***
Хранилище золотого запаса Испании. Оно сейчас как на ладони. Только вместо ожидаемого бетона оно всё из самого чистого и прозрачного стекла. Даже массивная дверь, которую если тронешь, начнётся потоп, таинственно светится жёлтым изнутри. Точнее, нет, золотым. Ведь слитки лежат на открытых полочках, не скрывая своего величия и великолепия. Профессор смутно осознаёт, что это всё сон, ведь он не мог оказаться здесь сейчас. Не мог просто так возникнуть на месте, которое назначено главной целью. Был же план… Он вздрагивает, когда видит знакомую фигуру, губы невольно кривятся, как бы не в силах скрыть боль: Берлин. Тот совершенно не удивлён, он даже весело улыбается и ходит вдоль стеклянной стенки, точнее, за ней. Он в хранилище, уже там. Конечно, он всегда жаждал быть на шаг впереди, прямо как Профессор. Как глупо. «Андрес», — вырывается у мужчины и он чувствует себя неловко, осознавая что во всеобщей тишине это прозвучало до неприличия громко. Хотя нет, не совсем тихо, есть ещё странное журчание. Вода? Серхио опешил, понимая, что вся камера заполнена и, он вначале не заметил, там плавают золотые рыбки и кое-где стеллажи обвиты водорослями. Хранилище заполнено, золото не достать, а Фонойоса внутри. Берлин как всегда в красивом идеально выглаженном костюме, а вокруг него плавают рыбы. Золотые… И золото тоже там. Всё ценное спрятано надёжно в этом стеклянном безобразии. Берлин улыбается, кажется, что внутри вокруг него и нет никакой воды, потому что тот сух. Но нет, вода есть. Смертельная ловушка. — Здравствуй, Серхио, — голос Андреса нежен как и раньше и звонок, как будто нет этой преграды. Профессор делает несколько поспешных шагов и оказывается перед ним, про себя проклиная чёртово стекло, в которое он упёрся. Мужчина с болью смотрит на Берлина, который, казалось, был даже счастлив. В его глазах играли опасные озорные огоньки, а губы сложились в снисходительную ухмылку. — Андрес, — Профессор глупо это повторяет, вздрагивает и бросается к двери, совершенно позабыв обо всех предостережениях. — Сейчас вызволим тебя, подожди немного. Серхио говорит с ним через толщу воды, совершенно обезумев от увиденного. Живой Андрес, живой, здесь, совсем рядом, живой. Профессору сейчас плевать на план, на собственные возведённые в культ правила, абсолютно на всё. До того, как он успел схватиться за стеклянную ручку, его остановил вкрадчивый голос: — Нет, тебе нельзя открывать эту дверь. — Но… — мужчина оглядывается через плечо и видит, как Фонойоса качает головой. — Неужели ты не помнишь, что я говорил? — слышны задорные нотки, желание расшевелить собеседника, растормошить на воспоминания и азарт от плана. — Меня раздавит, если я открою её, — Серхио сдаётся и отходит, возвращаясь к Берлину, который оказывается сделал рывок за ним, но потом отошёл подальше от вентиля. — Именно, — заключённый изощрённого аквариума одобрительно кивает. Берлин улыбается искренне и как-то грустно. Впервые в его глазах заметна горечь. Серхио не выдерживает и шепчет, что тот ему очень нужен, что он хочет, чтобы Андрес вернулся. «Представить без тебя не то чтобы план, не то чтобы одно несчастное будущие, нет, всю жизнь невозможно, Андрес, просто нереально», — словно булькание вырывается из груди Профессора, он в отчаянии упёрся руками в барьер, не скрывая своих чувств. Собеседник во время этой тирады перестаёт улыбаться, он немного мрачнеет и внимательно слушает. Когда же тот заканчивает и смотрит на него глазами полными слёз, виновник тяжело вздыхает. — Серхио ты ничего не можешь изменить, — Андрес улыбнулся, протягивая руку, чтобы похлопать того по щеке, но упираясь в практически невидимое стекло. Плотный слой красивой декорации мешал любым желанным действиям. Берлин хмыкнул, стараясь скрыть лёгкое разочарование, но руку он так и не убрал. Оставил, мало ли. Мало ли только что? Чудо? Никто из них не верил в чудеса. Только вот ладонь осталась лежать на прозрачной поверхности. Профессор сглотнул, горько осознавая, что очень хочет коснуться его. Андрес же в этот момент поймал в другую руку подплывшую слишком близко золотую рыбку: почему-то это завораживало. Вообще Берлин среди золота и рыб в своём чопорном костюме и излюбленном галстуке — это чертовски красиво. Серхио задержал взгляд на предмете гардероба, вспоминая, как этот галстук когда-то помогал завязывать и снимать. Да, они много всего снимали в своё время. Невольно в голове всплывали разные эпизоды, особенно ярко в монастыре. Жаркие руки, губы и самое главное объятия. Тогда не было никакой воды и проклятых аквариумов, была только келья и они. Профессор никогда не забудет эти дни, когда они, пожалуй, были действительно счастливы. Не было ничего приятнее, чем лежать вместе в постели и слушать, как Андрес начинает свою шарманку о плане насчёт банка Испании. Ох уж эта одержимость идеей, Серхио знал что это такое. Он сам был таким: одержимым. Так что он внимательно слушал, а когда пытался начать критиковать и уходить в дебри, Берлин его заваливал, заставляя утонуть в простынях и, смеясь, шептал: «Давай ты разнесёшь детали этого этапа в пух и прах наутро, не против?» После чего они возвращались к прерванному занятию и целовались с пущей силой и грубостью, желая получить друг друга без остатка. И Профессор соглашался, а утром, спустя несколько часов после их пробуждения, притаскивал несколько чертежей или бумаг с детальным описанием, что не так и как исправить. Андрес никогда не злился на это, лишь кивал и внимательно слушал, запахивая халат. Серхио же чувствовал себя всегда на седьмом небе от счастья, ведь он тоже был помешан на идее плана, может быть и другого, но приятно, когда есть кто-то, кто разделяет эту больную страсть. — Профессор, — оклик заставил вернуться к разговору. — Неприлично пытаться раздеть меня взглядом, достаточно ведь попросить. Слова Андреса — жестокая издёвка, обращение же было и вовсе с наигранным осуждением. Тот не сдерживается и хохочет, а Серхио чувствует себя ужасно, будто это он на дне, а ведь вокруг него даже нет воды. Берлин замечает, что шутка не была воспринята с улыбкой и осекается, теперь ему тоже неловко. Он всё понимает, Профессор видит, что тот всё понимает и становится больнее втройне. Лучше бы не понимал. — Извини, что оставил тебя. Это было неправильно, — Андрес устало потёр висок. — Я ошибся. — И группы не было там… — неосознанно Маркина повторил немного изменённую фразу из своей речи насчёт спасения Рио. Берлин на это лишь качает головой и наконец отпускает пойманную золотую рыбку. Сердце Серхио разрывается, почему-то ему кажется, что он точно не выйдет отсюда. Умрёт прямо здесь на месте перед Андресом. «Серхио, что-то в этом мире не изменить», — голос Берлин звучит как отголоски здравого смысла в воспалённом сознании. Неожиданно тот приближается к стеклу совсем близко-близко, Профессор тоже делает шаг, чувствуя, как захватывает дыхание. Андрес снова рядом, ему даже кажется, что он чувствует чужое дыхание на своём лице как раньше. Не хватало лишь запаха сигарет, дорогого вина и итальянского ладана. Берлин знает, что чувствует собеседник и это очевидно по тому, как он смотрит. Серхио хочется что-то ответить, но слова застревают в горле. Наверное, хочется озвучить слишком много мыслей и чувств, но для этого уже неподходящее время. Уже поздно. Когда наступает смерть — становится поздно. Хотя Профессор не так убивается из-за этого как мог бы, в конце концов у него были воспоминания об обоюдном счастье и времени вместе. Воспоминания о взаимной любви. «Наверное мне повезло», — пытается убедить себя несчастный, но понимает, что точно так не считает.«Повезло.»
Повезло — если бы Андрес был жив и Серхио знал, что услышит снова его голос. Повезло — если бы Берлин не заупрямился и не занимался геройством, а полез бы в туннель вовремя. Повезло — если бы он позволил помочь себе и всё-таки согласился бы на попытки лечения. Повезло — если бы любимый человек Профессора не покинул бы его. Да, тогда бы ему точно повезло. Серхио хотел воплотить план Андреса, чувствуя, что это творение ему не поддаётся. Эта идея так и не смогла стать его идеей, она навсегда чужая. Мужчина не знал как сделать её своей, каждая деталь и каждый нюанс его напрягали, не устраивали, раздражали. Сделать лучше. Сделать качественнее. Сделать. Сводит с ума уже. «Этот план тебя выматывает, я вижу», — неожиданно Андрес каким-то невероятным образом берёт его лицо в свои руки и смотрит глубоким изучающим взглядом. Это последняя точка. И Серхио тонет. Он был обречён утонуть, как только увидел здесь Берлина. Одержимые идеей в основном обречены, ведь достигнув её, они падают, а не достигнув — тонут. В этом случае новый план стал больной привязанностью к погибшему Андресу и он это понимал. Профессор с горечью и воспалёнными глазами садится резко на постели: он готов поклясться, что почувствовал ладони Берлина на своём лице на самом деле. В голове же лишь играли отголоски сна и чужие слова:«Всё хорошо, Серхио, я всегда верил в тебя. Ты справишься…»