***
Рита Скитер — ученица седьмого курса Слизерина, ведьма, ответственная за сплетни в Хогвартсе и, что наиболее важно, комментатор каждого школьного матча по квиддичу. Она великолепно справлялась со своей работой, в основном потому, что знала секреты буквально каждого ученика в школе и не боялась делать их достоянием общественности забавы ради. Это всегда прибавляло матчам по квиддичу напряженности, а игрокам осторожности, так как любое неаккуратное действие, любая ошибка на поле приводила к тому, что Скитер вываливала все пикантные подробности о жизни провинившегося. Этот матч не стал исключением. Например: — И Пруэтт номер 1 упускает квоффл, отдав мяч Слизерину. Возможно, если бы он был больше сосредоточен на игре и меньше на заднице Лестрейнджа младшего, он бы увидел приближающийся бладжер… И: — Лонгботтом ударяет по мячу… но Паркинсон блокирует его! И мяч снова у Слизерина. Паркинсону следовало использовать эти защитные навыки на прошлой неделе, когда он не смог помешать Фоули сделать ему минет, несмотря на его отношения с Селвином… Или: — Фортескью неумело возится с квоффлом, снова отдавая мяч Слизерину. Этого можно было бы избежать, если бы она посещала тренировки, а не сбегала с них, чтобы поцеловаться с одним конкретным человеком… Этот пример был слегка необычным — как правило, Скитер стремилась назвать имена всех, кто был вовлечен в ситуацию, не особо беспокоясь о том, кому это могло навредить, но этот случай был на удивление скрытным и тактичным. Возможно, Скитер просто не знала, кто этот конкретный человек, что было весьма неправдоподобной теорией, в которую Беллатрикс слабо верила, но почему тогда она не раскрыла их личность? Это заинтриговало Беллатрикс, но не то чтобы сильно. Какое ей дело до того, с кем встречается Алиса Фортескью? Комментарии Скитер обычно никак не касались Беллатрикс; у нее нет грязных секретов, которые можно было бы раскрыть (по крайней мере таких, которые могли бы быть раскрыты), и она никогда не допускала ошибок во время игры, которые дали бы Скитер возможность начать говорить. Комментировать было просто нечего, так что Беллатрикс обычно оставляли в покое, если не считать типичных, более профессиональных замечаний о ее маневрах и голах. Иногда, когда она пребывала в саморазрушительном настроении, погрязая в своем превосходстве над всеми остальными, Беллатрикс желала, чтобы Скитер говорила о ней, видела ее насквозь, как и всех остальных, но по-другому, лучше, больше, чем всех остальных. На самом деле, она сама едва улавливала смысл, который пытались донести до нее эти мысли. Но, может быть, однажды она загадала желание на правильную звезду — возможно, на свою собственную. Потому что эта игра была другой. Например: — Капитан Блэк заполучила квоффл и направляется прямиком к кольцам, и можно я просто скажу, что сегодня она выглядит поистине божественно, да простит меня Мерлин… И: — Еще один невероятный гол от Блэк! Счет 90:50 в пользу Слизерина, и, о Цирцея, я хочу, чтобы Блэк швырнула меня, прямо как этот квоффл… Или: — Это были "Паркинские клещи" в исполнении капитана Блэк и других охотников, Лестрейнджа и Лестрейнджа, но я уверена, что я не единственная, чьи глаза прикованы только к Блэк, просто посмотрите на ее волосы, они… А затем: — Мисс Скитер, если вы не можете говорить ни о ком, кроме Мисс Блэк, мне придется пересмотреть решение о назначении вас комментатором, — от Макгонагалл. — Простите, профессор, но вы действительно не можете винить меня, вы только посмотрите на эти бедра… — Скитер! — Да, верно, извините. Квоффл у Фортескью, и она направляется к кольцам, но… ох! Блэк делает поистине великолепный Прыжок Д'Орацио, возвращая квоффл Слизерину. Мерлин, это было горячо… И так далее. Это продолжалось всю игру, и Беллатрикс не знала, что думать; не знала, что она должна думать. Очевидно, она не позволила этому повлиять на ее игру, она была капитаном, черт возьми, причем хорошим, и не была лицемеркой — она всегда говорила своей команде не обращать внимания на комментарии Скитер и не позволять им задеть их, так что она не собиралась позволить им задеть ее, даже если они немного отличались от обычного стиля Скитер. Скитер не имела тенденцию раскрывать комментариями свои собственные секреты; чужие секреты были для нее честной игрой, но она никогда не выпускала наружу что-то личное, вроде чувств или мнений. Обычно, секреты Скитер были заперты лучше, чем семейное хранилище Блэков в Гринготтсе; никто ничего не знал о ее личной жизни. Так что это было странно само по себе. И ее личная жизнь — эти чувства и мнения — судя по всему, были своего рода влечением к Беллатрикс. Беллатрикс было не привыкать к тому, что люди испытывают к ней влечение — в конце концов, она была дочерью Древнейшего и Благороднейшего дома Блэков. Это означало пронзительные серые, почти серебряного цвета глаза; блестящие, хоть и слегка растрепанные черные кудри и поразительно острые аристократические скулы. Она была красивой, и она знала это. Люди начали флиртовать с ней ещё на третьем курсе, со временем все более и более уверенно, и каждый раз они были немедленно встречены злобными проклятиями, вне зависимости от того, кто это был, и обычно они не решались повторить это снова. Потому что Беллатрикс была дочерью Древнейшего и Благороднейшего Дома Блэков, она была на много лиг выше всех, кто когда-либо хотел ее, и она ожидала, что всегда будет на много лиг выше всех, кто захочет ее в будущем. Она смирилась с тем, что либо проживет остаток своей жизни в одиночестве, либо согласится выйти за кого-то, от кого она очень быстро устанет и кто будет испытывать неприязнь к ней и ее очевидному превосходству, только чтобы угодить своей семье. (Иногда они с Родольфусом шутили о том, чтобы пожениться — он был ее лучшим другом и говорил, что никогда не планировал жениться на ком-либо, поскольку его не интересовали подобные вещи — любовь и романтика, так что они вполне могли бы заключить брак по расчету). Но да, Беллатрикс было не привыкать к тому, что люди испытывают к ней влечение. На самом деле, это было само собой разумеющимся, учитывая, кем она была, учитывая ее статус божественного создания. Она была чем-то большим, чем обычные окружающие ее люди, ведьмой более высокого уровня; она была из лиги, недосягаемой для простых смертных. К чему она не привыкла, так к этому странному чувству — горячему, будто зажигаешь спичку, — которое она ощущала в животе, когда Скитер говорила все эти вещи про нее, и в котором она не могла винить травку, потому что тогда она ее еще даже не попробовала. Она не привыкла к ощущению тепла, поднимающегося к щекам, к мягкому румянцу, который она мысленно списывала на ноябрьский холод, хоть и знала, что причина не в этом. Возможно, она не привыкла испытывать влечение к кому-то другому. И возможно, это было правдой. Она всегда была заинтересована в Скитер. Родольфус смеялся над ней за это, за ее одержимость, за то, как она наблюдала издалека, но Родольфус не был Богом, не был Беллатрикс или Скитер — святым или божественным, он был просто парнем, даже если он был ее лучшим другом, и он не понимал. Беллатрикс сама до конца не понимала, но ей казалось, что она поняла сейчас — это было нечто возвышенное, то, что могло быть между ними, двумя небесными созданиями на орбите. Скитер была неприкосновенна, но не так, как Беллатрикс. Они были из разных кругов. Между ними существовала дистанция с самого первого курса, отчасти потому, что Беллатрикс, переступая порог школы, знала, что она намного превосходит всех учащихся в ней, и вела себя соответствующим образом. Она была жестока по отношению к тем, кто докучал ей — то есть, почти ко всем — и первые несколько месяцев в Хогвартсе она провела либо проклиная людей, либо на отработках за это (в те несколько раз, когда ее ловили на этом), заработав репутацию ведьмы, которую следовало избегать, хотя люди все еще тянулись к ней, как мотыльки на свет. Она не хотела связываться с кем-то, кто разговаривал с ней только для того, чтобы добиться какого-то расположения от ее семьи, и она позаботилась о том, чтобы этот факт был известен, с помощью множества хорошо подобранных, по большей части не засеченных, агрессивных заклинаний. Через некоторое время, Родольфусу каким-то образом удалось втереться в ее доверие и не потерять его, заслужив звание ее лучшего друга. Он был главным человеком, с которым общалась Беллатрикс, поддерживая свои враждебные отношения с остальными учениками Хогвартса. Также она общалась со своими сестрами, Андромедой и Нарциссой, которые, до появления в ее жизни Родольфуса, были единственными людьми, о которых она действительно беспокоилась. Естественно, она разговаривала со своей командой по квиддичу, так как ей нужно было тренировать их, но еще потому, что она нашла некоторых из них вполне приемлемыми для общения людьми. Фамилии не имеют большого значения на квиддичном поле. В общем и целом, у Беллатрикс был весьма узкий круг друзей и семьи, которым она могла доверить свою жизнь, и она не была заинтересована в его расширении. К седьмому курсу она стала в некотором роде неприкосновенной; люди научились не разговаривать с ней, пока она сама не обратится, бояться и почитать ее издалека, но никогда не подходить слишком близко. Беллатрикс не проигрывала ни в одной дуэли, ее было невозможно застигнуть врасплох в драке, и она никогда не упускала возможности применить свою палочку, если ей давали повод. Она была Богом, разгуливающим среди неблагодарных смертных Хогвартса, благословляя их своим присутствием, своим презрением. У нее была репутация. Она была неприкосновенной. Рита Скитер, с другой стороны, немного отличалась. Когда Скитер впервые оказалась в школе, она была никем. Чистокровной, да, но не из привилегированных. Ее семья была относительно неизвестной; у них не было мест в Визенгамоте, они не занимали никаких авторитетных постов в министерстве, они просто были. У них были какие-то деньги и какой-то статус, но этого было недостаточно, чтобы получить приглашение на Ежегодную Семейную Вечеринку в Саду Блэков или на Рождественский бал Малфоев, которые были значимыми мероприятиями в чистокровном обществе — приглашение туда означало приглашение куда угодно. (Беллатрикс они казались скучными, но, тем не менее, она играла свою роль и понимала важность своей фамилии). Скитер пробиралась с самых низов вверх по пищевой цепочке. Из своего первоначального положения, будучи никем, она построила империю, храм, дворец в Слизерине и внутри школы в целом. Она использовала свои слова как оружие. То, что многие считали просто бессмысленным обрывком разговора, могло стать смертельным ударом в руках Скитер, могло ломать жизни, подрывать репутации, класть конец отношениям и дружбе, даже разрушать семьи. Она начинала с малого, но она начинала молодой и с яростной целеустремленностью, и Беллатрикс была уверена, что в Хогвартсе не могло произойти ничего, ни одной чертовой вещи, о которой Скитер не узнала бы еще до того, как это произошло. Беллатрикс не знала, как ей это удавалось, и ей было не так уж и интересно, чтобы выяснить (что было ложью, поскольку она умирала от любопытства и всегда наблюдала издалека — можете назвать это праздным интересом, если хотите, Родольфус называл это одержимостью), но Скитер обладала особым авторитетом, когда дело касалось того, кто был популярен, с кем стоило проводить время, кто заслуживал внимания или дружбы в школе. Возможно, это было довольно жестоко, когда одна девушка, и притом не особо приятная — честно говоря, она была той еще сукой — отвечала за неофициально официальный порядок в школе, тем более, когда вышеупомянутая не особо приятная девушка делала выводы ни на чем не основываясь (по прихоти или из-за погоды, Беллатрикс не особо вникала в детали), но от этого, казалось, зависели все. Это привело к весьма напряженной обстановке: студенты всегда ждали, что что-то выбьет почву из-под их ног, все время опасались подставы — но не Беллатрикс, конечно, ведь она была гораздо выше всех этих глупых переживаний. Из-за этого, по крайней мере, на первый взгляд, могло показаться, что Скитер была невероятно популярна: близкая подруга сотен студентов, любимая многими, куча людей пытались добиться ее внимания. Беллатрикс думала, что Скитер, возможно, живет в чем-то вроде своего собственного пузыря, как сама Беллатрикс до того, как с ней случился Родольфус — изолированная ото всех из-за того, что она намного могущественнее остальных, хоть и немного по-другому. Насколько ей было известно, у Скитер не было своего Родольфуса. Если у нее и были настоящие друзья, то этот секрет хранился под замком лучше, чем секреты самой Скитер (хотя Беллатрикс предполагала, что любой друг был бы одним из секретов Скитер, так что, вероятно, он был бы заперт на том же уровне — семейное хранилище Блэков в Гринготтсе, наивысший уровень безопасности). Казалось, у Скитер не было ни одного человека, которому она действительно могла доверять, кого-нибудь, кто на самом деле заботился бы о ее благополучии, а не о том, чтобы не войти в ее немилость. Хотя, Беллатрикс не наблюдала за ней постоянно (всего лишь большую часть времени), так что вполне вероятно, что кто-то все же был. Но это означало что Скитер, как и Беллатрикс, к седьмому курсу стала в некотором роде неприкосновенной; люди научились вести себя осторожно рядом с ней, всегда пытаться быть на ее стороне, стараться не раздражать ее. Никто не смел говорить о ней плохо, какой бы сукой она ни была, ее информация никогда не была устаревшей, и она никогда не позволяла людям, перешедшим ей дорогу, сделать это снова. Она была Богом, разгуливающим среди неблагодарных смертных Хогвартса, благословляя их своим присутствием, своим презрением. У нее была репутация. Она была неприкосновенной. И Беллатрикс восхищалась ей, наблюдала за ней. Ее интриги никогда не затрагивали Беллатрикс или кого-либо из тех, кто был ей дорог, так что на самом деле они шли параллельными линиями, как железнодорожные пути или бесконечно вращающиеся звезды, божества — двое неприкосновенных. Беллатрикс никогда не пыталась угодить Скитер, а Скитер никогда не пыталась угодить Беллатрикс. Между ними было негласное уважение, как между двумя девушками, которые заработали себе репутацию, щит, барьер — непреодолимую дистанцию между ними и остальным миром. У них были разные методы: у Скитер — сплетни, у Беллатрикс — проклятья, но они находились на одном уровне, возвышаясь над другими учениками, два небесных создания, которые находились на одной орбите и никогда не сталкивались. И они действительно были очень похожи, Беллатрикс Блэк и Рита Скитер, гораздо выше всех остальных. Потому что они обе были клинками, заточенными до острия, натренированными и готовыми к убийству. Скитер делала это своими словами — находя идеальную комбинацию, которая могла пробить защиту человека насквозь, точное предложение, которое могло оборвать его жизнь. Она была опасна. Беллатрикс делала это своими действиями — магия вытекала из нее, как чернила на бумагу, заклинания слетали с ее губ и палочки, как язык, которым она свободно владела. Она была опасна. Так что Беллатрикс всегда восхищалась Скитер, тем, как она сделала себя могущественной, сильной. Беллатрикс всегда восхищали сила и могущество. Но она никогда не рассматривала Скитер в романтическом плане, в ты-мне-нравишься плане. Она не привыкла смотреть на кого-либо в таком ключе, это не приходило ей в голову после того, как она провела всю жизнь, видя в людях лишь недостатки, считая их гораздо ниже ее. Но когда Скитер в красках описывала ее таланты и красоту на глазах у всех, Беллатрикс не могла отделаться от ощущения, что с ней все могло бы быть по-другому, потому что у Скитер не было недостатков. На самом деле, она могла быть единственным человеком, находящимся на том же уровне, что и Беллатрикс — на вершине. И это осознание накрыло ее весьма неожиданно, на высоте сотен футов, на метле, когда Скитер комментировала матч Слизерин против Гриффиндора, примерно в тот момент, когда Беллатрикс поняла, что целенаправленно выполняет самые сложные маневры, пытаясь (и вполне успешно) произвести на нее впечатление. Потому что она поняла, что если когда-нибудь и сможет найти кого-то под стать себе, то это будет светловолосая ведьма с ядовитым языком и разрушительной властью над всей школой, кусочек рая в человеческом обличье — люди скажут, что она, со своими безжалостными словами, пришла из ада, но Беллатрикс знала лучше. Она познала божественность, когда увидела ее, распознав в Скитер то, что до этого видела только в себе. Потому что она поняла, что хочет, чтобы это стало реальностью, она хотела, чтобы их два небесных тела столкнулись на орбите, чтобы наступил конец света, она хотела того, о чем говорила Скитер, даже если это был просто слегка вульгарный флирт (Нарцисса вздернула бы нос, но Беллатрикс никогда не была против чего-то не совсем приличного, немного дикого), она хотела, чтобы это что-то значило для нее, для них. Она хотела, чтобы они были ими. Поэтому она искала Риту Скитер на победной вечеринке Слизерина.***
Беллатрикс метнула взгляд на ведьму рядом с собой. Скитер все еще мягко улыбалась, держа бокал в изящной руке, ее ногти ярко-красные, как кровь, острые и отполированные. На ней было маленькое черное платье, ее светлые локоны едва касались плеч, губы под цвет ногтей — кроваво-красные. — Возможно, — сказала она, отвечая на ранее заданный ведьмой вопрос. Скитер промычала в ответ. Беллатрикс почувствовала, как этот звук эхом разнесся по комнате, хотя он не мог быть настолько громким, возможно, он просто отдавался эхом в ее собственной голове. Ей нужно было поддержать этот разговор или, если говорить точнее, хотя бы начать его. — Обычно я не вижу тебя на таких мероприятиях, — прокомментировала Беллатрикс, потому что это было правдой. Несмотря на то, что Беллатрикс искала ее раньше, она знала, что обычно Скитер никогда не появлялась на подобных вечеринках. Она, как правило, ненадолго показывала лицо — возможно, чтобы предупредить людей о своем существовании, о своей вездесущности — и затем исчезала, хотя Беллатрикс не думала, что она уходила далеко, потому что она всегда знала сплетни, которые появлялись после этих событий. — Нет, — согласилась Скитер, — обычно я не позволяю себя увидеть. Что ж, это подтверждало ее теорию. Беллатрикс задавалась вопросом, куда она отправлялась, откуда наблюдала за происходящим, может быть, с небес. Она слегка кивнула в знак согласия. — Обычно я не вижу тебя на таких мероприятиях, — Скитер бросила в ответ. И это тоже было правдой. Беллатрикс, как правило, задерживалась на некоторое время — по крайней мере, подольше, чем Скитер, — чтобы поздравить команду, а затем исчезала, предпочитая праздновать в более приватной обстановке, обычно с Родольфусом или, может быть, со своими сестрами, где она могла быть самой собой, не беспокоясь о том, что должна представлять свою семью. Вечеринки ее не сильно впечатляли, особенно когда люди слишком боялись ее, чтобы расслабиться в ее окружении. Но сегодня все было по-другому. — Нет, — Беллатрикс повторила то, что сказала Скитер, — обычно я не задерживаюсь. Она снова подумала о множестве параллелей между ними двумя. Возможно, они и правда были похожи на железнодорожные пути, но Беллатрикс хотела, чтобы они пересеклись, соединились и, возможно, никогда не расходились, слились в одно целое — столкновение двух звезд, двух богов, конец света. Скитер взглянула на нее — Беллатрикс уже давно отвернулась, чтобы снова сосредоточиться на остальной части комнаты (вам не следует смотреть прямо на солнце), но она почти физически чувствовала взгляд другой ведьмы на своем лице — ей казалось, что она горит, как зажженная спичка. — Но сегодня все по-другому, — сказала Скитер, неосознанно озвучивая мысли Беллатрикс. — Да, — согласилась она, поворачивая голову, чтобы встретиться взглядом со Скитер. — Сегодня все по-другому. Беллатрикс смотрела в ясные голубые глаза, похожие на воду, на озеро, и ей казалось, что она слегка плывет или, возможно, тонет. Может, это была травка. Может, это была искра в глазах Скитер, что-то игривое, опасное, дерзкое. — Понравился матч? — спросила Беллатрикс, просто чтобы сказать хоть что-нибудь, что угодно, чтобы избавиться от этого странного напряжения, которое она ощущала, как будто была на краю пропасти. Может быть, она еще не нырнула, а просто стояла на краю бездонного озера, раздумывая, стоит ли прыгать. Беллатрикс подумала, что, наверное, все же прыгнула бы, поскольку в гостиной было слишком жарко, а вода наверняка была прохладной, освежающей. Она слегка потеряла нить своих мыслей. Скитер снова смеялась, и Беллатрикс решила, что это великолепный звук — смех Скитер всегда был немного грубым; люди обычно начинали волноваться, когда слышали его, но Беллатрикс не волновалась от слова совсем. Ей понравилось, что она смогла рассмешить Скитер, было даже лучше, что она могла наблюдать за тем, как она смеется; она могла видеть ее слегка заостренные клыки, когда ее губы — кроваво-красные губы, в тон ее кроваво-красным ногтям — расплывались в улыбке; как ее локоны слегка ударялись друг о друга, когда она покачивала головой. Она выглядела немного опасной, немного жестокой. Беллатрикс нравились немного опасные, немного жестокие вещи. — Мне всегда нравится наблюдать за тобой, — ответила Скитер. И Беллатрикс подумала, что это просто отлично, потому что ей всегда нравилось наблюдать за Скитер. — Оу? — она приподняла бровь, наблюдая, как глаза Скитер проследили за этим движением, изучая ее лицо, отмечая что-то — глаза, которые видели все, глаза провидения. — Ммм, да, — сказала Скитер, и на ее губах снова появилась ухмылка, ленивая, как у кота, прямо как ее очки в форме кошачьего глаза. Беллатрикс нравилось, когда она носила эти фиолетовые очки для чтения в форме кошачьего глаза. Но сейчас на ней их не было, и Беллатрикс могла лучше видеть ее глаза. Они были как вода, как озеро — что тоже ей нравилось. Беллатрикс начала понимать, что ей, вообще-то, многое нравилось в Рите Скитер. Может быть, ей нравились абсолютно все детали в ней — она всегда замечала их, ей нравилось наблюдать за ними, но теперь она знала. Знала, что это было что-то другое, что-то большее, что-то божественное. Может быть, Родольфус был прав — одержимость, сказал он, как будто это плохо, но если Скитер смотрела на нее с такой ухмылкой, как это могло быть чем-то плохим? — Ты так прекрасно двигаешься, — продолжила Скитер; Беллатрикс наблюдала, как слова формируются во рту и слетают с ее губ. Вот что было поистине прекрасным — то, как Скитер говорила. Беллатрикс стало интересно, какими были ее слова на вкус. — Как пантера, может быть — как хищник. Это Беллатрикс тоже понравилось. То, как Скитер описывала ее, то, как Скитер видела ее. Хищником, чем-то опасным, жестоким, могущественным, и Скитер считала это прекрасным. (Ты так прекрасно двигаешься, эхом, кругами проносилось в голове Беллатрикс, пантера, хищник, прекрасно, все вращалось, забудьте о травке — она могла получить кайф от одних только этих слов). Она почувствовала, что слегка улыбается, настоящей, искренней улыбкой, пусть и слабой, но такой, которую она не часто показывала людям. Она заметила, как взгляд Скитер скользнул вниз к ее губам, и ее улыбка стала еще шире от того, что она увидела в глазах другой ведьмы. — Думаю, ты прекрасно говоришь, — решила ответить Беллатрикс, беспомощно честная, втянутая в орбиту божества, в водоворот, слишком честная, отчего глаза Скитер расширились. Это было чистой правдой. Она часто слышала, как Скитер сплетничает, сидя за столом в другом конце Большого зала или в другом конце гостиной. Она никогда не могла придумать подходящего сравнения, как Скитер, когда сказала, что она двигается как пантера; слова не были сильной стороной Беллатрикс. Они были сильной стороной Скитер. Беллатрикс считала, что Скитер должна быть единственной, кому разрешено использовать их — слова. То, как она соединяла их вместе, так злобно, так жестоко, было восхитительно. Пленительно. Прекрасно. Теперь Скитер улыбалась ей, ее кроваво-красные губы (такие же, как и ее острые, острые ногти), острые белые зубы — в самой ее улыбке было что-то острое. Восхитительное. Пленительное. Прекрасное. Беллатрикс снова почувствовала себя на краю пропасти, как натянутый над бездной канат, она должна нырнуть, она должна, это может утопить ее, но это того стоило бы, ведь это весьма божественный способ умереть. Ей было слишком жарко, обжигающе, а глаза Скитер были ясными и голубыми, как вода, как бездонное озеро. Скитер снова заговорила: — Я хотела бы показать тебе кое-что. Беллатрикс пошла бы за ней хоть на край света, хоть на отвесную скалу, за которой был только океан. Вероятно, она все же немного под кайфом, поскольку обычно она была гораздо более рациональной, гораздо лучше контролировала свои мысли. Она кивнула еще до того, как Скитер успела закончить предложение. — Веди, — сказала Беллатрикс, потому что она пошла бы куда угодно, пошла бы навстречу своей гибели, прямо в океан, со свинцовыми гирями, привязанными к ее ногам, прыгнула бы в пропасть, в бездонное озеро, если бы ее привела туда Скитер, ожидая на непостижимой глубине. — Les cieux, — добавила она чуть тише, почти случайно. Она не собиралась говорить этого вслух или даже просто мысленно. Рай. Интересно. Она редко говорила по-французски в Хогвартсе (за исключением тех случаев, когда ей нужно было более приватно поговорить с Цисси или Энди — они были Блэками и Розье одновременно и выучили французский раньше, чем начали говорить по-английски), но вот она здесь, мысленно превращается в смесь французских ругательств и заявлений, которые были излишне драматичными, ее разум плывет, тонет — ясные голубые глаза, что-то запредельное. Возможно, когда ей в голову пришло "les cieux", она имела в виду Скитер, и это вполне ей подходило. Все думали, что Скитер была демоном, даже дьяволом, думали, что она была злобной сукой, которая всегда думала только о себе и своих интересах, чем-то, выползшим из глубин ада. Может они и правы, но Беллатрикс считала, что это просто блестяще, думала, что Скитер была чем-то божественным, святым, совершенно превосходным — целым небом, полным ангелов. Она услышала тихий вдох Скитер, и это заставило ее улыбнуться. Увидела, как Скитер опустошила свой стакан, слегка поморщившись, и поставила его на стол. А затем она почувствовала, как Скитер взяла ее за руку — взяла ее за руку — и потянула из маленькой ниши, в которой они стояли. Рука Скитер была холодной — вода была холодной, освежающей, подумала Беллатрикс — оттого, что она держала стакан, а еще мягкой, гладкой, и Беллатрикс почувствовала, как ногти Скитер слегка впились в ее кожу — кроваво-красные ногти, пускающие кровь? Нет, они не пускали кровь. Хотя Беллатрикс не думала, что была бы против, если бы это действительно было так, она хотела посмотреть, как выглядели бы руки Скитер, покрытые кровью. Увидеть кровь на ее руках, физически, а не просто метафорически — Скитер и раньше убивала людей, метафорически, конечно, наносила им удары ножом, калечила их своими словами, разрушала все их перспективы, так что, возможно, им на самом деле было бы лучше умереть. Но на ее руках никогда не было настоящей крови. Беллатрикс истекла бы кровью ради нее, позволила бы своей крови — чистой, почти святой крови Блэков — пролиться, принесенной в жертву на алтаре Риты Скитер. Мысли мягко кружились вокруг — ложные идолы, золотые тельцы, — но ее разум быстро вернулся к руке, вложенной в ее. Беллатрикс позволила вести себя, яростно сосредоточившись на руках Скитер, ногтях, кроваво-красных ногтях, кроваво-красных губах, истекающих кровью. Она не обращала внимания на то, что было вокруг, смутно осознавая, что они вышли из общей гостиной и теперь проходили сквозь картину и поднимались по какой-то лестнице. И тут Скитер остановилась — видимо, они прибыли туда, куда бы они там ни направлялись. Ей потребовалось мгновение, чтобы собраться с духом и осмотреться, все еще не отпуская руку Скитер. И она была, вполне логично, немного сбита с толку увиденным. Они находились в маленькой комнате, из мебели в которой был лишь бархатный диван слизерински-зеленого цвета и маленький кофейный столик из красного дерева. Но больше всего ее смущали стены. Они были сделаны из чего-то, похожего на стекло, открывая двум ведьмам несколько разных видов: все стекла выходили обратно в гостиную Слизерина, где вечеринка все еще была в самом разгаре, или в близлежащие коридоры — вверх к общежитиям или вниз к подземельям — показывая им различные места и точки данной зоны с разных ракурсов. Они не слышали разговоров, но могли уловить общую суть того, что происходило в каждой части вечеринки, даже там, где люди не хотели быть увиденными. Получается, Беллатрикс была почти права, когда решила, что Скитер, должно быть, наблюдает за вечеринками с небес — вездесущая, всемогущая, всеведущая, — потому что возможно, это место было на полпути туда, особенно когда Скитер стояла там в своем маленьком черном платье. — Я нашла это место на первом курсе, — сказала она, глядя на общую гостиную и небрежно пожимая плечами, как будто в этом не было ничего особенного, — оно оказалось очень полезным, когда я только начинала. Беллатрикс промычала, коснувшись одного из стекол рукой. — Не сомневаюсь. Она была уверена, что это не обычное стекло, некоторые виды просто не могли открываться под таким углом. К тому же, она никогда не видела этих стекол с другой стороны, и насколько ей было известно, другие тоже не замечали, чтобы кто-то наблюдал за ними вот так — словно ангелы-хранители, или боги, выносящие приговор. Беллатрикс понятия не имела, как это было возможно. Ей было интересно, знала ли Скитер: — Как это работает? — Я не совсем уверена, — ответила Скитер, — но это очень помогает мне, отсюда много чего можно узнать. Для чего в Хогвартсе могло быть такое место было выше понимания Беллатрикс, но она была рада, что Скитер смогла извлечь из этого пользу. Она чувствовала, что у нее есть и другие способы собирать сплетни, потому что она знала о драме каждого факультета, не только слизеринцев, но Беллатрикс была уверена, что эта комната значительно помогала ей в сборе информации. — Да? — спросила она, желая, чтобы Скитер продолжила говорить, чтобы Беллатрикс могла наблюдать, как слова слетают с ее губ, этих кроваво-красных губ. — Что например? — Ну, — и Беллатрикс почувствовала, как что-то перевернулось у нее в животе — возможно, чиркнула спичка, разгорелось пламя, — потому что Скитер снова улыбнулась, на этот раз озорно, игриво, но все еще с остротой, с оттенком чего-то опасного. Скитер потянула ее в сторону, все еще держа ее руку в своей мягкой холодной ладони. Кроваво-красным ногтем другой руки она указала на одно из стекол. Оно открывало обзор на пару кресел в углу общей гостиной, придвинутых очень близко друг к другу. Рабастан Лестрейндж сидел на одном из них, на коленях у Люциуса Малфоя. В другом сидел Гидеон Пруэтт, положив руку на колено Люциуса и наклонившись ближе. Все они были одеты в слизеринскую квиддичную форму, даже гриффиндорец, который, по-видимому, проникся змеиным духом, несмотря на поражение своей команды. — Малфой и Лестрейндж встречаются уже около года. Пруэтт не знал этого, очевидно, потому что об этом в принципе мало кто знает, но он уже несколько месяцев сохнет по Лестрейнджу и хотел подкатить к нему сегодня на этой вечеринке, вне зависимости от того, кто победит. Сейчас Малфой пытается предложить тройничок. Пруэтт согласится примерно через тридцать секунд. Беллатрикс усмехнулась на это. Она была в курсе отношений Рабастана и Малфоя — Родольфус, как ее лучший друг, рассказал ей сразу, как узнал, — но это определенно было интересным развитием событий. Скитер казалась довольной реакцией Беллатрикс. — Откуда ты знаешь, что именно через тридцать секунд? — Просто смотри, Блэк, доверься мне. Беллатрикс кивнула, но потом слегка нахмурилась. — Можешь звать меня Беллатрикс, знаешь, ну или как захочешь. Скитер широко улыбнулась, ее зубы острые, губы кроваво-красные. — Хорошо. Можешь звать меня Рита — или раем, я не против. Она посмотрела на Беллатрикс и подмигнула. У Беллатрикс снова появилось это чувство в животе — спичка, огонь, пламя, слишком теплое. (Или раем, кружилось, эхом отдаваясь в ее голове, она подмигнула, ее ясные голубые глаза, озера, реки, океаны.) Но она не может позволить Скитер — Рите — одержать верх, дать ей узнать, какое влияние оказывают на Беллатрикс ее слова и движения, даже если это уже достаточно очевидно. Потому что Беллатрикс тоже может быть опасной, она не боялась небольшого риска, и поэтому решила пойти на него. — А как насчет mon dieu? — спросила она с небольшой улыбкой. И правда, подумала Беллатрикс, это тоже подходит, поскольку французский ей нравился больше, а Скитер — Рита — была Богом, божеством — почитаемым, любимым, внушающим страх, превосходящим всех остальных, и Беллатрикс могла только мечтать о том, чтобы она была ее Богом. Рита слегка сжала ее руку, игнорируя вопрос и легкий румянец на щеках, который абсолютно не могла игнорировать Беллатрикс. Это было завораживающе, восхитительно, пленительно, прекрасно, подумала Беллатрикс, и это она была причиной этого легкого румянца, тепло, Беллатрикс было очень тепло. — Смотри, — сказала Рита, возвращая ее мысли к сцене перед ними, — тридцать секунд прошло. Рабастан, Малфой и Пруэтт поднялись со своих мест, стоя гораздо ближе, чем это было необходимо, и направились вверх по лестнице в сторону мужских спален. И Беллатрикс рассмеялась, потому что это было глупо — стоять в тихой маленькой комнате, на полпути к небесам, смотря сверху на остальных, обычных людей, но было логично, что они находятся выше, потому что они были лучшими, лучше всех остальных, чем-то богоподобным, определением божественности. Они — Боги, выносящие приговор. Солнце вставало и садилось вместе с Ритой Скитер, все подчинялось ее воле. Рабастан, Малфой и Пруэтт ушли наверх, чтобы заняться сексом, потому что Рита Скитер сказала, что это случится. "Пруэтт согласится примерно через тридцать секунд" — и он согласился. Как она сказала, так и будет. Она могущественна. Священна. Рита улыбнулась ей, и Беллатрикс задумалась, не читает ли она ее мысли; это было бы немного неловко, они переполняли ее сегодня, слишком много мыслей, слишком много, слишком жарко, обжигающе. Беллатрикс подумала, что могла бы утонуть, если бы смотрела в глаза Риты — ее ясные голубые, как вода, как озеро глаза — слишком долго. — Что еще произошло сегодня? — Хм, думаю, есть несколько вещей, которые могли бы заинтересовать тебя… Трикси. "Трикси" звучало неплохо. Ее никогда так не называли, всегда либо Блэк, либо Беллатрикс, иногда даже Белла, но Трикси — никогда. Так что она решила, что ей нравится Трикси, нравится, как соблазнительно, наводя на размышления, это звучит — по крайней мере, в устах Риты. Слова стекали с языка Риты, как воск со свечи, и Беллатрикс подумала, что была бы рада сгореть, рада растаять под этим языком. Она моргнула несколько раз; ее мысли слегка выходили из-под контроля. Она позволила отвести себя к другой части заколдованного стекла, на которой были изображены две фигуры в маленькой нише у входа в общую гостиную, скрытые от остальных участников вечеринки. Они сидели очень близко друг к другу, растворяясь в нежном поцелуе. Мальчик с широкими плечами и песочно-светлыми волосами. Девушка с мягкими каштановыми волосами и острой линией подбородка. Девушка, которая была ужасно похожа на ее сестру. Девушка, которая действительно была ее сестрой. — Энди? — ахнула Беллатрикс. — Она самая. Да, это Андромеда Блэк и Эдвард Тонкс, хотя обычно все называют его Тедом. Он на Хаффлпаффе, однокурсник твоей сестры. Они начали встречаться недавно, но до этого много лет дружили. Она понятия не имела, что ей думать по этому поводу, потому что сейчас Андромеда улыбалась, запрокидывая голову назад и смеясь над чем-то, что говорил хаффлпаффец, выглядя при этом счастливее, чем когда-либо. И это все, чего она желала для своей сестры — счастья, даже если скрытого, даже от ее сестер. Даже если с маглорожденным — Тонкс не было волшебной фамилией. И скрывать эти отношения действительно имело смысл, потому что их родители никогда бы этого не одобрили — Блэки не могли связываться с маглорожденными. Беллатрикс не особо волновала вся эта политика крови, она просто хотела, чтобы Энди была счастлива и в безопасности, и, возможно, у нее могло бы быть все это с Тонксом, который держал ее в своих руках так, будто она была чем-то драгоценным. Ее немного расстроило то, что Андромеда не чувствовала, что Беллатрикс могла сохранить ее тайну, не знала, что она унесла бы и, скорее всего, унесет в могилу все, что бы ее сестра ни рассказала ей по секрету. Но больше всего она была рада за нее — в этом чувстве был легкий укол, что-то горькое, но она отмахнулась от него. Рита нежно сжала ее руку, потому что они все еще держались за них, и повернулась, чтобы посмотреть на нее. — Она выглядит счастливой, — тихо прокомментировала Беллатрикс, и Рита кивнула, улыбнувшись. Острота, которая обычно была в ее улыбке, пропала. — Да, — ответила она. — Исходя из того, что я видела, им очень хорошо вместе. Он милый парень, настоящий джентльмен. Это хорошо. Джентльмен — именно тот, кого заслуживала Андромеда; кто-то с нежными руками и светлым сердцем, а Рита была всевидящим оком, так что если она думала, что им хорошо вместе, значит так оно и было. Но если он когда-нибудь обидит Энди, Беллатрикс сдерет с него кожу. В любом случае, сейчас она выглядела счастливой с этим мальчиком в небольшой нише, и это все, чего Беллатрикс когда-либо хотела. Она не собиралась вмешиваться. Беллатрикс кивнула, в последний раз взглянув на влюбленную пару, прежде чем снова посмотреть на Риту: — Это все? Рита потянула ее к другому стеклу, отвлекая ее мысли от Андромеды. Это выходило на другую нишу, рядом с коридором, ведущим к женским спальням. Там, держась за руки, как Рита и Беллатрикс, близко друг к другу стояли две девушки и тихо смеялись. Блондинка и брюнетка. Одна из них — младшая сестра Беллатрикс, Нарцисса Блэк. Другая ведьма — одна из проигравших гриффиндорских охотниц, Алиса Фортескью. И снова, они выглядели счастливыми и хорошо смотрелись вместе, ее сестра и ее тайная возлюбленная. Они были еще молоды, более невинны и они выглядели счастливыми. В голове Беллатрикс промелькнули слова Риты: "Этого можно было бы избежать, если бы она посещала тренировки, а не сбегала с них, чтобы поцеловаться с одним конкретным человеком", — и ей еще тогда показалось интересным то, что конкретный человек так и не был назван, что было удивительно тактичным со стороны Риты. — Цисси была тем "конкретным человеком"? — Да, — подтвердила Рита, хотя в этом не было необходимости. — И ты знала? — спросила Беллатрикс, шестеренки в ее голове крутились с бешеной скоростью, борясь с туманом, который клубился вокруг ее разума — слова кружились, прекрасно, отдавались эхом в ее голове, или раем. Рита промычала в ответ, и теперь это было довольно очевидно. — Но… почему? Если ты знала, почему не сказала, тогда, на матче? Рита окинула ее многозначительным взглядом — ее глаза ясно голубые, как озеро, и Беллатрикс тонула. — Думаю, ты знаешь, почему. Оу, подумала Беллатрикс, верно. Потому что Рите было плевать на всех. Она служила только себе и своим собственным интересам, никогда не скупилась на сплетни, получая удовольствие от раскрытия самых глубоких, самых мрачных секретов людей. Она была жестокой, божеством, возвышающимся над остальными, Богом в обличье ведьмы. А Беллатрикс было не плевать всего на нескольких людей: на Андромеду, Нарциссу, Родольфуса… Риту. На этом список заканчивался. Она жила ради них, умерла бы за них, и сделала бы все возможное, чтобы их защитить. Так что да, Беллатрикс думала, что Рите плевать на всех, и была уверена, что на Цисси и Фортескью в том числе, но, возможно, ей было не плевать на Беллатрикс. А Беллатрикс было не плевать на Нарциссу, и поэтому Рита защищала ее секреты так же, как защищала свои — никто не знал секреты Риты Скитер, безопасность уровня семейного хранилища Блэков в Гринготтсе. И Беллатрикс не думала, что когда-то испытывала влечение к кому-либо, но теперь это было неоспоримым фактом, отрицать который было невозможно, учитывая тепло, окутывающее ее, исходящее от того места, где соединялись их руки. Она пялилась, она знала, что пялилась, и знала, что, скорее всего, выглядит нелепо — очарованная Ритой, губы приоткрыты в потрясении, глаза с обожанием смотрят на другую ведьму, как на что-то святое. Что-то божественное. Что-то небесное. Что-то, чем она и являлась. Рита пялилась на нее в ответ, и на ее губах заиграла улыбка, когда она увидела, что Беллатрикс все поняла. Голубые глаза смотрят прямо в серебряные, кружась, сливаясь воедино. Беллатрикс облизнула губы, голубые глаза метнулись вниз, чтобы проследить за этим движением, зажженная спичка в ее животе превратилась в лесной пожар, и она попыталась заговорить: — Оу, — выдохнула Беллатрикс, ненамного громче шепота. — Я думаю, ты что-то вроде божества, — сказала она, и опять, она не собиралась говорить это, но Рита, кажется, не возражала, просто улыбнулась немного шире. Острые зубы, кроваво-красные губы. — Я могла бы быть твоим божеством. — Да? — произнесла Беллатрикс осторожно, тихо, приглушенно, как молитву, не совсем уверенная, что не бредит, но рука Риты, все еще вложенная в ее, определенно была реальной. Ее сердце колотилось, горело, и она была уверена, что это что-то, чего она никогда не ощущала раньше — что-то настоящее. — Ты бы молилась у моего алтаря, Трикси? — спросила Рита. Беллатрикс определенно молилась бы. Она жила бы и умерла в храме Риты Скитер, полностью посвятила бы себя поклонению этой ведьме, принесла бы себя в жертву, истекая кровью, сгорая на этом самом алтаре, и этого все равно было бы не достаточно. А затем Рита сказала: — Я бы молилась у твоего. Беллатрикс не была уверена, когда они успели оказаться так близко, но она чувствовала дыхание Риты на своем лице, когда та говорила, чувствовала слова, слетающие с ее губ. Она хотела подойти еще ближе, хотела попробовать их на вкус. Люди говорили, что у Риты ядовитый язык, и Беллатрикс умерла бы счастливой, с радостью выпила бы яд, если бы это означало, что она сможет ощутить его на себе хотя бы раз. Эти глаза все еще смотрели в ее — эти ясные голубые глаза, как вода, как озеро, как бездонное озеро, в которое Беллатрикс могла бы окунуться с головой, если бы захотела; она подумала, что, возможно, ей действительно придется нырнуть, будучи абсолютно беспомощной перед зовом сирены. Она снова была на краю пропасти, перед ней тянулся канат, края утеса смотрели на океан, и было слишком, слишком жарко, Беллатрикс горела изнутри от дикого пожара в животе, а вода наверняка была прохладной, освежающей, и она должна была просто нырнуть. И она нырнула. Беллатрикс сократила расстояние между ними, бросаясь к алтарю, соединяя свои губы с кроваво-красными губами Риты, и подумала, что так и ощущается рай. За всю свою жизнь Беллатрикс целовалась только с одним человеком — неудивительно, что этим человеком был Родольфус, они поцеловались однажды на четвертом курсе и решили, что никогда не будут чем-то большим, чем просто друзьями — и тот поцелуй был ничем, в сравнении с этим. В сравнении с Ритой Скитер. На вкус она была как огневиски и лайм, что-то сладкое и в то же время невероятно острое. Это было что-то запредельное, священное, святое, подумала Беллатрикс, восхитительное, пленительное, прекрасное. И она плыла по реке чистого сияния, возможно, тонула в ней, как в водопаде, цунами, водовороте. Она теряла связь с собственным разумом, отключаясь, когда тонула в поцелуе, растворялась в Рите, держа одну руку на ее талии, а другую на челюсти, притягивая ее еще ближе. Это — поцелуй, поцелуй, — началось с нежного, неуверенного касания губ с тихим выдохом, но быстро переросло во что-то большее. Что-то более резкое, немного опасное, слегка жестокое. Ранящее, требовательное. Рита запустила одну руку в кудри Беллатрикс и резко дернула, вырывая из нее стон, в то время как другая рука обвивала шею, и ее ногти — кроваво-красные, прямо как ее губы, и острые, как ее зубы — впивались в кожу Беллатрикс. Она надеялась, что у нее пойдет кровь; она бы истекла кровью ради Риты, только для нее. Мягкие губы превратились в острые зубы и ядовитый язык, кусая нижнюю губу Беллатрикс — кровь на кроваво-красных губах, на блестящих белых зубах — и проникая в ее рот, перетягивание каната, битва без проигравших, но с двумя жертвами. Беллатрикс тонула, определенно тонула в бездонном озере, ее тянуло на дно, но также она была в огне, горящем, обжигающем, раскаленном добела, жаре и пламени, и ей было жарко, жарко, жарко. Она толкнула Риту на зеленый бархатный диван, не позволяя их губам разъединиться, поставила колено между ее бедер и, склонившись, обхватила ее шею рукой. Прижимая большой палец к ее гортани, откуда выходили все жестокие, опасные слова, Беллатрикс хотела укусить это место, и она наклонилась вперед, чтобы сделать это, проводя губами по шее Риты, оставляя синяки и следы укусов, заставив ее издать стон. Беллатрикс понравилось это, понравилось, что она могла извлекать эти бессвязные, отчаянные, восхитительные звуки, из ведьмы, каждое слово которой было Евангелием. Потому что Рита имела власть над всей школой, а Беллатрикс имела власть над Ритой. И наоборот — Беллатрикс тоже имела власть над всей школой, пусть и в другом смысле, а Рита имела власть над Беллатрикс. Огромную власть. Слишком много власти. Недостаточно власти. Рита стянула слизеринскую квиддичную форму Беллатрикс через голову и бросила ее на пол. Последовал вдох, пауза, два Бога, два божества Хогвартса, а может и всего мира, смотрели друг другу в глаза, голубые в серебряные, и они тяжело дышали, прижатые друг к другу на диване в потайной комнате. Беллатрикс провела большим пальцем по губам Риты. — Моим божеством? — спросила она. — Твоим всем, — выдохнула Рита, снова притягивая Беллатрикс к себе за шею. И ее слово было Евангелием, произнесенное как заповедь. — Хорошо, — решила Беллатрикс, прежде чем их губы снова соприкоснулись, два небесных создания — звездное столкновение, вспышка сверхновой, — беспомощных перед притяжением, на этот раз сливающихся воедино с большей целеустремленностью; железнодорожные пути, пересекающиеся теперь навсегда. Это было восхитительно. Это было цунами, обрушившееся на берег. Это была Беллатрикс Блэк, спускающая вниз бретельки маленького черного платья Риты Скитер, расстегивающая сзади ее изумрудно-зеленый кружевной лифчик. Это был лесной пожар, уничтоживший целые леса. Это была Рита Скитер, царапающая кроваво-красными ногтями длинные, острые линии на спине Беллатрикс Блэк; Рита Скитер, выгибающая спину, истекающая кровью, слово в молитве. Это было бездонное озеро, прохладное и освежающее во время сильной жары. Это был другой вид пропасти, натянутый канат, треск, экстаз на кончиках пальцев Беллатрикс Блэк, в бормотании Риты Скитер, в ее восторженном освобождении. Это была быстро зажженная спичка, которая вспыхнула и унесла за собой весь дом. Это была Беллатрикс Блэк, тающая под языком Риты Скитер, как воск на свече, под ее ядовитым языком, жестоким и опасным, режущим, убивающим. Это был стремительный поток, затягивающий ничего не подозревающих под воду, напористый, сильный, властный. Это был конец света и начало нового — восхитительное, пленительного, прекрасного. Это были две неприкосновенные девушки, встретившие равную себе и влюбившиеся в нее. Это была маленькая комната, со стеклянными стенами, которые никто не мог видеть, зеленый диван, маленький кофейный столик и две девушки, задыхающиеся, блаженные. Беллатрикс Блэк была лучше всех остальных в Хогвартсе, она находилась на одну лигу выше, на уровень выше обычной ведьмы или волшебника. Как и Рита Скитер. У них обеих была репутация, известность во всей школе — почтение, страх, уважение. Они обе были могущественными, словами и действиями, обе могли задеть за живое, оставить неизгладимые шрамы, неизлечимые раны, и это была весьма одинокая жизнь — жизнь Бога, небесного создания. Осознание Беллатрикс собственного превосходства изолировало ее от сверстников, возвышая ее над ними, даже несмотря на то, что у нее все же было несколько друзей, но она смогла найти равную себе в Рите. Рита Скитер — злобная, подлая, жестокая, опасная и такая же могущественная, как и Беллатрикс. Что-то почти богоподобное, определенно божественное. Солнце вставало и садилось вместе с Ритой Скитер, все подчинялось ее воле. Беллатрикс бы подчинилась ее воле, она жила бы и умерла по ее желанию, истекла бы кровью по ее слову, от ее ногтей или губ, отравилась бы языком Риты, утонула бы в бездонном озере ее ясных голубых глаз. И когда две девушки откинулись на спинку дивана, восстанавливая дыхание, Рита сказала: — Я буду твоей вечно. А как она сказала, так и будет.