сладость ласкает душу, и желания прекращать безумия нет никакого. Чуя между двумя телами чувствовал себя более чем удобно, имея возможность и откинуться на грудь Гоголя, притянуть к себе за воротник Достоевского, и вплестись пальцами сразу в волосы к обоим, и получать поцелуи тоже с двух сторон, да и наблюдать за поцелуями тоже было очень даже удобно. Запах крови мешается с запахом грязной похоти, тишину нарушают только звуки поцелуев и шуршание одежды – ткань рубашки Чуи приспускается с плеча, а его ладони оказываются под одеждой Достоевского, но против никто ничего не имеет. Лишь когда на улице слышится посторонний шум, они отстраняются друг от друга, явно удовлетворенные. Риск быть пойманными на месте преступления, особенно за подобным, завораживал, соблазнял и привлекал, заставляя оставаться до последнего момента. И даже обычно рассудительный Достоевский поддается этому. — Кажется, нам всем стоит принять ванну, — аметистовый взгляд проскальзывает по грязной одежде. — Вместе? — Гоголь определенно заинтересовывается, и совершенно не из-за того что ему хочется помыться. — Вместе, — Чуя откликается вместо Достоевского с ухмылкой и прижимается к груди Гоголя. Тот лишь фыркает и шагает к ним двоим ближе, и блеск Гоголевской способности озаряет помещение ровно за мгновение до того как в него вломились. Пожалуй, совместная ванная будет более чем прекрасным окончанием вечера.