Чернила и кровь

Она проводит пальцем по его острой линии подбородка, не снимая перчаток, но даже так рискуя порезаться. Серая темнота, которую рушит лишь тусклая свеча в углу комнаты, окутывает их с головой и скрывает силуэты. Здесь царит атмосфера скорее пугающая, чем интимная. – Я говорила тебе, – Йосано обвивает чужую шею руками, внимательно изучает её пустыми глазами-аместистами. Словно хищная змея, выбравшая себе новую жертву по вкусу, ищет, с какой стороны самый лакомый кусочек. А жертва не сопротивляется, лишь терпеливо выжидает момента, чтобы ослепить эти чернильные глаза и забрать их, как драгоценные камни, в качестве трофея. – Я не послушал, – Куникида ластится к подставленной ладони, вместо человеческого тепла ощущая лишь бархат чёрных перчаток. Акико снимает с него очки, со стуком складывает дужки и кладёт их на простынь рядом. Если посмотреть ей в глаза – можно разбиться, превратиться в мелкие кусочки себя, почти умереть. Куникида смотрит. Позволяет себе такую вольность, как потянуть её за галстук ближе к себе. Она долгое мгновение смотрит в ответ, а после прижимается своими губами к его, почти кусая. Беспардонно оставляет на лице следы бордовой помады, а может, и крови из искусанных резкими поцелуями губ. Сопротивляться её вязкой пепельно-алой страсти бесполезно, но нужно ли? Она никогда не позволяет снимать с себя одежду, но сама с пылающим напряжением расстегивает пуговицу за пуговицей на чужой рубашке, добавляя к тишине их сбившихся дыханий этот скрип. Руки в перчатках скользят по оголенной коже, оставляют за собой мурашки, а ногти даже через ткань почти царапают. Доппо аккуратными движениями целует её лицо, возвращая бордовый цвет его обладательнице. Губы нестерпимо саднит, как от гранатового сока, когда она отвечает на поцелуи, чуть смягчившаяся, но все еще словно гневная богиня. Он не может не любить её гнев, её страсть, её холодность и опасность, слившиеся воедино прямо сейчас и многие разы до этого. Акико поддаëтся его нежности и спокойствию, целует уже не так напористо, но хищный блеск в оживших вдруг глазах даёт о себе знать. Аметисты сверкают в густой темноте драконьими сокровищами, запретными, но заставляющими тяготеть. Она прижимается к нему и целует снова и снова, запускает руку в его волосы, оттягивает до болезненных ощущений, почти сходя с ума: её жертва сама подставляет всë самое вкусное, наслаждается этим тягуче-сладким мучительством. Их контраст играет тенями на помятой простыни, свеча в углу комнаты тухнет, оставляя их и дальше вырывать свою жизнь друг у друга из губ, играть в кошки-мышки и создавать бесконечные метаморфозы, загораясь и угасая. Может быть, рассвет настанет раньше, чем губы перестанет щипать, чем очки Доппо со звонким ударом упадут на холодный пол, раньше, чем они уснут. Может быть, Акико наконец снимет перчатки, бросив их на пол, к чудом не разбившимся очкам, и оставит настоящие царапины на чужой коже, сотрëт помаду со своих губ подчистую. Может быть, они сегодня целиком друг для друга. Но кто может знать?