***
Александр Леонтьев, по образованию врач ветеринар, вернулся из Крыма с ранением, чуть было не отнявшим у него руку, в Петербург, где получал звание. Сам Александр был родом из Молдавского княжества, но румынского языка не знал, зато имел хорошие способности в русском (правда, с запятыми у него были некоторые трудности, что не мешало ему ни в общении, ни в работе) и иногда баловался писательством, описывая свои будни. В последнее время, правда, совершенно безрадостные. Крымская война принесла Александру, видному и представительному господину двух метров росту тридцати лет, только лишения, сгорбила его и отняла всякое желание жить — повеситься или перерезать себе горло он не решался только лишь потому что очень боялся грязи и не имел в Петербурге родных, что могли бы найти его повесившееся или окровавленное тело в квартире. Которой, он кстати, не имел. Именно квартирный вопрос больше всего прочего портил настроение Александру в и так не слишком солнечном Петербурге. Пока он ночевал у своего знакомого, видного в определённых кругах писателя, читающего анархические труды, но понимал, что долго продолжаться так не может и скоро его попросят на выход. Знакомый писатель часто пропадал на улице и квартира оставалась в полной власти Александра на долгие часы тишины и спокойствия, когда никто не ходит и не бормочет что-то невнятное себе под нос, не лезет с лекциями на весьма пространные темы, которые Александру были слабо интересны. С укрепившимися холодами знакомый наверняка переберётся в свой угол и вот тогда уж соседство Александра станет ему невыносимо (как и Александр лишится возможности также успешно игнорировать, что он в Петербурге на птичьих правах). Именно эти соображения подтолкнули Александра заняться поисками квартиры, которую он мог бы снимать с кем-то в доле. Поскольку он редко гулял по городу и ещё меньше общался с людьми, с этим вопросом он обратился к знакомому писателю, который под вечер был как никогда спокоен и расположен к расспросам. — Нет ли у вас знакомых, которые могли бы… — как всегда интеллигентно начал разговор Александр за чашечкой кофия, паршивого по вкусу, но зато горячего и бодрящего, но знакомый писатель почти сразу же перебил его, как будто уже знал, что он хочет спросить и заранее заготовил ответ: — Встречал-с, знаю-с одного человечка, подыскал-с намедни себе квартирку-с, но один не потянет-с. Знакомый писатель, несмотря на свой исключительный словарный багаж и библиотеку, имел раздражающую привычку «эскать», от которой у Александра вскоре начинала болеть голова. — И как же зовут этого «человечка», как вы выразились? — Поручик Щиголев, — сообщил писатель также быстро, как ответил на первый его вопрос, но всё-таки не перебил, что Александр посчитал за добрый знак. — Он лавку держит-с и ещё чем-то занимается, не знаю-с подробностей, — быстро затараторил он, не давая Александру и слова вставить, — но тип невыносимый-с, очень нелюдимый и молчит-с сутками, не поручусь, что вы с ним уживётесь, — ворчливым тоном закончил писатель и уткнулся в книгу. Александр чрезвычайно обрадовался тому обстоятельству, что неизвестный ему пока поручик тих и молчалив, это значит, что если они сойдутся, то не будут друг другу помехой в делах и быту, занятый каждый своим делом. Ещё неокрепший организм Александра требовал тепла и тишины. — Но позвольте, как его зовут? Вашего знакомого. Писатель молчал с минуты три, Александр успел сходить за туркой и налить ещё кофия, пока он наконец не ответил: — Александр. Разыщем мы его-с, не беспокойтесь. Кто «мы» Александр не понял, но решил не уточнять и оставил писателя в одиночестве, которого тот, по-видимому, жаждал не менее его.***
Рано утром, ещё до обеда, когда Александр привык завтракать варёным яйцом и грудкой, знакомый писатель вытащил его на прогулку, чтобы якобы отыскать того самого Щиголева. Александр с утра был хмур и явно не выспался, потому большую часть прогулки молчал, иногда только потирая плечо, восстановлению которого явно мешал петербуржский гадкий климат. Пропуская болтовню знакомого мимо ушей как мушиную возню, он не заметил, как они дошли до рынка. Какого рынка, на какой площади — Александр не знал, в этой части города он никогда не бывал, но его знакомый ориентировался здесь явно лучше, судя по тому, как быстро шёл, не заботясь о состоянии своего спутника. Приходилось его догонять, стараясь не терять из виду лохматую голову, которая, похоже, никогда не знала расчёски и головных уборов. Александр надеялся, что этот Щиголев окажется более чистоплотен и менее склонным к столь быстрому шагу, от которого в лёгких начинало печь. — Вот же он! — крикнул писатель, когда Александр был уже на последнем издыхании и с трудом за ним шёл, стараясь не сшибить прилавки-лавки-точки-тачки, товары и людей, не столь от пиетета к чужому имуществу и труду, а сколько не желая спровоцировать появления жандармов. — Поручик! Я это, Миха Горшенёв, помнишь меня? В гимназии вместе учились, ну? Александр наконец дошёл до своего знакомого, остановился, разом лишившись сил, и попытался отдышаться. Насколько он мог судить, поручик не соизволил ответить на оклик. Протерев пенсе и отряхнувшись, Александр увидел невысокого мужчину неопределённого возраста в небогатой, но весьма недурной одежде, которая выгодно подчёркивала достоинства его фигуры, но ничем особым не выделялась — ни часов, ни запонок, ни булавки для галстука. Мужчина был смугл, коротко стрижен и чем-то напоминал цыгана, как подумал Александр, прежде чем протянуть ему ладонь. — Александр Леонтьев, друг нашего общего знакомого, очень приятно. Щиголев, или поручик, как его упорно именовал писатель, кивнул на его приветствие и охотно пожал руку, но проделал всё это молча, плотно сжав губы и не имея никакого желания открывать рот хотя бы для того, чтобы представиться. Александр немного растерялся и занервничал, оглянувшись на друга, но тот улыбнулся ободряюще и жестами показал, что всё в порядке. — Михаил Юрьевич говорил, вы ищите, с кем можно снять квартиру, — решив не расшаркиваться в реверансах, перешёл к делу Александр, следя за реакцией Щиголева. Тот кивнул, подтверждая, что всё так и есть. — Я тоже имею такое желание и осмелился предположить, что такой компаньон как я вас нисколько не стеснит. Я не имею привычки разбрасывать вещи и шуметь без надобности, так что мы вполне сможем поладить, потому как Михаил Юрьевич рассказывал, что вы тоже не любите лишнюю суету. Щиголев опять кивнул и улыбнулся. Зубы в улыбке чем-то напоминали лошадиные, правда, намного белее и мельче, но Александру эта улыбка всё равно понравилась. — Я, ээ, нашёл уже квартиру, но один её не потяну, да, — подал голос Щиголев. Он понравился Александру менее, чувствовалась недостатка практики — «эканье» и зажёванные окончания, но всё-таки не праздные речи они собирались друг с другом вести, потому решил, что это вполне терпимо и даже очаровательно, в каком-то смысле. — Скажите, э, как вы относитесь, как бы сказать… к посторонним незнакомцам? Задумавшись, бывают ли посторонние знакомцы, Александр предположил: — Если они не беспокоят меня, то я не буду против. Вы рассчитываете принимать гостей? — Скажем так, ко мне, э, могут захаживать некоторые… по работе, — туманно ответил Щиголев и повернулся к писателю, которому находиться на рынке без дела не доставляло удовольствия и было скорее в тягость. — Как ваш родитель? — В здравии-с полном-с, — откликнулся писатель и скорчил презрительную рожу, как делал всегда, когда речь заходила о его родителе. Щиголев кивнул, казалось, вовсе потеряв интерес к Александру, что того сильно огорчило. Он почувствовал, что его посчитали пустым местом и захотел это сразу же исправить, но пока не придумал, как. — Передайте, что я приду к нему, ээ, намедни, — продолжил Щиголев. Писатель неохотно ему кивнул, пробормотав себе под нос нечто невнятное, но очень напоминавшее проклятье, и попрощался с ними обоими, махнув рукой и скрывшись с той же скоростью, с которой пришёл, в толпе. Александр обратил внимание, что Щиголеву уход их знакомого пришёлся в радость, он встал расслабленнее и закурил трубочку, перебирая рассеянно товары на прилавке — какие-то безделушки, на взгляд Александра, не имеющие ценности. — Ну так… — начал Александр, но, не придумав, что могло следовать за этим «так», почувствовал себя в высшей степени глупо и замолчал. Снова разболелась рука и погода стала ещё отвратительнее, собирался пойти дождь. Щиголев добродушным тоном произнёс: — Вы меня простите, что я молчун. Не люблю лишний слов. Но с вами, кажется, мы поладим, — и снова улыбнулся. Настроение у Александра непонятным образом тут же улучшилось.