Влечение пересиливало непонимание

      У Мирона для Тимарцева миллиард слов, но он не произносит ни одного.       Тишина в диалоге угнетает не так сильно, как тишина при встрече. Мирон не улыбается больше виновато, не разводит руками.       Мирону как будто бы все равно, только миллиард невысказанных слов создают внутри целую вселенную, края которой давно не видно.       — С днём рождения, Саш, — хотел бы сказать Мирон.       Не говорит.       Знакомое до боли число перманентно вызывает тошноту, потому что каждый год они выпивали в этот день весь алкоголь в «1703» до последней капли, — в этом году нет ни любимого бара, ни Ресторатора.       Ресторатор остаётся в другом городе, в другой стране, на другом континенте.       — Я тебя искал, — хотел бы сказать Мирон.       Говорить не хочется.       Искал в барах Армении, но бегал от выпившего Тимарцева после собственного концерта. Не мог смотреть на что-то, что раньше было частью ежедневной рутины: встать с утра, съездить в офис и оттуда уже лететь на баттл или на съёмки, а потом…       (целоваться до боли в губах на диване в кабинете, чтоб потом было неловко за то, что невозможно спрятать следы преступления)       Мирон однажды прочитал, что вместе с поцелуями партнер может передать и язву желудка. Если это и была правда, то еще пять лет назад Мирон, протерев пыль с лысины (волосы-то назад не откинешь!), бежал к Тимарцеву за язвой.       Федоров ежедневно листает тысячи информационных ресурсов, и ни один его день не обходится без Ресторатора. Даже если Тимарцев перестал попадать в сводки крупных новостных изданий, никто не забыл его в Твиттере или Телеграме.       Мирон задумчиво оглаживает пальцем экран телефона, всматриваясь в побрившегося за донат Сашу. Глупость какая.       Мирон задонатил бы, чтоб Саша волосы отрастил обратно. Желательно за сутки, чтоб до новой встречи в Интернете всё было как было.       Употреблять «раньше» было невыносимо.       Раньше Саша и был лысым. Мирон, любивший когда-то сжимать волосы партнера в ладони, с непривычки долго щупал чужой череп, не зная, что с этим делать.       Влечение пересиливало непонимание, и вскоре после Ресторатора привычкой стало искать короткостриженных партнёрш.       Почти как Вера.       — Я переживал, — хотел бы сказать Мирон.       Как только пришли сентябрьские новости, все готовившииеся релизы ему разонравились до детской истерики перед Женей. Та поджала губы и бескомпромиссно заявила, что эти треки или выходят сейчас, или никогда.       Расстраивать и подставлять команду не хотелось. Мирон согласился с тем, что был не прав.       Страшно было тогда очень, что Саша остался в Санкт-Петербурге, служивший Саша, который попадал под волну. Больше всего Федорову не хотелось, чтоб с чем-то чистым и светлым в его жизни, всегда смеющимся Рестором, произошло что-то гораздо хуже, чем бедствие с Мироном.       Не произошло.       Мирон не нарушил молчания, но, увидев в ленте информацию о переезде, смог выдохнуть и лечь спать. Несколько суток без сна оказались тяжелее, чем почти что двадцать лет назад, а иррациональное желание написать, предложить любую помощь или деньги жгло кончики пальцев. Федоров несколько раз в час мыл руки, пытаясь избавиться от назойливого ощущения, из-за чего кожа на ладонях повредилась.       — Я… — хотел бы сказать Мирон.       Ресторатор говорит сам.       — Тоже, — улыбается солнечно, напоминая себя самого раньше, будто не постарел от ужаса и тревоги за этот год на все десять лет.       И Мирона отпускает.