Самого противного

Сон не шел. Бывали такие ночи, когда ничего не тревожило, комары не жужжали над ухом, в соседних шатрах никто не переговаривался (ОН прислушивался к чужим разговорам не столько из интереса, сколько по привычке), а расслабиться все равно не получалось. Астарион перевернулся на левый бок, потом на правый, перелег на живот, уставившись на потушенные свечи. Подумал: еще пара вечеров и станут огарками. Иногда уснуть помогало второе одеяло. Он заворачивался в него, как в кокон, так, что только кончики ушей торчали, и старался в лишний раз не шевелиться. В какой-то момент, который он всегда хотел поймать и всегда упускал, веки поднимались все тяжелее, и волна медитации медленно накрывала его, будто до того ее сдерживало исключительно его желание. Но сейчас тянуться за одеялом было лень, к тому же, на улице стояла по-летнему знойная жара, а лежать и бессмысленно потеть только потому, что ему не удавалось вернуться к своим любимым кошмарам... Посреди этих тяжелых размышлений Астарион услышал, как полог его шатра характерно зашуршал. Он на мгновение перестал дышать, но уже через секунду вернул себе контроль и сделал вид, что совершенно точно ничего не заметил, сомкнув указательный палец с большим на одной руке. Вторую он тихонько откинул подальше, где было легче дотянуться до кинжала. Не то чтобы ему хотелось убить кого-то из постояльцев лагеря, но после того, что Шэдоухарт устроила Лаэзель... да и в принципе, как будто для самозащиты была нужна серьезная причина... в общем, он стал предохраняться во всех возможных смыслах этого слова. Ощущение чужого взгляда на коже раздражало. Щека немедленно зачесалась, и Астариону пришлось прикладывать усилия, чтобы не дернуться. Когда гость на протяжении продолжил молча пялиться, тихо (но ему-то слышно!) дыша, он открыл глаза и рванул вперед, широко ухмыльнувшись. — Бу! Впрочем, удивились они оба. Астарион непонимающе уставился на Карлах, которая успела сесть рядом, а теперь и отпрянуть, при этом выставив вперед руку — то ли для защиты, то ли показывая, что не опасна. Он мысленно хмыкнул: отличную команду себе Тав собрал, в кого ни ткни — все невротики. — И долго бы ты молчала, просто разглядывая меня? — спросил Астарион, подняв брови. Каждая, даже самая мимолетная эмоция отображалась на его лице, и сейчас оно выражало крайнее недоумение. Он даже забыл сделать кокетливую интонацию, которую подобные фразы предполагают. Карлах нервничала. Она взглянула на Астариона сперва с сомнением, а затем со... стыдом? Он пытался в темноте прочитать по ее выражению, что она чувствовала, чтобы не прибегать к использованию личинки, и все равно не понимал, в чем дело. Опершись руками о землю, он сел, отвлеченно подумав, что тьма никак не влияет на возможность видеть. — Ну слушай, мне же тут недавно движитель поправили. — Так. — И я теперь могу прикасаться к людям! И... ко всем остальным. — Поздравляю, — вот теперь он снабдил реплику нужным тоном — сарказмом. Карлах замолчала. — Поздравляю, — повторил он радостнее (но не от всего сердца). — А я тут при чем? Теперь Карлах посмотрела в его глаза, и Астарион сразу понял, что ей от него надо. Он не стал выдавать догадку: интереснее ведь, как она сама попытается это объяснить. Но вместо объяснений она поправила лямку лифа, и этот жест придал ей больше уверенности, хотя с лица еще не ушло какое-то подростковое смущение, которое показалось Астариону неуместным. — Ну, ты такой мраморный на вид. Холодный, наверное. Я могу?.. Он мелко усмехнулся. Ну конечно. Красиво постелила, красиво. Что его всегда удивляло в Карлах, так это ее адекватность, которую не ожидаешь от той, что крошит демонов, ревет во время боя или ест за двоих. Однажды он услышал ее громоподобный смех — по-видимому, Уилл травил какие-то дьявольски интересные байки, — и подумал, что лучше держаться подальше, а то как придавит, как зажмет... ан нет, гляди ж, спрашивала, можно ли прикоснуться, хотя сама подтвердила, что больше не пылает, как нагретая на адском огне сковородка. Был бы он на ее месте — давно б уже потрогал без всяких разрешений. Вместо ответа он вытянул кисть, отдернув рукав. Карлах аккуратно прикоснулась сперва кончиками пальцев, затем — всей ладонью. Астарион зажмурился; тепло... не обжигающе, а просто тепло, как на солнце, которое не палит, как последние дни, а только нежно греет. Он сам протянул ей руку, расставив пальцы. Карлах все верно поняла и прижала к ней вторую ладонь, глядя на результат. Астарион хохотнул. По сравнению с ней, его рука была маленькой и узкой, разве что пальцы длинные — как, впрочем, и у нее. Карлах вдруг скрестила их и подалась немного вперед, улыбнувшись: — И совсем ты не холодный. «Хотя должен быть, да», — хотел ответить Астарион, но промолчал. Вампиры, будучи, по факту, мертвецами, действительно теряли тепло жизни, и то, что она ожидала его именно холодным, не удивляло. Только немножко царапало. Напоминало, кто он и насколько его счастье может быть кратковременным, причем по совершенно независящим от него причинам. — А ты и вправду больше не раскаленная, — улыбнувшись, сказал он. — Если это все, что ты хотела... — Не все. Обычно после этой фразы женщины, вознамерившиеся разделить постель, вытягивались в полный рост, сбрасывали с себя одежду — она всегда была такой, чтоб ее было легко снять — и представали перед взором потенциального любовника совершенно голыми. Но Карлах, во-первых, не одевалась подобным образом, а, во-вторых, не собиралась вставать, чтобы что-то ему дополнительно демонстрировать. Нет, к ней снова вернулось это пропавшее было смущение, которое стало раздражать Астариона. Ну какого черта-то? Что здесь могло быть такого? В конце концов, почему, обладая таким пробивным характером, она мялась, как маленькая девочка перед любимым наставником? Прежде, чем Астарион понял, что именно его бесит, — то, что это в принципе присутствовало в Карлах или то, насколько это не вязалось с ее образом, — она сказала вдруг совершенно спокойно, и только иногда подрагивающий голос выдавал, каким трудом ей дается каждое слово. — У меня никогда не было мужчины, а, учитывая наше шаткое положение в плане личинок, я бы хотела попробовать переспать с кем-то до того, как у меня отрастут щупальца. Теперь Астарион замолчал. За эти пару минут, пока он держал ее руку в своей, он не только рефлексировал раздражение, но и пытался представить, что она скажет — и не предполагал, что именно это. По крайней мере, не в такой форме. — Хочешь сказать, что в Авернусе, полном демонов, дьяволов и прочих, и прочих, ты никогда?.. Как так вышло? Карлах замялась, тяжело (и громко) вздохнула, устремив взгляд в конический потолок шатра. — Во-первых, я и тогда была горячее некуда, а во-вторых... ну, стали бы мужчины спать с женщиной, которая сильнее их? Унизительно же. От ее ответов возникало все больше вопросов, но Астарион молчал, разглядывая лицо напротив. Сколько ей лет? Было ли в армии Зариэль все настолько плохо, что лучше умереть, чем вернуться? Смогла бы она совершить самоубийство, поставь ее перед правильным выбором, хотя в ее ситуации таких не существовало? — А девушки были? — Девушки были. Улыбалась она красиво зато. Астарион все-таки почесал щеку свободной рукой, размышляя. Он уже согласился помочь ей, но теперь следовало убедить себя в этом, и он думал, почему Карлах выбрала именно его для столь важной задачи. Почему не Хальсина, который выглядел гораздо внушительнее и — он был в этом уверен — не отказал бы? Иногда он думал о том, чтобы — исключительно из интереса к миру животных-людей — подкупить его чем-то сладким, глядя на то, как Хальсина ломает и корежит между любовью к меду и честью, но Карлах достаточно было сказать так же, как она сказала ему, и проблему бы решили той же ночью... Но нет. Он улыбнулся, доверительно посмотрев на нее снизу вверх — даже сидя она возвышалась над ним. — В каком-то смысле таких, как ты, у меня тоже никогда не было. Астарион отчетливо чувствовал, как вопросы разбежались внутри ее головы — что же он имеет в виду, ах, что же он имеет в виду? — но вместо того, чтобы ответить хоть на один из них, он положил ладонь на грудную клетку, попытавшись накрыть ей свет от движителя, и то ширины не хватило. — Ложись. Он не хотел ее по-настоящему. Искра страсти в нем не зажглась. Жалости он тоже не испытывал — подумаешь, мужика не было, и что? У него вот двести лет солнечного света не было, однако он же не делает из этого трагедию (делает, но неважно). Не в его правилах соглашаться помогать в таких вопросах, потому что это неизменно влекло мысль о том, что его воспринимали шлюхой, которую только помани — и она радостно побежит исполнять все «самые грязные желания», как это любил называть Касадор... с другой стороны, он столько времени вел себя так по воле «хозяина» — с чем тут было спорить? И все-таки он согласился, потому что сакральная суть, — «мне осталось не так много времени, я не знаю, сколько, но чувствую, что совсем чуть-чуть», — дошла до него сразу же. Это роднило их всех, и поход во Врата Балдура был походом полу-обреченных. Не отвалится ж у него помочь хоть раз в жизни? Но Карлах не то почувствовав, не то подслушав, решительно взяла его лицо в свои ладони и заглянула в глаза без тени смущения, с которым она перед ним распиналась. — Не хочешь — не надо. Пожалуйста, не заставляй себя. Астарион улыбнулся и махнул рукой. С теми он спал потому, что так было надо, а Карлах ни к чему не принуждала, спрашивала, можно ли дотронуться и все такое... Карлах, подумал он, тоже не особо-то его хотела — просто знала, что он достаточно опытный и вряд ли станет отказывать. Наверное, подумал он еще раз, она даже предполагала, что он начнет торговаться. Нет, за такое — не стал бы. Он осторожно поцеловал чужие губы, пробуя. Горячо и терпко, как от подогретого вина — но не той гадости, что он пил во время вечеринки с тифлингами, а такое, как надо, слегка наперченное, слегка дурманящее. С одного поцелуя голову он не потерял, но было приятно, и Астарион потянул нижнюю губу зубами, стараясь не прокусить тонкую кожу клыками. Он почти справился, но в последний момент Карлах сглотнула, он в ответ подался вперед, все-таки укладывая ее на спину... А вот кровь — да, горячая, дикая кровь сводила с ума достаточно быстро. Теперь он и целовал эти губы, и впивался в них, пока Карлах не потянула его за белые пряди назад. — Ну-ну, зубастик, не съешь меня, — с хохотом сказала она, и Астарион позволил себе неловко улыбнуться. Это дурацкое прозвище, которое она не преминула напомнить, развеяло его грусть на тему «опять без желания трахаться». Следующий поцелуй начала уже она, водя кончиком языка по клыкам, совершенно не боясь ни новых (нечаянных) укусов, ни новой боли. Астарион с удовольствием наблюдал, как Карлах отказывалась от неуверенности, которую до того испытывала: он чувствовал ее руки, стягивающие с него рубашку и штаны. Стеснительные девочки так не делали. Ее ладони действительно были очень горячими, но температура не успела перейти тонкую грань между «горячо» и «обжигает до пузырей». Астарион, сам того не заметив, стал подставляться под них, как кот под ласку, и уже не он, как старший, а она вела в их маленьком танце, явно заметив такую реакцию. Он навис сверху, но прикосновения быстро парализовали его волю, заставляя жмуриться и тяжело дышать. Если в начале он говорил себе, что совершенно не хотел происходящего, но, мол, ладно, так и быть, то теперь он вообще ни капли не жалел о том, что согласился. Он заметил, что возбужден, только когда Карлах с ухмылкой убрала руки, потому что спустя секунду он возмущенно вздернул нос — и как, и все, что ли?! — Теперь я чувствую, что ты рад меня видеть! — Если есть силы надо мной издеваться, то зря я беспокоился, да? — Это все ты. Я просто выбрала самого противного для такого ответственного дела. Будто опомнившись, Астарион и сам быстро раздел ее, отбрасывая одежду в сторону, как ненужные тряпки (впрочем, сейчас он и вправду считал их таковыми). Ощущая себя идиотом, который вполне мог стать счастливым идиотом, он прижал полушария груди Карлах друг к другу и нырнул между ними носом, зажмурившись. Даже сквозь закрытые веки огонь адского движителя пробивался рыже-красным цветом. Карлах сперва всхлипнула — непонятно, а потом расхохоталась — понятно, прижимая его голову к себе. Танец продолжался. Астарион обвел языком сосок, прихватил его зубами — и услышал хриплый стон. — Нет, — негромко сказала Карлах. — Так мне не нравится. Чувствительно. Тогда он спустился ниже, покрывая поцелуями красную кожу, распаляя ее еще больше. Карлах была больше, чем просто греющим солнцем, и он купался в тепле, которым она его одаривала. Он хотел почувствовать его ртом, проведя кончиком носа по дорожке волос в паху, но требовательная рука снова потянула его за волосы наверх. — А так у меня уже было, — с ухмылкой произнесла Карлах, отведя взгляд. — И ты до сих пор меня смущаешься? — возмутился Астарион. Он тут старался, а она даже в глаза ему посмотреть не решалась! Да какого черта! — Говорят... говорят, что в первый раз это больно. И крови много. — И что? Разве ты боишься боли? — Нет. Он знал, что она не лгала, но что-то в ее понимании отличалось от боли, заработанной, например, от раны, и боли в такой интимный момент. Для Астариона разница исчезла где-то на пятьдесят третьей жертве, которую он соблазнял, а затем волочил Касадору. Вздохнув, он лег на нее сверху, надеясь, что это выглядит достаточно доверительным и защитным жестом одновременно. — Не бойся. Все будет хорошо. Астарион никогда бы не подумал, что будет говорить именно это и именно Карлах, и вот где он был. Более того, он бы никогда не подумал, что снова будет стараться в сексе, быть учтивым, внимательным и, по возможности, не эгоистичным любовником, и вот, и вот... Во всяком случае, если Карлах и было больно — при том, как легко он скользнул внутрь, не встретив ни сопротивления, ни сжатых мышц, — то он это не понял. Астарион снова поцеловал ее, не шевелясь, пока она сама не начала под ним неторопливо ерзать, будто пробуя более удобное положение. — Не спи, солдат, — пошутила она, снова не сумев скрыть в голосе и желание, и смущение, выросшее из стеснительности. Тогда Астарион начал двигаться в ней, ткнувшись лбом в плечо, ощущая себя в центре самой нежной, самой отзывчивой и самой любящей звезды во вселенной. Он честно старался быть осторожным, не причинять возможной боли и не делать резких движений, но чем дольше он сдерживал себя, тем больше хотел утонуть в жаре, исходящем от Карлах, поэтому вскоре его толчки стали более хаотичными, не размеренными, нетерпеливыми. Он сжал зубы, чтобы не стонать, но это мало помогало; тогда он принялся целовать шею, ключицы, грудь Карлах, все, что попадало под губы, надеясь, что это заглушит звуки. Она в ответ стала сжимать его в своих руках, поэтому Астарион очень быстро отбросил идею сдерживаться от чего бы то ни было. И пусть завтра весь лагерь будет на него — рычащего, ахающего и громко дышащего — косо смотреть, сейчас ему лучше всех, так, что предыдущие двести лет показались кошмаром, приснившимся в одинокую холодную ночь. Эта точно такой не была. Они успокоились только через пару часов, сменив несколько поз и положений. Астарион все-таки спустился ртом вниз, впервые слушая спич о том, какой он извращенец, прерывающийся стонами и подбадривающими словами, не отличающимися красотой и красноречием. Впрочем, он ей это припомнил, когда она решила не остаться в долгу. Лежа у нее на груди, чувствуя себя самым согретым котом на свете, он уже почти уснул (вернее, ушел в медитативное состояние, но для него самого эти два состояния практически не имели разницы — разве что вытягиваться в таком положении, чтобы соединить пальцы, было неудобно), Астарион услышал вдруг тихое и испуганное: — А дети? Детей же не будет, если в первый раз? Он сонно ухмыльнулся, приподняв лохматую голову, чтобы посмотреть на Карлах взглядом, в который он вложил столько иронии, сколько у него было. — Сразу тройня. А ты не знала? Двоих потом убивают, чтоб прокормить можно было. Карлах смотрела на него с медленно накатывающим ужасом. — О, прекрати. Я вампирское отродье, помнишь? Мы не размножаемся. А если и да, то иначе. Упырем ты точно не станешь. Снова укладывая голову у барабанящего в груди сердца, Астарион закрыл глаза и прижался щекой к горячей коже. Сперва свет, пробивающийся сквозь веки, его раздражал, но сейчас он казался таким успокаивающим и родным, что — пусть. — Хотя я бы на это посмотрел, — пробормотал он, посмеиваясь. — Пылающий упырь... Если Карлах и сказала что-то, то он уже не услышал. Днем Астарион делал вид, что ничего не произошло, но все равно избегал чужого общества и особенно — чужих взглядов. Взгляды, которые он ожидал, было вынести тяжелее всего. Тем радостнее было отметить, что никто не спешил его ни осуждать, ни обвинять за шумную ночь — каждый занимался своим делом, не обращая на него внимания больше, чем обычно. Только на ужине Карлах села рядом с ним и пару раз пихнула боком в плечо, с жадным удовольствием жуя кусок жареной свинины. — Свободен? — спросила она. — Для тебя — всегда, дорогуша, — ответил он, кокетливо выпятив второе плечо. Закралась у него шальная, смешная и — почему-то — радостная мысль, что этот вопрос он услышит от Карлах еще не раз.