Мы с тобой одной крови

      Альберт вжимается спиной в темное дерево стены и зажмуривается со всей силы. То, что происходит здесь, то, что он видит своими глазами, — ужасающее, нереальное, неправдоподобное. В уши продолжает неумолимо вкручиваться гадкое звучное чавканье, с которым за изгибом коридора какая-то тварь в белом халате, больше всего похожая на недельной давности человеческий труп, ест Ричарда из команды Браво.       Перед Альбертом два пути: вернуться в холл, доложить обо всем капитану и тем из сослуживцев, кто с ним остался, либо же решить проблему самостоятельно. Капитан очень поощряет самостоятельность.       Он медленно вытягивает из кобуры пистолет, стискивает его двумя руками и накоротко прислоняет кажущийся ледяным ствол ко лбу. Вот так, раз-два, выровнять дыхание, не позволять рукам ходить ходуном. Окрикивать тварь смысла нет, даже если это вдруг окажется живой сектант-каннибал. Нападение на офицера спецотряда полиции дает ему право действовать радикально.       Чавканье все не прекращается и не прекращается, Альберт, вздернув подбородок, отталкивается всем телом от стены, в полтора шага встает так, чтобы перегородить коридор, и стреляет на поражение.       От первой пули мертвец содрогается и пытается подняться, от второй голова его лопается, щедро окропляя стены и потресканный паркет темной вонючей кровью. Альберт смотрит на это с колотящимся у горла сердцем, невольно ждет какого-то ужасного продолжения, но особняк остается глух и нем. Ричард все так же лежит с ртом, застывшем в последнем истошном крике, в прорехах на его футболке видны клочья мышц и кусочек ребра, повалившийся сверху мертвец становится мертв окончательно. Никто не кричит, не топает берцами, не спешит на звук выстрела.       Альберт чувствует себя полностью потерянным в безвременье коридоров заброшенного викторианского особняка, навсегда отрезанным от остального мира, бывшего еще с утра живым и ярким. Это не просто страшно, это хуже всех смертей и тварей вместе взятых.       В холл Альберт все же возвращается. Никого живого в особняке он более не встречает, только парочку таких же ходячих трупов, одну слишком бодрую для полуразложившейся собаку, стаю не очень живых ворон и кадки с агрессивными лианами. Голова идет кругом, особняк буквально дышит смертью — и полнится абсурдными шарадами и ловушками. Где-то в череде поворачивающихся статуй, вставляемых в пазы барельефов и развешиваемых в логические ряды гравюр ему попадается дневник. Крайне любопытный и вместе с тем жуткий дневник местного сторожа, и Альберт понимает, что просто обязан показать его капитану.       Холл встречает его гнетущей тишиной, разбавляемой разве что тихим потрескиванием камина. Капитана тут нет, как и остальных сослуживцев, и Альберт застывает на месте, растерянно осматривая тонущий в тенях зал. Прижимает к груди найденное в одной из комнат старое — если не сказать “старинное” — тяжелое охотничье ружье и все же спрашивает у пустоты:       — Капитан?       Пустота остается совершенно безучастна и молчалива.       Повинуясь спонтанному порыву, Альберт подходит к резному столику, трогает кончиками пальцев стоящую тут же печатную машинку, не иначе как ровесницу ружья, и с неудовольствием смотрит на оставшийся на пальцах черный след. Сноровисто забрасывает ружье за спину, достает из нагрудного кармана маленький блокнот, отрывает лист и каллиграфическим почерком выводит:       “Каждый, кто прочтет это, пусть ждет остальных у камина. Здесь творится что-то преступное и необъяснимое. У меня есть доказательства. А.В.”       Лист он прижимает вычурным пресс-папье, найденным тут же, так, чтобы точно было видно в красноватых каминных отблесках. Поправляет очки и снова уходит в недра особняка, уже самому себе не в состоянии ответить на вопрос, чего и кого он хочет видеть больше, живых сослуживцев или доказательства безумных экспериментов бывших хозяев особняка, сейчас наверняка бродящих неупокоенными по его коридорам.       Здесь, во внутреннем дворе, а может, в саду, а может, это еще как-то называется, — Альберт в какой-то момент совершенно перестает понимать планировку этого чертового особняка и просто идет по картам и собственной фотографической памяти — он видит движение. Отличное от всего, что он тут уже видел, но в то же время такое знакомое. Черные четкие контуры широченных плечей и идеально прямой спины, чуть выше них — полупрозрачный дымок сигареты.       Альберт замирает, смаргивает, и в самое последнее мгновенье удерживается от того, чтобы выдать себя. Что-то удерживает его, царапает едва уловимой неправильностью происходящего. Он затаивается в кустах, сгибается в три погибели, вслушивается и всматривается в капитана.       У капитана стрекочет помехами портативная рация.       Это задевает Альберта до глубины души, ведь когда они забежали в особняк, спасаясь от стаи похожих на собак существ, им всем было объявлено: связи нет. Вообще нет, так что держимся пока как можем своими силами.       Теперь связь вдруг появляется, капитан Редфилд закусывает сигарету уголком рта и приглушенно рычит:       — Ну и какого хрена?       Слов его собеседника Альберт не разбирает, но тот говорит очень долго, капитан раз за разом глубоко затягивается, бросает окурок в неработающий фонтан и яростно раздувает ноздри.       — Так ты знал?! — спрашивает он у рации таким тоном, что Альберту кажется, будь собеседник тут — ему бы неиллюзорно разорвали горло. Или оторвали бы голову.       Капитан мелко содрогается спиной от плохо сдерживаемой ярости, но находит в себе силы не повышать голос. Только рацию сдавливает до скрипа.       — Уже почти месяц, значит… — он кружит на одном месте, легко пинает бортик фонтана, а потом набирает воздуха в грудь и буквально вбивает клокочущие слова в собеседника. — Не знаю, на что ты — вы! — рассчитывали, но я выберусь отсюда. И мои парни выберутся отсюда. Жди, полковник!       Он отключается и вдруг смотрит на прострел именно туда, где таится Альберт.       — Вескер? — Редфилд делает несколько тяжелых шагов по направлению к кустам, но в голосе его нет и следа той ярости — скорее, настороженность и привычная ворчливость.       Альберт молча выпрямляется во весь рост и не знает, куда деть руки, когда кусты оказываются ему по пояс, а не над головой.       — Да, капитан, — отвечает четко и смотрит прямо в глаза.       Он не боится возможного чужого гнева. Он все еще доверяет, несмотря на подслушанный страннейший разговор, но понимает, что возникшие вопросы без ответов оставить не сможет.       — Что слышал? — без обиняков интересуется Редфилд, достает новую сигарету и снова закуривает.       Он подходит совсем близко, смотрит в упор темными синими глазами, он закрыт и внушителен, и Альберт невольно переглатывает. Очень хочется соврать, умолчать, но сейчас это кажется достаточно паршивым вариантом. Альберт выбирает по-своему истолкованную правду.       — Все, капитан. Весь разговор с вашей стороны. Но не могу сказать, что это добавило хоть какой-то ясности к нашему текущему положению дел, может быть, даже наоборот.       Он делает короткую паузу, вдыхает, но на этом вдохе его совершенно бесцеремонно прерывают.       — Брось городить это словоблудие, Вескер. Ты достаточно умен, так что давай, выкладывай, что успел подумать, — капитан не может долго стоять на одном месте, кипящая в нем бешеная энергия заставляет его снова метаться по маленькому внутреннему двору. Альбер выбирается, наконец, из кустов и говорит глуше, всматриваясь в маячащую вдали темную чащу.       — Нас кто-то подставил, не так ли? Весь отряд, сначала Браво, потом Альфу. Что-то из творящегося тут, из этой фантасмагории чудовищной смерти, стало для вас откровением, что-то же, напротив, было ожидаемо. Почему, капитан? — Альберт приподнимает брови над затемненными очками, смотрит как может открыто и прямо, но молчит про спрятанный за жилетом дневник.       — Подставили, — охотно соглашается Редфилд, и голос его обманчиво равнодушен. Только Альберт кожей чувствует под тонким ледком этого равнодушия готовящееся вскипеть гневное половодье. — Жадная гнида Айронс, в первую очередь.       — А во вторую? — аккуратно интересуется Альберт и очень старается сдержать рвущийся наружу непрошенный сарказм. Редфилд недовольно цыкает на него, бросает второй окурок к первому и опять сокращает дистанцию, упирая жесткий палец в грудь.       — А во вторую — тебе знать пока не обязательно.       — То есть, отряду вы в принципе ничего не расскажете, только попробуете вывести правдоподобную версию глобальной вины Айронса? — негромко и практически вежливо спрашивает Альберт, только голос внезапно звенит хорошо скрываемым металлом. — Вот только не думаю, что он может быть причастен к появлению в чужом заброшенном доме ходячих и голодных мертвецов.       Он склоняет голову к плечу и не боится, все так же откровенно и возмутительно не боится, даже когда пальцы капитана сжимаются в стальной кулак, комкая его жилет. Наверное, капитан бы даже его приподнял на цыпочки и тряхнул бы, не будь Альберт пусть на немного, но выше.       Редфилд бешено сопит, давит взглядом, но потом вдруг весьма неожиданно сдает позиции. Не все, но сдает.       — Я расскажу вам все, что нужно, когда мы выберемся, — он как будто нехотя разжимает хватку, несильно хлопает Альберта по груди и приказывает много строже. — Но хватит на этом разговоров. Где остальные наши?       — Не знаю, — пожимает плечами Альберт, ежась от просочившегося сквозь всю одежду к голой коже ощущения раскаленной капитанской ладони. Ее очень хочется поймать, удержать, продлить это сильное первобытное тепло, но совершенно не представляется возможным. — Из холла все разошлись, когда я туда заглядывал. Я оставил записку, но не знаю, насколько это будет эффективно.       — Так, ладно, идем собирать всех выживших, — ворчит Редфилд и первым разворачивается в сторону особняка. Альберту совершенно не хочется снова оказаться в тесных и темных затхлых коридорах, но он понимает, что иного выхода нет. Стягивает со спины трофейное ружье и следует за капитаном, не задавая лишних вопросов.       Пока они снова идут, и идут, и идут, Альберт успевает рассказать про погибшего Ричарда. Капитан резко темнеет и стискивает челюсти до желваков. Лупит кулаком, не глядя, по ближайшей стенной панели, отчего та разлетается щепками, но вслух бросает короткое и злое:       — Надеюсь, больше жертв не будет.       Он ошибается.       Сколько еще проходит времени, Альберт не знает, но разрозненные остатки отряда все же собираются в холле. От команды Браво всего двое, они бледны и грязны, они сбивчиво рассказывают, что Эдвард погиб еще на месте приземления, что капитан Марини организовал остальных и они кое-как добрались до этого особняка. Что уже тут, в особняке, Райман пошел в сторону библиотеки, Марини — в подвалы, а Ричард черт его знает куда, но больше они не видели ни одного.       Альберту совершенно не хочется еще раз рассказывать о пережитом кошмаре, как и о найденном дневнике постепенно разворачивающегося заражения и деградации. Он тяжело вздыхает, подчиняясь пристальному взгляду Джилл, настойчиво похлопывающей оставленной им запиской по краю столика, и начинает говорить.       Когда Альберт замолкает и бережно опускает потрепанную тетрадь рядом с печатной машинкой, в холле воцаряется вязкая душная тишина. Он искренне надеется, что слово, наконец, возьмет капитан, но тот чернеет безмолвной глыбой, даже не спеша закуривать. Первым отмирает Барри, зло ворошит кочергой поленья в камине и бормочет, обращаясь к пламени:       — Что за лютый пиздец тут происходит… Есть соображения?       — Что бы тут ни происходило, сначала нам надо собрать весь отряд вместе, — тихо и хрипло вклинивается Редфилд и тянется за сигаретами.       — То есть, мы просто соберемся, просидим тут до рассвета и свалим? — Джилл топает с силой по полу, намекая на относительно безопасное и хорошо просматриваемое пространство холла. — И гори оно все синим пламенем? Кто еще с этим разберется?       Она вскакивает со стула, экспрессивно взмахивает руками и напирает на капитана, ничуть не стесняясь разницы в росте, весе и боевом опыте.       — А тебе не кажется, офицер Валентайн, что у нас нихрена нет сил для разбирательства прямо сейчас, и приоритетной задачей будет выживание отряда?! — Редфилд вспыхивает почти мгновенно, упрямо сжимает челюсти и наклоняет голову, показывая, что со своей позиции не отступит.       Альберту очень хочется сказать что-то конструктивное, найти совершенно иную точку зрения и путь решения проблем, но толковых мыслей до обидного мало, да и влезать в это столкновение титанов он пока считает неблагоразумным. Одно только крайне его волнует: что вообще сейчас чувствует капитан, знающий и понимающий куда больше них, на какой договор он идет с самим собой, чтобы — пусть не лгать, это вообще не в его натуре, — но действовать с этакой полуумолченной полуправдой.       Джилл под яростным напором все же стихает, смотрит куда-то в сторону и немного меняет тему:       — Ладно, сначала надо найти ребят, ты прав. Откуда начинаем?       — Сверху, с библиотеки, — бескомпромиссно отвечает Редфилд, достает уже было зажигалку, когда раздается недоуменный и чересчур громкий голос Салливана.       — А может, мы просто разделимся и сэкономим хренову тучу времени себе и парням, которые непонятно где и как сейчас?!       — А может, вы не будете спорить с приказами капитана уже! — рявкает Редфилд так, что остальных бойцов буквально сдувает на несколько шагов назад.       Кроме Альберта, он только щурится под очками, как от сильного порыва ветра, и очень звучно, четко, пусть и негромко, произносит:       — Но капитан, выступать всем имеющимся составом в одном направлении действительно нелогично. Против мертвых каннибалов, собак и ворон простое численное преимущество не эффективно. Значение имеет, скорее, вооружение и знание уязвимостей противника. А с учетом планировки данного особняка, вообще велик шанс, что при определенном размере отряда его члены скорее будут мешать, чем помогать друг другу, — это все Альберт произносит на одном дыхании, не запинаясь и не делая пауз. Поправляет очки, смотрит напряженно в глаза Редфилду и, почти неосознанно понизив голос до вибрирующей провокативности, спрашивает: — Или вы предполагаете здесь наличие чего-то такого, против чего окажутся бессильны три бойца СТАРС?       Альберт понимает, что балансирует на очень опасной грани, если уже не переступает ее. Альберт понимает, что за этот вопрос, вынуждающий капитана либо рассказать секретную информацию, либо уступить чужим доводам, он может быть очень сурово наказан в будущем. Альберт смотрит в болезненно покривившееся — на едва уловимые доли секунды — лицо капитана и не собирается отказываться от своих слов.       — Нет здесь нихера такого, — последнее слово Редфилд выделяет интонацией и утюжит Альберта чугунным взглядом. — Черт с вами, бойскауты. Вескер, ты идешь со мной вниз, все остальные — в библиотеку. Если и сейчас вздумаете спорить, то лучше вам тут сдохнуть.       — Есть, сэр, — звонко хмыкает Джилл и подходит к Барри, все так же в глубокой задумчивости смотрящего в огонь. Остальные молчат, даже Альберт, понявший, что спрашивать про именно такое распределение сил будет все же очень неразумным.       Они с капитаном уходят из холла первыми, и когда за ними почти закрывается медленная скрипучая дверь, Альберт слышит летящее ему в спину одобрительно-грубоватое от Бёртона:       — Смотри-ка, а яйца у него все же есть.       Джилл снова хмыкает, но теперь согласно. Редфилд старательно делает вид, что давно и прочно оглох.       Коридоры снова кружат их в готическом калейдоскопе: темно-зеленый, черный, коричневый, бордо, разбавленные желтыми световыми пятнами. Несколько чудом уцелевших витражей, кованая дверь, за которой — тревожный шорох ночного сада и упоительная прохлада после ветхой пыльности. Капитан молчит уж очень сосредоточенно, но хотя бы не устраивает мгновенную выволочку, что Альберту кажется добрым знаком.       Они пересекают сад, куда-то сворачивают, начинают спускаться по пологому грунтовому скату, а Альберт окончательно перестает понимать, где они. Капитан же ориентируется отлично, он тут явно не в первый раз. Почему? Для чего он бывал здесь ранее? Что вообще может связывать его, военного до последней капли крови, отставного “зеленого берета” с этим пристанищем безумных ученых? Ответов на эти вопросы, беспокоящие все сильнее, у Альберта нет даже приблизительных.       — Стой, — Редфилд все же первым нарушает взаимное молчание, замирает и подозрительно щурится, рассматривая что-то по правую руку от себя. — Посвети.       Альберт слегка вздрагивает — слишком глубоко ушел в чертоги собственного разума — и с некоторым удивлением отмечает, что они стоят в лишь самую малость облагороженной природной пещере, уже очень и очень темной. Он включает фонарик, не проронив ни звука, ведет световым пятном вдоль руки капитана, следом за его указующим пальцем. В луче фонарика на полу что-то ярко металлически взблескивает, и они синхронно, не сговариваясь, шагают к этому блеску.       Это оказывается мачете с гравировкой на клинке трех звезд в круге, эмблемы их отряда. Альберт вздрагивает от неприятной догадки, а Редфилд наклоняется, поднимает чужое оружие и увешивает в руке, примеряет к собственной хватке.       — Думаю, капитан Марини где-то недалеко, — произносит он через выдох, и это должно звучать успокаивающе, ну или подбадривающе, но все же Альберту кажется, что успокаивают и подбадривают тут совсем не его.       — Лишь бы не было поздно, — вздыхает еще через паузу Альберт, медленно движется вперед, обшаривая световым пятном стены.       И совершенно неожиданно для самого себя куда-то падает.       Приземление выходит неудачным, он не успевает не то, что оценить высоту падения и сгруппироваться, а в принципе понять, что случилось. Больно бьется коленями, бедром и боком, от встряски слетают и куда-то укатываются очки, хорошо хоть, фонарик он не выпускает из рук.       Вокруг опасно сжимается совсем уж непроглядная темень, поначалу тихая, но на его неловкие шевеления взрывающаяся громким, сухим, противным потрескиванием. Хитиновым каким-то, с аккомпанементом из цокота когтей по камню. Альберт, кое-как вставая, судорожно вертится вокруг своей оси, выглядывая возможную опасность. Дергающийся луч выхватывает длинные волосатые лапы, мохнатые брюшки, матово поблескивающие фасетки глаз — и всего этого много, очень много.       Пауки, сонмище огромных, с хорошую такую собаку, пауков, почти наверняка ядовитых.       — Альберт! — доносится, наконец, до его сознания громоподобный крик сверху. — Альберт, мать твою, что с тобой?!       Он понимает, что надо как-то обозначить собственную живость и относительную целость, что надо хотя бы примерно показать возможного противника, но слова намертво стынут в глотке, и Альберт только кое-как светит сначала на себя, а потом, стараясь помедленнее, на тварей.       — Их. Тут. Очень, — начинает он все же говорить громким шепотом, но закончить не успевает. Капитан просто прыгает в ту же дыру, в которую до этого бездарно проваливается Альберт, с лязганьем, до искр, чиркает друг по другу мачете и своим армейским ножом.       — Свети мне! — только и успевает рыкнуть Редфилд, с двух рук врубаясь в хитиновые тела.       Альберт старается, Альберт следит световым пятном за подвижным, очень ловким черным силуэтом, огрызающимся двумя полосами стали, бьющимся на равных с этими порождениями воспаленного разума. Но потом в него что-то врезается, кажется, половина паучьей туши. Он пошатывается, однако держит равновесие, всеми силами пытаясь не выронить фонарик. Его белый неяркий свет припадочно мечется по пещере, снова в произвольном порядке выхватывая лапы, руки и клинки. На мгновенье для Альберта все сливается в одно представление ужасов под аккомпанемент разрубаемого хитина, мокрого плюханья и истошного визгливого скрежета умирающих пауков. Бой становится похож на что-то очень древнее и темное, полузабытую легенду, на сражение гекатонхейров, не желающих быть свергнутым в бездну.       Сколько бы тут ни было пауков, они все же заканчиваются, остаются лежать жалкими кучками хитина в окружении буро-зеленой слизи. Редфилд медленно опускает руки, тяжело дыша полной грудью. Его черная водолазка больше напоминает рыболовную сеть, из-под которой блестят множество тонких кровенеющих царапин. Он машинально вытирает нож о штанину, загоняет его в ножны и подходит к Альберту вплотную, смотрит из-под нахмуренных бровей, но сейчас эта хмурость отдает отчетливым беспокойством.       — Ты как?       Редфилд мучает застежку на перчатке, а Альберт, пытаясь понять, получил ли он что-то, кроме плевка слизью в рубашку, выдыхает пересохшим горлом:       — Цел. Я цел, все в порядке, капитан.       — Вот и молодец, — похвала звучит как гром с ясного неба, заставляя Альберта недоуменно моргать. Он справедливо полагает, что его заслуга в собственной целости минимальна, и тем неожиданнее становится чужая рука на щеке.       Горячая грубая кожа, лишенная перчаточной черноты, большой палец, погладивший дважды в опасной близости от губ — и один раз, невесомо, но все же по ним.       — Капитан… — пораженно выдыхает он, но Редфилд уже делает вид, что это не он и вообще ничего странного не происходит.       — Ладно, хватит лирики, надо искать Марини дальше.       Пещера с пауками превращается в узкий каменный коридор, поначалу идущий прямо, но после неминуемо гнущийся и ветвящийся. Им отчасти везет, капитан Марини обнаруживается с третьей попытки, но выглядит он препаршиво: бледный, часто дышащий, в испарине, с расползающейся по коже вокруг паучьих царапин неестественной зеленью.       — Интоксикация, — бормочет Альберт, присаживаясь на пол рядом с Марини, чтобы осмотреть его и хотя бы посчитать пульс. — Тяжелая.       Редфилд упорно молчит, трет подбородок и закуривает. Его сигареты каким-то чудом остаются целы после пауков. Да и царапины выглядят… поджившими, точно прошла пара дней, а не пятнадцать минут. Альберт смаргивает, тянется к своей аптечке, хотя и не очень представляет, что может сделать сейчас, кроме противошокового. Капитан вклинивается внезапно, доставая из подсумка на левом бедре одноразовый белый, с красным крестом в восьмиугольнике, инъектор.       — На, это должно подействовать.       — Внутривенно или внутримышечно? — привычно уточняет Альберт, все еще борясь с фантомным ощущением огня на щеке и губах.       — Да как, бля, тебе больше нравится, только быстрей! — негодующе стряхивает пепел Редфилд и с очередной затяжкой почти прокусывает фильтр. Альберт как примагничивается взглядом к этому движению, но глушит все непрофессиональные порывы и прижимает инъектор к шее капитана Марини.       Что бы там ни содержится, действует оно быстро на грани с неправдоподобностью. За пару минут Марини перестает напоминать человека на грани агонии, дышит медленнее и глубже, слегка розовеет, зрачки из бездонных колодцев становятся самыми обычными. Говорить он все так же, правда, не может и вообще обмякает до полной невозможности стоять самостоятельно.       Редфилда это не смущает, и они тащат капитана Браво наверх на своих плечах. Вернуться через ту дыру в потолке — или полу, смотря откуда смотреть, — нет никакой возможности, приходится искать обходной путь. И снова вокруг сплошные коридоры с бродящими бесцельно мертвецами. Альберта после всего пережитого, сконцентрированного в часы, они уже не пугают и даже не смущают. Альберт стреляет точно в голову, прикрывая капитанов, и не морщится от пропитывающего воздух запаха неизбежной смерти.       Когда они добираются до холла, из-за открывшихся дверей их окатывает волной жизнерадостного гогота офицера Раймана.       — Не, ну ты видел эту змею, придурок?! У нее зубы — во! Пасть — во! — Кевин сидит на столе, окруженный остальными членами отряда, качает ногой и размахивает руками, разводя их все шире и шире. Наверное, иллюстрирует змеиные габариты. — А если бы я не догадался рубануть те шишки и бросить ей в харю?       Салливан, к которому обращена вся эта экспрессия, вяло отругивается, и все вместе они обращают на пришедших внимание только после того, как Редфилд громко кашляет.       — Операция по спасению прошла успешно, я смотрю? — спрашивает он с едва уловимым подначиванием, пока они с Альбертом ведут Марини к остальным.       — Еще бы, кэп. Все спасены, кто нуждался, — Кевин спрыгивает со стола, козыряет и остается стоять.       Альберт молча закатывает глаза, забывшись, что с ним нет привычных черных очков, так и оставшихся в паучьей пещере. Кевина он недолюбливает, считая бессмысленным шутом гороховым, но с капитаном, как-то умеющим направлять эту хаотическую энергию в нужное, в целом, русло, спорить не смеет, как и осуждать кого-то вслух.       — Как Энрико? Как вы все? — голос Джилл звенит отчетливым беспокойством, она подходит ближе, нервно перебегает взглядом по ним троим.       — Ниче, жить будем, — хрипло отзывается Редфилд и криво улыбается. — Может, недолго и нихрена не счастливо, но будем пока.       Он переводит дух, передает так и норовящего сползти на пол Марини его бойцам и командует решительно, стукнув пальцем по наушнику:       — А теперь все за мной к центральному выходу. Викерс наконец-то отозвался.       Они выходят через те же парадные двери, которыми прошли не более двенадцати часов назад, хотя Альберту кажется — двенадцати вечностей. Их обнимает стылое, серое, напитывающееся туманом утро, скрывающее в себе черные корявые деревья и максимально неясное будущее.       И только будоражащей надеждой на едва возможное лучшее где-то в высоте мелькает первый розовый луч солнца и раздается глухой стрекот вертолетных лопастей.