Исправленные ошибки

      Рисуя пальцем сердце на грязном окне, Виолетта трясётся, как зверёк перед убоем, и плачет беззвучно, царапая голые коленки о пол, на котором валяется пустая бутылка пива и пачка из-под дешёвых сигарет. На душе пустота, а во рту противный вкус желчи стоит, заставляя кривить лицо.       Малышенко снова плохо, снова больно, и она уже не знает, что сделать нужно, чтобы ей хоть чуточку стало легче. Алкоголь уже не берёт её, вещества тоже, и единственное спасение ускользнуло из пальцев, напоследок подарив лучезарную улыбку.        — Я так счастлива, Вилочка, так счастлива! Она такая замечательная, добрая, у неё очень красивые глаза небесного цвета, а еще она любит собак, представляешь?       — Представляю. — улыбается, мягким взглядом смотря на Индиго, а внутри всё болит и ноет. Понимает Вилка, о чём дальше речь пойдёт, и кулаки сжимает, боясь сорваться на Лизу.       — Мне очень с ней комфортно и хорошо. Я прям чувствую, что она моя душа родственная.       А сердце будто разорвали в клочья. В ушах шум звонкий, а в голове ворох мыслей, что заставляет виски пульсировать с бешеной скоростью. Злость вперемешку с отчаянием Виолетту опутывает, но она виду не подаёт и с широченной улыбкой на лице проговаривает, держа прохладную ладонь в своей.       — Поздравляю, маленькая. Ты действительно заслуживаешь счастья.       И обнимает крепко-крепко, не снимая с лица улыбку, хотя Вилке взаправду убиться к херам собачьим хочется, потому что Лизу она всегда считала своим соулмейтом. С самого детства.       С самого детства они вместе. И в детском саду, и за школьной партой, и на фотографиях в сиреневом фотоальбоме. Виолетте казалось, что так будет вечно, но не вышло, не срослось.       Индиго нашла свою родственную душу, оставив разбитую Малышенко одну в холодной однокомнатной квартире, и ушла, позабыв про данное друг другу обещание всегда быть вместе.       А Вилка каждую секунду о Лизе думала, ночами не спала и не питалась нормально, на учёбу в любимый университет ходить стала редко и, не переставая, задавала себе вопрос: кто из них ошибся? Она или Лизка? Кто?!       Ведь Виолетта с самых ранних лет чувствовала между ними связь, прочную и нерушимую, связь, что, казалось, ни под чем не проломится, не исчезнет. Видела между ними свет яркий и ощущала невообразимое тепло даже тогда, когда Лиза прикасалась к ней своими привычно холодными руками.       Чувствовала, видела, ощущала, а Индиго, видимо, нет. Свою родственную душу, свою судьбу и свой свет она нашла в Кристине. В Кристине Захаровой, которая пила безбожно и до безумия любила спортивные тачки.       Видя их вместе держащихся за руки и счастливых, Виолетта, улыбаясь, махала приветливо и кидалась на них с объятиями, иногда бросая завистливый взгляд на Кристину.       Ведь её каждый день целовали нежные губы Индиго.       Ведь её холодными ночами согревала своим теплом Лиза.       Ведь ей было произнесено банальное, но важное для почти каждого человека «я люблю тебя».       Всё предназначалось Кристине – поцелуи, крепкие объятия, слова любви и поддержки, кофе по утрам в постель и улыбки. Всё это было для Кристины, но не для Виолетты, что так отчаянно любила Лизу на протяжении нескольких лет.       И оттого становилось чертовски больно. Вилке казалось, что её душа горит заживо, погибает от яркого пламени, а весь пепел, что оседает внутри, тело покрывает невидимой для чужих глаз чёрной коркой, которую Малышенко ничем отодрать не может, сколько бы не пыталась. Ни ногтями, ни щётками грубыми.       Оставалось лишь слезами обливаться горькими, хрипя в мокрую подушку; думать о своём безобразии, что для других не существует, и мечтать о Лизе каждую грёбаную секунду.       О счастливой Лизе, которая уже нашла свою родственную душу среди множества людей.       Получается, ошиблась Вилка и никто другой. Во всем виновата Виолетта, поверившая в свои бредовые фантазии и решившая, что Индиго является её душой, её любовью. Как же всё это было глупо.       А ведь когда-то Малышенко мать сказала, что её никто не полюбит, что любви она не достойна попросту, и, видимо, мама оказалась права. Мама, блять, всегда была права.       — Эй, ты чего тут сидишь? Вилка, сейчас же поднимайся!       Голос хриплый, запах табака и сильные руки, что на подоконник сажают через секунду. Перед глазами лицо бледное расплывается, и лишь тёмные глаза, похожие на угли, видны Виолетте. Она слёзы смаргивает настойчиво и, ухватившись окоченевшими пальцами за ткань одежды стоящего напротив человека, приближает его к себе и голову опускает.       — Виолетта! Малышенко, блять! Ты обдолбанная, что ли? — мозолистые руки щеки обхватывают со всей грубостью, и Виолетта, подняв еле-еле голову, к чужому лицу приглядывается и слёзы глотает горькие.       Глаза карие, не чёрные, как ей показалось в начале; собранные в пучок платиновые волосы и пирсинг в губе. Медведева. Перед ней стоит Кира Медведева, её одногруппница и лучшая подруга Захаровой.       — Что ты тут делаешь? — спрашивает, хмуря брови, и понять пытается, как девушка зашла к ней в квартиру. Дверь же заперта была. Вроде бы.       — Тебя проведать приехала. — отвечает устало и, достав из кармана толстовки ключи с серым волчонком на брелке, кидает их на кухонный стол. А Вилка, приглядевшись, выпадает, потому что эти ключи принадлежат Лизе. — Лизка очень переживает, что ты не отвечаешь на её звонки. Вот и попросила тебя навестить.       И грусть невыносимая затапливает Виолетту, вызывая новый поток слёз вперемешку со смехом. Волновалась Индиго, а приехал совершенно другой человек. Малышенко сквозь смех горький шепчет, заглядывая в карие глаза:       — Почему она не приехала?       — Она сейчас с Крис... — и перебивает резко, не желая слышать, что с ними и где они.       — Крис, Крис, Крис. Как вы меня с ней все заебали.       По щекам вновь крупными каплями слёзы стекают, а в мыслях лишь единственное слово «ненавижу». Однако эта жгучая и разрушающая ненависть была направлена не на Лизку, ни в коем случае. И даже не на Захарову, которую в последнее время тяжело было видеть.       Ненавидела Виолетта саму себя. Ненавистью она жила и дышала, загоняя свои чувства к Лизе вглубь больного сердца. Позволить разрастись им она не могла, не имела права даже, ведь всё было глупостью, ебаной ошибкой.       Ошибкой под названием любовь.       — Выбирай выражения, Малышенко. — сквозь зубы произносит Кира и облизывает губы с некой нервозностью. — Кристина очень хороший, добрый человек, и я не позволю тебе говорить о ней в подобном тоне. Или она тебя обидела чем-то?       А Вилка головой качает и шмыгает носом.       — А в чем, блять, тогда проблема?       — Во мне. — громкий вздох и грустная улыбка на лице вызывают у Киры сильное удивление.       Она брови сдвигает на переносице и, простояв несколько секунд в ступоре, опускается рядом, касаясь своим плечом плеча Виолетты. Молчит, а потом поворачивает голову и проговаривает почти что в ухо:       — Я не понимаю.       — Я не злюсь на Кристину, у меня нет на неё обид, просто...просто я ей завидую.        И всхлипывает, понимая, что от разговора вряд ли получится отвертеться. Вилке от своей тупости завыть охота, но Медведева, не желая бегать вокруг да около, подбородок её ухватывает неожиданно пальцами и вопрос задаёт, прожигая тёмными глазами лицо:       — В чём? Ты можешь мне об этом сказать, Кристина ничего не узнает. Обещаю.       — Лиза. — Виолетта с нежностью шепчет любимое имя и уточняет сдавленно, увидев нахмуренный лоб Киры. — Я завидую Захаровой в том, что Лизка с ней.        Слёзы словно высохли из вечно плачущих глаз, и только одинокая слезинка всё же оставляет мокрою дорожку на щеке Малышенко. Та трясётся, стараясь не зарыдать в голос, и признается в своём секрете, который хранила бережно ото всех. Признаётся и надеется, что станет легче хоть на секундочку:       — Люблю я её. С самого, блять, детства чувствовала особенную связь между нами и думала, что она является моей родственной душой. Я проебалась конкретно, да?       Но камень с души не падает, а в голове одно:       Сука.       Хочется головой о стену долбануться и сдохнуть на холодном полу в луже собственной крови, но Кира, будто прочитав мысли, крепче сжимает дрожащий подбородок и прямо в губы проговаривает:       — Нет, Вил, нет, не думай даже об этом. Иногда в жизни так случается, правда, многие находят своих соулмейтов с лёгкостью и с первого раза, но мы стали ебаным исключением.       — Мы? — Виолетта удивление в своём голосе не скрывает и в глаза чужие заглядывает, желая узнать поподробнее.       — Мы. — уверенность и блеск в глазах тёмных. — Я нахожусь в такой же ситуации. Больше сказать не могу.       И, резко убрав руку, Кира отходит подальше. На Вилку не смотрит и волосы приглаживает грубовато, явно жалея о сказанном.       Несколько секунд молчания, протяжный вздох Медведевой и всхлипы Малышенко, что сидит на подоконнике сгорбившись.       Как же так? Почему они не заслуживают счастья, любви? Иль судьбе захотелось сыграть с ними в злую шутку?       Чье-то сердце стучит бешено, но Виолетта понять не может, чьё оно: её или Киры. От осознания того, что ей тоже может быть плохо, холодок противный бежит по позвоночнику, и в больную голову приходит решение.       Решение помочь друг другу и хоть на секунду забыть о боли, что сердце покрывает безобразными трещинами.       — Останься.       И, спрыгнув с подоконника, к одногруппнице подходит вплотную. Взгляд кидает на руки дрожащие и одну ладонь пальцами своими сжимает крепко, желая хоть как-то поддержать, выразить сочувствие, которого в ней так много. К окружающим людям много, но не к себе.       Себя Виолетта не жалеет и не любит. Только мучает, не думая о том, каковы могут быть последствия для её и так расшатанной психики. Её ведь в кайф купаться в котле, полном страданий и ненависти, в кайф себя разрушать, ломать до последнего, пока не останутся лишь кости и запечатлённые на фотографиях воспоминания.       В голове столько мыслей разных: грязных, пугающих, отвратных, но сейчас, в эту секунду, хочется забыть о плохом и помочь человеку, что так сильно топит себя в отчаянии.       — Прошу, останься.       — Зачем? — выдавливает Кира с ноткой недовольства, но руку не выхватывает.       — Нам станет легче. Обещаю.       Шёпот, вызывающий на бледной коже мурашки, и искусанные губы в один момент оказываются на чужих губах. Вилка целует медленно, сладко, вот только поцелуй почему-то отдаёт горечью обеим. Но это не столь важно, ведь Кира ответила взаимностью.       Ответила и притянула тело худое к своему, желая согреться в лучиках любви. Фальшивой, пошлой, но такой нужной и желанной, что плевать становится на весь мир и на собственное ничтожество.       Малышенко толкает Киру к подоконнику и опускает на него, не отрываясь от её припухших губ. Толстовка летит на пол, тонкие ключицы одариваются поцелуями. Виолетта целует всё ниже и ниже, грудь, скрытую тонким спортивным топом, сжимает и по ткани языком ведёт, наслаждаясь дрожью чужой.       — Сейчас станет легче. Всем легче. — проговаривает вновь сиплым голосом и целует низ живота, оставляя мокрый след.       А Медведева дышит прерывисто и пальцы собственные кусает, выгибаясь навстречу губам. Позволяет с себя стянуть джинсы и ноги бесстыдно раздвинуть под взглядом глаз, что своим блеском напоминают изумруды.       Виолетта, облизнув губы, на колени встаёт и тело разгорячённое приближает за бёдра движением резким. Язык касается промежности через белье тонкое, и Кира вздрагивает неожиданно, вызывая у Вилки тихий смешок.       Она пару раз по ткани проходится, пока трусы не становятся мокрыми от слюны и смазки естественной. Кира стоны уже не сдерживает и улыбающаяся Малышенко с неё бельё стягивает, дыша шумно.       Перед ней девушка полуобнажённая, красивая и возбуждённая, с влагой на половых губах и туманностью во взгляде. Несколько поцелуев на внутреннюю сторону бедра обрушиваются, и Малышенко к клитору припадает, выбивая новый стон удовольствия. Губами посасывает, смотря с низу вверх, а потом языком обводит, поглаживая пальцами кожу.       — Блять.       Стон. Всхлип. И плавный толчок одним пальцем внутрь. Виолетта двигается медленно, без грубости, и радуется смазке обильной. Её язык продолжает по клитору кружить, постукивать, и она палец второй добавляет, заставляя Киру вцепиться ей в волосы.       Стоны становятся громче, развязнее, а толчки Вилки быстрее. Она, не стесняясь совершенно, пальцы до основания вводит и губы, что клитор посасывают, пачкает в смазке чужой.       Виолетте сейчас хорошо, спокойно, и ни одной тревожной мысли, заставляющей скулить щенком брошенным, в её голове нет. Есть только полуобнажённая одногруппница на её подоконнике, пальцы, сменяющиеся языком, и стёртые в кровь коленки.       Есть только желание помочь и сбежать от своих проблем не самым лучшим способом.       Язык внутрь толкается, вылизывая с наслаждением, и Малышенко пальцем большим к клитору прикасается смело. Чувствует по подрагивающим бёдрам и хватке в своих волосах, что Кира уже на грани, и тереть его начинает, кинув короткий взгляд на её лицо.       — Давай, Медведева, давай, девочка.       И спустя пару уверенных и умелых движений, Кира, кончает, сжав в пальцах тёмные волосы.       Вилка отстраняется осторожно и дыхание выровнять пытается, разглядывая явно довольную девушку. У неё бедра влажные, тело красивое и в карих глазах плещется наслаждение.       В карих, а не в зелёных в крапинку, и от резкого осознания в висках застучало.       Это не любимая и милая Лиза, а другой человек. Ошибка, которую Виолетта совершила, поддавшись отчаянию и дурацким решениям.       — Виолетт, давай я...       И договорить не успевает, как вдруг Малышенко с колен вскакивает и в сторону отходит, кусая губы.       — Не нужно, Кир. Просто уйди, уйди, пожалуйста.       — Я...       — Пожалуйста! — со слезами на глазах просит и отворачивается, пока Кира одевается молча.       Хлопок двери, и Вилка оседает на пол, спрятав лицо в ладонях. Слёзы стекают градом, руки трясутся, а она понять толком не может, в чём проблема.       Ведь всё же хорошо, отлично, и сейчас ничего плохого не случилось. Вот только почему-то на душе было погано до тошноты и боли колющей в сердце.       Всхлип, похожий на вой, удары по собственным щекам кулаками и мысль, что проникла неожиданно в разум.       Ты предала её. Вновь.       И когда не остаётся слёз горьких, сил на новые удары, взгляд потухший на пустую бутылку пива падает и загорается огоньком еле слабым. Вилка разбивает её, на осколки смотрит долго-долго, а потом берет самый острый и, задрав юбку, вздыхает.       Она с нажимом по бедру ведёт бледному и вырисовывает чёткую линию, не обращая внимания на кровь и на боль. Раз полоска, два полоска, и на коже крест появляется, окрасив её в красный цвет.       Крест на теле, крест на чувствах взаимных, и тихие слова, напоминающие собачий скулёж:       — Прости, маленькая.       Лиза приходит на следующее утро. А сонная и взлохмаченная Вилка радуется её приходу, как ребёнок, которому подарили на день рождения желанный подарок, и не сразу замечает, что та выглядит до ужаса странной.       У Андрющенко тёмные круги под глазами, мятая одежда и дрожащие руки. Дрожащие до такой степени, что она даже кружку удержать не в силах. Чай лужицей растекается по поверхности стола, а Лиза толком и не реагирует, вызывая у Виолетты беспокойство.       — Лиза, всё хорошо?       Но в ответ лишь пугающее и напряжённое молчание. Вилке боязно становится до кома в горле, и она выпаливает первое, что пришло на ум:       — Что-то с Крис?       И на имени Захаровой Лизка голову отворачивает в сторону и громко шмыгает носом, заставляя Виолетту еще больше побледнеть.       Плачет. Она, блять плачет. А такое было крайне редко.       — Эта тварь тебе что-то сделала? Обидела?! — разгорается Малышенко и, резко встав со стула, к Индиго подходит и опускается перед ней на корточки. — Не молчи, Лиза!       В свои руки её ладони прохладные берёт и гладит нежно, разглядывая лицо, по которому дорожки слёз бегут.       Вилка вдох для успокоения делает и на этот раз говорит тише, без злости и раздражения в голосе:       — Лизка, маленькая моя, ну не молчи, пожалуйста, я же волнуюсь.       — Мы расстались. — отвечает спустя пару секунд и, выхватив руки, заплаканное лицо в них прячет.       А Виолетта и сказать ничего не может, язык словно к нёбу прирос. Не умеет она словами поддерживать, только касаниями и объятиями крепкими. И когда её руки с осторожностью обхватывают содрагающееся в рыданиях тело, Лиза сквозь слёзы проговаривает:       — Она – не моя родственная душа.       И прежде, чем Вилка успевает что-либо спросить, с места поднимается и рывком стягивает джинсы, обнажая бёдра. На одном из них бинт с капельками крови покоится, и в голову Малышенко приходит шокирующая догадка.       Догадка, которая перевернёт всю её жизнь, если подтвердится, конечно.       — Можно посмотреть? — сипло спрашивает, борясь с волнением и поступающими к глазам слезами.       После кивка Виолетта, боясь сделать больно, бинт разматывает аккуратно пальцами дрожащими и на последнем движении руки глаза зажмуривает, собираясь с силами.       Секунда, и из глаз открытых слёзы вины удушающей скатываются, обжигая щёки. На бледной коже Лизоньки, её Лизоньки, две безобразные линии образуют покрытый кровавой коркой крест.       Сердце стучит где-то в горле, и Вилка даже слов подобрать не может. Ей не до конца верится, что они предначертаны друг другу судьбой, что они всё же родственными душами являются.       Почему у них всё вышло так по-дурацки? Почему спустя столько лет дружбы связь проявилась именно таким образом?       Уродством, увечьем, что на их телах шрамом останется заметным. Он и будет напоминать о совершенной ими глупой ошибке.       О нерассказанных чувствах и слепоте, которая не позволила их разглядеть.       — Вил, почему ты плачешь? Я тебя напугала? Тебе неприятно?       А Виолетте просто страшно что-либо сказать. Она лишь головой качает и, не прекращая слёзы лить, щекой мокрой прижимается к Лизиному кресту.       — Прости, пожалуйста, прости! Я пиздец виновата...       — Вилочка, ну ты чего? Давай поднимайся. — обеспокоено произносит Индиго и, натянув быстро джинсы, помогает встать Малышенко с колен. — В чём ты себя винишь?       В царапине, которая на твоей коже останется шрамом, фигурой уродливой, что на кладбищах множество. И в том, что не смогла признаться в чувствах и позволила обеим ошибиться, выбрать не тех людей.       Но Малышенко хватает лишь на это:       — За всё прости. — в глаза зелёные напоследок заглядывает с сожалением и пижамную штанину поднимает, обнажая изувеченное бедро.       — Это...?       — Да, маленькая, мы с тобой родственные души. — шепчет, смотря в стену. Ждёт ругани, упрёков и слов разочарования, но вместо них получает нежное касание к ране. — Ты имеешь права злиться, ругаться, я всё пойму.        Виолетта ведь правда всё поймет и примет. Если понадобится, даже Лизу отпустит, лишь бы у неё всё было прекрасно. Вот только от этой малюсенькой мысли, что настойчиво буравила голову, сразу же захотелось зарыдать взахлёб и упасть на пол. Потому что всё же в глубине души хотелось взаимности и счастья, любви.       Чувства комом переплетаются, действуя на разум больной, и слёзы текут по лицу, по широкой улыбке, которая для многих покажется пугающей. Время замирает будто, и только биение сердец говорит о том, что они живы.       Жива и Вилка, но надолго ли?       Жива и будет жить, потому что в следующий момент Лиза обнимает её крепко и шепчет в макушку:        — Не плачь, Вил, всё в порядке, всё хорошо. Мы справимся.        «Мы справимся», и лёгкий поцелуй со вкусом слёз. «Мы справимся», и кресты на коже больше не безобразны.

***

      — Мы с Лизкой ошиблись конкретно, потянулись друг к другу как псины дворовые и сразу же запрыгнули в отношения, хотя изначально было ясно, что нам не по пути...        — Погоди, Крис! То есть у Лизки реально на ноге появился крест? — хмурит брови Кира, затягиваясь очередной сигаретой.        — Реально, блять. Если бы не видела своими глазами, то не поверила бы даже, но прямо при мне её кожа разрезалась! Представляешь? Просто разрезалась сама по себе! Я всю жизнь думала, что так бывает лишь в ебаных сказках... — еле слышно отвечает Захарова, повернув голову в бок.        По её пьяному голосу трудно было разобрать слова, и Кира решает уточнить, о каких «сказках» идёт речь:       — О чём ты?       — Ты никогда не слышала поверье о родственных душах? — и после непонимающего взгляда Медведевой продолжает. — Мне в детстве рассказывали, что если один соулмейт нанесёт себе какой-то вред, то такие же увечья появятся и у второго. И я, сука, не верила в эту хрень до последнего, но когда я собственными глазами увидела крест у Лизы, а потом от неё же узнала, что у Малышенко такой же, то просто охренела! Они — соулмейты, они смогли найти друг друга! А я...я снова одна... Мне думалось, что я судьбу наконец-то нашла свою, типа жизнь у меня наладится с появлением человека...любимого человека, но, бля, я походу опять в пролёте...        А Кира, внимательно выслушав девушку, замирает. У неё появился шанс подтвердить свои догадки, появился шанс заполучить счастье. И каков бы не был итог, она должна хоть попытаться!       — Увечья... — бормочет тихо себе под нос, на Кристину смотрит, что при лунном цвете пиздец как прекрасна, и переводит замыленный взгляд на сигарету, находящуюся меж пальцев. Взгляд, смешок отчаянный и на коже бледной появляется ожог от сигареты.       — Кира, блять!        И сквозь пелену слёз Медведева замечает на худом запястье Кристины покрасневший участок кожи, заглядывает в её голубые глаза с надеждой, а после дарит ей широкую улыбку, увидев в них яркий свет и взаимность, которую она ждала долгих шесть лет.