Самая любимая дочка

      – Дашка!! – заорала Пуговка, пулей сорвавшись с дивана и бросившись на шею сестре в прихожей, едва не сбив ее с ног. Дашу, уцелевшую в чужом городе, на концерте, в поездах, полных карманников, дембелей, и людей в другой форме (не дембельской и не проводников), а также в склепах, полных ядовитых змей, могла запросто лишить жизни младшая сестренка! Вот какова бывает сестринская любовь. А говорят – «братская», «братская»…       Готесса, привыкшая к фильмам ужасов, концертной давке, оглушительному «живому» звуку гот-металла, и, самое главное, фиксатой роже Мэнсона (хотя и не Чарльза, а более «доброго» и безвредного Мэрилина) над кроватью, сама немного испугалась внезапной ночной (вечер был настолько поздний, как самая настоящая ночь) атаки Пуговицы. Мало кто, кроме живых тарантулов, способен был напугать Тарантула – даже Пауку никогда этого не удавалось…       Через пару секунд крик утроился – еще три сестры кинулись в атаку на Дашу, зажали – отступать было некуда, разве что обратно за готик-группой на концертную трассу, – обхватили со всех сторон, едва не сбив повторно, облепили, висли на ней, обрывая кожаною бахрому рукавов косухи, визжали, не давали дышать. Галя обхватила ее сзади, прижимаясь, будто в последний в жизни раз, будто не встречая, а прощаясь, терлась щекой о куртку и жмурилась, как кошка, только еще сильнее. Женя схватила Дашу натренированными руками за шею так сильно, что чуть не исполнила крайнюю ее мечту попасть на кладбище как можно скорей, и желательно поздним вечером. Маша повисла на Даше, не давая ей ни слова сказать, влипла своей пухлой щекой в ее пухлую щеку, начинающую краснеть от смущения и нажима, дышала ей в шею, жадно довила горячее дыхание сестры, не хотела отпускать, будто растворяясь в ней. Куда и делась Машина напускная радость от отсутствия сестры! Пуговка не ослабляла хватку, вжимаясь Даше в живот, будто настоящая пуговица. Казалось, не сестра – к девочкам вернулась мама…       – Дашка! Как же мы тебя ждали!..       – Дашка! А у нас… Ну чё ты молчишь? Короче, слушай, тут… Ну, рассказывай про Краснодарск… Не, слушай… И дальше он мне такой… А я…       – Дашка! Не поверишь, но я тебя тоже ждала из Краснояра! – Мария, как всегда, путала города. Что с нее взять – она Пернь Пемзой называла…       Все, кроме Даши и отца, разом заговорили, будто пытались рассказать ей всю свою жизнь, будто и не прожили с ней свою жизнь. Или… прожили, но так до этого вечера и не поняли Дашину тайну. Которая и ей самой не пока еще не была известна. И в ближайшее время, – пожалуй, в ближайшие годы, – наверное, и не будет известная ей. И Даша молчала, будто хранила неизвестную ей тайну. На самом деле – устала, и, главное, зная сестер, знала сама: сейчас пытаться перекричать их бесполезно, да и незачем. В их птичьем разноголосии почти ничего нельзя было разобрать, кроме ее имени, но все было понятно и без слов.       А Даша стояла посреди залитого светом коридора, освещая его еще больше огромными горящими глазами и немного смущенной, но дерзкой, как всегда, улыбкой. Широкие губы расплылись от радости. Но она не понимала, что происходит, отчего они, всегда немного колкие с ней (как, впрочем, и она с ними), вдруг так растаяли. На миг ей показалось, что она слишком долго не была дома – вплоть до самого Нового года, на который и попала… Она сама, казалось, вот-вот потечет, как Снегурочка, вытащенная из холодного готического венского леса в теплую гостиную со срубленной елкой. Будто в подтверждение тому, расстегнутая косуха взмокла изнутри, и это чувствовала Женя, проникнув ей сильной рукой за срезанный отворот. Но не отдернула руку, наоборот, вжималась пальцами во взмокшую футболку с волком. Волчицей. Сильной, красивой, свободной, как Даша, и преданной своим детям… Сестрам. Правда, в отличие от Снегурочки, Дарья раскраснелась – куда и подевалась готическая бледность, державшаяся, впрочем, исключительно на пудре. Особенно было ей непонятно, отчего расстаралась Маша, от которой этого можно было ожидать в последнюю очередь. Непонятно, но приятно. Она не искала подвоха – она видела искренний огонек любви в Машиных глазах, обрамленных мелкими морщинками широкой улыбки. И сама расплывалась в ответ. Сестринские огоньки любви зажгли ее, как новогоднюю елку, и Даша горела в ответ такими праздничными огнями, что могла бы осветить не только любой готический склеп, но и самую беспросветную ночь. В которой она с сестрами обязательно нашли бы друг друга, даже в кромешной тьме, даже в дремучем лесу, даже на обратной стороне Луны. Даша вытянула руки и обняла сестер большими ладонями, стараясь охватить каждую, а они сами липли к ней. Стискивали, сжимали, – и разрывали на куски, будто одной Даши на всех было мало. Узкие плечи Маши и Гали стремились в объятия широких Дашиных ладоней, мускулистые руки Жени заключали сестру в почти борцовские объятия, Пуговка снизу не отставала, обняв одной рукой ноги Даши. Другой – чьи-то еще, тянулась вверх, к своим сестрам, вровень с которыми обязательно вымахает… Водопад черных волос стекал девочкам на плечи, они купались в нем, стараясь подставить под темные блестящие струи свои головы, слиться течением своих волос с Дашиными волосами в одну большую реку, сметающую своей любовью все преграды и беды на пути в безбрежный, бездонный океан счастья, разлившийся за край земли. За край, за который отправилась блудная дочь, – но вернулась. Вернулась в темноте на свет родного окна, горящего среди созвездий окон в многоэтажке...       Из какого космоса тебя ждали, Дарья Сергеевна, так, что встречают чуть не с цветами, будто Терешкову? По каким чужим планетам шаталась и бродила, путешествуя бескрайними недоступными просторами Вселенной так, что тебя чуть не сочли потерянной в космосе? Какие миры открыла для себя? Ради чего и кого вернулась на нашу Землю, которая, как могло показаться сейчас, ждала тебя вся, со всеми жителями? Любишь ли ты нас, землян? Или продолжаешь взирать на нас свысока, будто астронавтка из иллюминатора, или, чего уж там, неземная богиня? Твоего пришествия ждали. Второго пришествия – первое было из Питера, прохладного и пасмурного, как ты сама. И, когда бы ты ни отправилась в очередной полет над чуждой тебе землей на черных крыльях своих волос, тебя так же будут ждать. Это твой дом. Твоя земля. Твоя Земля. Звёзды над которой горят для тебя, чтобы осветить тебе путь домой даже ночью. Ты же любишь гулять ночами… Приходя домой, приносишь в огромных серых глазах свет этих звезд, отражение всего, что ты видела, и где была. В твоих глазах космос. Кого ты подпустишь к себе так близко, чтобы он заглянул в них, провалился в космическую бездну, затянутый черными дырами зрачков, и дальше уже плыл в невесомости?       К каким космическим высотам ты еще улетишь? С ним – или одна? Каких высот достигнешь в жизни? Что ты больше любишь – небо или землю? Воздух, который даже не ухватишь (дающий призрачное ощущение свободы), или живую воду любви к тебе твоих сестер и отца? Может, нельзя ставить вопрос вот так, ребром, пусть даже не вслух, даже перед самим собой… Но ты не слышишь его – ты же, хоть и пробуешь заниматься магией, пока не умеешь читать мысли. Или…?       И… не повторишь ли ты и впрямь судьбу своей матери Людмилы Сергеевны, Дарья Сергеевна? Не сбежишь ли из дома, не покинешь ли сестер и отца навсегда, или, по крайней мере, дав им повод думать, что – навсегда, и гадать, вернешься или нет? Что должно случиться с тобой, чтобы ты когда-нибудь решилась на такое? Дай готскую клятву, что этого никогда не произойдет! Нет, ты же любишь поговорку «Никогда не говори "никогда"»… Но сейчас ты здесь, а это главное. Ты здесь, в самом правильном месте Земли. И четыре сестры, как четыре дороги с четырех сторон света, сошлись на тебе. Сошлись в тебе. Они в тебе, ты – в них.       …Маша от объятий задыхалась, казалось, даже больше усталой Даши. Улыбалась так же растерянно, позабыв чуть не впервые в жизни о растрепанных волосах. Галя, обладательница самых длинных, начинала в своих путаться, и стремилась убрать локоны за ухо, мягкое и чуткое, как она сама. И, не переставая плавить чувственные губы в улыбке, растягивая их, и без того широкие, начинала хлюпать длинным милым носом. Пуговка, пытавшаяся было дотянуться сестре до шеи, переключилась на талию, благо, та была не осиной, как у Маши, и давала место для одновременных объятий несколькими руками, рискуя, впрочем, подставить хозяйку под угрозу быть раздавленной. Неутомимая Женя, казалось, приехала одновременно с Дашей, только с чемпионата по спортивному обниманию и прижиманию, и всё не могла и не хотела отделаться от духа соревнования, надеясь и тут победить. Даша победила все равно. Победила их всех, и сдалась им всем. Отдалась на разрывание себя по кускам. Но, не выпуская сестер и не вылезая из их объятий, взглядом огромных глаз, от которых ничего не утаишь, искала отца.       Искала отца, как пятый элемент, соединяющий четыре столь разные, но дополняющие друг друга, стихии – огненную бешено-горячую Женю, воздушную, легкую, стройную и певучую Машу, водную, мягкую Галю, впитывающую знания и хранящую секреты на дне голубых озер своих глаз и бездонных глубин своего разума… И ее, Дашу, крепкую, как земля, всегда стойкую, невозмутимую. Грубоватую, будто камни – дети земли. Немного дикую, как невозделанная земля. Землю с непостижимыми секретами потаенных недр и склепов, хранящую тайны, как скрытая в ней могила, среди которых Дарья бродила… Землю, целую планету, хранящую три другие стихии-сестры – огонь глубоко в сердце-ядре, воду в пригоршнях озер, морей, и в венах рек, и воздух в готических склепах пещер. Землю, готовую, несмотря на свою черствость, впитать воду Галиных знаний, семена родительского добра, – и воздать щедрыми плодами, родить добро в ответ. Родить… Готовую к материнству… Уже почти готовую. Мать-Землю, схожую с их мамой… Черную землю. Черную, как волосы Дарьи и Людмилы.       Огромными глазами, от которых ничто не скроется даже ночью, высматривала она отца. Искала этот пятый элемент, которого недостает алхимику для волшебного напитка счастья, и эликсира любви. А ведь самое большое волшебство – это счастье без эликсира. А самое большое счастье – когда не надо волшебства.       К матери она не уехала. Конечно, не могла, даже если бы захотела. Но захотела бы, если смогла?.. Как бы там ни было, она приехала к сестрам. И отцу.       Сергей стоял в дверях из комнаты в прихожую и молча улыбался. Все хорошо. По сравнению с волнением за Дашу, чей телефон не отвечал было из чужого города, предстоящие разборки с сестрами по поводу карманных денег были пустяком. Который непременно будет улажен. Все было пустяком. Кроме отъезда Людмилы… Но сейчас даже он отступил далеко на второй или третий план. Возможно, скоро (или не очень) девочки так же будут встречать маму… Которую, несмотря ни на что, любят, и ждут точно так же. Если не больше. Ждут они и он. И в которую так удалась Даша.       Даша светилась. Одетая в черное, с черными волосами, черными губами и черной тушью, тем не менее, излучала яркий свет. Как черный алмаз – самый редкий. Как новогодняя елка, увешанная цветными гирляндами (самой длинной из которых была Маша) и шаром-Пуговкой. Казалось, от Даши, горячей, красивой и рисковой, может вспыхнуть пожар. По крайней мере, огонь сестринской и отцовской любви к ней никогда не гас, хоть порой и был тускловат… А сейчас разгорелся, наверное, с такой силой, как никогда раньше. Даша горела ответным светом. Освещала всю прихожую. Всю квартиру. Всю жизнь девочек и Сергея.       Жизнь иногда выпускает жало…       Зачем же сразу – «змея»? Как пчелка!       Судьба опять за тебя решала,       А дочь – как новогодняя елка.       И не нужны ей Канада,       Штаты, Париж.       В лучах ты серого взгляда       Рядом стоишь.       Хоть вольных птиц не поймать,       Вернутся и сами.       И если дочь твоя – в мать,       Тогда с парусами       Жена с чужих берегов,       Как дочка, вернется.       Из новогодних снегов       Ее поднимется солнце.       Он все еще не решался подойти. Давал любимым дочерям – он любил их всех – нарадоваться. Надышаться дыханием сестры. Он еще обнимет ее. Поцелует в лоб. Прижмется к щеке. И сам надышится ее горячим дыханием, способным согреть в самую суровую житейскую стынь, и когда тебе грустно. Стоял и тоже светился – тихим светом. Радовался тому, что теперь все будет хорошо, и что она с ними. С ним. Даша. Дарья Сергеевна Васнецова. Любимая папина дочка.