sedated, unloved

      Когда Неон завербовали в Валорант, веселье не прекращалось ни на секунду. Чуть ли не ежедневные стычки с Легионом, когда стало ясно, что самый быстрый способ объяснить новичку об альтернативной Земле — это заставить его пару раз убить своего клона; собственные смерти по пару раз за неделю, работа с Киллджой, которая, конечно, была гениальной учёной, но те маниакальные взгляды, которые она то и дело бросала на её ограничители… Совместные посиделки с огромным, даже по меркам выросшей в большой семье Неон, количеством народу — весёлые, с караоке и просмотром фильмов, и мрачные, молчаливые, когда все сходили с ума от страха после внезапных досье на каждого из них, призраков по углам и неизвестного будущего.       Короче говоря, передохнуть было практически некогда, и Неон, которая и так была постоянно на бегу, это даже нравилось.       Но после миссии на Омеге, где ей изрядно помяли защитный костюм, и она вынуждена была на время его ремонта переехать в специальный изолятор, дабы никому не навредить, у неё вдруг появилась куча свободного времени. Проблема была в том, что занять его было совершенно нечем, а когда человеку нечем заняться, ему остаётся только погрузиться в мысли.       И вот в мыслях и была-то вся загвоздка. Точнее, в мыслях о той, к кому Неон, в какой-то там раз пробегая воображаемый марафон по воспоминаниям, неизменно возвращалась.       Ну не могла же она на полном серьёзе влюбиться в Фейд, которая совсем недавно обеспечила ей двойную дозу кошмаров по ночам? В ту, кто практически воплотила один из них в жизнь, так, что у неё до сих пор иногда сводит мышцы ног?       Но, ведь если подумать, она же охренеть какая красивая, и шрамы не портят её, а наоборот, будто дополняют образ, а её низкий, бархатный голос, пробирающий до костей…       На этом моменте Неон всегда себя одёргивает, энергично встряхивая головой.       Нет! Не может быть такого, это всё она, точно она, эта турецкая ведьма с разными глазами, она продолжает свою изощрённую пытку, начатую своими дебильными досье ещё задолго до трижды проклятого Стамбула, дёргает скрюченными, расписанными хной пальцами струны её, Неон, души, играет на них какую-то свою мелодию, фальшивя каждую ноту. Тянет к себе в свои жуткие объятия, как кукловод марионетку, сыгравшую свою партию в спектакле, опутав ей руки и ноги чёрными с красным нитями осязаемой тьмы. Тала даже почитала о стокгольмском синдроме, но, похоже, это был не её случай. Наверняка проклятая ведьма просто навела на неё чары, приворожила к себе, может, она и выглядит-то совсем по-другому, а то, что Неон видит, лишь игра её воображения…       В общем, когда ей разрешили вернуться к ставшей уже привычной жизни действующего оперативника, она только обрадовалась. В конце концов, до изоляции у неё как-то получалось убегать на сверхзвуковой скорости от душевных терзаний, а значит, можно больше не волноваться.       Неон решает, что не готова провести первый вечер на свободе в социуме, поэтому прожигает время, обнимаясь с плюшевым осьминогом (по которому она очень скучала!) и листая тикток. Идиллию нарушает стук в дверь. — Ano ba, Джетт, я же тебе сказала, я ещё не в… Ты?! — она одним глазком выглядывает в дверной проём, ожидая увидеть кореянку, которая до этого на протяжении часа в мессенджере умоляла её организовать тусовку в честь освобождения, но там оказывается совсем не Джетт, и от удивления Тала открывает дверь нараспашку.       На её пороге стоит Фейд, как всегда, с выражением вселенской усталости на лице, и Неон хочется захлопнуть дверь прямо по этому лицу, но она сдерживается из чистого любопытства. Неужели мисс лунатка, как её называл Феникс, наигралась в чары любви? — Чёрт бы побрал Брима, набирает пубертатных идиотов в своё шапито на выезде, — бурча вместо приветствия ругательства (или заклинания?) на турецком, женщина стремительно влетает в комнату и сбавляет шаг, только лишь оказавшись возле синего кресла на колёсиках с высокой спинкой, — милая комнатка, кстати. — Фейд? Какого хера ты… — обретя наконец дар речи, хрипит Неон. Она могла поверить, что её мог посетить кто угодно, даже Чембер, но… она? — А это я у тебя хочу спросить, — Фейд перебивает её и устраивается на стуле поудобнее, закидывая ногу на ногу, и вперяет в девушку пристальный взгляд, от которого у той начинают дрожать колени и улетучиваются слова возмущения, застывшие на языке. На ней простая чёрная футболка, но даже в ней она выглядит так, что у девушки что-то сжимается в груди. — Кошмар бесится от букета эмоций, которыми ты уже достаточное время воняешь на весь штаб, — продолжает турчанка, неторопливо скользя глазами по филиппинке сверху вниз, — что крайне мешает мне работать, и на вашу организацию в том числе. Тебя наконец-то выпустили из твоего изолятора, так что теперь можно кое-что прояснить. — Нечего тут прояснять, сама на меня навела порчу, или что ты там ещё умеешь помимо рытья в чужих секретах, а теперь я ещё и виновата в этом? — Неон для самой себя неожиданно робеет, как будто это она стоит, как на ладони, в гостях у таинственной ведьмы, полностью беззащитная перед ней, вольготно развалившейся на её же кресле, положив руки на подлокотники. Пульсирующая кроваво-красным в такт биению сердца тьма неслышно, мучительно медленно расползается по комнате, заполняя каждый уголок, забивая уши шелестящим шёпотом, хищно поглаживая по спине, вынуждая неестественно выпрямиться.       С губ Фейд срывается хриплый, лающий смешок: — Тебе что, пятнадцать? Даже если бы и умела, мне нет никакого резона заниматься подобной чепухой. — Врёшь же. Тебе же в этой жизни только и доставляет, что издеваться над людьми, только почему-то я заслужила персональную пытку. Запала на меня, что ли? — её начинает раздражать и собственная несмелость, и эта холодная улыбка тёмных губ, и странным образом красивые синяки под глазами — дьявольскими омутами, в которых можно утонуть, и этот интересно-в-каких-ещё-местах пирсинг, и… и вообще!.. — Короче, — вздыхает женщина, устало массируя переносицу, — простые извинения с тобой не работают, тебе от меня всё равно что-то надо. Попробуем по-другому. Я не знаю, чего конкретно ты хочешь, Кошмар заточен на… ну, ты понимаешь. — Она невесело улыбается, и у Талы дрожат пальцы. — Можешь ударить меня, пощечину там дать, но давай, пожалуйста, в рамках приличия. — А может, я тебя поцеловать хочу. — Неон дерзко вскидывает голову. Какой смысл врать, бояться, стеснительно мямлить, когда из всех возможных радиантов это именно Фейд? Боковым зрением она замечает проскользнувшую по стене тень какого-то существа, и, стараясь не обращать внимания, вместо этого бесстрашно заглядывает в разноцветные глаза напротив. — С языком и всё такое. И что ты сделаешь? — А почему нет? — Фейд хмыкает, откидываясь на спинку кресла. — Может, я не против.       От неожиданности Неон всё же спотыкается, теряет уверенность, но упрямо держит зрительный контакт. Бабочек в животе почему-то нет, может, потому что она на самом деле неправильно услышала?       Она же это не серьёзно? — Я серьёзно, — кивает турчанка, будто мысли прочитала (хотя кто её знает?), — целуй, если так хочется. Тем более что Кошмар что-то такое и чувствовал от тебя, Тала Вальдес. — Ты… реально чокнутая, в курсе? — низко, отрывисто хохочет Неон, нервно облизнув губы и не сдвинувшись с места. Одно дело — украдкой от самой себя думать об этом, сгорая со стыда, и совсем другое — когда, буквально поймав за руку на таких мыслях, вместо того, чтобы брезгливо её отдёрнуть, тебе предлагают желанное. — Hadi, tatlim. — давно привыкшая к эпитетам и похуже Фейд с недвусмысленным намёком косится на электронные часы на стене. — Я не собираюсь тратить ещё больше своего времени впустую.       «Ну, сама напросилась», — последняя вразумительная мысль, которая проносится в голове у филиппинки, когда она в два шага пересекает комнату и, поколебавшись ещё долю секунды, не до конца веря в то, что происходит, осторожно берёт Фейд за подбородок и, зажмурившись, целует.       Напористость неумело маскирует неопытность; Неон, как всегда, торопится, жмётся как можно ближе, измазываясь от жадности в тёмной помаде, оттягивает нижнюю губу турчанки, сжав зубами, тайно надеясь прокусить до крови, выжать хотя бы одну искреннюю эмоцию из этих разных глаз напротив своих. Она почти рычит в её губы, и Фейд приоткрывает рот, позволяя Тале скользнуть внутрь языком, распробовать кофе и табак, запахом которых она пропитана насквозь, а та убирает пальцы с чужого подбородка, нарочно цепляя напоследок один из шипов пирсинга, и касается ими дымчатых волос, с трудом удержавшись, чтобы не дёрнуть за них.       Целовать ту, чьего настоящего имени Неон даже не знает — это словно пробовать ядовитую темноту на вкус, заглядывать за границу бесконечной тьмы. Страшно и в то же время до безумия прекрасно, когда низ живота пронзают тысячи лезвий, а каждую клеточку тела будто заполняют новокаином, отчего все эмоции вытекают сквозь пальцы булькающей нефтью. Но стойкое ощущение неправильности происходящего крутится внутри маленькой шаровой молнией, вертится на периферии сознания, не даёт полностью раствориться в эйфории, обиженным ребёнком голосит, жаждя внимания: не так, не так, не так…       И тут до неё наконец ясно доходит.       Для Фейд ведь этот поцелуй даже не забава, так, вынужденная мера, как для равнодушного доктора, когда он делает выбор в пользу той самой ампулы с морфином, делая вид, что не знает, что может стать с пациентом. Слови кайф, Тала Вальдес, выплесни эмоции, бьющие через край, и исчезни из моего поля зрения до следующей миссии. А лучше навсегда.       Эта мысль высоковольтным разрядом прошивает затуманенное сознание, как молния — затянутое чёрными тучами небо, и она, трясясь от накатывающей ярости, наконец отшатывается к стене, сжав кулаки до красных следов от ногтей на коже, стирая остатки слюны с губ: — Мне даже не понравилось, — Неон зубы скалит в злой усмешке, отчаянно храбрится, взгляд полупьяный, подернутый дымкой, нет-нет да и вспыхнет голубыми искрами. — Меньше кури, ведьма.       Фейд, раздражающе невозмутимая, молчит, лишь бровь изгибает в немом вопросе, знает же, что Тала врёт как дышит — прерывисто, жадно глотая одуряюще свежий, пахнущий озоном воздух. Знает, что ей хочется ещё. — Это всё? Полегчало? — тем не менее, скучающе осведомляется она, подпирая щеку рукой, и Неон, опешив от настолько явного безразличия, чувствует, как притупляющая все другие чувства пелена наслаждения спадает окончательно, уступая чистому гневу. — Alis, — стиснув зубы, тихо цедит она, закипая с каждой секундой. Кончики пальцев сводит зудящим покалыванием. — Прости, что? — морщится турчанка, в жалобно замигавшем свете её силуэт сливается с тьмой в единое целое. — Я не говорю на твоём языке. — Выметайся к чертям, иначе я за себя не отвечаю! — рявкает Тала, карие глаза, потемнев от эмоций, кажутся бездонно чёрными, в их уголках блестят слёзы. Металл защипал переносицу, начиная светиться, и, кажется, Фейд понимает, что дело принимает опасный поворот. — Как скажешь, küçük can. — она наконец едва-едва меняется в лице, на нём теперь отражается смесь разочарования и сочувствия. — Хотелось бы надеяться, что ты нас больше не побеспокоишь.       Дверь за ней закрывается едва слышно, но в ушах Неон будто стеклянное сердце разбивается десятками тысяч осколков, оседающими в груди; она, сползая по стене прямо на пол и обхватывая колени руками, впервые за долгое время даёт волю злым, обиженным слезам. Свет мигает последний раз и с противным треском гаснет окончательно. Наверняка она опять получит нагоняй от Сейдж за это, но сейчас, когда соль разъедает кожу насквозь, горит на искусанных губах, ей совершенно всё равно. Очень некстати в памяти всплывают строчки из злополучного досье про контроль…       Полная темнота, нарушаемая только слабым свечением от волос самой Неон, как ни странно, успокаивает, накрывает её плотным одеялом, и Тале вдруг приходит в голову безумная, но в то же время такая логичная мысль — может, это был просто сон? Вроде тех бредовых, неприятных, что снятся только днём, а когда с трудом просыпаешься, из-за жары и духоты никак не можешь вспомнить даже собственное имя.       Шлейф кофе и свечного воска издевательски щекочет ноздри, заставляя кровь стучать в ушах похоронным набатом: ничего подобного, всё это было на самом деле, глупая девочка, неужели ты правда на что-то надеялась? — Пошла ты на хер, как-тебя-там-зовут. — подавив последний всхлип, шёпотом рычит она, обращаясь к тёмному силуэту в углу комнаты, который, как ей кажется, все ещё там сидит, не увязавшись за своей хозяйкой. — Плакать ещё из-за тебя, много чести!       Ответа не последовало.       Девушку вдруг нестерпимо начинает клонить в сон, как всегда бывает после плача или дозы сильного успокоительного. Неон, закрывая глаза, свернувшись прямо на полу, лишь надеется, что никаких сновидений не будет, ведь что в жутких кошмарах, что в лёгких приятных снах к ней всё равно придёт она.