Благочестие

      Переодетый к выходу по привычке, Альберт сидит в своей спальне, читая письма, адресованные ему. Слабый скрип мягко вырывает его из лëгких мыслей, и Альберт глядит на вошедшего, улавливая за дверью яркий красный взор и длинную чëлку. Одного жаркого взгляда хватает, чтобы старший поспешно собрался и удалился из спальни вслед за братом. Уильям как никогда выглядит очень довольным.       — Доброе утро, брат. С каким делом ты решил меня пожаловать?       — С короткой беседой за бокалом вина, — Альберт нежно усмехается, потому что понимает — Уильям использует запретный приëм, включающий все любимые вещи старшего.       Они направляются в сторону подвала, неспешно спускаясь; беседа должна протекать со вкусом, медленно, им некуда торопиться. Альберт думает, что спустя годы эта привычка за ними останется.       Тьма мягко обволакивает лица, пока над последней ступенью, улавливающий свет сверху, не загорится фонарь. Если приостановиться, то можно заметить, как по лестнице вниз друг за другом вспыхивают оранжево-жëлтые ореолы.       Блондинистый локон светится золотом, и Альберту приходится прикладывать усилия, чтобы не споткнуться на лестнице.       Вообще, его брат невероятен. Его мышление каждый раз выбивает из лёгких старшего весь кислород, потому что идеи брата — громозудящие, маслянично-вспыхивающие очень серьёзные, и порой ну весьма абсурдные; то, что выходит за рамки морали.       — Мне иногда кажется, что ты немного сумасшедший, — мягко проговаривает Альберт с беззастенчивой улыбкой. Смех Уильяма мгновенно отражается от узких стен лестничного каменного коридора.       — Сумасшествие, как ты смеешь выражаться, очень часто граничит с гениальностью, — Уильям останавливается и, развернувшись, смотрит на брата снизу-вверх, сверкая алым взглядом. Их разделяет некоторое расстояние, из-за которого младшему приходится поднять голову. — Но ты ведь считаешь меня чаще гением, не так ли?       Альберту сложно спрятать довольную улыбку, уже не скрытую тьмой, когда Уильям так хорошо его читает.       — Ты и сам это прекрасно знаешь.       Они неторопливо продолжают свой путь до штаба. Он хорош тем, что здесь можно побыть в изоляции от внешнего мира, чтобы создать свой – новый, неповторимый, справедливый.       Альберт занимает место в кресле, пока Уильям изящной нимфой подплывает к шкафу. Он мягко предлагает брату вина, как и обещал, наливает в бокал и протягивает старшему, занимая место напротив. Небольшая дистанция создаёт интересное напряжение, наверняка младший об этом догадывается.       Альберт отпивает немного, наслаждается сладким вкусом напитка, и остро глядит на брата.       — Я весь во внимании.       — Я бы хотел поговорить… О тебе, — в красном взоре вспыхивают, как недавно фонари, огни, и Альберт, чуть изумившись предложению, задумчиво садится ровнее, опираясь на спинку сидения.       — Довольно необычная тема, и я бы даже не подумал, что рано или поздно мы её начнëм, — Альберт наблюдает за течением вина, когда он загипнотизированно крутит бокал, — но я не против.       Уильям чутко хмыкает.       — Я знал, что ты согласишься. Начнём с того, что ты меня восхищаешь, — Альберт мягко усмехается, подавляя смущение, пока скрывает низ лица хрустальным бокалом.       — Ты мне льстишь, братец.       — Вовсе нет, — внезапной серьëзностью в ответ. — Ты говоришь всегда тонко, галантно, с любезностью, и это подкупает. Но тебе необязательно так много говорить, — Альберт поднимает бровь, но предвкушает продолжение беседы. Уильям чует это, неясно ухмыляясь и поднимая игривый взор на брата. — Твой взгляд намного ярче языка твои мысли преподносит.       Альберт чуть вздрагивает, но скоро возвращает стойкость с всезнающей усмешкой.       — Как глубоко ты видишь в нём?       Уильям щурит таинственный взор, оглядывает лицо брата с особым усердием – когда он наклоняется, на секунду трогая длинные каштановые пряди, Альберт затаивает дыхание – и отстраняется с милой улыбкой.       — Очень ясно.       «Я тебе нравлюсь».       Альберт пытается унять дрожь.       Он никогда не желал Уильяма физически. Конечно, он видел, насколько младший брат красив, но в то же время Альберта привлекали больше его идеи, смыслы, действия, толкающие народ на революцию. Всё это до жути невероятно.       Альберт отставляет бокал, медленной скоростью пытаясь выиграть время на мизерное обдумывание, а Уильям всё время проникновенно наблюдает, улавливая зарождающуюся туманную смуту в чужом сердце.       — Надеюсь, тебе не слишком скучно в моей компании; знать о моих чувствах.       — Даже несмотря на это, мне всё равно нравится видеть, когда ты открываешься мне сам.       Старший прикусывает щëку изнутри, молясь на то, чтобы лицо его не выдавало его стеснение.       — Спасибо тебе за эти слова, — Альберт опускает взгляд и расслабленно тянет уголки губ вверх, прикрывая веки. Тут же он слухом улавливает сдвиг мебели, затем шорох одежды, а когда ощущает жар у лица, раскрывает взгляд, умирая.       Уильям лукаво ухмыляется, изысканно склонившись над бедным аристократом. Альберт жалко сглатывает, и младший точно на половину фута приближается, почти что сталкиваясь носом с чужим. Эта близость графа сводит с ума.       — У-Уильям? — Альберт трусливо прикрывает веки, пытаясь оттолкнуться — точно того не желая — загоняя себя в ловушку, когда глава впивается в обивку, и блондину ничего не стоит просто войти в чужое пространство, преграждая путь для отступления, когда ставит ладони на подлокотники, прям-таки сковывая способы к побегу.       — Слушаю, милый братец, — нет, это наверняка заговор Мира против одного несчастного аристократа; с каким огромным плутавством Уильям смотрит на Альберта.       Старший понимает, какую большую власть имеет над ним Уильям, и младший тоже наверняка об этом догадывается. Уильям для Альберта – весь Мир. Именно поэтому Уильям пользуется своим положением, в то время как Альберт добровольно отдаст за него свою жизнь; даже если в конце концов Уильям растопчет его своим острым каблуком.       Альберт неспешно, со вкусом, приоткрывает веки, ловит заинтересованный взор напротив, и так хочется упасть, оказаться в терпких объятьях этого Дьявола. Старший сам поднимает голову, касаясь носом чужой щеки и, о боги, ему кажется, что Уильям вздрагивает, явно не предсказывая подобного, а Альберт с довольной улыбкой оставляет ладони на чужих плечах, тянет на себя, останавливая буквально в двух сантиметрах от своего лица.       — Может быть, я в ком-то и слаб, но мои желания всегда истинны, — смело выдавливает из себя Альберт, чувствуя, как чужие плечи подрагивают, а потом он понимает, что Уильям беззвучно смеётся, и это ставит старшего в ступор.       — Другого ответа я и не ожидал получить, милый Ал.       Альберт ослабленно выдыхает через нос, немного устав от всего.       — Может, ты больше не будешь меня испытывать?       И Уильям так невинно склоняет голову, будто совсем не понимает природу ситуации, и это выводит Альберта из себя.       — Иначе я совершу ошибку.       — Ещё рано, милый Ал, — тихой колыбелью проговаривает Уильям, мягко выпрямляясь и заодно находя на столе остатки вина в чужом бокале. Он бездумно – старший не верит – поднимает его и ловко выпивает, к ужасу Альберта, с той стороны, где соприкасались его уста. И по этому дьявольскому взгляду можно понять, что Уильям поступает так намеренно. — На этом мы остановимся. У тебя наверняка есть дела.       Альберт, словно под гипнозом, несколько раз кивает, поднимается с кресла, направляясь к выходу, будучи прослеживаемым от мебели до двери чутким Уильямом. Когда старший достигает выхода, Уильям бросает:       — Я совершу ошибку раньше.       Альберт непонятно передëргивает плечами, скрываясь за дверью. Вязкий скрип плавится в трясущейся тишине.       В безмолвии комнаты стоит одинокая фигура, обожжëнная красными лучами свеч. Она задумывается о нескором будущем в тысячу дней.

***

      Когда Уильям находится в стенах грозного Тауэра, этот тëплый, огненный Уильям – он как спасение из этого вечного заточения – наконец-то пробуждает в Альберте новое чувство.       Это больше, чем понимание; больше, чем просто уважение. Когда Альберт смотрит на Уильяма, он видит в нём мессию, избавителя от мук, потому что их – разделяет именно с ним.       Тоска потухает не сразу, боль иступляется не мгновенно. Объятья Уильяма такие же жаркие, как и он сам. Уильям – сбежавшее солнце.       А теперь они здесь; некогда проклятые на бесконечные муки, съедающие себя изнутри, теперь они вместе и могут восполнить недостающее им тогда совместное время.       Уильям точно чувствует что-то подобное, но всё равно удивлённо охает, когда Альберт аккуратно опрокидывает его на постель. Младший томно вздыхает, медленно расслабляя галстук, когда ощущает горячие поцелуи сквозь рубашку. Альберт трепетно целует живот, осторожно расстëгивая маленькие пуговицу за пуговицу, чтобы взору предстать белоснежную кожу, и эта близость, поразительно для них обоих, вызывает у Уильяма смущение. Альберт продолжает своё занятие, вызывая жестом у другого мурашки, и слышать мягкие звуки очень приятно.       Занятие любовью – один из способов показать свои высокие чувства.       Никакой пошлости, когда Уильям поднимает чужое лицо и – наконец-то – мягко целует нежные губы, посылая по телам обоих негу. Альберт отвечает медленно, но желанно отзывается, осторожно поглаживая бëдра младшего.       Он ждал его три года. Три года одиночества, тысячу дней без палящего солнца. Альберт ужасно тосковал, отвратительно сходил с ума, выковыривал свои мысли, кидая их в миску с безвкусной пищей. Он знатно исхудал и телом, и душой.       Теперь — Уильям его наполняет. Сполна, вдоволь, с любовью.       Младший чувствует в этом поцелуе толику отчаяния, печальной обиды; Альберт всё ещё ругает себя, пусть и непублично, но в своих каторжных мыслях – точно. Той беседой в Тауэре он, по своим размышлениям, всё ещё не искупил свой грех перед Уильямом, поэтому он так жаждет показать свою любовь, но также превзойти ожидания брата. Безнадёжность в его душе вкоренилась в сердечную мякоть.       Альберт три года страдал в одиночестве, он постоянно копался в себе, и чтобы он больше не чувствовал вину, Уильям сделает всё возможное, чтобы старший понял свою значимость.       Младший мягко отстраняет брата, целомудренно целует в лоб, а потом осторожно валит старшего на постель вбок – ловя взглядом поражëнный травянистый взор и изумлëнно приоткрытые губы, – и изящно перекидывает через чужие бёдра свои тонкие ноги. Альберт теряется в любовных ощущениях, он точно плавится, когда Уильям вроде игрив, а вроде – весьма нежен.       — Я рад опровергнуть свои мрачные мысли о твоей натуре, — Альберт поднимает ладони на узкую талию, прижимая к себе, пока Уильям, несколько выпутавшись из трепетных объятий, стягивает рубашку и выкидывает её за пределы постели. Альберт искренне пытается не присвистнуть – статус не позволяет.       — Насколько они были ужасны?       — Премного, к несчастью; но ты теперь не такой в моих глазах.       Уильям прикрывает взор до очаровательного полумесяца, в солнечном свете сияя точно ангелом. Очи и разум Альберта таким образом благословляют.       — И каким же я стал в твоих глазах? — Уильям лучше устраивается на бёдрах брата, протягивая ладонь к чужому лицу и нежно проводя точно по контуру, оставляет большой палец на щеке, чуть поглаживая. Альберт немного склоняет голову к касанию, расслабленно выдыхая, и наслаждается чуткой лаской.       — Добрым, Уильям. Ты очень добрый, — младший мирно улыбается и, опустив ладонь на челюсть, сам тянется и мягко целует милого Альберта. Старший отвечает более нежно, чем во время первого поцелуя, он теперь способен сдерживать себя; чтобы растянуть приятное время; чтобы как можно точно показать свою любовь. Альберт поднимает ладони к лицу брата, притягивает сильнее, углубляя поцелуй. Уильям и не противится.       Тревога в этой ласковой атмосфере растворяется, старший становится более расслабленным и даже некая раскованность проглядывается в нём. И Уильям в этом убеждается, когда Альберт, точно повторив его трюк, переворачивает его на подушки. В этот раз Альберт нависает смело, и у младшего и мысль не появляется, чтобы властвовать. Он передаёт королевскую корону брату добровольно, с мягкой улыбкой, и старший благодарит Уильяма за доверие. А впрочем – за всё.       Альберт разглядывает лицо брата, будто в первый раз. У последней миссии были свои забавы, раз она решилась покушаться на столь доброго человека, отобрав чудное око. Старший смотрит на чёрную повязку, сочувственно выдыхает и, наклонившись, с особой нежностью целует её, чувствуя под руками чужую дрожь.       — Я догадываюсь, что тебе не понравится, когда кто-то начнёт говорить про твой глаз, но даже с этим изъяном ты выглядишь безупречно, — на полных чувствах говорит Альберт, замечая в тени своего лица на чужом кроткое розовое смущение, и поэтому он ликующе одаривает Уильяма трепетным поцелуем в нос. — Слишком очаровательный.       Уильям приоткрывает рот, видимо, пытаясь что-то ответить, но Альберт, ненадолго его хватило, чутко его целует. Обнимает нежно-крепко, своим телом точно защищая от прогнившего Большого мира. Однажды Уильям вытащил Альберта из тьмы, теперь очередь Альберта поддерживать огонь в сердце брата.       Пальцами крадучись, старший тянется к чужим брюкам, хватаясь за ремень и аккуратно вынимая его из шлëвок; Уильям, целуя дорогое лицо, уходит куда-то в сторону, целясь беспорядочно, но одаривая солнечными чмоками, вызывающими у Альберта бурление в розовом сердце. Позволяя старшему раздеть себя, Уильям приподнимает бëдра — точно в объятья Альберта — и так и застывает, запрокидывая голову и довольно выстанывая, стоит другому хитро и ловко коснуться возбуждëнной плоти.       — Точно очаровательный.       Уильям вновь глядит на Альберта, чуть обиженно по-мрачному, но не менее трепещуще и желанно. Плотная дымка заволакивает его взор, и старший довольно ухмыляется, прокладывая поцелуями дорожку от острых ключиц до жара в низу живота. С каждым уменьшающимся футом Уильям становится жальче и звонче, всхлипывает, кажется, никогда прежде не ощущая подобных чувств. Альберт рад, что брат готов разделить этот первый опыт именно с ним.       Когда старший добирается до кромки белья, Уильям поспешно его останавливает слабыми ударами кулаками в плечи.       — Альберт, постой, — младший дышит жадно, переполненный из-за ощущений. — Твои вещи…       Старший смотрит на себя и не совсем быстро понимает, что он до сих пор полностью одет; как славно, что в его жизни есть Уильям, который готов исправить каждое недоразумение, поэтому он, собрав крупицы холодной трезвости, приподнимается и тянется к пуговицам сначала на жилете, потом на рубашке. Затем трепетно стягивает одежду, обводя суставы плеч, и Альберт готов поклясться, что скоро сойдёт с ума, познавая новую сторону брата. Уильям на долю секунды оставляет руки вместе с тканью рубашки на локтях Альберта, смотрит на него, будто оценивая, – а старший в свете солнца выглядит до очарованных вздохов божественно и чересчур невинно. Это пленяет.       — Слишком красивый, — шëпотом выдыхает Уильям, повторяя мысли вслух, и наконец-то позволяет брату снять верх. За низ они не принимаются.       Эти слова вызывают у старшего на один миг смятение, которое порождает у него неловкую улыбку.       Он с этой же улыбкой наклоняется к Уильяму, обманчиво трепетно гладит кожу брата, а затем ловко стягивает чужое бельё, вызывая у младшего удивлённый вздох, тут же пойманный горячими устами. Уильям падает на подушки, утягивая брата за собой, обнимает его лицо, целуя тепло, любовно, дарно, пока Альберт осторожно касается его низа. Уильям в палящем желании вздрагивает.       Люди несовершенны и потому жаждут любви. Будь они от природы совершенны, в любви отпала бы необходимость.       Именно поэтому Альберт ловит губами прекрасные вздохи, шепчущие о великом наслаждении, когда его руки так драгоценно оглаживают тело младшего. Уильям переводит дыхание каждую секунду, ощущая неистовый жар на коже – он поистине солнце, ранее такое далёкое и недоступное.       — Ах, Альберт…       Старший сталкивается с Уильямом лбами, заглядывая ему во взор, пока младший по-ангельски прелестно вздыхает.       — Да, милый Уилл, любовь моя, — младший почти беззвучно скулит на эти слова, прикрывая глаз.       — Я ценю тебя. Будь всегда на моей стороне… — Альберт по-доброму улыбается, крайний раз проводя по длине брата, прежде чем тот изольëтся с мягким стоном.       Отстранившись, Альберт чистой ладонью берёт руку младшего и кладёт её на свою щёку. Уильям поднимает взгляд и видит, как старший смотрит на него обожаемым взглядом.       — Я всегда буду следовать за тобой, Уилл. Не позволяй семени сомнения поселиться в твоей доброй душе, — Альберт ведёт ладонью от щеки к своим губам и с особенной бережностью целует тёплое запястье. Уильям рассыпается прямо здесь и сейчас. — Люблю тебя.       — Я тоже люблю тебя, — шепчет Уильям, мягко устраивая старшего рядом на подушках, чтобы затем крепко обнять. Альберт чуть приподнимается, чтобы брат лëг на его грудь, и поглаживает рукой золотистые локоны, мечтательно выдыхая. Умиротворение полностью заполоняет их сплетëнные души. Солнце целует разморённые любовью тела на белой постели.       Ошибки не всегда предвещают мимолётное счастье; эти люди — будут счастливы до тех пор, пока Лондонский пожар мщенья, испепеляя тягостные кандалы и думы, не уничтожит их горячие сердца.