in my mouth.

Худая задница Достоевского приземляется с грохотом на стол для вскрытия. Коля говорлив до ужаса во время секса, но сейчас он действует без нелепых комментариев. Вжимается красноречиво, балансируя на грани отчаяния. Стандартное патрулирование оборачивается перестрелкой прямо на улице. На линии челюсти у Коли — засохшая капля крови, напоминающая о произошедшем. И после рапорта Гоголь первым делом спускается в обитель мертвых и своему Аиду. Федя, правда, повелевает не мёртвыми душами, а мертвыми телами. Профессия усталость нагоняет, а от анемии Федя схож с очередным ожидающим препарации пациентом. Но здесь, в легком ознобе и окружении трупов, Достоевский полезен. И Коля в царстве смерти видится забредшим по ошибке ангелом, дышащим жизнью. Любимым Федей небожителем, готовым напомнить о реальности звонким голосом и шуточным настроением. Коля с напором льнет к контрастному Достоевскому, впитывая сдержанные вздохи — это ли не попытка вкусить всё наслаждение жизни? Федя не останавливает, не противится, самому страшно однажды увидеть на рабочем месте Гоголя в других обстоятельствах. Резать ткани с воспоминаниями о переливчатом смехе да болтовне, порой глупой, а порой интересной. В висках трещит: «я мог больше тебя не увидеть», трещит нещадно, боль причиняя почти физическую, а ласка страдание усмиряет, поцелуями рассыпаясь по шее. Коля здесь, ощутимый ладонями, тяжело дышащий и пышащий ненасытным к Достоевскому желанием присвоить. Мысли густые, тянутся еле-еле, за движениями не поспевая, а Гоголя проворно и нагло ощупывает, словно на особо придирчивом досмотре. Гоголь не упускает возможности надкусить неплотную, натянутую на мышцы кожу. Возбуждение стремительно напитывает капилляры в щеках. Стол скрипит в мертвой тишине и дыхании обоих. Федя пытается ухватиться за здравый смысл, но получается схватить лишь офицерскую форму. Упс. Коля наконец целует с запалом, от чего снопы искр в желудке поднимаются и обжигают. Федя сипит в рот Гоголю, обласкивая чужой язык в полости, губы чмокают бесстыже громко в тишине морга. У Достоевского остатки осознанности сгорают в тисках пламенного поцелуя, идея воззвать к разуму не заманчивая ещё с тех пор, как Гоголь зашёл без стука. Коля поцелуй разрывает и клюет Достоевского в нос, пачкая слюной. Федя шипит, а Гоголь за стол цепляется ладонью и низко наклоняется, молния дребезжит под его зубами, Коля выпендривается умением обходится без шаловливых рук. — Пуговицу тоже ртом расстегнёшь? Гоголь усмехается, а Федя вспоминает, как тот завязывал языком узелки из черешков черешни, и сглатывает в предвкушении. — На что твой рот не способен? Гоголь пожимает плечами, стягивая вниз резинку трусов. Истекающий смазкой член обдает прохладой неприятно, и Коля смотрит хищно на крупную каплю, без промедления слизывая. Федя давит глубокий звук из легких от прикосновения к головке, ёрзает, пока ствол лакают жадно. Гоголь глаза безропотно поднимает, языком прикасаясь к основанию. — Не играйся. Бери, — шикает Достоевский с распахнутыми коленями, не выдерживая томного взгляда из-под дрожащих ресниц. Член под побагровевшими губами исчезает во влажной полости. Коля взгляд не размыкает, держит, пока языком двигает вдоль болезненно твердого. Из-за бесстыжих глаз в паху сводит, когда головка в гладкую стенку упирается. Гоголь сразу не вбирает, но с особым аппетитом принимает понемногу член, ему запах и обстановка инициативы не убавляют. Коля дышит одним хнычущим Достоевским, вцепившимся ладонями в край стола. Федя отмолит позже, откладывая в долговую коробку. Но в ней накопилось столько писем в Небесную канцелярию, что Достоевский уверен — в рай ему дороги нет, не с потворствованием гоголевым выходкам. Коля жадно хлюпает, вбирая сантиметр за сантиметром, рвотный рефлекс — не более, чем шутка организма. Смешки несдержанные вибрируют по стволу, и Достоевский смыкает плотно губы. Гоголю забавно глотать по основание, проверяя выдержку, глаза его закатываются от удовольствия. Будто не в морге, а в родной спальне, но Гоголю нет разницы, а Достоевский о ней забывает, пока член сжимает горло. Пальцы зарываются в мягкие локоны и оттаскивают. Подбородок у Гоголя характерно липкий, глаза влажно переливаются. Он скулит, вновь просясь обратно, а Феде бы насладиться изведенным близостью видом. Нуждающийся Гоголь Достоевского на тонкую грань подводит между плотным узлом и чувственной развязкой. — Федя, пожалуйста, — Коля хрипит не своим голосом, прося разрешения. — Рот открой. Коля доверчиво губы раскрывает, и Федя, собрав слюну во рту, наклоняется, не разрывая взгляд. Тягучая струйка медленно оседает на язык к Гоголю, поблескивая в белом свете ламп, и довольный протяжный звук со связок грохочет похабно в ушах. Знает же, как нравится. Коля жадно накидывается вновь, и мир осыпается под резкими движениями головы. Губы — бархатные кулисы в пламенную грешную обитель, а гоголев рот — собирательное из адских тактильных мук. Ствол по языку мягкому двигается резво, изредка утыкаясь в горло, и Гоголь от прыти едва не давится, но продолжает упрямо насаживаться до лобка. И смотреть своими разноцветными глазами с обожанием на распадающегося в морали Федю, уже не сдержающего стонов, переливов голоса высокого и хрипов, до боли у Гоголя в штанах давящих. Коля сам изводится да трогать не хочет, хочет лишь продолжать слушать музыку, под которую разлагаются всякие приличия. Пальцы ныряют в основание косы и стягивают, не отстраняют, в своей манере понять дают о чем-то им двоим известном. Оргазм обрушивается горько в горло, и Коля держит губы сомкнутыми на стволе, проглатывая сперму, пока член не иссякает. Лицо у Коли раскрасневшееся, довольное, полный хаос на лице написан плачем и слюной, и все бы это в порядок привести, но Достоевскому нравится вбирать детали их вульгарной выходки. Гоголь отстраняется, переводя дыхание, пока Достоевский отпускает волосы и заправляет все обратно, плотно комплектуя образ. Выражение лишь напоминает о том, какую содомию устроили в обители смерти. Но не над трупами же надругались, в конце концов, а один над другим, беззастенчиво искореняя ненужные волнения. Федя к подбородку на этот раз тянется, подталкивая за него вверх. Поцелуй целомудренный на фоне произошедшего, не глубокий, крепкий. Коля мурлычет в поцелуй довольно, прижимая Достоевского ближе некуда, что ни сантиметра не просачивается между их нагретыми близостью телами. — Не чувствую вашего служебного оружия, офицер Гоголь. — Обойма пустая, — игриво сообщает Коля. Оу. Федя лбом ко лбу Коли прижимается в нелепом желании побыть так неотрывно, будто единым целым. Гоголь никуда и не торопится, наслаждаясь их обоюдным стремлением разделить момент.