Под сенью свободы

      — Эрен… Я так хочу увидеть тебя хотя бы еще раз…       Исхудавшее тело опустошенно сползает все ниже к земле, растворяясь серой лужицей около холодного могильного камня. Снова под деревом. Снова одна. Скажи же, Эрен, это та самая свобода, которую ты хотел подарить своей любимой?       «Забудь обо мне, и будь свободна… »       Распластавшись на остывшей земле с уже притоптанной травой, она устроилась поудобнее: голова, с иссиня-черными блестящими волосами, лежала на одном уровне с самодельным надгробием. Иллюзия присутствия. Микаса коснулась кончиками пальцев своих губ, вспоминая то единственное их прикосновение с губами своего возлюбленного, пускай и мертвого.       Три года прошло, и это чувство забылось. Забылось тепло его губ и мягкость волос, постепенно канул в Лету взгляд бездонных глаз-хамелеонов, оставив за собой лишь образ из воспоминания. Голос исказился, но все еще отдавался внутри привычным звоном, хотя и тот уже не отличался яркостью… Хоть бери и откапывай его голову. Отчетливо помнился лишь тот момент из детства, когда злосчастный красный шарф был повязан ей на шею, что и стало спусковым крючком для одержимости. Микаса не задумывалась о первопричинах такой чрезмерной гиперфиксации на Эрене: просто любит, просто потому что. Проще сказать себе, что все уже предопределено судьбой, и по-другому быть и не могло, чем мучиться терзаниями о совершенных ошибках.       Она повернулась набок и дотронулась до чуть выступающего рубца от шрама на щеке. Он — еще один подарок. Вещественное доказательство того, что некто Эрен Йегер когда-то существовал. Когда-то смеялся, когда-то любил, ненавидел, злился, мечтал… когда то был живой. По фарфорово-бледной коже рекой пустились горькие слезы: то ли от того, что его лик начал забываться, то ли от того, что все еще помнился. Мысли про Эрена въелись, впечатались в Микасе намертво. Она может забыть, как он звучит и выглядит, но одно лишь имя способно вызвать у нее очередную истерику, переходящую в паническую атаку, как это и случалось обычно каждый раз на холме. Земля под головой намокла от рьяного потока соленых слез, а ее тело, съёженное в комочек, тряслось в приступе истерии, содрогаясь под каждым всхлипом. Рот искривился, и из него выходили только непонятные возгласы — читай сожаления и мольба. Бедняжка явно не о такой жизни мечтала.       Свобода эфемерна. Не тот свободен, кто делает, что вздумается, а тот, чья совесть его за это не грызет. И именно поэтому Эрен никогда не был свободен, и именно поэтому Микаса никогда не будет тоже. Любовь и свобода — понятия полярные, но одинаково трагичные.       Тем временем все оставшиеся друзья живут свою геройскую жизнь, как и предписал им темноволосый герой-смертник. Где-то там, далеко, на материке. Ходят в дорогих костюмах, катаются на дорогих машинах и наслаждаются местной кухней. А Микаса осталась на Парадизе, ведь «геройская жизнь» ей ни к черту. Ей больше никакая жизнь ни к черту, если честно. Политика, войны, сражения — девушке это никогда было не нужно, ей нужен был только он. Поэтому она посвятила всю себя уходу за надгробием и отшельничеству. Все вокруг говорят о невозможной жертве Эрена, но забывают, чем пришлось пожертвовать Микасе. Эрену-то лучше — он мертв, а вот его «любимая» осталась жить в «освобожденном» мире, пожиная плоды невесть чего и невесть зачем. Зато стен больше нет. Каково это, понимать, что вся тысячелетняя история вела к тому, что бы ты решила ее судьбу убийством самого близкого человека?       Привычно укутавшись в шарф, ее накрыла волна успокоения. Сколько недосказанных слов таятся теперь глубоко-глубоко в недрах подсознания. Но самое главное, без слов понятное, банальное признание теплилось в груди всю ее сознательную жизнь, так и не удосужившись выйти на свет. Как иронично, что сказать это можно теперь совершенно не боясь ответа…       — Я так люблю тебя, Эрен… — сказала она в пустоту и вновь ее коленки задрожали, а в горле образовался ком, когда ее тело накрыл болезненный спазм от очередной панической атаки.

***

      Время шло. Поляна заросла новыми цветами, дерево прибавило несколько метров в длину, а Парадиз отстроился и вдохнул жизнь. Вновь силуэт темноволосой девушки виднелся на холме, — местные дети любили подшучивать, что она как петух спозаранку — предупреждает о начале дня. Вокруг дерева жизнь никогда не менялась — время здесь словно остановилось. Сев рядом с камнем, Микаса с легкой улыбкой принялась рассматривать пролетающих в небе птиц, в надежде, что он все еще смотрит на нее издалека.       Коснувшись кончиками пальцев потрескавшихся губ, она вдруг поняла, что черты лица его расплылись в подсознании до неузнаваемости, а цвет глаз теперь описать можно только на словах, ведь в мыслях даже их форма уже не ощущалась реальной. Голос, кажется, все еще помнился, но будто стал не тем.       «Не помнится что-то, какого он был роста? Вроде как с меня, а может, выше… Нет, все-таки, кажется, чуточку повыше меня» — размышляла она, пытаясь собрать из кучи осколков цельный образ давно сгинувшей любви.       Жить стало легче, а дышать — ровнее. Истерики больше не случались, да и в ее положении это было бы опасно. Микаса погладила уже видневшийся животик, а другой рукой дотронулась до рубца на щеке.       — Знаешь, Эрен, он очень хороший мужчина. Тебе бы он понравился.       Представляя реакцию Йегера, ей вдруг стало невыносимо больно от того, как повернулась ее жизнь. Лицо вновь зардело и скривилось в попытке не заплакать, губа непроизвольно закусилась до кровоподтеков, но слезы, не слушаясь, сами потекли ручьем, высвобождая упокоенные давным-давно эмоции. Реальна ли эта семья, которую она создала? Ведь она столько лет мечтала об этом, но с другим. И столбенело все то ли от того, что она счастлива с другим, то ли от того, что это счастье — не с Эреном. Руки сжались в кулаки, ногти впились в мягкую кожу и слезы начали отступать. Микаса поежилась от прохладного ветра, вбираясь в шарф, как черепаха в панцирь. Шарф всегда был для нее самой что ни на есть зоной комфорта, в которой присутствие возлюбленного ощущалось вполне реальным, а свобода — осязаемой.       Жизнь циклична, будь то хорошо или плохо. Старое — забывается, новое — находится само по себе, но в конечном итоге всё возвращается на круги своя, на мнимую точку отсчета. Сделанного не воротишь. Быть может, не в этой жизни, так в следующей, паззл сложится как нужно, а пока остается только принять судьбу и собирать себя по кусочкам.       — И все же, Эрен, я люблю тебя…

***

      Технологический прогресс добрался и до Парадиза: теперь и не скажешь, что много лет назад это звалось Застеньем, а жители слыли «демонами». От материка остров отличался теперь только лишь старыми кварталами, куда реновация еще не добралась. Новое поколение знало о геноциде и войнах исключительно из книг, и жизнь вернулась на круги своя.       — Ба-а-бушка, мы сегодня едем в гости, ты не забыла? — раздался детский вопль в заставленной гостиной, — У папы новая машина!       — Тише, не видишь, бабушка болеет! — пригрозил женский голос, — Прости, мама, я оставлю тебе лекарства и уведу детей, пока-пока!       — Ничего страшного. Я еще немного полежу, и присоединюсь к вам.       Худощавое, сухожилистое тело встало с кровати вскоре после того, как остальные члены семьи ушли через парадную. Повозившись с лекарствами, Микаса вышла на задний двор, обзор которого выходил прямо на холм. Птицы сегодня летали низко, прямо как в тот день… Великовозрастная женщина поежилась в шарф, изрядно помотанный временем и изношенный вдребезги. Родственники уже который год говорят ей выкинуть его, даже если это дань памяти, но этого не случится никогда, и даже более того — давно решено, что похоронена Микаса будет исключительно с этим шарфом, ведь кроме него, от прошлой жизни у нее не осталось ничего. Друзья испарились, как это обычно бывает у людей в возрасте: кто-то уже умер, кто-то только доживает последние деньки в окружении семьи. Такова жизнь, и таков ее безжалостный цикл.       «Хороший день, что бы проведать тебя, Эрен» — подумалось вдруг.       Забравшись уже не без усилий наверх, она присела под сенью того самого дерева и уже по привычке дотронулась жилистыми пальцами до чуть спрятавшихся в складках щек губ, предаваясь мыслям. Эрен Йегер… Как он выглядел? Цвет глаз теперь лишь — данность, факт. Зеленые и голубые. Она забыла его взгляд и черты лица, его образ теперь далёк, очень далёк. Голос… вроде звонкий, но как он звучит? Рост помнится — кажется, был чуть выше Микасы. Или чуть ниже?.. Эндшпиль — Эрен Йегер стал безликим воспоминанием прошлого.       «Ах да, однажды я поцеловала его губы…» — внезапно всплыло в голове.       — Помнится еще, все подшучивали над нами, как над парочкой, — заговорила с воздухом она, — Капитан Леви, Конни, Жан… Армин… Интересно, как они? Встретился уже с кем-нибудь из них по ту сторону неба? Скоро и я, наконец, к тебе присоединюсь, Эрен…       Люди не вечны. Больно осознавать это, будучи молодым, но будучи старым ты лишь ждешь своего конца, питаясь нажитым за долгую жизнь — воспоминаниями. Именно они формируют тебя, как личность, и проходят с тобой от начала и до конца, отправляя в вечный сон. Страшно лишь то, что всему свойственно забываться…       Птицы нервно засуетились в предвечерней неге, каркая и щебеча каждый о своём. Одна из многих села на полуопавшую ветку, черными бусинами глаз внимательно рассматривая женщину — темные волосы, местами седовласая, с озябшими и обвисшими щеками и трещинками в уголках глаз. Редкая листва вяло кружила вальс, предвещая морозы. Темно-серая птичка, небывалого доселе вида, все так же осматривала Микасу, предугадывая её мысли.       Старость — не в радость. Время летит безутешно и быстро: не успела девушка оглянуться, как морщины обуяли ее лицо, а дети сменились внуками. Подростковая красота стала старческой мудростью. Микаса погладила щеку, где красовался уже опустившийся из-за морщин рубец от шрама. Теперь он — Эрен Йегер. И шарф теперь тоже — Эрен Йегер. Какая разница, ведь его голос, лицо, тело, глаза — все это забылось, следовательно — его не существует, а все, что о нем напоминает — кусок ткани и бывшая царапина. По щеке пустились ниц слезы от мыслей, как он мог выглядеть сейчас, если бы остался жив? Состарились бы они вместе, вечерами собираясь семьей у очага? И горестно становилось то ли от того, что он окончательно забылся, то ли от того, что жизнь могла быть прожита совсем иначе.       Птичка вдруг по-свойски встрепенулась, взмахнула крыльями, напоследок окинув глупым взглядом окрестности, и улетела вдаль, сипнув полутоном, словно прощаясь.       Вдыхая терпкий осенний воздух, ощущая быстротечность времени и скорую кончину, она вдруг обрела её. Свобода.        И сидя здесь, под сенью свободы, где все началось и где все закончится, хотелось сказать лишь одно:       — Я все еще люблю тебя, Эрен.