Позвоночник

Не судите да не судимы будете. Каким судом судите, таким будете судимы. Не осуждайте, и не будете осуждены. Прощайте… Нет вам прощения, а потому не прощайте. Никогда не умейте прощать. Неаккуратный шрам, режущий спину надвое по позвоночнику — не украшение, а болезненное напоминание о жмущем изнутри мышцы, расширяющем пространство для костей штифтами, вытягивающем диски, возвращающем их в анатомически-верные положения. Внутри — рваная рана, внутри — перебитая поясница, снаружи затянутая бандажом до предела. Еще глубже — боль. Когда-нибудь он сгниет заживо, сломается и от этого не помогут ни самоконтроль, ни анестетики, и от жгучего ощущения внутри хочется не кричать — орать. Бэйн не привык говорить с собой вслух, и он не озвучивает мыслей, раз за разом переваривая их в голове, не излагая после даже на бумагу — уж лучше сжечь в пекле рассудка, чем обнажить. Жизнь научила его не оставлять подсказок, не показывать слабостей, не раскрывать точек для возможных ударов, но вовсе не потому, что повсюду враги — просто каждый звук можно использовать против, если очень постараться. Стараться «человек в маске» умеет лучше прочих, у него были достойные учителя. У его противников никогда не было подобных учителей, но это не повод расслабляться — в этой гонке нет победителей, и сегодня на коне он, а завтра — кто-то еще. Вода. Пища. Трубка капельницы, грубо вогнанная иголкой в кожу чуть ниже локтя — мужчина давно стал мастером в этом мрачном деле, проводя подобные манипуляции раз в сутки-двое, по необходимости, когда голова начинает кружиться, а мысли о собственном бессилии возвращаются сполна трясущимися ладонями и зябкой тьмой перед глазами, будто злые тени наконец-то решили сожрать хозяина. Он не являет своим людям собственную уязвленную сущность, ведь эти цепные псы готовы душу продать тому, кто предложит больше, в конце концов у каждого свой вопрос веры. Бэйн верит во власть, люди же верят в деньги, эти понятия иной раз столь похожи, что сплетаются воедино, и не спутать их дорогого стоит. Его власть — не капитал, приходящий и уходящий в руки, его власть — это прямой взгляд и нарочито дружелюбный голос, льстиво-тянущийся и оканчивающийся рычанием сквозь прорези маски. Он не опускает головы и не склоняет коленей — лишь поэтому Лига не приняла его, ведь нельзя контролировать зверя, если зверя нельзя приручить, а Бэйна не купить иллюзией справедливости, «Яма» показала истинную ее суть, она открыла ему глаза, а Рас’Аль’Гул попытался его ослепить вновь. Не яростью — надеждой. Но не каждому монстру дана надежда, как каждому человеку дана ярость. — Тебе есть, что мне сказать? — замерший за спиной наемник молчит, а мужчина и не думает оборачиваться на него, смотря прямо перед собой без капли напряжения, пока в вену поступает такая же безвкусная, как и спекшаяся кровь на губах, жидкость. — Или ты просто тратишь мое время? — интонации плавные и мягкие, будто мышьяк течет по горлу. Каждый знает, что носящий маску не гневается и не проявляет жалости, за неповиновение он лишь карает нещадно и отстраненно, глядя жертве в глаза. Его не пугает смерть, скорее — жизнь. — Оружие поставили. Пять ящиков. — И это — то, ради чего ты меня потревожил? — скользкое непонимание в голосе так же ложно, как и дружелюбие, но пока Бэйн сидит на месте, все так же горбясь, показывая изрезанную скальпелем и истерзанную язвами кожного туберкулеза спину — тончайшая граница не пресечена. Наемник знает, что лучше уйти на пост молча, ведь единственная ценность для его «хозяина» — время. Тот, кто хорошо распоряжается временем, живет столько, сколько ему отмерено, а не срезается собственным длинным языком на корню. «Мужчина в маске» не любит слушать чужие оправдания, обычно говорит он один, изредка — вкладывает свои слова в чужие уста, режиссируя головокружительные сценарии, разворачивающиеся на полях многочисленных боёв. Чужие оправдания интересуют его чуть больше, чем собственные, и чуть меньше, чем любая другая вещь. Лучшим ответом на слабость является кровь. Крови всегда можно пролить сполна. У него тяжёлые шаги, широкие плечи, крепкие мышцы, но от всего этого не будет толку, если ослабнет дух. От его ударов крошатся стены, ломаются кости, рвутся сухожилия. Но все это бессмысленно, если не понимать, зачем. Бэйн всегда знает, зачем. Его не подкупает власть, и это — парадокс ее ценности. Власть — это оружие, но в чем суть оружия? Каждый определяет для себя сам. Власть над чужой жизнью — тоже власть. И «мужчина в маске» пользуется ей так, как умеет, так, как научен — расточительно и дерзко, расставляя решительные точки и обрезая концы не лезвием скальпеля — сталью охотничьего ножа. Оружия привезли достаточно, убеждаться в этом нет необходимости, каждый партнёр проверен до мозга костей и знает, чем будет платить за любую, даже самую незначительную ошибку. Коротким щелчком один резервуар с анестетиком, практически опустевший, сменяется другим, наполненным горьким порошком — он обогащает проходящий сквозь фильтр воздух, но не превращает его в пьянящую отраву. Ещё один короткий щелчок отвечает за смену второго резервуара. Глубокий вдох — и начавшее было наступать жжение в мышцах и груди прекращается, позволяя расправить плечи, и тогда можно выдернуть иглу капельницы из руки, размяв затекшие мышцы парой проворотов в запястьях. Капающая на землю кровь — мелочь, не требующая внимания. «Прости меня». — Далёким воспоминанием всплывают в глубинах разума слова бедного тюремного доктора, работающего за морфий и упокой своей грешной души. Прощения не существует. Есть только выбор. Не между спешкой и бездействием. Между силой нанесенного удара. Между временем, когда он будет нанесен. Между смертью и жизнью тоже есть выбор, и Бэйн сам решает, кого карать сейчас, кого — после, не стесняясь озвучивать вслух, оглашать приговор. Часто жизнь многим хуже смерти, но об этом не думает никто. Ненависть ослепляет. Гнев лишает рассудка. Надежда подстегивает. Бессилие опустошает. Он прошел через все это, вытравил из себя человека, приглушил терзающую не тело — сердце боль, потерял старый смысл и обрёл новый, но почему-то плеть бандажа так и осталась единственным, что не даёт ему упасть, сломаться надвое, тяжело поднимаясь с края постели. Штифт тоже не даёт, и иногда Бэйн ощущает его штыком в своем теле. Несколько вдохов разносятся астматическими хрипами по небольшому помещению с кажущимися картонными стенами. Планы, бумаги, карты — необходимый мусор, исписанный вдоль и поперек, исчерченный ровными и рваными линиями. Мужчина проводит новую, красную, завершающуюся крестом на здании мэрии, затем выдыхая шумно и глухо. Новая цель неочевидна, она бессмысленна на первый взгляд, словно создана для того, чтобы потратить время впустую. — Бэйн. — Тянет от выхода знакомый голос — мужчина с щетиной пару раз бьёт о дверь кулаком. — К Вам пришли. — Кто ко мне пришел? — на своей территории Бэйн ведёт себя вольно, вольготно и строптиво, он здесь — хрипящий хищник, обходящий владения медленным шагом, присматривающийся к гостям. — Они говорят, что пришли от влиятельного человека из Готэма. Имя не назвали. Просят о встрече. — Я выйду к ним сам. — Сиплый выдох мгновенно сменился прищуром блеклых, не видевших солнце с десяток лет глаз. Несколько секунд молчания, дернувшиеся под маской уголки губ. — Пускай подождут. Одно к одному. Позвонок к позвонку. Скрепить штифтом. Всё идёт по плану.