Глава XXVIII
Найденная под дубом, написанная в спешке записка авторства Квинси Морриса
Никогда не жалел о смерти, будто это было естественным моим обязательством. Лишь тихо плакавшие и полюбившиеся мне люди сидели на коленях вокруг, посреди тихого леса, лишь под далёкий ропот цыганской колесницы, мчавшей прочь от моей чудной компании. Даже не смотрел в ту сторону, пока силы покидали, я всё также прижимал локоть к боку, откуда хлестала кровь. С добротой и блеском в глазах смотрел на каждого по отдельности и в тот же момент всех вместе, особенно останавливаясь на девственно чистом лбу Мины, — был невероятно рад, что приложил руку к освобождению этой леди. Ни разу не плакался ей о тяжести, держался столбом и вечно улыбался, но даже когда чувствовал, что близок к смерти, не смел вести себя иначе. Пусть образ запомнят именно так, думал я. Повернувшись на другой бок, не имея сил сесть на холостую землю рядом и оставаясь лежать на коленях профессора, горло пронзил противный кашель хлынувшей крови, что, подобно разбрызганной на рубашку воде, осыпался кровяными точками на землю. Бедная Мина вздрогнула, затряслась в рыданиях ещё сильнее, и, пока моё сознание пронизывал туман, отбивающий последние минуты моей жизни, движением дрожащего запястья первой положила свою руку на мою. Этому последовали другие, и я в оторопении смотрел, как четыре руки накрывают мою. Я улыбнулся ещё краше. Я в момент доверил каждому из них свои последние минуты и глаза мои начали постепенно закрываться. Я прошептал, кажется, сквозь кашель, что люблю каждого из них по отдельности. Не уверен, услышали ли они, я слышал лишь тихие рыдания и ощущал, как мою руку сжимают в искренней любви. Я жалел, что не успел узнать этих чудесных людей получше, и что мы с ними повстречались в таких печальных обстоятельствах. Но от этого наша дружба была особенно радостной, с трепетом я по ночам дежурил, защищая госпожу Мину и её достопочтенного Джонатана, с полным доверием я отдавал кровь милой Люси, и могу сказать, что даже в такое время я был счастлив через весь страх, что испытывал. Славный ветер, пусть и холодный к ноябрю, будто был готов унести мою душу. А родные мне люди склонили надо мной головы и держали за руку. Их прикосновение и взгляд, их добрый, скрывающий печали взгляд, были последними чувствами, что я ощутил на себе. Я попал в ужасно короткий сон, который, кажется, был моими воспоминаниями жизни. Много раз слышал о том, что при впадении в кому или обморок такое случалось с людьми, как-раз-таки от Ван Хельсинга и Джона, но никогда не надеялся увидеть нечто подобное своим собственным разумом: но мне ужасно сильно повезло. Я ощутил такую лёгкость, такую невесомость своей души, что мне сложно даже описать нечто такое. Покой моей души был практически полностью достигнут, пока я не ощутил, что в глаза бьётся белый яркий свет, будто солнце стоит напротив — но, открыв глаза, в первую очередь я увидел лишь склонённую надо мной голову старого графа, кого я собственными руками убивал во имя своего долга. Граф пристально и кротко смотрел в мои глаза и улыбался. Я было думал, что попал в ад, но разглядел его лицо и понял, что оно кардинально изменилось: клыков не стало, кожа сменилась на смуглый тон, а глаза были карими — это было именно тем, как Ван Хельсинг описывал былого графа до его перерождения в дитё тьмы. Я улыбнулся ему, на что получил ещё более широкую улыбку в ответ. — Спасибо. — слегка мешкаясь, негромко произнёс Граф. Обычное слово он обернул в тон, что заставил меня почувствовать истинное намерение — и нет, это не была лишь простая благодарность за его убийство, что стало освобождением, — это было полное сожалений "спасибо" о всём том, что Граф сделал за свой век. В частности, конечно, он извинялся за смерть Люси и мою гибель, что заставило меня засмеяться. Я не держал зла, говоря по правде. Конечно, Граф был лишь жертвой обстоятельств — ещё увидев Люси, обернувшейся кровопийцей, я понял, что все эти существа желают лишь собственной смерти в глубине своего разума, я не мог, лицезря сметённое и полное благодарности лицо этого джентльмена приписать этот образ к его действиям, будучи вампиром. Проклятие, неудача, чем же были вампиры и чьей шуткой было их породить? Уже казалось неважным. Один только взгляд на бывшего Графа отгонял прочь тяжёлые мысли об этом, вопрос "остались ли ещё вампиры, способные порождать других?" тяжёлым комом застрял в горле и мне совсем не хотелось получить на него ответа. Я не стал отвечать, лишь постарался сесть и обнаружил, что всё на той же поляне, но в неком отдалении от места смерти. Моих друзей давно нет, вокруг лишь лесная тишь и тяжёлый деревянный ящик с землёй, открытый яркому солнцу, а в отдалении большое яркое пятно крови окрашивало протоптанный участок громадного сугроба. Я приподнял брови, удивившись, сколько крови с меня вытекло после простого удара ножом, но, благо, измученного моего тела рядом не было. Сколько же я спал? Вернул взгляд к графу, отведя голову от бьющего в глаза солнца в тень размашистого дуба, и глянул на него с неким воодущевлением: — Значит, всё же после смерти что-то есть? — многозначительно и с нотой скептицизма произнёс я, пытаясь найти ответы, о которых грезило всё человечество, даже если не смогу поделиться этим с кем-то. Выглядел, наверно, как ребёнок, искренне интересующийся миром. Старик-полководец лишь склонил голову к плечу и, глядя прямо мне в глаза, хитро ухмыльнулся: — Ни разу не умирал по-настоящему, может, хоть сейчас мы узнаем, что за ширмой жизни. Не знаю, могу ли я так выразиться, но рад, что мне составят компанию в такой таинственный час. — бывший кровопийца говорил совершенно спокойно и с великим блаженством, пустив в ход кошерную улыбку. Затем он лишь повернул голову к солнцу и смотрел прямо на него. Я последовал его примеру. — Не думал, что однажды снова смогу смотреть на солнце и улыбаться, а не гореть заживо. — Я не ответил, но лишь кротко усмехнулся, глядя на еле заметное движение светила. Нам больше не требовалось слов. Каждый в одиночестве, хоть и с бывшей угрозой существования под боком, думал о своём. Солнце восходило.