графитовая пыль

Мама как-то любопытства ради спрашивает, как у них с Тимом дела в Лондоне, будто они и вправду какая-то парочка, и между кивками головы, между рядовым «угу», «да-да», в мыслях Дейзи искренне недоумевает, почему тот западает на анорексичных стерв, и до побелевшей кожи вокруг плотных пальчиков туго закручивает телефонный провод. Сейчас он даже не шифруется и внаглую тискается с Софи прямо на людях, хотя по легенде они с Дейзи, вообще-то, вместе. Всё нормально, старается убедить себя Стайнер и кладет трубку, толком не дослушав мамино теплое прощание. На первой встрече, должно быть, Марша в них больше верила, чем они сами. Постоянно что-то мешает. Тим может сказать «я люблю» только той, что способна устроить охрененный нервно-эмоциональный аттракцион и вырвать сердце с мясом, как в сюжетах его черно-белых набросков механическим карандашом под копировальными листами, после которых ладони серебрятся графитом, словно внеземной метеоритной пылью. А из знакомых девушек, женщин, — о Баффи милостивая — при всей его богатой и изощренной фантазии Тим не представлял себя только с Дейзи. Чересчур простой, чересчур понимающей, чересчур хорошей для него и заслуживающей, если честно, большего. Так что Тиму и подавно нравится думать, что он внес свой скромный вклад в её расставание с тем придурковатым парнем — Бизли с легкостью забывает имя, как только Дейзи перестает его произносить и с будничным, ничего не значащим вздохом меняет общую фотокарточку в рамке с сердечком. На них вместе и в самом деле было противно смотреть, не то что слушать, пускай Дейзи ему тоже более чем нравится. Как друг. «Эта девочка любит тебя. Ты плохой человек». Всё ахренеть как сложно, чтобы принять слова не знающей ситуации Марши на веру — взволнованной, темпераментно поджимающей рот и выделяющей хлесткие выражения для той гнусности, происходящей у неё перед носом. И сложно на секунду не посчитать себя подонком, крутящим шашни на стороне. Кто как не он знает, до чего это мучительно. Но перебрав с десяток девушек — эгоистичных Сар, вечно думающих только о себе, и ослепительно роковых Софи, что никому никогда не принадлежат, — добровольно спрессовав собственное сердце и всецело перемолов его в труху, Тим устало ввалится в приоткрытую дверь на втором этаже и вернется к ней, к Дейзи, не захотя отныне что-либо менять, и не будет уже ничего прекраснее и ужаснее этого.