Измениться

***

Кэмерон был горделив. Он почти никогда не разговаривал с мёртвыми поэтами после смерти Нила. Даже в свободное время от учёбы не позволяя своим мыслям уходить в сторону размышлений о предпоследнем году в Велтоне. Потому что прекрасно знал, что если допустить проникновение и последующее развитие подобной мысли, это приведёт к сомнениям. А ему не нравилось колебаться насчёт правильности своих решений. Ему не хотелось слышать злостные упрёки давних друзей в свой адрес, просто потому, что тогда это было единственной вещью, способной вразумить его. В его голове все они по-прежнему были его «давними друзьями». Да, даже раздражающий Чарли. Далтон был импульсивен до ужаса, постоянно устраивал разнообразные сцены, веселящие всех вокруг. И главным объектом его подначек стал именно Кэмерон. Конечно, спустя недолгое время после знакомства через Нила, он понял, что эти поддразнивания соседа никогда не несли в себе злого умысла задеть. Просто немного взбесить, как сейчас с грустной улыбкой вспоминалось ему. Сразу после того… после того, как он выложил всю информацию директору Нолану об Обществе мёртвых поэтов, он был уверен в том, что он прав. Что же, он хотя бы не питал надежд на то, что его друзья отлично воспримут новость о том, что он подтолкнул администрацию академии повесить все грехи на мистера Китинга. Родители воспитали его таким: всегда стремящимся преуспеть во всём, угождающим людям всем, чем только можно. В тот момент, когда кулак Чарли врезался ему в нос, лишь на краткий миг его будто поразила молния. Осознание пронеслось в его голове: Что, чёрт возьми, он натворил. Кэмерон, догадавшийся, что объявившись перед директором или медсестрой в таком виде, ему точно не избежать нежеланных вопросов, рванул в общий туалет. Взглянув на себя в грязном зеркале, он обомлел: все его руки испачкались в крови, пока он зажимал ими нос, и на мгновение ему даже показалось, что это не его кровь. Кэмерона пробрала крупная дрожь. Очнувшись, дрожащими руками он включил кран и поспешно начал умывать лицо. До конца того дня ему мерещились красные размазанные пятна на пальцах. Ох, Нил был первым, кто с искренней доброжелательностью заговорил с ним, когда Кэмерон только перешёл в Велтон. Как ему помнилось, если Далтон был «заводилой» их труппы, то Нил всегда был капитаном. Если и Чарли был способен выдумать новую «штуку» для веселья, то лишь Перри мог вести их вперёд. Благодаря ему некоторые из их компании вообще познакомились. Если некоторые из мёртвых поэтов общались друг с другом, только когда все были в сборе, то Нил был опорой для каждого. Нил Перри был звездой, сиявшей ярче всех. После того, как Кэмерон умылся, его нос стал кровоточить лишь чуть слабее и сильно опух, как последствия после удара Далтона. Когда удивлённая его состоянием медсестра отвела его в кабинет директора, над ответом на резонный вопрос разгневанного Мистера Нолана он колебался секунду: «Далтон». Чарли дали не больше нескольких дней после похорон Нила, чтобы собрать вещи и освободить комнату. Все эти дни никто, особенно Чарли, не соглашался даже добровольно на него взглянуть. Былая задорная искра в глазах Далтона, когда он в очередной раз придумывал новую шутку или подколку над Кэмероном, окончательно исчезла. Перед тем, как в последний раз надменно закрыть дверь их комнаты общежития, он удостоил Кэмерона лишь взглядом полным ненависти и нескрываемого презрения. Жаль, что Чарли не застал их прощания. Кэмерон не позволил себе поднять голову и повернуться в сторону уходящего мистера Китинга, даже ясно понимая, что это их последняя встреча. Пытаясь отвлечься от этих мыслей и криков мистера Нолана на Андерсона, он всё ещё был сгорблен, услышав два характерных удара по поверхности неподалёку стоявшей парты. Уловив движения краем глаза, он осознал, что Тодд возвышается на ней. Когда вслед за ним по очереди на парты со стойкой уверенностью повскакивали остальные его друзья, а затем и несколько их одноклассников, Кэмерон потрясённо заозирался на них снизу вверх. В их позе не было ни страха, ни стыда, — ничего того, что не позволяло ему присоединиться к ним, — только непоколебимая решительность продолжать стоять на своём. Плечи отодвинуты назад, головы высоко подняты, и всё их внимание обращено лишь на Китинга. Он же смотрит на них с немой благодарностью и сожалением. Только мысль о том, что на его лице никогда не отражалось ничего подобного, что все на самом деле правда думают, что ему всё равно, выбивает его на слёзы. Эту кратковременную эгоистичную мысль смывает волна того самого горестного осознания от содеянного. Нила нет. Ричард предал всех их, сделав только хуже. Туманно он даёт себе отчёт в том, что сейчас по его щекам текут солёные слёзы, но всё это уходит на второй план, пока он вслушивается в прощальные слова мистера Китинга. Когда голос их капитана затихает, боже, — думает он, — он больше так не может. Кэмерон поднимает голову и встречается взглядами с Китингом. Замечая его заплаканное лицо и подрагивающие ресницы, капитан понимающе жмурит глаза и напоследок тепло улыбается. Если каждый в классе и заметил, что теперь на Кэмероне нет лица, то никто не решился заострить на этом своё внимание. Вторая половина учебного года была просто невыносима. Если днём он загружал себя учёбой и дополнительными занятиями до того, что ложась в кровать он мгновенно засыпал, то ночи он боялся. Каждый раз его докучали разнообразные кошмары, и всех их связывала одна тема: Нил. В тот год некоторые из них он запоминал с точностью до мелочей, не в состоянии перестать думать о них хотя бы на пять минут; о каких-то по пришествии утра он благополучно забывал, но о них всегда напоминала оседавшая тяжесть на груди и необъяснимый страх. С годами постепенно детали этих снов и ощущения стирались, а события кошмаров покрывались толстым слоем дымки. Но один, один, он запомнил навсегда. Может потому, что в отличии от других этот был скорее воспоминанием, чем приукрашенной реальностью или фантазией с примесью правды. Кэмерон не видит мёртвых поэтов с начала похорон: единственное, что в этой битве выиграли они — возможность нести гроб. И они не собираются отказываться от того, что от них хотел бы и сам Нил. Когда неподалёку от него у миссис Перри заканчивается воздух, и её рыдания становятся всё горестнее, он уже знает, куда должен смотреть. Хруст снега под сапогами также оповещает о том, что нужно пропустить вперёд, смотрящих себе под ноги ребят. Кэмерон на протяжении всех поминок стоит в стороне, стараясь не встречаться взглядами с мёртвыми поэтами, остерегаясь их презрения: он предпочитает отвернуться и сосредоточиться на чём-то другом. Снежинки кружатся в своём танце, медленно опускаясь на землю. Их непредсказуемые движения завораживают его, он ловит пару из них ладонью, и они в миг таят в его ледяной руке. Сон обрывается на моменте, когда прощальная речь уже произнесена, все начинают расходиться, а он всё также отстранённо стоит у могилы. Каждый раз он просыпается в холодном поту, чувствуя животный страх перед тем, чтобы ещё секунду провести рядом с открытым окном. Будто кто-то может увидеть его оттуда. Одна из нескольких вещей, о которой он думал после пробуждения в конце этих воспоминаний — Китинг. Это была их предпоследняя встреча до прощания в классе. Он бдительно наблюдал за Капитаном весь тот день, в тайне желая, чтобы с его расстояния было возможно слышать, о чём он говорит с отцом Нила. Он никогда не узнает. Вторая объединяет в себе общую тему — друзья. Иногда ему снятся кошмары, связанные с тем самым утром, когда Нил совершил самоубийство. Ему навсегда запомнится сначала полнейшее неверие на лицах друзей, а потом и тихий ужас от осознания, что это правда. Другие сны напоминают ему об уже будущему не в состоянии сдержать свой гнев Чарли, незнающему себя от горя Тодда, поникшем и задумавшемся Ноксе, и даже по виду справляющимися Миксу и Питтсу, на самом деле до сих пор находящиеся в дымке шока. Последняя из этих вещей — воробьи. Когда Кэмерон наблюдал за стоявшим рядом с оградой Капитаном, — не во сне, — он лишь изредка отводил взгляд. Чтобы никто не заметил, что он смотрит. Именно в тот раз, ему пришло в голову, что его мутит от того, что он всегда останавливается на могиле, вновь и вновь читая надпись на надгробии, только навевавшую тревожащие мысли. Рефлекторно он отвернулся в противоположную сторону, уже было начав вглядываться в глубь кладбища, он оцепенел. Они разместились на только образовавшихся белоснежных сугробах, восседали на кривых и голых ветвях деревьев, облепили припорошенные камни — они даже не дрались за места на плитах. Сотни, нет, тысячи маленьких птичек, все они не шелохнувшись глядели на него. За свою жизнь он видел, как десятки воробьев сидели у берега скромного озерца, может, сотню, даже две ещё однажды, но никогда не в таком количестве. Если сказать, что тогда он испугался — значит ничего не сказать. У него возникло на первый взгляд вполне здравое желание закричать. Но он этого не сделал, лишь выпучив глаза и приоткрыв рот в ужасе. Кэмерон не дышал, будто одно малейшее действие могло спровоцировать их всех. Когда у него начал заканчиваться воздух, и он рвано вобрал кислород, воробьи всё также неподвижно занимали свои места. Страх расползался по каждому нерву в его теле, пронизывая мышцы и кости. Когда он понял, что птицы явно не реагируют на его движения и действия, он поспешно отвернулся в сторону других людей. За несколько минут Кэмерон уже успел заверить себя, что всё это — ему показалось из-за нервов и переживаний по поводу похорон. На него так влияет весь накопленный стресс за последнюю неделю. Конечно, его друг умер, остальные друзья считают его придурком! По ночам он просыпается из-за нескончаемых кошмаров, совсем не высыпаясь. Естественно, ему может причудиться и не такое. Решив подкрепить свои доводы доказательствами, он вновь развернулся в сторону других могил. На него всё так же немигающе таращились тысячи маленьких чёрных глазок. Боже, кажется, их даже стало больше. Холодная капелька пота скатилась по шее, в горле окончательно пересохло. Почему их никто не видит? Кэмерон осторожно осмотрел присутствующих: все они были обеспокоены похоронами, даже кто-то изредка поглядывал в нужную сторону, но будто ничего там не замечал. Словно не было напряжения и ощущения того, что тысячи чьих-то крошечных глаз устремлены тебе в спину. Крупная дрожь прошла по его телу. Кажется, он сходит с ума. Если до конца похорон Кэмерон был бледен как белое полотно, то все предположили, что всё это из-за пережитого ужаса от смерти друга. С тех пор он ни разу не видел такого количества воробьёв. Возможно, он прилагал все усилия, чтобы забыть не только об Обществе мёртвых поэтов, но и обо всём Велтоне — это было бесполезно. Небеспричинный страх воробьёв всегда оставался при нём, будучи уже частью его самого. Даже спустя много лет у него никогда не хватало смелости с кем-то заговорить о происшествии с птицами. Не было смысла волноваться, это нечто больше ни разу не соизволило потревожить его. Если сейчас он ясно понимал, что в тот роковой день совершил свою главную ошибку в жизни, что же, он также осознавал, что попытки уверить себя в том, что сероватые птички были лишь его фантазией — полная чушь. Сны не бывают такими реалистичными, сны не запоминают на всю жизнь; И в конце концов, сны не утягивают тебя в пучину необъяснимого ужаса перед неизвестным. Но всё это было не важно. Больше его тревожило то, что в молодости он просто не смог отставить свою гордость и извиниться перед ребятами. Конечно, такое не прощают, но его единственные настоящие за всю жизнь друзья тогда хотя бы могли знать, что он правда сожалеет. Может, если бы он не был таким мудаком, у него была бы возможность всё исправить. Сейчас, размышляя обо всём этом с утренней газетой в руках, он знает, что был слишком упрям. Уже пару десятков минут Кэмерон не мог продолжить читать газету, глядя на первую колонку, громогласный заголовок которой гласил: «ТОДД АНДЕРСОН — ГЕНИЙ СЛОВА НАШЕГО ВРЕМЕНИ». У него было достаточно времени, чтобы следить за тем, как обстоят дела у своих старых друзей. Никто из них не пытался связаться с ним — он их не винил. Если спустя столько лет ему самому было больно написать кому-то из них, то им и подавно было в стократ тяжелее. Питтс и Микс отучились в Йельском университете, как и хотели, но Стивена вскоре призвали в армию. Как бы Кэмерону не хотелось этого признавать, но Микс не вернулся с войны. После смерти друга Питтс занялся инженерией, большего узнать ему не удалось. Нокс благополучно женился на Крис, продолжая дело своего отца. Чарли… Чарли на какое-то время пропал со всех радаров после выпуска из института, но Кэмерону удалось узнать, что сейчас у Далтона самая обычная работа в столице. У Тодда же всегда был талант: уже в двадцать один он выпустил свой первый сборник стихов. Сейчас его знал любой американец, кто хоть чуть-чуть был заинтересован в литературе нашего века. Крупные капли дождя барабанили по стеклу окон. В основном эти звуки успокаивали Кэмерона, но сегодня они наводили чувство меланхолии. Воспоминания о прошлом уже не колко жалили, но отдавали пульсирующей болью в голове и ноющей в сердце. Что удивительно, впервые за столько лет после Велтона ему жутко хотелось курить. Не современные толстые сигары; положить между пальцев те громоздкие трубки, которые, кажется, собирал десятками отец Микса. Ему хотелось оказаться в пятьдесят девятом, рядом со своими давними друзьями, развалившись на камнях в пещере, расслабленно выпуская изо рта круги дыма, трепаться о всякой чепухе. Но реальность была такова, что сидя в полном одиночестве в холодном кресле, в конце концов он остался практически ни с чем. Последней вещью, которая служила связью с его друзьями, был аккуратно выведенный номер в его записной книжке. Конечно, достать его было непросто, учитывая известность Тодда, но у Кэмерона всегда было больше, чем пара купюр в кошельке. Пара звонков нужным людям — и заветные цифры были у него в кармане. Но вместо долгожданного облегчения от того, что наконец он может сказать о том, как сожалеет, на него нахлынула волна беспокойства. Может, ему не стоит даже пробовать? Ведь он сделает только хуже, как было и тогда, много лет назад. Тодд, он был… тихим. Новенький на курсе, пришедший из престижной академии, по совместительству сосед Нила, а лучший выпускник Велтона Джефри Андерсон — его брат! Естественно все обращали внимание на то, кто и что было связано с Тоддом, но уж точно не на самого́ скромного юношу. В их компанию он влился медленно, и то лишь благодаря Нилу. С Андерсоном Кэмерон никогда не болтал по душам, — не то, что бы с Ричардом кто-то вообще часто разговаривал, — так что мальчик оставался для него лишь частью группы, с которым можно было хорошо пошутить и переброситься парой слов. Ход его мыслей прервал громкий стук в окно, но Кэмерон тут же успокоился; что-то упало с крыши. Он перевёл взгляд со стола на всё ту же газету. Небольшая фотография друга внизу текста напоминала ему о том, насколько сильно все они постарели. Видимо, во время печати чёрная краска немного размазалась, поэтому казалось, словно глаза Тодда поблекли, блики пропали, словно его глаза были пусты. От таких ассоциаций Кэмерона невольно передёрнуло. Он немедля отложил макулатуру, положил руку на лоб и со вздохом опустился в кресле. Из-за внезапно появившегося желания провести пальцем по линиям морщин, он думал. Время неистово течёт, меняя всех вокруг. Ему уже не семнадцать, как было в пятьдесят девятом. Он уже не тот самодовольный юноша, поступивший трусливо и эгоистично. У него есть квартира, работа, полная независимость от родителей, о которой мечтали все. Господи, да благодаря его генам, возможно, он уже вот-вот начнёт седеть! По статистике, недавно замеченной им в газете, которая после заставила его ещё долго размышлять об ушедшем — средняя продолжительность жизни людей сейчас пятьдесят лет. Чёрт, да по старым временам он уже старик! Годы идут, но только сегодня он позволил себе свободно мыслить. Если ему так важно, чтобы хотя бы Тодд услышал от него простое «прости меня», то когда у него ещё выдастся момент? Он правда, правда хочет измениться? Кэмерон почти уверен, что если он сейчас же не позвонит Тодду, то больше никогда не сделает этого. «Carpe Diem, — невольно шепчет Кэмерон, не обращая внимание на то, что в комнате нет никого, кому могла быть адресована эта фраза». Он рывком хватает записную книжку с номером, и с не присущей для него целеустремлённостью и решительностью чуть ли не подбегает к стационарному телефону. Пока он крутит колёсико, набирая нужные цифры и прикладывая трубку к уху, для него проходят лишь мгновения. Но когда из нее начинают доноситься гудки, былая энергия уходит, а плечи опускаются. Что, если Тодд занят? Да, сейчас выходной день, но кто знает, какие плотные графики бывают у знаменитостей? Нет и толики сомнения: Тодд узнает его. Но может он даже не станет его слушать, к чему ему вспоминать о старых рубцах? Только если… Гудки обрываются. С другого конца линии раздаётся голос: — Ало? Говорит Тодд Андерсон. Могу я узнать ваше имя? Сосредоточившись на звонке, Кэмерон уже собирается начать говорить, но из него не выходит и звука. — Ало? Вас не слышно. Чёткая и спокойная речь звучит по-другому, чем помнил Кэмерон. Незнакомо. И дело не в том, что его голос, как и у всех сломался в юности. Нет, прошло столько лет, и Андерсон теперь совсем другой человек. Теперь же Кэмерон уверен, что Тодду придётся постараться, чтобы узнать его в первые десять секунд. Они чужие друг другу. «Незнакомцы», — проносится обжигающая мысль. Непривычно другой и уверенный голос заметно режет уши. Кэмерон продолжает молчать. На конце линии раздаётся тихий вздох, и трубку сбрасывают. Только через несколько минут Кэмерон замечает, что он тупо смотрит в стену, и что-то влажное скатывается по его щекам. Рефлекторно он проводит пальцем по щеке, лишь сейчас понимая, что он плачет. У него не было такого чувства опустошенности, ну, с тех пор, как его родителей не стало. Его ход мыслей прерывает до боли знакомое жужжание в затылке, заставляющее его повернуть голову к окну. Впервые за пять минут он произносит единственное слово — сдавленное «Господи». Мысли об упавшем ранее с крыши камне, или, чем бы это могло быть, сразу отпадают. Все соседние крыши, провода за окном, даже любой выступ, будь то подоконник или трещина в удачном месте; все они, все до единой, облеплены тысячами маленьких птичек. Каждая из которых уставилась прямо на него. В тот момент он испытывает ужас, какой не испытывал уже много лет, начиная с декабря пятьдесят девятого года. Как тогда они немигающе вытаращивают свои бездонные глазки, прожигая Кэмерона взглядом. Его уже не волновало, видит ли кто-то ещё этих чёртовых воробьёв — что навряд ли. Его единственным и главным желанием было, чтобы они просто оставили его в покое. Он сходит с ума, без сомнений, но в кой-то мере для него это всё реально. Что-то щёлкает в его голове при виде давно забытого страха. Появляется ощущение, будто у стен, у окон, у всего есть глаза, и все они направлены точно на него. Появляясь спустя столько лет, воробьи, удостоив его своим присутствием, будто намекают, что пришли за кем-то вновь. Судорожно отворачиваясь от окна, он оглядывается; с газеты мирно лежащей на столе, на него также взирает Тодд Андерсон, вызывающий в нём давнее чувство горести во рту и неискупаемой вины. Предельно осторожно, словно старое кресло сделано из хрусталя, садясь в него, Кэмерон думает, что возможно, его вторым по важности желанием является наискорейшее приобретение винтажной трубки.