Странный и бешеный

      Он застал меня в момент тихой слабости.       Это был мальчик лет двадцати пяти, вооружённый, опасный, готовый к встрече с зомби в любой момент. Сначала я увидел даже не его молодое изнурённое тягостями жизни в послесветное время лицо, а мрачное дуло пистолета.              Я привык печалиться о своём одиночестве с комфортом. На холодном валуне бал растелен тёплый шерстяной плед, руки грел термос с чистым кипятком, а вид на водопад и позолотевший лес, пахнущий прелой землёй и сладостной прохладой, был совершенно пленителен в своей девственной красоте.       Когда-то здесь был очень популярная «железная тропа» — виа феррата с длинной лестницей по отвесной скале и невероятными видами в верхних точках. В отличие от выдуманных ради сохранения психического здоровья фантомных «неверлендов», здесь действительно не было зомби. Со своей грацией — или её отсутствием — они просто не могли добраться до этих мест.       Поэтому я и поселился здесь когда-то.       Путники приходили редко. Долго восторгались этам чудесным местом и после пары недель жизни со мной, убегали в те места, где жили их близкие — родственники, друзья ли или просто знакомые, — чтобы привести в этот рай посреди ада.       Я никогда не был против, но они, отчего-то, не возвращались.       И ощущение одиночества, пару вечеров в месяц, достигало моего полуживого сердца. Этот был одним из таких.       По старой памяти, я всё ещё боялся простудиться. Рассматривая увядающий лес, порой отпуская на волю небольшую слезу, я размышлял о вечном, о своей непонятной судьбе, об этом странном месте. А последние пару секунд про мальчика, пытавшегося сфокусировать на мне поплывший взгляд, и его дрожащий пистолет.       — Доброго вечера. Вам помочь? — медленно спросил я, пробуя на вкус чуть подзабытую человеческую речь.       Мальчик кивнул, опустил пистолет и позволил мне увидеть свои раны. Плотную чёрную ткань формы профессионального охотника на зомби пропитала кровь.       — О скалы порезался. Правда, — прошептал он из последних сил и внимательный напряжённый взгляд скрылся за отяжелевшими веками и обратился молящим.       — Хорошо. Я верю тебе.       Мальчик немного успокоился. Он был заметно выше меня, с сильным телом прирождённого и правильно взращенного убийцы. Убийцы зомби, конечно.       Но он был ещё так молод. И так невинен. Ведь мои слова убедили его, что я не скину его со скалы при первой возможности.       Когда свет погас, люди, в первую очередь, разучились верить истории ран.       Иные часто говорили, что поранились об асфальт или стекло, а потом, спустя пару часов, обращались Его ненасытными бессмертными творениями.       — Ты мне поможешь? — уточнил мальчик, почти плача.       — Разумеется, — ответил я, продолжая сидеть на месте.       — Кто ты? — спросил он.       А потом, к моему удовольствию, всё же потерял сознание.       Подхватив его, не давая удариться о твёрдые скалы, я позволил себе глубоко вздохнуть, осознавая прибытие очередного гостя, и потащил его в сторону своего дома.              Я любил пришлых. И не любил в то же время.       Они всегда вносили сумятицу. Спорили, говорили вещи раздражающие, пугающие, смущающие или злящие. Последнее случалось реже, но именно они пугали больше прочих. Настолько, что я был готов мириться со своим тягучим одиночеством.       Потому что бессмертные не сразу осознают, кем стали. Превращение занимает время.       Вы поймёте, чуть позже, о чём я, поверьте.       Я бы поведал сейчас, но мальчик очнулся.       Он был удивлён, что проснулся на кровати с кем-то.       Что проснулся на кровати.       Что проснулся.       А я, привычно, не спал и наблюдал за моим гостем, лишь предполагая, какие проблемы его присутствие способно мне преподнести.       Слышался шум водопада. И шелест позолотевших листьев. Его взгляд рвал на куски. Но не меня.       — Ты не убил меня, — холодно проговорил он.       Я бы мог испугаться, будь чуть младше. А сейчас думал лишь о том, что в моей постели спит кто-то теплее горного воздуха.       — Могу приготовить на завтрак овсяную кашу, оладьи или вскрыть банку фасоли в томатном соусе. Мяса нет, — проговорил я, невольно игнорируя бессмысленные, решённые для меня самого, вопросы.       — Оладьи? — переспросил мальчик, кажется, тоже отвлекаясь от всего незначительного.       — Как блинчики. Только другие, — пояснил я.       — Блинчики? — недоумённо пролепетал он, приподнимаясь на локтях.       — Понятно, — выдохнул я, легко вставая на ноги и уходя в сторону кухни.       Такие, в последнее время, попадались всё чаще. Особенно, если были совсем малышами, как этот. Они не знали о маленьких шедеврах кулинарии, творящихся некогда на всех кухнях мира. Потому что родились и выросли в то время, когда свет, вроде как, погас.       — Меня зовут Чонгук, — спокойно, но твёрдо, проговорил мальчик, замирая в дверном проёме.       Я же, по старой памяти, натянув фартук, занимался, в очередной раз, воскрешением в памяти бессмертного рецепта.       — Приятно познакомиться, Чонгук. Меня зовут Тэхён, — преувеличенно воодушевлённо отозвался я, хотя последние пара десятилетий особой радости не приносили.       — Спасибо, что спас. И не убил, — последняя часть прозвучала более глухо.       Я понимал, его переживания слишком хорошо — куда больше, чем хотелось бы. Стоит современному человеку увидеть подозрительный след и он вооружается. Перестаёт слушать, сострадать, думать. И это не потому, что человечество такое само по себе. Просто вирус позволил выжить лишь тем, кто действует так.       Мне доводилось встречать подлецов и обманщиков — в общем понимании. Сам же я никогда не сердился, если мне врали, ради выживания. Я никогда не был сильным. А ещё любил выдумывать миры более прекрасные, чем тот, что нас окружал и окружает.       — Ты немой?       Этот вопрос заставил оторваться от готовки. Всего на секунду: я не дурак переводить продукты.       — Нет.       — Тогда чего молчишь? — мальчик скрестил руки на груди и облокотился о косяк.       Я же вернулся к готовке.       Его вопрос занимал меня не дольше пары секунд, а потом я вспомнил про тесто, успевшее настояться и требовавшее моего внимания. Позади послышался понятливый громкий выдох и Чонгук опустился на стул, продолжая подглядывать за мной.       — Я обычно не оказываюсь в подобных ситуациях, — проговорил он.       Гордый.       Улыбнувшись своим мыслям и, скрыв улыбку от гостя, я продолжал заниматься своим бравым делом.       — И мне не нужна помощь незнакомцев. Обычно мне хватает выдержки добраться до базы.       — Так ты очень способный юноша, верно? — уточняю я.       Не столько ради очередного подтверждения его удивительным умениям, которые мне, ввиду опыта, очевидны с первого взгляда, сколько из надежды расположить к себе. Чтобы провести время с ним без конфликтов, которые никогда не приводили ни к чему хорошему.       — Лучший в отряде Альфа-57, — ответил Чонгук.       И в его голосе мне явственно слышалось равнодушие, будто он знал о своём высоком статусе, но уже успел потерять веру в силу такой хлипкой субстанции, как положение в обществе. Особенно перед смертью. И вирусом.       — Ты многих товарищей потерял? — тихо уточнил я.       — Да. Но откуда ты знаешь? Ты из Северного Эдема? — мальчик оживился.       Эдем?       Рай, Неверленд, Сад… Они часто меняют названия.       — Не совсем, — ответил я.       Не говорить же напрямую этому мальчику, всего лет двадцати пяти, что в этом мире люди вроде него редко доживают хоть до какой-то зрелости. Он и без того это знает. Просто, скорее всего, до недавнего времени, это оставалось для него сухой статистикой.       Я сам жил по законам места подобного Саду… или Раю, или как они его сейчас назвали?       Когда-то жил в общем. И успел понять, что мне с моими соседями не по пути.       — Так откуда ты? И как тебя зовут, малыш? — Чонгук начинал раздражаться.       Улыбнувшись и обласкав взглядом раскалённую сковородку, с которой начинали подлетать и обволакивать дом восхитительные ароматы утра и свежих оладьев, я ответил:       — Тэхён.       — Как давно ты здесь живёшь, Тэхён? — парень подозрительно растягивал звуки моего имени.       — Давно, Чонгук. Ты любишь сладкое?       — Сладкое?       Мальчик снова сбился с мысли, хотя, кажется, был намерен расспрашивать меня до победного.       — Джем, мёд, сахар… — перечислил я, припоминая, что последние мои гости ещё помнили про такие радости жизни.       — Это пустая пища. Я такого не ем, — резко ответил юноша.       — А пробовал?       — Конечно, нет! — возмущённо ответил он и тут же замолчал.       — Понятно, — выдохнул я, будучи расстроенным, что нынешнему поколению приходится внушать отвращения к подобным радостям ввиду их почти полного отсутствия.       Раз детям даже не удаётся попробовать сладости, значит, человеческая цивилизация всё же клониться к своему закату, чтобы ни говорили мои многоуважаемые гости. Пусть они всегда внушали доверие и были сильными людьми, но кому подобные процессы будут виднее, чем кому-то вроде меня?       — Ты не из Северного Эдема, Тэхён.       Какой мне толк от споров, лжи?       Всегда легче молчать. И они сами додумают то, что им ближе по духу.       — Ты из одиночек? Отец рассказывал мне.       — И потому ты искал убежища здесь?       — Он назвал его «Нара», — кивнул мальчик, пока я раскладывал готовый завтрак и расставлял перед Чонгуком соусницы со всевозможными сладостями, что хранились у меня как раз на подобный случай.       Слово «Нара» заставило меня задуматься и вспомнить одного молодого мужчину, что гостил у меня лет тридцать назад. Он, как я и Чонгук, имел азиатские наружность и имя, чем сразу расположил к себе. Его звали, кажется, Намджун. Начитанный, безукоризненно вежливый и имевший привычку постоянно что-то рассказывать, но не спрашивать, как прочие. С ним у меня была одна из прекраснейших ночей в моей жизни. А потом он ушёл в свой Сад, чтобы привести своих близких в место, названное мною для него «Нара».       — Но он так и не смог объяснить, почему «Нара». Мммм! Как вкусно! — внезапно восторженно, вопреки прежней подозрительности, воскликнул мальчик и стал уплетать завтрак, беспокоя по очереди все соусницы, кажется, не замечая особой разницы во всех выставленным сладостях. — А ты уже поел? — осторожно уточнил он, переводя взгляд с двух последних оладьев на меня.       — Поел, — кивнул я, облокачиваясь бедром о кухонный стол и замечая короткий тёмный взгляд, обласкавший тело. Кажется, с ним тоже может что-то выгореть.       — Точно? — спросил он недоверчиво, отворачиваясь в сторону окна.       — Да? — полувопросительно отозвался я, надеясь, что мои догадки, касательно его подозрений, неверны.       — Докажи, — просто приказал он.       Может, дело в затянувшемся одиночестве?       А, быть может, он и в самом деле такой чудесный человек, что я почувствовал в груди сильное тепло и трепет в горле, лишающий возможности говорить. Этот мальчик прекрасен своей навязчивой заботой и очаровательной привычкой командовать.       Сглотнув густую слюну, я, не без труда, скинул оковы его человеческого обаяния, отвёл взгляд, неторопливо оттолкнулся от столешницы и стал по очереди раскрывать ящики и тумбы, полные не только долгохранящейся едой, но ещё пряностями, соусами, свежей молочки, ставшей дефицитной ещё в первые недели далёкого года, когда вирус начал обращать людей в зомби.       — Откуда это всё? — зачарованно спросил мальчик в чёрной форме.       — Из разный мест. Кушай, — посоветовал я и решил, ради сохранения собственного спокойствия, выйти на улицу.       Мои козочки паслись в двадцати метрах от дома, но нас разделял крутой каменистый перешеек, поэтому их блеяние никогда не беспокоило ни меня, ни гостей. И, если я не хотел потерять свой ежедневный молочный улов, стоило их навестить. Заодно дать гостю побродить по «Наре» в одиночестве.              Во время ужина он был задумчив и молчалив.       Он и до этого не казался открыт миру и мне, но хотя бы задавал вопросы. Теперь же, в звенящей тишине, глядя на остывающий в его тарелке ризотто на козьем сыре и чрезмерно настоявшемся белом вине, я даже скучал по утреннему напряжению.       Вилка и нож продолжали лежать по бокам от тарелки, темный взгляд чёрных, миндалевидных, как и у меня, глаз неустанно гипнотизировал тарелку.       Этот мальчик был умный.       И смело прислушивался к своей безупречной интуиции.       Вот только обстоятельства были настолько сложными, необычными, что начал он, как мне сначала показалось, не с того конца:       — Почему ты плакал, Тэхён? Когда мы встретились.       — Мне было грустно, — честно ответил я.       — И что тебя расстроило? — уточнил он и я заметил, как он зло сжал скатерть под столом.       — Почему ты злишься? — тут же уточнил я, не желая скользить по тонкому льду: мне уже доставалось раньше от взбесившихся собеседников и это всегда заканчивалось их смертью.       — Потому что я не понимаю, как можно жить в подобном достатке и ни с кем не делиться, — сквозь зуба пробормотал он, стараясь не выпускать ни в голос, ни на лицо праведный гнев человека, жившего всю жизнь в лишениях.       — Тебе не понравился завтрак? — уточнил я на всякий случай, хотя понимал, в чём состоит его неразрешимая дилемма.       — Понравился, Тэхён! — мальчик вскочил с места, возвышаясь не только над маленьким мной, но и над тарелкой с остывающим ужином. — Это был, блядь, лучший завтрак во всей моей жизни! Даже перед отправкой на особо опасную миссию, где погибли все мои сослуживцы, командование не выставило перед нами на стол столько блюд. Но и тогда… Тогда мы чувствовали себя особенными, Тэхён! — он всхлипнул, его лицо порозовело от невысказанной скорби. — А ты просто так хранишь скоропортящиеся продукты, три четверти которых я впервые вижу! У тебя все полы гладкие, хоть и деревянные, нигде ни пылинки — так чисто, — вокруг живописные виды и ни одного больного, ни одного трупа, ни одного заражённого в поле зрения, сколько не ищи. И ещё… — он снова всхлипнул, особенно трагично, а потом добавил, — Туалетная бумага! Даже не двухслойная, как я высшего начальства, а трёхслойная!       Я пытался сохранить серьёзную мину. Честно.       Но стоило бедному мальчику всхлипнуть ещё раз, как я не выдержал и начал ржать — даже не смеяться. Издавая гогот дикого жеребца, хватаясь за разболевшийся от напряжения живот, я стал стекать под стол, даже не пытаясь удержаться на стуле. Кажется, уже лёжа на полу и похрюкивая в такт своим восторженным рыданиям, я пытался извиниться, но в ответ мне послышался только громкий хлопок входной дверью.              Мне совесть не позволила оставить мальчика оного и я сделал редкую для себя в последние пару десятилетий вещь — слез по проржавшему спуску отвесной скалы некогда очень популярной виа ферраты вниз к узкой тропинке, ведущей к чистейшему горному озеру удивительного голубого, будто сияющего в ночи, цвета. Глубокое и невыносимо холодное — оно мало привлекало вечно мёрзнущего меня. Даже несмотря на почти полную невозможность для зомби добраться даже до этих мест, я предпочитал со своей скалы не спускаться. Это место не вызывало у меня трепета довольно давно, хотя когда-то мне даже нравилось здесь купаться. Нежиться в потоке бескрайнего пресного райского облака — если закрыть глаза. Как сейчас это делал Чонгук.       Его раны заживали поразительно быстро, но в пределах человеческих возможностей. Его тело было выточено из мрамора, обласканного лунным светом — не меньше. Его тоска ощущалась, подобно первым сообщениям о распространяющейся пандемии, раздававшемся из радио — последнем работающем источнике информации.       Вероятно, я — последний человек на Земле, сохранивший воспоминания о том мире, где не было ходячих мертвецов. Где основной проблемой человечества оставались люди.       Скинув свою одежду около чёрной, чуть провонявшей потом и кровью, формы, я прошёл по гладкому утёсу, чей край возвышался над голубой расщелиной в скалах и, чувствуя на себе чужой взгляд, уверенно нырнул в леденящую душу глубину, не беспокоясь о рельефе дна, изученном мною ещё на рассвете очередной увядающей эры.       Полумёрвое сердце судорожно сжалось в груди, но мышцы привычно тянули тело сквозь незримые потоки подводных ключей. Прямо к моему очередному гостю. Такому ранимому и обращающему столь много внимания тому, кто чем зад подтирает.       Выпустив в смешке избыток воздуха, я вынырнул прямо перед замершим Чонгуком.       Он смотрел на меня своими тёмными глазами почти с ненавистью, завидуя всему тому, что было мне доступно.       — Я никогда никого из Нары не прогонял, — тихо сказал я, с трудом удерживая на плаву своё холодное тело.       — Но и не приводил.       — Приводил, — ответил я, совершенно случайно попадая в воспоминания давно прошедших дней.       Судорожный ритм движений сбился и я стал тонуть, но мне это было не страшно. Я мог и сам вынырнуть, но тут меня крепко обняла чужая крепка рука, вырывая из-под водной глади, а потом потянула на берег.       — Я в порядке, — проговорил я.       — Прости, — скорбно выдохнул задыхающийся мальчик: тянуть полутрупа по пресной горной воде то ещё испытание.       — Чонгук, — позвал я спокойно, но мальчик продолжал натужно грести к крутому берегу. — Чогук! — тут он и сам не удержался, опустившись под воду на пару секунд, оставляя меня над поверхностью.       Мой маленький герой.       Чем сопротивляться и взывать к разуму, я предпочёл, по мере своих, ограниченных крепкой хваткой, сил, сопротивляться тягучей тяжести воды, вечно желавшей утащить меня на своё неправдоподобно глубокое дно. Так мы добрались до твёрдого каменистого берега и, игнорируя остроту впивающихся в тело камней, улеглись прямо на кромке ледяной воды.       — Прости, — ещё раз проговорил Чонгук.       Он даже не запыхался. Скорее перепугался. А теперь очень сожалел.       Его темные волосы промокли насквозь, а лунный свет бесстыдно бродил по крепкому обнажённому телу.       — Мне всё казалось, что нет судьбы трагичнее моей. И я повёл себя высокомерно, решив, что ты никогда не пытался сделать мир лучше.       — Это нормально, Чонгук.       — Нет! — резко ответил он, стесняясь своей ошибки. — Нет, — спокойней продолжил он и, понимая, что прерывать его не планируют, продолжил, — Нельзя смотреть на людей свысока. Это единственное, чему учил меня отец. Он всегда говорил, что внешность, видимость, — они обманчивы. «Не делай выводов и ищи спасения в Наре». Так он говорил.       — Твой отец был чудесным человеком, — уверенно проговорил я, припоминая того единственного, кому сказал, что это место зовётся «Нара». — Наверняка, — пришлось добавить, чтобы избежать подозрений.       А после я повернул голову в сторону своего гостя, чтобы нарваться на взгляд полный надежд. И он казался противным этому человеку. Мне подумалось, что он редко уповал на удачу и прочие эфемерные сущности, которые, вероятно, согревали меня всю мою долгую жизнь.       — Можно тебя поцеловать? — мальчик спросил так, будто для него каждое слово было чуждым. Он слышал их ранее, но сам не произносил.       Подозревая этого юного одинокого героя в невинности, я постарался прислушаться к каждому переливу и обертону вселенной — лишь бы не смутить.       — Можно, — с мягко улыбкой ответил я.       Он невольно приблизился, прежде, чем осознал моё слово. Но после замер, уточняя:       — Ты уже целовался?       — А ты нет?       Если меня и могло что-то удивить в мои годы, так это полное отсутствие опыта в романтических и интимных делах у парня вроде Чонгука.       Он был самым красивым из всех, кого я встречал.       Но как это мало рядом с тем, что он умён, проницателен и добр, словно Будда, в которого верила моя бабуля в годы настолько далёкие и светлые, что порой кажется, будто их не было вовсе.       Мальчик коротко мотнул головой, а потом, смущённый, коснулся моих губ, лишая дыхания. Человеческое тепло всегда сводило меня с ума. Я, шумно вдыхая, разомкнул губы и откинулся обратно на острые камни, пьянея от боязливых, неопытных прикосновений.       Камни впивались в тело. Особенно остро они ощущались около лопаток и на ягодицах, но я не пытался изменить положение, избегая резких движений. Боясь спугнуть моего маленького героя, опирающегося своими мощными кулаками по бокам от моего тела и так стесняющегося прикоснуться.       Он облизал мои губы, отследил положительную реакцию и крепко вжался мягкими разгорячившимися губами в мои, крепко жмурясь от страха, всё ещё боясь прикоснуться руками или прижаться своим божественно раскалённым телом.       Позволяя себе только мысленную улыбку, я оторвал свои ладони от пожухлой ледяной травы, сначала обхватывая твёрдые бока, а после скользя вверх, по натренированным и обнажённым сейчас мышцам вплоть до особенно чувствительных подмышек, продолжавших бережно хранить аромат владельца. Он куда тяжелее прелых трав и ярче свежезаваренного джема. Запах человека, разрываемого чувствами и не дающего им воли. Я такого, как он, ещё не видел, правда.       — Чонгук, — твёрдо проговорил я в его мягкие горячие губы и мальчик послушно замер, хотя я был ниже на полголовы и казался младше. — Ты уже целовался? — повторил я свой вопрос.       — Да, — возбуждённо выдохнул он, на секунду давая мне моральное право продолжить потворствовать разврату, но тут же добавил, будто обрубая, — Но не так.       — Тогда достаточно, Чонгук, — попросил я, продолжая расслабленно лежать на земле, незаметно ослабляя хватку на его твёрдой спине.       — Что? Почему? — и его вид снова стал схож с тем серьёзным молодым мужчиной, который пытался что-то выпросить у меня за завтраком.       — Тебе может нравится какая-то девушка. Не стоит тратить это чувство со мной.       На нас вдруг стали падать капли дождя, очень тяжёлые, как вся моя жизнь после прихода вируса, после…       — Но я не встречал кого-то вроде тебя, — выдохнул мальчик мне прямо в губы с небывалой тоской.       Он ведь ничего обо мне не знал. Мы познакомились сутки назад и, если мне ввиду возраста было позволено быстро узнавать людей с тем, чтобы потом влюбиться, то этот мальчик едва ли должен был так глубоко пустить меня себе под кожу. Или я чего-то не понимаю в образе и темпе жизни нынешних охотников на зомби?       — Тогда целуй меня, Чонгук, — прошептал я, цепляясь за его шею.       И мальчик целовал. Его взгляд выразил облегчение, а после сменился тешащим моё полумёртвое самолюбие желанием.       Горячее тело обжигало и оказывалось всё ближе. Неумелые губы, чуть пресытившись моими, соскользнули в сторону, по щеке, к уху, чтобы втянуть чувствительную мочку во влажный рот и вырвать всхлип — один из искренних, не отрепетированных, чтобы не смутить юного героя, коих я встречал не раз за все эти годы, но так       Так никто из них не старался.       Его локти всё ещё упирались в острые камни по бокам от меня, а губы, подобно крыльям бабочкой сладко порхали над кожей. Будь мне столько, насколько выгляжу, я бы растаял.       Но жизнь успела меня впечатлить. Я знал, что даже мягкие с виду имели склонность торопиться. И мне пришлось позволить своим заскучавшим рукам скользнуть в опасную зону. Сойтись на крепком животе и огладить вниз следуя зову тонкой дорожки волос, до тех пор, пока кончики пальцев, в сомнении, не замерли у основания свободно накаливающегося члена, а потом, преодолевая страх, я заставил себя обхватить возбуждённый ствол и мягкую плоть дальше, осторожно перекатывая яички меж пальцев.       Мальчик оторвался от моих губ, сдвинул локти, сжимая мои рёбра, уткнулся лицом в плечо, жадно вдыхая сладковатый аромат полумёртвой плоти, а потом, после всего пары движений пальцами по длине, стал обильно истекать мне на живот своим человеческим жаром.       Последние спазмы особенно сильно овладевали его телом, хотя влаги получалось немного и мальчик устало прильнул ко мне, когда оргазм окончательно отпустил, оставляя ему только блаженное неведение и удовольствие разрядки.       Вес его тела болезненно вдавливал меня в острые камни, но сиплое восторженное дыхание искупляло всякий дискомфорт. Я бы скорее умер, задохнувшись под весом его сильного тела, чем позволил отстраниться до того, как ему самому захочется.       Жаль, что ему захотелось.       — Прости, — строго, с претензией, попросил он, глядя на меня так, будто я священные писания его родного Северного Эдема оскорбил — или как его там сейчас зовут?       — За что? — ровно уточнил я, готовый обороняться до последнего.       — Ты ещё напряжён, — ответил мальчик, смущаясь, и опуская голову к моей шее, чтобы не только спрятаться, но и начать целовать.       — Нельзя в одно движение достичь единения, Чонгук, — постарался я успокоить мальчика, но тот как-то неправильно понял мой посыл, ревностно всасывая тонкую кожу на шее.       Я, от неожиданности, вздрогнул, пробуждая в милом мальчике животные инстинкты. Он крепче сжал меня за талию, не давая отстраниться, и прикусил истерзанную кожу зубами, вырывая из меня болезненный вскрик. Руки сами вцепились ему в загривок, забирая побольше волос, чтобы не причинить боли, а только оттянуть от шеи, по которой он успел соскользнуть ниже, оставляя ещё один болезненный след.       — Больно, — хмыкнул я, не выдержав его давления.       И мальчик тут же отстранился на пару сантиметров, оставляя на истерзанно за короткую минуту шее прощальное согревающее дыхание.       — Прости, — пробормотал он, резко поднимаясь и уходя в сторону старой лестницы к вершине старого маршрута железной тропы, не забыв подхватить по дороге свою стопку вещей.       Какое-то время я лежал неподвижно, шокированный.       Потом, чувствуя, как губы растягиваются в глупой улыбке, коснулся зудящей шеи, тут же тревожа саднящие метки. И улыбаясь ещё шире.       Мне нравилось, когда меня придавливали своим весом твёрдые мужчины.       Мне нравилось, когда они не могли удержать свою жадность.       Мне нравилось, когда они стеснялись своего физического превосходства и пытались сбежать, чтобы не причинить боль.       Но никогда это не сочеталось в одном человеке в столь идеальных пропорциях.       Плевал он на мои жесты: пока я не сказал, что мне больно, он не мог остановиться. И теперь, осознавая случившееся, мне хотелось ещё. И плевать, что потом он «уйдёт за своими близкими».       Я хочу здесь и сейчас.       Но мальчика следует покормить.       Я подоил своих вечерних козочек, достал из погреба бутылочку игристого, которое следовало выпить ещё лет пятнадцать назад, проредил огород, который, как и всё в этом месте, содержался исключительно ради гостей. Ужин был хорош, пусть в нём не было ни капли мяса, от которого мои инстинкты начинали бы бесноваться. Да и Чонгук вряд ли ел что-то мясное, а, значит, не претендовал.       Последняя мысль заставила меня замечтаться, подумать чуть подольше и полностью изменить свои планы на ночной перекус.       Козочек своих я искренне любил исключительно в живом виде, тем более, что сожрать такую тушку за раз даже пышущему здоровьем дылде-Чонгуку было не под силу, а хранилось у меня мясо куда хуже молочки. Курочек же мне не жалко. Никакой симпатии к этим творениям бесконтрольной селекции я не питал и размеры их позволяли не беспокоиться, что что-то останется.       Свернув одну голову и в приступи голодной ярости выжрав её крохотные мозги и печень, я, тщательно вымыв в ручье лицо, ощипал тушку и пожарил на мангале с перцем, солью и застоявшимся апельсиновым джемом, который я ещё лет пять назад постеснялся выставлять на стол своему гостю. Но тут моё полуживое обострившееся чутьё дало о себе знать в лучшем его виде, позволяя сполна оценить ароматы, их сочетание и точно подобрать количество специй.       Чонгук, которого, как мне представлялось, ещё нужно было вытащить из скал, где он так упорно прятался, сам вышел к поляне у водопада, влекомый фантастическим запахом, к которому ни живой, ни мёртвый, ни пограничный не способны были противостоять. Я ощутил себя Гамельнским крысоловом из старой легенды. Но вместо дудки была тушка особенно неугодной несушки и интересовало меня всего одно дитя. Двадцати пяти лет. С крепким телом и завидным аппетитом.       — Это мясо? — робко уточнил он.       И я, пусть примерно такой реакции ждал, всё же удивился, пытаясь вообразить, как он мог нарастить такие мышцы без должного мальчикам его возраста рациона, включавшего не только неограниченное количество всевозможных деликатесов и блюд попроще, но и многое другое. Например, секс.       — Да. Присаживайся, — я кивнул на свой любимый плед, расстеленный по короткой травке около утёса, по другу сторону которого я плакал и печалился о своей судьбе в нашу первую встречу.       — Можно попробовать? — едва ли скрывая за хмурым взглядом волнение, спросил мальчик.       — Можно, — коротко ответил я, рассекая ножом бедро, проверяя готовность. Золотой сок полился на угли и я снял мясо, тут же соскабливая его в единственную тарелку, которую поставил перед моим прекрасным гостем.       — Ты уже поел, — скорее утвердительно, чем вопросительно, проговорил Чонгук.       Не успел я кивнуть, как он, схватив меня за плечо, притянул к себе на колени, чтобы прошептать в ухо:       — Здесь слишком много для одного,       А потом, игнорируя жар, ухватил из тарелки сочную голень, протягивая мне.       Мой организм почти не нуждался в пище и я старался максимально избегать лишнего контакта с ней, только упорно продолжая обновлять запасы скоропортящихся продуктов, безжалостно скидывая непригодившиеся партии в компостную кучу, которую на следующий год щедро сеял кабачки и тыквы.       Но ради Чонгука и возможности поесть, сидя у него на коленях, не столько цепляя зубами мясо, сколько скользя губами по его покрывшимся жиром домашней птицы пальцам, ловя дрожь и усиливающееся напряжение, я поддался и, прикрыв наверняка выцветшие, как у трупа, глаза, увлечённо исполнял своё маленькое желание, невзначай опираясь в бедро Чонгука, чуть сжимая его и поглаживая.       — Моя очередь! — поспешно проговорил он, судорожно выдыхая, когда я соскользнул ладонью выше, к паху, и, совсем уже не скрывая, кто здесь деликатес, обхватил губами почти не запачканный ароматным куриным соком палец, посасывая.       Помедлив, я выпустил палец и, дав себе пару секунд вернуться к менее мёртвой форме, медленно откинулся назад, прижимаясь спиной к напряжённому телу, открыл глаза и перевёл терпеливо-выжидательный взгляд на Чонгука. Тот пялился на меня, боясь не только пошевелиться, но даже вздохнуть, будто у него на коленях сидел настоящий зомбак, безостановочно пуская слюни на свежевыстиранные брюки.       Забавно, что он продолжает считать, будто мы играем исключительно по его правилам. И тогда сразу вопрос: «чего такого я успел сделать, что он не ожидал от меня подобного рода инициатив»?       Кажется, интуиция в очередной раз подсказала мальчику, что скрыто у меня в голове, и он резко начал покрываться ярко красными пятнами смущения. Словно цветы, они покрывали выбритые поутру лицо и шею, делая мальчика совсем уж трогательным и невинным.       Отведя взгляд, он в один укус оторвал от желтоватой кости кусок мяса больше, чем я успел проглотить за всё время моих навязчивых приставаний, и, пусть это было сделано поспешно, его удивлённый взгляд поведал мне о многом. Обняв его за плечи, я мягко уточнил, надеясь вызвать его на откровенность, без которой хорошего интима просто не получится:       — Ты никогда раньше не ел мясо? Даже курицу?       И мальчик помрачнел больше обычного, уходя в свои тяжёлые воспоминания. Я, в попытке напомнить о своём, чуть более тёплом, относительном воздуха, теле, скользнул пальцами по мускулистой шее, врываясь в ёршик коротких волос, достигая чувствительного затылка, чтобы начать мягко его массировать.       — Никогда, — ответил он и решительно отложил голень на тарелку.       Я тут же пожалел, что решил показать ему эту бестолковую несушку целиком. Будь это всего лишь одна голень, он ещё, возможно, съел бы её вприкуску с моими дурными вопросами. А так…       — Наелся?       Чонгук успел открыть рот, но тут его опередил желудок, громко проворчав свой протест относительно мыслей хозяина. И мальчик рот закрыл, смущённо отвернувшись.       — Если ты курочку не съешь, она достанется червям, — честно признался я, не имея представления, как именно можно соврать на благо в данном случае.       — Ты не съешь? — с надеждой уточнил Чонгук и его пальцы крепче впились мне в рёбра.       — Я уже поел, — печально подал я плечами, пытаясь вырваться из его объятий.       — Ты не ел.       Теперь меня вжимали в слишком горячее тело две руки. Я прикрыл глаза, собираясь с мыслями, а потом спокойно ответил:       — Ел.       — Ладно. Ел. Но не мясо. Здесь целая тушка. А я до того запаха не чувствовал.       Проницательный мальчик.       Он смотрел на меня требовательно, не желая впихнуть несчастную курь силой — только надеясь узнать мои секреты.       — Могу я не любить куриное мясо?       — Можешь, — киснул мальчик.       — Тогда сойдёмся пока на этом ответе, — холодно проговорил я.       — Хорошо, — сипло выдохнул Чонгук.       Кажется, его испугал мой холод.       Пальцы на рёбрах разжались, а обвитое венами предплечье не вжимало в чужое тело. Я мог быть свободен. Но это было не интересно, я не хотел быть свободным. Я хотел, чтобы мальчик проявил свою необузданную страсть. Чтобы он оставил на мне больше горящих меток.       — Больно? — робко спросил он, осторожно коснувшись кончиками пальцев моей шеи, замечая вдруг плоды трудов своих.       И слышать такие интонации от такого сильного юноши вновь оказалось удивительно приятно.       Я коротко кивнул, сохраняя на лице невозмутимое выражение.       Его рука снова исчезла, оставляя после себя холод, а голова низко склонилась.       — Прости, — прошептал мальчик.       — Оближи их, — предложил я, не видя ничего постыдного в игре на его чувстве вины. Тем более, если это поможет нам обоим забыть обо всех оговорках, подозрениях и печалях.       Но отсутствие социальных коммуникаций на протяжении долгих месяцев, а порой лет, сказывалось на моей мимике не лучшим образом. Моё лицо сохраняло свойственное ему агрессивно-сучье выражение, за которое мне так же перепадало не один раз, пока я насильственно не заставлял лицевые мышцы напрягаться. Теперь я, вероятно, тоже казался безразличным. И ничего не мог с этим поделать. Мне не хотелось притворяться перед этим мальчиком. Я верил, что он сумеет меня понять. Со своей-то интуицией.       И я не ошибся.       Пусть неуверенно, не спуская с моего лица настороженного взгляда, но он стал медленно склоняться к шее, чтобы коротко коснуться кожи губами и тут же широко жадно облизав, вызывая по телу дрожь: расцветший засос горел и малейшее прикосновение к нему вызывало вспышку боли. Только если это был не язык Чонгука. Мокрый, раскалённый, всё более смелый.       Не удержавшись, он снова втянул многострадальную кожу, тут же прикусывая и оставляя новый след, а я всхлипнул, вцепляясь в его плечи, чтобы прижать ближе, но точно не остановить.       Мне всегда казалось, что я ужасен во флирте, но, очевидно, нынешние дети даже такого слова не знают. Их так легко сбить с пути истинного. Заставить вылизывать шею незнакомца, едва живого…       — Ай, — тихо пискнул я, когда мальчик, разыгравшись, слишком сильно сжал зубами повреждённую кожу.       Мне понравилось, что он сделал в ответ. Как он всё сильнее сжимал пальцы, предупреждая о невозможности сбежать, и совершенно не замечал за разгорающейся страстью мою судорожную хватку на своих плечах.       Запрокинув голову, ловя бесчисленные взгляды звёзд, я с расслабленным выдохом ощутил, как он чуть отстраняется ртом, горячо выдыхая на влажную от слюны шею, а руками, напротив, крепко обнял, перекрещивая их по спине, прижимая сильнее к себе, сжимая пальцами талию и ягодицу. Так сильно, что дыхание перехватило и из груди вырвался тихий рокочущий крик.       — Расскажи мне, — вдруг попросил он, обводя губами адамово яблоко.       — Что рассказать? — переспросил я. В таких вопросах мне требовалась точность.       — Всё расскажи, Тэхён. Я так хочу забрать тебя в Эдем.       — Это невозможно, — решил сразу обозначить я, хоть и медленно таял в его болезненной надежде.       Как бы ни хотелось мне свести все разговоры к пошлостям и уже, наконец, потрахаться, врать в таких серьёзных для мальчика вещах не хотелось. Он должен помнить, что, стоит ему решить покинуть это место, он снова останется один.       Конечно, эгоистично мне очень хотелось таким образом вынудить его остаться, но опыт подсказывал, что он всё равно уйдёт, как бы я не уговаривал остаться. В этих ребятах, помимо силы физической, воспитывают ещё и духовную, не забывая добавить в этот бурлящий котёл немалую долю преданности.       Горячая ладонь, сжимавшая ягодицу через штаны скользнула сразу под бельё, теперь нетерпеливо переминая, задевая мизинцем и безымянным колечко сжавшихся от боязливого предвкушения мышц.       — Я знаю, малыш, — ответил он, упираясь носом меж ключиц, шумно втягивая запах. — Это сразу видно. Но я не понимаю, почему? — прозвучало чуть капризно, вынуждая меня ласково улыбнуться звёздам.       Фантастическая интуиция и чертовски мягкий характер.       Переместив руки с затылка и шеи, я обхватил его лицо, и заставил посмотреть на себя:       — Ты знаешь меня чуть дольше суток. Часть времени провёл в беспамятстве. Не стоит быть таким доверчивым к незнакомцам, Чонгук. Они могут… укусить.       — Все люди — братья. Время распрей прошло. Тэхён, прошу, пошли со мной.       — В Северный Эдем?       — Да. Куда же ещё?       — И ты не хочешь поступить наоборот?       — Наоборот?       — Привести сюда, в Нару, всех своих близких, — мягко уточнил я, вспоминая всех-всех своих гостей.       Видя, как лицо мальчика хмурится сильнее, я решился пошутить зачем-то:       — Оленей не обещаю, но вкусно кормить буду.       — Олени? — непонятливо переспросил Чонгук, нахмурив густые чёрные брови, а потом, тряхнув головой, и, в целях успокоения, вероятно, чуть сильнее сжав под бельём мою ягодицу, выдохнул с пугающей искренностью, — Все мои близкие уже стали призраками, Тэхён. Ты — единственный человек в моей жизни.       — Тогда зачем тебе куда-то возвращаться? — настороженно спросил я, жалея моего маленького гостя, успевшего перенести в столь юном возрасте такое количество тягостей.       — Таков мой долг, — ответил он, прижимаясь сильнее.       Моими стараниями, атмосфера и без того была немало подпорчена и уничтожить её в труху парой простых истин в мои планы не входило. Потому что Чонгук — милый парень, способный согреть этой ночью моё полумёртвое тело и раствориться в утренней дымке, словно прекрасный сон, унеся с собой очередную историю про «Нару».       Выдохнув, я перекинул ноги, седлая его и тут же стекая по его бёдрам ближе к паху, вжимаясь, а потом изо всех сил сжал объятья на плечах вжимаясь так сильно, будто мечтая раствориться в его живом тепле. Мальчик отзывчиво продолжил свои мучительно-болезненные ласки, сходу обрывая надежду на что-то нежное, втягивая кожу под ключицей и тут же разрывая её зубами, вырывая у меня жалобный всхлип.       Ища хоть одного источника приятного, а не надрывного, удовольствия, я прогнулся, пытаясь поймать нужное касание меж ягодиц и мальчик, совсем глупый, тут же ворвался внутрь сухими пальцами, окончательно лишая меня надежды на сексуальную разрядку. Только тепло. Тепло, боль, жар, давление со всех сторон и полное игнорирование пока тихих болезненных всхлипов. Я даже не строил надежд, что сумею не потревожить жителей леса своими криками, когда этот мальчик решит меня отметь не только пальцами.       — Ты так дрожишь, — заметил Чонгук.       И я бы промолчал, но он полностью остановил все свои действия, давая мне возможность вдохнуть и ответить. Но я же не мог ему сказать, что он слишком груб. Для него это впервые. Наверно. А могу потерпеть.       — Всё хорошо. Продолжай.       — Не хорошо, Тэхён, — он упрямо мотнул головой и его возбуждённый взгляд вдруг дополнился уже привычной строгостью, вынуждая меня говорить открыто. Или молчать.       Я выбрал второе, но он и сам прекрасно понял, что у меня, как у любого мужчины, отвечает за честность в подобных вопросах. Его пальцы болезненно проехались по нутру, выскальзывая наружу, отчего я не смог не скривиться и мальчик это заметил, нахмурившись сильнее. А после переложил руку на пах, где покоился мягкий, перепуганный его настойчивостью, член.       Теперь он смотрел обвинительно. Не выдержав, я отвёл взгляд в сторону, невольно поджимая губы.       — Тебе не нравится. Ты боишься меня?       — Нет.       — Говори правду, — его голос звучал жёстко.       Я совсем расстроился: не так ведут себя возбуждённые мужчины. Наверно, я ему не по душе. Это нормально. Даже в такие времена не все готовы спать с другими мужчинами.       — Доешь курочку? — предложил я, начиная слезать с его коленей.       — Это не ответ.       От того, что он меня не отпустил, легко удержав на месте, будто ему это не стоило никаких усилий, стало дискомфортно. Мне так понравился этот мальчик, что я бессовестно заигрывал, ища большего внимания, даже не убедившись в его характере, который, кажется, был довольно авторитарным. И если я сейчас пострадаю из-за своей поспешности, жадности и похоти, то это будет мне отличным уроком.       Выдохнув тяжёлый холодный воздух, я расслабился в крепких руках, поднял взгляд и, стараясь говорить спокойно, заметил, едва заметно кивнув:       — Мне не нравится, когда меня удерживают силой. И теперь ты пугаешь.       Красный свет тлеющих углей отражался в тёмных широко раскрытых глазах, делая взгляд моего гостя нечеловеческим, будто демоническим. Загипнотизированный, застрявший с ним во времени, без движения, я не сразу понял, что его пальцы, сжимавшие тело, медленно разжались, а потом ослабли и объятия, такие же болезненные, но зато приятно согревавшие.       Ледяной ночной воздух обжог, пуская по спине и шее мурашки, вынуждая на мгновение пожалеть об утрате, но тут же этот холод сладко остудил следы нетерпеливых прикосновений, обещавшие вскоре почернеть от гематом.       — Прости, — прошептал Чонгук, опуская голову, стыдлива пряча за растрепавшейся моими стараниями чёлкой лицо.       Удержав порыв успокоить его, не желая более испытывать его выдержку, я неловко поднялся, чувствуя теперь холод и на бёдрах, которыми до этого так волнительно прижимался к его твёрдым мышцам и заметному даже в относительной темноте возбуждению.       Из-за полностью нарушенной вирусом работой организма, я, помимо всего прочего, постоянно мёрз, из-за чего носил одежду сильно теплее, чем требовала погода. Поэтому Чонгук не сильно удивился, застав меня утром на кухне в тёплой водолазке, полностью закрывающей руки и горло, хотя в доме было тепло и сам парень ходил в штанах и майке.       Так мне удалось скрыть все следы его несдержанности, избегая лишней неловкости. Тем более, что любые травмы на моём полуживом теле выглядели особенно болезненно и сходили сильно дольше, чем у людей.       Отдельно меня порадовало, что не я один хотел избежать неловкости. Чонгук, убедившись, что я не держу зла, постарался вести себя дружелюбно, при этом никоим образом не намекая на желание продолжить более близкое знакомство, вновь убеждая меня в мысли, что не у всех есть склонность к ситуативной гомосексуальности. Хотя за долгие десятилетия, прошедшие с того момента, когда погас свет, он такой интересный был пока единственным.       Свою исключительность он после доказал ещё не раз, с лёгкостью решая всякие бытовые вопросы, к которым я сам подбираться стеснялся по разным причинам.       Например, чинить крышу мне было не дано ввиду недостатка ловкости. Я ещё мог как-то подняться к себе на гору, но вот по крыше ходить побаивался. Хватило мне падений ещё с тех времён, когда я всё это дело строил и кровь моя была куда теплее.       Потом ещё дымоход почистил. Тоже хорошее дело. И дров наколол лет на пять вперёд, сильно проредив старый лес. С этим я бы и сам справился, но видя, с какой лёгкостью этот рыцарь таскал здоровенные куски древесины, решил не влезать и просто наслаждаться видом работающего красавчика, не стеснявшегося оголять во время непосильного труда торс.       И всё бы было ничего, если бы не это странная дистанцированность. Мальчик почти не смотрел в мою сторону и наши взгляды могли пересекаться исключительно по досадной для него случайности. При этом я не мог не чувствовать всем своим полумёртвым диким нутром, что его рана стремительно заживает.       Зачарованный перекатывающимися под чуть загорелой кожей мышцами широкой спины, постоянно соскальзывая ненасытным взглядом ниже, к неожиданно тонкой талии и сочному такому попцу, я замечал внутри себя тревогу, подкрепляемую ощущением, что мальчик так старательно пашет исключительно ради платы за мою незначительную помощь и надеется свалить в самое ближайшее время.       Предвкушая тяжёлую неделю, по мере которой моя тревога должна была только расти, я ощутил чувство сродни срываемому без предупреждения пластыря. Одним уверенным движением, будто в этом не было ничего болезненного. Всего через три дня после своего появления.       — Я больше не хотел бы злоупотреблять твоим гостеприимством, Тэхён, — сказал он за завтраком, поглядывая безразлично в окно.       Из меня будто дух вышибли.       Невыносимо захотелось кричать, но лёгкие сжались, отвердевая, болезненно сжимая сердце и пуская по артериям холод. Кровь стремительно сворачивалась, причиняя ни с чем не сравнимую боль.       В глазах потемнело.       Я сжал пальцами край столешницы и, едва способный управлять своим телом, с титаническим трудом сморгнул чёрные слёзы. А потом чуть не умер от страха, когда услышал вырывающийся из собственного горла рык, совсем не свойственный живым, зато так хорошо знакомый профессиональным охотникам на зомби.       Повезло ещё, что я стоял к нему спиной. Он не видел моих выцветших глаз, побелевшего лица и проступивших от напряжения чёрных вен на висках.       — Тэхён? — спокойно позвал Чонгук.       Но меня не обманул его тон. Инстинкты мёртвых были похуже звериных. В таком состоянии я мог замечать колебания самой Вселенной, чего уж говорить об эмоциях обычного человека.       Я всегда был со странностями. Ещё в детские годы это было достаточно пугающе, чтобы родители отказались от меня. Чтобы все всегда отказывались от меня!       Даже будучи подростком, когда меня держали запертым в неприглядном притоне на окраине Токио, обязательно приковывая перед приходом очередного клиента железом, даже тогда я был странным.       А потом свет погас. Но случилось это не в один момент. Люди продолжали делать вид, что жизнь продолжается. Да, условия существования немного изменились, появился целый ряд предосторожностей. Однако, даже когда две трети мира оказались охвачены вирусом, я оставался на своём месте. Месте бешеной шлюхи, прикованной на мансарде и достойной только самого ужасного обращения.       Попавший под огонь самых страшных и мерзких сексуальных девиаций, я был рад, когда услышал крики на улице сгорающего внутри себя самого Токио и увидел омертвевшее лицо своего постоянного клиента, привычно пускающего слюни, но с непривычно бледными глазами.       Он и раньше любил кусаться, так что я даже не вполне был уверен, что происходило то, о чём я мечтал ещё с тех времён, как один из посетителей проболтался мне о начавшейся пандемии.       А потом лёгкие стали каменеть, сердце замерло и в висках закололо. Я чувствовал их всех и с улыбкой принимал страшную болезнь, способную сделать, как мне казалось, невозможное — позволить мне социализироваться. Пусть и несколько экстравагантным способом.       — Все уходят, обещая вернуться и привести других. Словно я чудовище, от которого можно уйти только пообещав вознаграждение за терпение, — прошептал я.       — Что случилось, Тэхён?       Моего плеча коснулась тёплая рука и я медленно обернулся, представая во всей красе. Чонгук рефлекторно отшатнулся на расстояние полутора метров — достаточное, чтобы зомби не мог дотянуться до него в одно движение. А потом замер, готовый оторвать мне голову, но спешащий этого делать, что немало удивляло. Этот парень точно был способен умертвить меня окончательно.       Повернувшись к нему лицом, я облокотился бедром о столешницу, как часто делал, и парня этот знакомый жест шокировал даже сильнее моего внезапного обращения. Насмешливо склонив голову набок, я поинтересовался:       — Собрать еды в дорогу? Или предпочтёшь пойти налегке?       Парень молчал и не двигался, но меня так обрадовало, что он, наконец, смотрел прямо на меня, не отрывая взгляда ни на секунду и даже не моргая, что кровь стала оттаивать, возвращая мне облик полуживого. С которым я родился.       — Что с тобой сейчас случилось? — хрипло спросил мальчик.       После короткого обращения мне стало так тепло и хорошо, что даже старый нервный тик вернулся — я стал непроизвольно постукивать зубами. Звук получался звонкий, ритмичный и довольно пугающий. Чонгук, успевший малость расслабиться, снова подобрался, готовый свернуть мне шею голыми руками.       — Я расстроился.       — И часто ты так расстраиваешься?       — Нет.       — Так ты зомби?       — Не знаю. Я в этом не разбираюсь. Лучше ты мне скажи, охотник, — я растянул губы в подобии улыбки, пытаясь унять нервную дрожь в черепе.       Кажется, вид у меня стал не слишком располагающий, потому что парень громко сглотнул и теперь старательно смотрел только на верхнюю часть лица.       — Отец говорил, что в Наре живёт чудовище. Это был твой прародитель?       — Что ещё он говорил? — тут же уточнил я.       — Он говорил, что сам побоялся его сразить, хоть наградой за победу стала бы сама земля обетованная. Так тебя обратило то чудовище? Ты с ним сражался? — парень немного расслабился.       — И ты решил, что чудовище тебе по зубам, малыш?       — Не было выбора. И не называй меня малышом. У меня почти двенадцать лет боевого опыта. Имей уважение к старшим. И ответь уже, что стало с чудовищем?       — Сколько тебе лет?       — Ты, блядь, ответишь сегодня на мой вопрос? — внезапно зло спросил Чонгук, приближаясь ко мне в два стремительных шага и угрожающе нависая сверху.       — Только после тебя, — я убрал с лица неумелую улыбку, позволяя зубам пару раз стукнуться друг о друга.       Всматриваясь и не видя на моём лице ни капли страха, Чонгук всё же ответил, сквозь зубы:       — Двадцать семь.       — Монстр, про которого говорил Намджун, всё ещё здесь.       — Где? — его брови сошлись на переносице и, кажется, мальчик был готов сиюминутно бросится в бой по моей указке. Но тут его осенила беспокойная мысль, — Откуда ты знаешь, как звали моего отца, Тэхён?       И всё же он очарователен.       Не удержавшись, я медленно поднял руку и, под его внимательным взглядом, коснулся ладонью его гладкой щеки, одалживая для себя немного тепла и даря ласку в ответ.       — Мы неплохо проводили с ним время прежде, чем он увидел меня в лесу, пожирающим ещё живого оленя. На следующее утро я вёл себя как обычно и он решил, что я не помню ничего о своём обращении. Тогда он, безостановочно провоцируя меня своим страхом и неумелой ложью, оповестил о своём уходе.       Чонгук медленно скосил взгляд на гладящую его руку, задерживая дыхание. Я же усмехнулся.       — Сколько тебе лет, Тэхён? — его голос ослаб и теперь мальчик казался мне особенно трогательным и невинным.       — Чуть больше ста. Точнее не скажу, потому что не сильно лежу.       — Так это ты?       — Чудовище?       Чонгук вздрогнул и снова посмотрел на меня глазами полными ужаса осознания.       Не желая пугать этого милого, пусть немного жестокого, мальчика, я убрал руку от его лица, позволяя чуть свободнее вздохнуть, возвращая преимущество на сторону охотника, а после повторил свой вопрос:       — Так тебе собрать еды в дорогу?       — Что?       Закатив глаза, я, обойдя его по широкой дуге (чтобы не нервировать), вышел из дома и отправился к своим козочкам. Время дойки утренних уже настало, а мальчику надо было дать возможность прийти в себя. Или сбежать.       Теперь меня это даже не беспокоило. До этого мне казалось, что я не заслужил возвращения в привычное одиночестве, но после обращения прямо за завтраком волноваться и тревожиться стало не о чем: поделом.       Совершенно расслабленный, насвистывая под нос песенку собственного сочинения, я пытался подоить одну из своих красавиц — Аделину. Но она, дававшая в последнее время совсем немного молока, теперь решила окончательно забить на свой материнский долг.       Можно было бы снова свести её с козлом, дождаться потомства и вернуть в строй, но, учитывая слова Чонгука об упадке Северного Эдема, гостей ждать не придётся ещё очень долго, а, значит, никто не расстроится, если популяция немного сократится.       Тем более, что меня, помимо хорошего настроения, одолел голод.       Подоив двух других козочек, я увёл Аделину подальше, чтобы её блеяние не испугало другую животинку и, будучи благодарным ей за годы взаимовыгодного сотрудничества, пригасил инстинкты, предварительно переломив шею, и только потом давая волю мертвецу, сначала разрывая мягкое брюшко, чтобы добраться до печени, а потом, довольно причмокивая и не переживая о чистоте своей одежды, начал отковыривать голову от туловища, надеясь добраться до мозга.       Перепачканного в крови и сосредоточенно копающимся в ещё теплой тушке меня застал Чонгук, который, по моим скромным прикидкам, уже должен был успеть покинуть вершину виа ферраты.       Смущение от того, что меня застал в столь непотребном виде крайне симпатичный мне парень, пришло и ушло. Питать пустые надежды мне было свойственно, но в минимальной степени, что и позволяло удерживаться на краю скалистого обрыва даже в самые холодные дни.       Но вот удивление осталось. И, чуть полюбовавшись вновь шокированным Чонгуком, я вернулся к своему увлекательному занятию, не видя никакого смысла стесняться. Тем более, что питательность мозга напрямую зависела от его свежести. Желательно съесть в первые пару минут и тогда меня ещё с неделю не будет тревожить голод.       — Тебе что-то подсказать? — спросил я, спустя минуту молчания.       Мой голос снова звучал очень низко, почти рокочуще, но спокойный тон сделал его вполне себе приятным и я был рад заметить, что Чонгук не только отмер, но ещё и смутился. Сдвинувшись с места, он обогнул пару деревьев, оказываясь ко мне не слишком близко, но и не далеко.       Наблюдая за тем, как я стараюсь открутить голову, надкусывая мешающие жилки, парень спросил:       — Могу я ещё немного задержаться, Тэхён?       Я аж замер, бессовестно теряя драгоценные секунды.       Но голод достаточно сильно сковывал эмоции, чтобы даже сильное удивление не могло сорвать трапезу, и я выдвинул условию:       — Можешь. И, если не хочешь, чтобы я покушался на твои мозги, помоги мне добраться до этих, — я кивнул на почти оторванную голову.       Сил у меня всегда было немного, а сейчас я ещё и без подручных средств, вроде топорика, оказался. А вот Чонгук со своим сильным телом мог справиться без особого труда, что доказал, подойдя ко мне вплотную и бесстрашно склонившись рядом, чтобы в два резких уверенных движения открутить козью голову.       Поражённый такой смелостью и готовностью помочь ближнему даже в столь сомнительном и интимном деле, я, стараясь не касаться рук своего всё более привлекательного в моих омертвевших глазах гостя, принял головку Аделины и, умело расковыривая содержимое, быстро добрался до сладенького. Закинув в рот первый кусочек, я блаженно прикрыл глаза, тихонько простонал, а потом, донельзя довольный уставился на Чонгука, наблюдавшего за мной поплывшим взглядом.       Забавно, но усилившаяся чуйка нашёптывала, что дело не в страхе или отвращении. Его эмоции имели диаметрально противоположное направление. Зная, но не веря в этот бред, следующий кусочек розовенького из-за крови мозга я положил на высунутый язык, а, проглотив, неторопливо облизал губы.       Чонгук отвёл взгляд и поспешно спросил, выдавая себя с головой:       — Есть ли ещё что-то, чем я мог бы помочь?       — Я тебе нравлюсь?       — Опять эти твои вопросы не впопад, — наигранно-возмущённо воскликнул парень, неудачно переводя на меня взгляд.       А я в этот момент пальцы облизывал.       Он снова отвёл взгляд, а потом, в уже привычной манере, опустил голову, пряча лицо за чёлкой. Сжав в кулаки окровавленные руки, он молчал, собираясь с силами, а я, чувствуя блаженство от насыщения, смилостивился и ответил вместо него:       — Нравлюсь.       — Конечно, нравишься! Мне казалось, это ещё в первый мой день здесь стало очевидно.       Мальчик хмурился, продолжая скрывать неловкость, такую же очевидную, как и его нездоровые наклонности. В кои-то веки мне это на пользу пойдёт.       — Не очевидно, — спокойно возразил я.       — То есть ты не заметил, как сильно я возбудился у костра? — уже искренне возмутился он, начиная понимать, что смущаться со мной излишне.       Закинув в рот ещё один кусочек лакомства, я, припомнив с некоторой горечью дела минувших давно — и не очень — дней, ответил:       — Я так часто трахался с людьми, не питавшими ко мне ни капли симпатии, что перестал пытаться соотносить физиологическое и эмоциональное.       — Что?       Он точно слышал каждое слово и повторять смысла не было, так что я продолжил свою трапезу, ожидая более конструктивного вопроса. Но парень снова удивил: забыв о всякой предосторожности, будто он не охотник, а я не мертвец, обошёл тушку и опустился на траву прямо около меня. И только после, действительно озадаченный темой, спросил:       — Зачем?       — Что «зачем»?       — Зачем ты… был с теми, кому не нравился?       — Привычка, — пожал я плечами и присосался губами к козьей голове, пытаясь поскорее доесть остатки.       — Странные у тебя привычки.       Занятый, я ничего не ответил, давая Чонгуку придумать более интересный вопрос:       — Но почему ты меня оттолкнул?       — Ты первый остановился и стал донимать меня глупостями. Я решил, что тебе не понравилось.       — Я думал, что сделал тебе больно.       — И что? — безразлично уточнил я, поднимаясь с места и направляясь через рощу в сторону небольшой горной реки, где можно было помыться.       — Ты странный, — заключил Чонгук, следовавший за мной по пятам.       — Неужели?       — Тебе нравится боль.       — Боюсь, нет. Но мне нравится по-жёстче. И ты даже не представляешь, насколько эта особенность невинна.       — А какие ещё бывают?       — Тебя интересует, насколько часто у людей встречаются садистские наклонности? — с улыбкой спросил я, выходя к скале, на которой сидел в момент нашей первой встречи.       — С чего ты взял?       — С того, что они есть у тебя, — просто ответил я и стянул с себя водолазку, открывая вид на многочисленные засосы, следы укусов и синюшные отпечатки крупных рук.       Если Чонгук и хотел что-то возразить, то передумал, увидев сколько вещественных доказательств оставил. Когда же я стянул брюки и бельё, обнажая свою любимую гематому на правой ягодице он и вовсе дышать перестал.       Нырнув в тишине и наскоро отмывшись в ледяной воде, я был вынужден возвращаться домой в одиночестве: парень успел куда-то подеваться.       Как оказалось, колол дрова. И мою обнажённую персону встретил ускорившимися взмахами топора.       Так и жили до вечера. Я теперь не видел смысла ничего скрывать и вернулся к своему любимому свитеру без ворота, а Чонгук старательно истреблял лес, рассчитывая, кажется, обеспечить мне запасы ещё на один век вперёд.       Благо, человеческий организм имел свои потребности и пропустить ужин этот работяга оказался неспособен. Тем более, что я заморочился и наготовил с запасом. Вдруг мальчик передумает и решит сбежать посреди ночи. Так хоть будет чего взять пожевать в дорогу.       Сначала он кушал тихо, пытаясь не поднимать взгляд от тарелки и полностью игнорируя моё присутствие. Раздосадованный этой неловкостью, я прогулялся до погреба, вытащил очередную бутылку сильно передержанного вина и, понимая, что мальчику неоткуда знать о свойствах этого чудодейственного напитка, стал щедро подливать, пока он не опьянел.       — Почему ты меня не покусал? — спросил он, раскрасневшийся, сытый и смелый.       — У меня, в отличие от некоторых, нет садистских замашек. Поэтому я своих партнёров не кусаю.       — Я не о том. Я имею в виду, почему ты не выпотрошил меня, не съел мою печень и не выпил мозг?       — С людьми мне интересней общаться, чем есть их.       — Но я же сделал тебе больно. Ты на леопарда стал похож. Такую пятнистую кошку.       — Мне известно, кто такие леопарды.       — А ты их видел?       — И даже кушал, Чонгук, — с умильной улыбкой ответил я этому очаровательному пьянчужке, игнорируя, что сам же и споил.       — Ничего себе! Но папа говорил, что они обитают далеко на юге.       — Так и я не сразу здесь оказался.       — А где ты был?       — Немного там, немного здесь. Мой век был долог и полон приключений. Мне потому и не хочется покидать это тихое место, — ответил я, откидываясь назад на спинку стула.       — Точно. Тебе же до хуя лет. То есть очень много.       — Благодарю за пояснения, но, поверь, ты не сможешь сказать мне хоть что-то, чего я не знаю. У меня ещё осталась память о том времени, когда не было зомби, но был интернет. Хотя мой доступ к нему был сильно ограничен.       — Это была какая-то закрытая система?       — Нет-нет. Общедоступная. Глобальная.       — Тогда почему у тебя не было к ней доступа?       Посмотрев на этого милого и доброжелательного парня, я, не желая омрачать ему его первую пьянку, с улыбкой ответил:       — Эта информация не для детских ушек.       — Я уже взрослый вообще-то.       — Но всё ещё невинен.       — В отличие от некоторых, — со смущением и лёгкой обидой, ответил парень.       Посопев и быстро забыв о своих переживаниях, он задал очередной вопрос, ответить на который я сейчас не мог:       — А как это было у тебя в первый раз?       — Эта информация тоже не для детских ушек.       Чонгук поджал губы и взгляд его стал угрожающим. Не знай я, какой он очаровашка, может и задумался бы над тем, что не стоит с ним играть. Но всего на мгновение.       — Ладно. Раз не хочешь ничего рассказывать, то и не надо.       — Я не против поделиться парой историй. Но не такого содержания.       Немного вдохновлённый моими словами, Чонгук придумал ещё один неудачный вопрос:       — Ты говорил, что хорошо проводил время с отцом. Вы были близки до того, как он узнал про твою особенность?       «Особенность»?       Нет, этот мальчик определённо по-странней меня будет.       И вопросы его просто восхитительны. Не иначе его безупречная интуиция подсуетилась, вынуждая пьяную голову генерировать только те вопросы, на которые я мог ответить лишь:       — Боюсь, эта информация тоже не для детских ушек, — а потом подмигнул.       Чонгук был крайне близок к тому, чтобы снова разобидеться, но даже в таком состоянии сумел сообразить, к чему я клонил. Смущение стало покрывать его лицо и шею красными пятнами, делая каким-то особенно привлекательным.       — Так ты с ним… он с тобой… как бы то самое?       На это я только улыбнулся, а потом решил перевести разговор на менее щекотливую тему и стал рассказывать про Нару. Точнее про общую историю железных троп. Тут мы невольно перескочили на темы войн, промышленной революции, неравенства и прочих, так занимавших человечество до появления зомби.       Я в этих вопросах знал чуть больше средней проститутки по одной простой причине — после падения Токио и собственного недообращения мне довелось семь лет прятаться в Национальном Токийском Университете. Да и потом подбирал литературку всякую. Всё равно развлечений у одиночки немного.       Слова лились стройным потоком и, пусть голос вскоре стал оттеняться заметной хрипотцой, дискомфорта не было. Мы бы могли сидеть так часами. На кухне, в тёплом свете пары свечей, в окружении тарелок с остывающими деликатесами. Чонгук, казалось, снова забыл, как моргать и следил за мной неотрывно, изображая самого благодарного на моей памяти слушателя.       Но испитое вино требовало выхода и мальчик был вынужден отлучиться. Прибравшись и придя в себя, я решил, что пора уже укладывать моего гостя спать. Он вернулся как раз, когда я заканчивал перемывать посуду. Не оборачиваясь, я заметил:       — Уже поздний час. Ложись спать. И, если хочешь, можешь запереть дверь изнутри.       — Зачем?       — Чтобы чувствовать себя в безопасности, Чонгук, — ответил я, ощущая, что мальчик медленно приближается.       Встав вплотную, так что тепло его тела касалось моей спины, он наклонился и признался:       — Но мне совсем не страшно, — а потом прижался губами к шее, переплетая руки у меня на животе, осторожно обнимая. — Научи меня, как правильно.       — Что?       — Это… — он прижался сильнее, вжимаясь пахом мне в поясницу. — Я знаю, что как-то это можно, но не знаю, что нужно делать, Тэхён. И сил терпеть нет. Ты так вкусно пахнешь, — мальчик с наслаждение провёл носом по шее от уха до плеча, а потом чуть навалился, вжимая меня в край раковины и прихватывая зубами, больше обозначая касание, чем всерьёз желая оставить ещё одну метку.       — Тогда лучше пойти в спальню, — ответил я чуть дрожащим голосом.       У меня внутри всё переворачивалось от нежности. Я даже не знал, что могу чувствовать что-то подобное. Мне было почти невыносимо приятно, что Чонгук с такой лёгкостью игнорировал мою природу. Поэтому хотелось сделать для него всё, чего он пожелает. Только бы он сумел понять, как сильно я благодарен и насколько мне не всё равно.       — Ты такой мягкий и податливый, что хочется сжимать тебя изо всех сил, Тэхён. Не разрешай мне, — попросил он тихо и разомкнул объятия, перехватывая меня за руку, чтобы повести в нужную комнату.       Переплетя наши пальцы, я на ослабевших ногах следовал за ним и, стоило нам оказаться в спальне с небольшой двуспальной кроватью, прижатой одной стороной к окну, я легко выскользнул из его ослабевшей хватки и, пока мальчик гипнотизировал тёмными глазами кровать, отыскал смазку.       А потом замер около постели, аккурат на траектории взгляда Чонгука. Кинув баночку на покрывало, я смело стянул штаны с бельём и выскользнул из домашних тапочек, оставаясь в свитере, пока прикрывающем ягодицы, и шерстяных носках. Потом, оперевшись одним коленом в край кровати, наклонился вперёд, забираясь на четвереньки и задрал свитер до поясницы, начиная объяснять:       — Из-за отсутствия естественной смазки, эту дырку нужно смазывать. Так же, учитывая что ты располагаешь, судя по моим ощущениям, крупным членом, было бы неплохо предварительно растянуть. Иначе можно всю кровать кровью залить.       Открыв баночку, я вымазал в смазке средний и безымянный пальцы — ими мне было удобней — и, опустив плечи на кровать, просунул руку между ног спереди, надеясь прикрыть предплечьем свой член. В таком положении меня было легко принять за девушку, а Чонгук, как мне кажется, всё же был гетеро.       Немного помассировав скользкими пальцами вход, я надавил и смог с некоторым трудом вставить сразу оба. Не хотелось проверять выдержку мальчика, тем более, что я и без того уже знал, что она у него не ахти какая. А, судя по тяжёлому дыханию и полному отсутствию движения, держался он с трудом.       Либо, что куда хуже, успел пожалеть о своей просьбе и теперь едва сдерживал отвращение. Эта мысль испугала, в груди похолодело, но мне удалось удержаться от обращения. Я просто старался получать удовольствия от его присутствия в одной комнате со мной в подобный момент.       — Можно я? — глухо спросил Чонгук.       — Что? — непонятливо уточнил я, не прерываясь и просто надеясь, что он не спрашивал о том, можно ли ему уйти.       — Растянуть тебя.       — Да, — выдохнул я, чуть обескураженный.       Вытащив пальцы, я приподнялся, давая свитеру снова прикрыть ягодицы, и обернулся, чтобы протянуть баночку. Чонгук был словно зачарован. Его пальцы, коснувшиеся моих, когда он заторможено забрал смазку, ощутимо дрожали, а взгляд прикипел к моим бёдрам, по которым сейчас стекли несколько капель прозрачной жидкости, ставшей совсем водянистой от тепла внутри.       Сделав ещё шаг ко мне, Чонгук вдруг рухнул на колени, заставляя меня вздрогнуть от неожиданности и изогнуться сильнее, чтобы рассмотреть его лицо, теперь полностью скрытое моей же тенью. Но потом были касания. Ещё сухими, но очень горячими руками, парень коснулся сначала икр, оглаживая, скользя симметрично вниз, сжимая лодыжки, потом вверх, чуть щекоча колени, а потом, заставив нас обоих задержать дыхание, обхватил бёдра. На собственном теле его руки казались огромными и какими-то всемогущими. Мне вдруг показалось, что он сможет довести меня только с их помощью до любой из граней, будь то боль, страх или истинное блаженство. И пока его руки двигались выше, я всё больше склонялся к последнему варианту, разрешая себе расслабиться и просто наслаждаться.       Добравшись до ягодиц, Чонгук раздвинул их, неуверенно огладил скользкую дырочку большим пальцем и, когда она в ответ на его ласку раскрылась, не удержался и прижался губами, впиваясь руками в мягкую плоть, переминая пальцами, словно тесто, словно действительно хотел сжать изо всех сил. А губы вскоре сменились зубами и языком. Раздвигая края входа большими пальцами, он старался проникнуть внутрь и как, боги, как восхитительно ощущается горячий язык.       Задыхаясь от удовольствия, почти захлёбываясь стонами, я уже едва ли мог удерживаться в прежнем положении и потому рухнул вперёд, сильнее прогибаясь, просяще открываясь, совершенно забывая о намерении не демонстрировать слишком явно свои гениталии.       — Скоро, — прохрипел я.       И тут губы парня скользнули ниже, смело всасывая во влажный рот нежную кожу мошонки вместе с яичками, а руки раздвинули мои ноги шире и одна из них вскоре оказалась на дрожащем члене.       Простонав в голос, я уже успел сжаться, предвкушая оглушительный оргазм, но пальцы Чонгука крепко пережали ствол у основания, срывая кайф на самой вершине. Я даже не был уверен, что это не хуже убийства.       Дёрнувшись, пытаясь вырваться из его крепких рук, я только сильнее ощутил свою беспомощность перед этим садистом с неприлично развитой даже на такие дела интуицией, и, не пытаясь гасить волну праведного гнева, стал обращаться. Огонь в промежности столкнулся с ледяной волной охватившей голову и грудь, пробуждая только два желания — бежать и рычать.       И Чонгук, этот мелкий, жестокий, обворожительный, невыносимый подлец, прекрасно чувствовал моё состояние. Его моё обращение не только не испугало, но, кажется, даже раззадорило. Перехватив мои бёдра, он закинул их себе на плечи, утыкаясь лицом мне между ног, а потом зафиксировал тело, давя тисками рук сразу и на поясницу, заставляя изогнуться так, как я в жизни не гнулся, и обхватывая шею, вжимая лицом и грудью в матрас с такой силой, что я даже пошевелиться не мог.       Взбешённый, я попытался, резко согнув колени, ударить его пятками по голове, но вместо этого только случайно соскользнул ещё ниже, делая Чонгуку одолжение: теперь ему стало куда удобнее раздражать горящее нутро своим невыносимым языком.       В таком положении, несмотря на весь опыт, мне ещё быть не приходилось. Хотя извращенцы, обожающие когда им садились на лицо, встречались и не раз. Но эта поза, блядь! Ни двинуться, ни даже немного облегчить тяжесть в яйцах нельзя.       Сдавленный наслаждением, ослабленный бессилием, я покорился, переставая даже пытаться вырваться и почувствовал, как по щекам покатились чёрные слёзы. И, если мне казалось, что хуже быть не может, то потом я вдруг снова ощутил приближающуюся эйфорию, так напуганную до этого, что я уже и не надеялся на разрядку. Затаившись, вслушиваясь в ощущения, ловя волны мурашек каждый раз, когда язык сменялся зубами, всё болезненнее сжимающими ягодицу или, что совсем невыносимо, раздражённую кожу вокруг входа, я старался не спугнуть это чувство и, когда мне казалось, что очередная волна будет последней, разрядка не приходила, пока не разразилось цунами.       Чонгук чуть сменил положение рук, дотягиваясь той, что сжимала поясницу, до дырки и резко вогнал внутрь сразу два своих пальца, бывшими гораздо больше, чем мои. Горящие от прилившей крови стеночки затрепетали, неконтролируемо сжимаясь, не желая отпускать, но этот садист, разумеется, сумел их вытащить, чтобы следом, довольный результатом, вставить три.       Мгновения боли от разрывающей заполненности внутри и трения несчастного искусанного входа быстро перекрылись долгожданным оргазмом. В глазах потемнело и несколько секунд я не мог дышать, только чувствовать стук крови о черепушку. Если смерть во время оргазма ощущается примерно так, то я не против умереть подобным образом.       Я даже не заметил, как Чонгук отстранился, хотя, судя по скрипу матраса, он, не слишком церемонясь, буквально скинул меня на кровать.       Лёжа на животе и повернув набок тяжёлую голову, я заметил, как на пол спланировала футболка Чонгука. А потом вжикнула молния на его брюках и мне послышался фантомный перезвон колоколов. Настроение похоронное. Кто-то сегодня точно умрёт. И это буду не я.       Пронаблюдав избыточно поспешный стриптиз, подавив смутное беспокойство при виде нечеловеческого хуища этого садюги и прикидывая, какой чудесный кошелёк может выйти из его мошонки, с двумя ясно очерченными яичками, я параллельно прикидывал план действий.       Намерения мои были самые жестокие и месть свою я воспринимал, как вынужденное, а, значит, неотвратимое зло, но, как оказалось, мальчик, помимо прочих своих талантов, обладал ещё и умением гипнотизировать. Возможно, это работало только на зомби, но, пока он подходил к кровати и забирался на неё, а, следовательно, и на меня, я не мог оторвать взгляда от малиновой головки раскачивающего, подобно маятнику, члена. Блестящая, одноглазая, она внушала страх и уважение. Возможно, это его секретное оружие против зомби.       Словом, провал. Полный.       И осознал я его только когда Чонгук сел мне на бёдра, вдавливая своим очень немаленьким весом в кровать, а потом подался вперёд, проезжаясь твёрдым членом между ягодиц, и почти укладываясь мне на спину, зажимая между жалобно стонущим матрасом и собой. Это была даже не клетка. Это полноценные тиски, в которых даже дышать сложно.       Поэтому мне стало странно, когда я почувствовал по всему телу приятную негу. Возможно, это всё из-за дурманящего запаха пропотевшего возбуждённого тела. Или дело в сбитом дыхании, коснувшемся волос на затылке. Или в ласковом касании шеи губами, мокрыми и скользкими от смазки. А может меня покорил тихий надрывный шёпот около уха:       — Просто, прости, прости…       Тая, я дотянулся до сжатой в кулак руки, которой Чонгук упирался в кровать около моей головы, скользнул кончиками пальцев по запястью к ладони, проникая под судорожно напряжённые пальцы, с удовольствие следя, как они постепенно расслабляются, давая мне пробраться дальше, щекоча кончиками ногтей вспотевшую мозолистую ладонь, а потом прижимаясь к ней своей, переплетая пальцы.       Поцеловав в ушко, Чонгук заставил меня вытянуть руки над головой, перехватывая их одной своей, всё так же переплетая пальцы, а потом чуть отстранился, чтобы направить член мне между ягодиц и неотвратимо и как-то слишком легко проникнуть внутрь головкой. Это было почти приятно, но внутри всё похолодело, когда я осознал, на что подписался. Меня вечно обманывает его невинный добродушный вид и я совсем упускаю такие детали, как габариты «мальчика», порывистость и вполне себе здоровое либидо. В сочетании с неопытностью, это делает его, на самом деле, немного опасным партнёром.       Уверенный, что у меня есть последняя секунда перед смертью, пока парень снова перенесёт вес на освободившуюся руку, я захлебнулся своим же криком, когда он одним движением навалился сверху, теперь вдавливая в кровать по-взрослому и проникая в слишком узкое для него нутро с такой уверенностью и лёгкостью, будто мой организм решил, что он лучше обойдётся без парочки жизненно важных органов, только что безжалостно раздавленных этим всесторонним давлением, чем без этого члена.       Вдохновлённый очередной агонией, я изо всех сил, игнорируя боль и полное отсутствие пространства для манёвров, попытался вырваться. Получилось высвободить только одну руку, но Чонгук ловко перехватил её даже не выпуская вторую, крепко сжимая пальцами оба запястья.       А потом, лишая остатков сил, качнул бёдрами, выходя и потом вбиваясь с громким шлепком, кажется, даже глубже, чем до этого. Сдавленно простонав, я закусил себе губу, надеясь сбавить громкость и дать мальчику насладиться, при следующей фрикции прокусил её и был вынужден уткнуться лицом в покрывало.       Пытаясь просто перетерпеть, не напрягаться и получать эмоциональное наслаждение, что Чонгук всё-таки желал именно меня, а не какую-то свою фантазию, я так увлёкся, что не сразу заметил, что начинает становиться хорошо. Мой организм, очевидно, был серьёзно настроен изменить собственную физиологию, чтобы члену Чонгука было внутри так хорошо, как только возможно. Поэтому его несдержанные, неритмичные, неумелые толчки, как и сумасшедшие предварительные ласки, позволили мне подстроиться.       Задыхаясь от тяжести его тела, от распирающего изнутри члена, вдыхая его усилившийся запах, замечая трогательно вжатые мне в шею губы, я постарался немного изогнуться, а потом, едва узнавая свой низкий хриплый голос, посоветовал:       — Дай мне развести ноги и сможешь удобнее лечь.       Он тут же замер, а потом переставил по очереди колени мне между бёдер, давая развести их, а потом согнуть так, чтобы мои стопы вжимались ему в ягодицы.       — Я помогу тебе поймать темп. Давай, Чонгук, — я чуть надавил и он снова толкнулся.       Лёгкий шлепок, потом отстраняется, но, стоило ему выйти всего на пару сантиметров, как я снова надавил, добавляя:       — Сначала нужно поймать ритм. Потом можно будет и амплитуду увеличить.       — Хорошо, — проговорил он, смазано целуя и снова прижимаясь лицом к шее.       Стало совсем хорошо. Такие короткие толчки помогли мне чуть лучше привыкнуть и я, не имея возможности двигать бёдрами навстречу, стал сжимать его член каждый раз, когда он выходил, и расслаблялся потом, свободно впуская внутрь до упора, отдельно кайфуя от того как его тяжёлые яйца врезались мне между ног, ударяя прямо по мошонке.       Поймав темп, он уже не нуждался в моих подсказках и через минуту стал уверенно наращивать темп и амплитуду. Тут я почувствовал, что не так уж и легко было моему телу принимать этого малыша. Оказалось, что я просто потерял часть чувствительности от банального онемения. А тут всё тело ниже пояснице стало покалывать, удовольствие снова смешалось с болью и появилась необходимость поскорее закончить.       Старательно сжимая член Чонгука, я считал фрикции, ожидая крайней, которая не должна была заставить себя ждать. Но даже пары минут в таком темпе мне оказалось многовато и, когда парень, накрытый своей волной, не удержался и рухнул на меня сверху, я чуть не задохнулся. Повезло, что он быстро сообразил, что и без того не особо живого меня можно умертвить окончательно, перевалился набок вместе со мной, не вытаскивая член, но давая мне ощутить толчками заполняющую внутри сперму.       Пришлось ещё немного потерпеть, но вскоре получилось выбраться из его ослабевших объятий и дать медленному кровотоку восстановиться.       Везде покалывало, внутри было холодно и пусто, всё бёдра и ягодицы оказались перепачканы в стремительно густеющей и противно подсыхающей сперме, на пережатых запястьях очень скоро обещали появиться новые страшные гематомы, но по спальне разносился магический аромат секса, всё тело переполняло чувство глубокого удовлетворения и неги, особенно расцветшей после того, как Чонгук бескомпромиссно вновь притянул меня к себе, стыдливо пряча лицо между ключиц и облегчённо выдыхая, когда мои руки обняли его в ответ.       Приходили в себя мы не слишком долго, но шевелиться совсем не хотелось. Поглаживая мускулистую шею, перебирая влажные от пота короткие тёмные пряди и чувствую лёгкую щекотку в подмышке, куда перепрятал свой нос Чонгук, я медленно осознавал случившееся и приходил к некоторым выводам.       Во-первых, если мальчику дать возможности набраться опыта, он станет ебаным искусителем, способным губами вытянуть душу через задницу. И не только.       Во-вторых, можно рассчитывать, что на какое-то время он ещё задержится.       В-третьих же… чем дольше он будет здесь оставаться, тем больше шанс, что после его ухода я всё же не удержусь на краю скалы.       — Тэхён, а давай ещё разок, — тихонько попросил мальчик.       Испытывая в основном ужас, я твёрдо и категорично ответил:       — Нет.       Печально выдохнув, Чонгук чуть поёрзал, чуть меняя положение и перетягивая меня на себя сильнее, чтобы было удобнее дышать моей потной подмышкой и потираться снова начавшим твердеть членом о мою ногу. Предсказуемо, это не переменило моего ответа и вскоре он успокоился. Везде успокоился. И я даже решил, что этот жеребец соизволил задремать, но задумчивую тишину прорезал ещё один вопрос:       — А можно я останусь с тобой?       — В Наре? — переспросил я.       — Не важно, где. Главное, с тобой, — теперь он оторвался от меня, ослабляя объятия и давая мне отстраниться так, чтобы видеть его лицо, спокойное только на первый взгляд.       На самом деле он был взволнован и почти напуган.       — Что тебя беспокоит, Чонгук? — строго спросил я.       — Что ты всё ещё один. Здесь наверняка бывало немало людей, но почему-то они все уходили. Но я не понимаю почему. Разве что ты сам не позволял им остаться, — проговорило это очаровательное чудовище.       — А ты не думал, что им было страшно оставаться с кем-то вроде меня? — уточнил я.       — Нет. Ты же безобиден. Даже беззащитен, — с виноватой улыбкой ответил мальчик.       Не удержавшись, я вспомнил о ещё одной своей старой привычке и закатил глаза так, что увидел звёзды.       — Так можно остаться с тобой?       — Это звучит так, будто ты вообще уходить не планируешь, — осторожно заметил я, стараясь не выдавать слабой надежды.       — Мне некуда, Тэхён, — вдруг сообщил он.       Это признание совсем выбило меня из колеи и я мог только требовательно смотреть в тёмные глаза, следя за всё нарастающим страхом.       — Меня изгнали. Потеряв очередного друга, я стал немного несдержан. И, когда один парень из генштаба стал ко мне цепляться, не выдержал и ушатал говнюка с ноги. Совет единогласно признал за мной официальный статус «неуправляемого бешеного мудака» и выгнал за ворота даже не разогнав предварительно толпу снующих там зомби.       Этот искренний рассказ, в сочетании со смущённой, трогательно порозовевшей, мордашкой, неминуемо вызвал у меня приступ искреннего веселья.       Сначала это были странные звуки, но вскоре я сумел вспомнить, какого это, и искренне, от души, как не делал уже так давно, что и вспоминать страшно, рассмеялся. Громко, весело, заставляя даже разобидевшегося Чонгука слабо улыбнуться. До слёз, до боли в животе, почти срывая голос и едва не падая с кровати.       — Ты так и не ответил, — напомнил охотник, притягивая меня к себе.       Не желая дольше мучить бедного парня, я чуть успокоился, задержав дыхание, и ответил:       — Да я тебя теперь сам никуда не отпущу, мудак ты бешеный.       А потом снова заржал, предвкушая весёлую жизнь.