***
Чай — горячий, душистый, — достигает почти самых краев и красиво дымится, завлекая гранатовый взгляд. Под огромной дозой успокоительного, которое он принял без ведома Франции, абсолютно на все было плевать — на все, кроме исходящего от кружки пара: на нем уставший мозг сейчас сосредоточил все свое внимание. Даже Ноэль в это мгновение молчал, сидел в стороне, и тоже наблюдал, только не за чаем, а за умиротворённым выражением лица своего возлюбленного, что казался таким далеким, будто к нему было не подобраться. Близость в постели не способствовала формированию эмоциональной связи, и все это казалось таким… Ненастоящим, что и он терялся, не понимая, куда двигаться дальше. — Все хорошо? — Он задает этот вопрос тихо, настороженно, отчего-то чувствуя, что ответ будет отрицательным, если, конечно, Британия не станет врать. Только мужчина не отвечает. Его мысли крутятся вокруг чайного сервиза, узоры на котором казались вычурными, лишними — слишком много деталей на один квадратный сантиметр. Даже задумался о покупке нового, однотонного, не понимая, как мог приобрести эту безвкусную вещь. А потом вспомнил: это наследие, полученное им от Англии, и именно поэтому он хранил его все это время, даже использовал для чаепитий, например, как сейчас. — Британия. Виктор поднимает голову лишь тогда, когда чувствует прикосновение руки и слышит свое громко сказанное имя голосом через чур обеспокоенным. Франция снова хотел помочь, спасти от чего-то, но никогда не задумывался, что его возлюбленному требовалось спасение от него самого. — Да? — Голос его совсем тихий, хриплый, такой, что Британию становится жаль. Ноэль смотрит на него, сведя брови к переносице, сжав губы и прикусив язык. Он задавался вопросом: «Что мне делать?», — и ответа на него найти не мог. Виктор редко когда выражал собственное мнение, и никогда не проявлял инициативу, поэтому Ноэлю всегда приходилось действовать вслепую. — Что с тобой? В последнее время ты выглядишь… Плохо, — Франция долго подбирал слова, даже запинался, не зная, как продолжить свою речь. Он хотел узнать, спросить, что же происходит с его любимым британцем, почему тот ведет себя так странно и… избегает его, — Брити, нам нужно поговорить. Я боюсь за тебя. Алые глаза смотрят на Ноэля с холодным спокойствием. Поза его расслаблена, голова откинута на спинку кресла, и Британия выглядит совсем незаинтересованным в диалоге. Его мозг был сосредоточен на незначительных деталях интерьера, на пыли, что скопилась на подоконнике, на пальцах Франции, нерво выстукивающих какой-то незамысловатый ритм, да господи, на чем угодно, но только не на чужой речи, на необходимости решать какие-то проблемы. — Все в порядке, — Молчание затягивается, и ему, к сожалению, приходится ответить хоть что-то, даже если не совсем убедительное. Все только для того, чтобы Франция не лез, чтобы оставил его в покое хоть на несколько минут. — Виктор… Глаза его полны печали. Он смотрит в эти темные омуты с придыханием, сидит неподвижно, но не чувствует абсолютно ничего. Тело действует заторможенно, размышления текут медленно, думать о чем-то сложном не получается вовсе. Одна мысль играет в голове: «Красиво», — и ничего не может ее вытеснить, таже такой важный вопрос, почему Британия вообще остается рядом с Ноэлем, почему не уйдет, если ему было некомфортно в этих странных отношениях. — Что? — Британия скатывается по спинке вниз, прикрывает алые глаза белыми ресницами и устало вздыхает, будто готов уснуть прямо на этом кресле. — Если тебя что-то беспокоит, ты всегда можешь рассказать об этом мне. Взгляд у Ноэля проникновенный. Он берет за душу, будто способен увидеть все, что скрыто. Виктор боялся этого взгляда, будто его грудную клетку пытались вскрыть, чтобы узнать, отчего его сердце так тихо бьется. Казалось, вот-вот Франция выпотрошит все его органы, чтобы стать еще ближе, чтобы прижаться носом к врутренностям и вдохнуть любимый аромат, смешавшийся с кровью. У Британии извращенная фантазия, и, наверное, извращенное понимание любви, раз он вообще думает о таких глупостях: Ноэль никогда ему не навредит. Виктор задыхается. Черные, глубокие глаза пожирают каждую его частичку, утягивают на самое дно, лишая рассудка. Сознание кричит об опасности, но тело не слушается, растекается по мягкому креслу, словно бесформенная лужица слизи. Конечности не слушаются, перед глазами стоит туман, а сердце бьется так тихо, будто его и вовсе нет. Молчание затягивается… — Британия… — Его имя звучит на периферии сознания, так тихо, что можно посчитать произнесенные слова слуховой галлюцинацией, — Британия, — это повторяется снова, но реакции никакой нет. Глаза у него слипаются; уставшая от стресса психика умоляет об отдыхе, желательно, вечном сне, — Британия, — сердце забывает, как биться, и в ушах у него стоит жуткий гул. Было бы прекрасно, закончись оно все так — быстро и безболезненно. Корабль плывет в спокойных водах опустевших мыслей, и он стоит на палубе, управляя величественным ковчегом в поисках новых земель. Ярко светит солнце в голубом небе, и слышен только шум воды да чаек, смеющихся над чем-то своим, чем-то непостежимым. Лицо ласкает теплый ветер, треплет длинные белые волосы и срывает с макушки головной убор — он даже среагировать не успевает, как тот улетает в противоположную сторону корабля. Чья-то маленькая рука выглядывает из открытого люка, тонкими пальцами ловя потерянный предмет. Палуба словно из ниоткуда наполняется людьми — все они о чем-то кричат, пока небо заволакивает тучами. Гремит гром, бушует ветер, и корабль начинает качать на пенных волнах. Доски бьются о воду — раздается шумный хруст, но корабль не идет ко дну. Британии отчего-то все равно на происходящее, ведь больше всего его волнует размытый за стеной ливня силуэт, что все приближался, приближался, приближался… Его мокрые волосы щекочут нос, прохладные ладони гладят спину, и Виктор вдыхает аромат моря, доносящийся со светлой макушки. Его нежный голос поет о любви, и становится так спокойно, что никакой ветер не сможет нарушить его душевное равновесие. Но земля уходит из-под ног, и они падают в бушующие воды океана. Всплески воды заглушают все звуки вокруг, и рот наполняется водой. Их губы сливаются в соленом поцелуе, и слезы смешиваются с течением океана, наполняя его. Все это пространство — невысказанные чувства Британии, его страхи и любовь. Здесь холодно, но чьи-то руки согревают, возвращая в разум спокойствие и смирение. Он хотел быть любимым, а на все остальное было плевать: Виктор не хотел лишаться этого океана, что давно стал его частью, даже если шторм качал корабль, готовый рано или поздно забрать его на дно. Сознание ускользает из-под пальцев, словно песок, и он понимает неизбежность конца. Страха не было, были лишь сожаления о несовершенном, о забытых чувствах, о так и не сказанных словах. К сожалению, за толщей воды его не услышат, да и сказать ничего не выйдет. Легкие его сдавливает, в висках пульсирует, а перед глазами стоит глубокая тьма в любящих очах. Занавес закрыт. …в ушах играет звучное прерывистое пищание: «Пип-пип-пип», — такое раздражающее, что хочется накрыться подушкой или надеть беруши. Но тело не слушается: он и вовсе его не чувствует, не может пошевелить даже кончиком пальца. Одни лишь веки удается приоткрыть, только ресницы мешают обзору — все, что он смог разглядеть, так это окно, прикрытое нежно-голубой тюлью, и собственные ноги, спрятанные под тонким одеялом. Ощущение собственного тела возвращается не сразу, с покалывающим чувством на коже, будто по ней пускают слабый разряд тока. Голова поворачивается с трудом, зато глаза открываются полностью, благодаря чему он может осмотреть комнату. Здесь пахнет медикаментами, светит яркий свет, а рядом с кроватью стоит капельница, что заканчивалась иглой в его вене. — Британия, — Плаксивый голос заставляет Виктора отвлечься и поднять взгляд. Теперь он отчетливо чувствует тепло на своей руке, слышит судорожное дыхание и, о господи, взрыды, — Вики… Эти горячие слезы падают на его кожу, и у него щемит сердце, так болезненно, что хмурятся брови. Мокрые, соленые губы выцеловывают пальцы, и Виктор вздыхает, наконец, приходя в себя. Мир все еще кружится перед ним, словно он только что вылез из сумасшедшей карусели, но не узнать Францию Виктор не мог. Тело было так слабо, что даже руку поднять казалось чем-то невозможным, только вот чтобы немного успокоить плачущего перед ним Ноэля, Вики переборол себя и вытянул конечность, мягко обводя мокрую щеку большим пальцем. Душистые цветы стоят в хрустальной вазе; корзинка рядом наполнена фруктами: она пестрит оранжевым, красным, зеленым, желтым, и не разобрать, чего было больше. Вроде сверху лежали бананы, а под ними — то ли апельсины, то ли большие мандарины. Может, там были зеленые яблоки, а может, груши, или все вместе; даже гроздья винограда выглядывали в самом краюшке, фиолетовые и розовые — куда ему столько? Оказывается, форточка была открыта. Ветер путается в белых волосах, и Британии это напоминает о недавнем сне, в котором он так жалко погиб. Тюль тихо шелестит, и сегодня на удивление тепло-тепло: кажется, будто за окном и не зима вовсе. Давно не было так солнечно, чтобы ни одного облачка на небе… Спокойно, тихо, умиротворяюще. — Я… Я так испугался, — Дрожащий голос привлекает внимание, и Виктор не может сдержать тяжелого выдоха. Он приподнимается с осторожностью, чтобы не выдернуть иглу из вены, ласково зарывается в волосы Ноэля и тянет к себе, вынуждая прижаться к собственной шее. Франция торопливо пересаживается на койку и со всхлипом крепко обнимает любовника. Пальцы наглаживают спину, щекочут позвоночник, и дыхание Британии становится глубже, тяжелее. Ласки француза слишком приятны, и Виктор просто не может им противиться, подставляется под небольшие ладони и языком тела просит еще. Паутина чужих рук сводила с ума, сжимаясь поперек груди, сдавливала легкие — вроде совсем слабо, осторожно, но ему все равно не хватало воздуха. Только отталкивать Британия не хотел, потому что боялся… Боялся одиночества, тишины, холода. — Я хочу домой. Он говорит совсем тихо, хрипло: в горле у него першит. Франция целует его шею, щеки, и Виктор жмется только сильнее, путаясь в паутине, теряя крылья. За пределами липкой сети не станет легче, волна накроет его с головой, и он умрет, так и не найдя способа достичь берега. Здесь, рядом с пауком, куда безопаснее, и даже если ему это доставляет боль — пускай. Рано или поздно станет легче, он привыкнет, и тогда уже не будет смысла рыпаться. Его высушат досуха, оставят себе в качестве трофея, но Виктор плевать хотел на свою судьбу. Уж лучше так, чем по другому. — Хорошо, Вики, хорошо… Хрупкое тельце дрожит в его руках, и Британия чувствует себя отвратительно. Ему было противно от самого себя: он довел Францию до слез. Не стоило принимать так много таблеток успокоительного за раз, тогда не пришлось бы сейчас видеть хрустальные бусины, скатывающиеся по красным щекам. Виктору больно, неприятно, и он хотел избавиться от этих ужасных эмоций, которые заставляли бедное сердце сжиматься в груди и замирать. Такими темпами оно и вовсе остановится навсегда, не выдержав нагрузки. Впервые за долгое время Виктор сам его целует: мягко обхватив подбородок ослабшими пальцами, крепко вжавшись в соленые губы своими, совсем сухими. Они не используют языки, только ласкаются устами, оставляя сырые разводы на коже. Британия целует его мокрые ресницы, и в груди расцветает какое-то особое чувство, хотя, казалось, в сердце его давно наступила зима. Но после каждой зимы приходит весна, значит время снегу растаять, а первым цветастым бутонам распуститься, наполняя своей красотой поля и леса. Попасться врачу за этими лобызаниями было более, чем неловко. Франция смущенно отстранился и закашлялся, будто пытаясь сгладить ситуацию. Британии, в принципе, все равно, потому что от успокоительных он, кажется, еще не отошёл, только тепло Ноэля терять ему не хотелось. Пришлось ему на ощупь искать тонкую ладошку, и, коснувшись кожи, переплести пальцы. Кажется, Виктору стало легче.***
Дома хорошо. Вечером стало прохладно, и они сели у камина, чтобы согреться в морозную ночь. В гостиной темно, и только одинокий огонь освещает пространство, позволяя разглядеть лица друг-друга. Британию часто привлекали играющие в глазах Ноэля блики: они всегда отражали свет, отчего, бывало, принимали другой оттенок. Наблюдать за чудными омутами француза — глубокими, любящими, самыми честными и искренними, — было просто завораживающе. Именно в них всегда таились чувства Ноэля, и теперь Британия стал замечать это все чаще. — Ты хочешь чаю? Королевство улыбается, слабо качая головой. Впервые за долгое время на лице его расцветает улыбка — да, совсем легкая, почти незаметная, но она есть, и Францию это просто сводит с ума. Он смотрит на приподнятые уголки губ, не отрывая глаз, и прикусывает язык, испытывая жуткое желание поцеловать каждый из них, провести устами по ямочкам на щеках и, о боже, обязательно сфотографировать на телефон, чтобы запечатлить такое знаменательное событие. — Ты улыбнулся, — В голосе столько непонимания, будто Ноэль не уверен, находится ли он в здравом уме, — сделай… Сделай так еще раз, Вики. На их лицах играет тёплый свет от огня. Треск костра разбавляет тишину, отчего она не кажется напрягающей, даже тогда, когда они четко смотрят друг другу в глаза. За окном завывает ветер, бьются капли дождя о плотное стекло, а они не могут оторвать взгляд, будто зачарованные. Казалось бы, всего одна улыбка, а столько чувств… — Я… Хорошо, — Виктор смущен, смущен так сильно, что на ушах выступает яркий румянец. Улыбка выходит у него какой-то глупой, до чертиков смешной, но Ноэлю она кажется восьмым чудом света, которым только и можно, что любоваться… Пока Британия не позволит большего. Они оказываются на мягком кресле вдвоем. Франция садится на его колени, и Виктор вжимается в спинку, отводя взгляд. Он смущён настолько, что не может сделать лишнего движения: все его тело окаменело, и сам Британия стал похож на статую, сотворенную руками великого скульптора. Но мышцы под прикосновением рук постепенно расслабляются: они массируют плечи, шею, грудь, живот, отчего у мужчины совершенно отключается мозг. Мысли его сосредоточены на одном только Ноэле, что так любил уделять внимание его чувствительной коже, целовать лицо и шею, пока Виктор сам с радостью подставлялся под эти ласки, поднимал голову и шепотом просил: «еще». Франция просто не мог ему отказать. Чай одиноко дымится в наполненных доверху кружках, медленно и тихо остывает, пока любовники лобызаются на кресле. Они тянут время, обнимаются и сладко целуются, с некой осторожностью, неторопливо, будто боясь навредить. Их руки сплетаются в замок и по инициативе Ноэля прижимаются к спинке кресла. Снова Британия попал в эти липкие сети, но сейчас ему было абсолютно все равно: он томно вздыхал от поцелуев, вздрагивал от каждого прикосновения к чувствительным зонам и выгибал спину, прося о большем. Только в руках Ноэля ему было тепло, только в руках Ноэля он мог почувствовать себя в безопасности, потому что знал: Паук его не съест, лишь попытается удержать, лишив крыльев. Виктору уже все равно. Британия не понял, каким образом они оказались на кровати. Разум затуманили бесконечные поцелуи и эти чертовы руки, которые гладили, давили, щипали, доводя до стонов, до боли в животе. В штанах уже некомфортно: плотная ткань сдавливала пах, отчего Вики чуть ли не хныкал, ерзая на светлых простынях и сжимая руками подушку, что находилась под его головой. Волосы липли к лицу из-за пота, мешали обзору, но у него просто не было сил их убрать, потому что все его внимание было сосредоточено на невероятных ласках. — Ноэль… — Виктор стонет его имя, когда острые зубы кусают ключицы, оставляя красные следы. Мокрый язык зализывает небольшие ранки, вызывая дрожь, и у британца просто крыша едет от нескончаемых ласк. Только ему все равно недостаточно. — Что такое, милый? Британия закрывает рот рукой, тихо всхлипывает и приподнимает бедра, намекая на проблему. Ему действительно больно, от яркого возбуждения, от сдавливающей пах ширинки, от неконтролируемого желания раздвинуть ноги и отдаться. Виктор не мог представить себя сверху, ему просто в голову не приходило, что это возможно в их странных отношениях. Франция был куда более напористым, заботливым, осторожным, а Виктор только и мог, что принимать эту его бесконечную ласку. Он не готов был проявлять инициативу: ему легче было отдать все в руки Ноэля, которому мог доверить и свою жизнь тоже. — Быстрее, — Британия уже умоляет о продолжении: просто не может терпеть. Дыхание его сбивается, становится таким горячим, что вот-вот из его рта пойдет пар, хотя, казалось бы, в самой спальне тоже тепло. Но логики здесь искать не стоит, потому что больной мозг Виктора, в который ударило возбуждение, теперь ничего нормально воспринимать не мог под действием эндорфинов. — Потерпи, дорогой. Сегодня мы не будем никуда спешить, — Франция будто издевался, тянул так сильно, как только мог. Дальше поцелуев он не уходил, ниже ключиц не опускался, отчего бедный Виктор чуть ли не хныкал, готовый сделать все, чтобы его как можно скорее взяли на этой мягкой кровати, пахнущей душистой сиренью. — Пожалуйста… — Его руки шарят по бледной коже француза, забравшись под широкую футболку. Британия делал все, чтобы и у Франции терпения не осталось, чтобы тот как можно скорее сдался под напором чувств и дал любовнику то, что ему сейчас было необходимо. Лишь удовольствие сможет помочь ему забыть о проблемах, насытиться чувствами и понять, как сильно он любит в ответ, как хочет остаться рядом и просто умереть, укутавшись в липкий кокон из крепкой паутины, которую не разрезать ни одними ножницами, не порвать никакими руками. Паук, поймавший свою жертву, ласково смеется, прижимаясь щекой к высоко вздымающейся груди. Он гладит нежную кожу, любовно очерчивает подушечками пальцев оставленные засосы и сжимает шею, только осторожно, нежно, чтобы не напугать, не навредить. Виктору эти чертовы пальцы кажутся ошейником, но ему этот безумный контроль начинал доставлять такое удовольствие, что бежать уже абсолютно не хотелось. Он чувствовал себя душевно больным, ведь сходил с ума от взгляда Франции, от голоса Франции, от прикосновений Франции, от дыхания Франции, да просто от самого Франции. Паук сжал удавку на горле, выпил кровь до дна: Виктор медленно умирал в его руках, но теперь не страдал, а наслаждался моментом. Рубашку мягко спускают с плеч, вынув пуговки из петелек, и вскоре она оказывается сложенной на кровати. Британии казалось, будто на это ушла целая вечность: без рук Ноэля поблизости тело быстро остыло, словно морозной ночью на пустой улице. Виктор всхлипывает, тянется к французу и крепко обнимает, вынуждая упасть к себе на грудь. Отчего-то ему страшно, плохо до дрожи, и голос его, такой отчаянный, просит никуда не уходить. Британия понимал: он становился зависимым, сходил с ума от ненормальной любви и всеми фибрами души тянулся к этой ужасающей бездне чужих глаз, желая утонуть в ней как можно скорее. Чувства уничтожали все живое в нем, и весна в сердце сменялась на засушливое лето, которое не позволяло цветам цвести. Он просто сгорал изнутри. — Я схожу с ума, — Его шепот полон боли и любви, какой-то странной надежды и глубокого отчаяния, от которого все чаще тряслись руки, — Франция, ты сводишь меня с ума. Сделай с этим что-нибудь, иначе я умру. Ему не отвечают, лишь крепко обнимают и страстно целуют, нежно прикусывая губы, оставляя кровоточащие ранки и слизывая кровь. Франция не всегда мог себя контролировать, но Британию это только заводило: легкая боль не отрезвляла, а лишь сильнее затягивала в пучину безумия, вынуждая мечтать о большем. Если Ноэль не поторопится, то Виктор обязательно сойдет с ума, станет тем безумцем, место которому только в психиатрической больнице под присмотром врачей. Может, было бы лучше, окажись он там прямо сейчас. Его ноги обвивают тонкую талию, сжимаются на хрупкой спине, и Франция чуть прогибается под этим весом, лукаво улыбаясь. У него и самого почти не осталось терпения, но отчего-то милого Британию хотелось помучить, услышать судорожные мольбы о большем, чтобы потом он кричал от удовольствия и оставлял на бледной коже царапины, показывая всю свою любовь. Ноэль знал: его любили не меньше, но отчего-то чувства свои показывать боялись, поэтому ему нравилось изводить обычно безэмоционального британца, чтобы тот в порыве страсти кричал о любви, такой душераздирающей, глубокой, слепой, что и у Франции не будет сомнений в правдивости болезненных чувств. Они зависимы. Оголенная кожа радостно отзывается на горячие прикосновения. Бедра дрожат, когда пальцы сжимают внутреннюю их сторону, раздвигая ноги. Белье больше не прячет интимные зоны, и Виктор смущается, когда оказывается открыт перед голодными темными омутами: его просто пожирали взглядом. Закрывая лицо рукой, он стремится сбежать от стыда и желания, которое заставляло член наливаться кровью и истекать естественной смазкой. Но сегодня Франция никакого внимания ему уделять не собирался, желая помочь своему любимому испытать оргазм от глубокого проникновения. — Брити, дорогой, — Он зовет мужчину ласковым голосом, касаясь носом влажной от пота шеи, — ты не против, если мы кое-что попробуем? От томного голоса у Виктора в животе скручивает спазмом, и ему кажется, будто он прямо сейчас кончит лишь от одного ощущения горячего дыхания на своей коже. Противиться чарам Франции было просто невозможно, и сейчас он был готов на все, лишь бы закончилась эта ужасная пытка. Тело требовало внимания, тепла, прошибающего током удовольствия, чтобы каждая его частичка не осталась обделена. — Да, г-господи, да… — Всхлипы смешиваются с тяжелым дыханием, и его, такого послушного мальчика, целуют в щеку, успокаивая, нашептывая слова благодарности и любви. Франция отстраняется, и в миг становится так холодно, что он спешит обнять себя руками. Алые глаза наблюдают за тем, как небольшие руки шарятся в полочке, спустя время доставая странные приспособления, разглядеть которые без очков Вики не мог. Страх неизвестного окутывает его тело, вызывая паническую дрожь, но нежные пальцы, сжавшие плечи и огладившие грудь, приводят в себя. Улыбка на лице любовника успокаивает, его поцелуи и вовсе умиротворяют, забирая все страхи и волнения. Слышится щелчок, и скользкий гель капает ему на живот, холодя чувствительную кожу. Мышцы дергаются от неприятных ощущений, но французское «тш-ш» немножко расслабляет, и Виктор прикрывает глаза, решая довериться. Мягкая ладошка обхватывает эрегированный член, и его бедра слабо приподнимаются, двигаясь в кольце пальцев. Ноэль лишь мягко давит на его живот, вынуждая прижаться к кровати: он словно безмолвно запрещает двигаться, и Виктор его слушается, кусая губы, чтобы не сорваться прямо сейчас. Что-то прохладное касается алой головки, скользит вокруг мокрой уздечки, вырывая тяжелые вздохи, и плывущий взгляд опускается на придерживающие горячий орган руки. Ощущать, как что-то скользкое проникает в уретру, было до жути странно и несколько неприятно, но стоит ему резко войти до конца, как Британию всего передёргивает, и он откидывает голову, демонстрируя дергающийся кадык. Виктор захлёбывается в собственной слюне, дрожит, готовый вот-вот кончить, но инородный предмет внутри мешает достичь яркого оргазма, отчего на закатанных глазах выступают слезы. Горячие пальцы скользят вокруг сжатого отверстия, но не спешат входить, лишь массируют сморщенную кожицу, смазывая, доводя бедного Вики до судорожных всхлипов. Он невольно ёрзает на постели, шире раздвигая ноги, призывающе, чтобы этот глупый француз как можно скорее доставил ему удовольствие. Но Франция никуда не спешит, только целует большую грудь, изредка обводя губами набухшие соски, и легонько касается ануса, изводя, вынуждая умолять о большем. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — Его судорожное дыхание смешивается с хлюпами, шмыгами и стонами, когда он произносит это жалостливое «пожалуйста», не понимая, почему Ноэль так тянет. — Тише, тише… Скоро тебе будет хорошо. Расслабься, милый. И тонкие пальцы, покружив вокруг сжатой дырочки, легко скользнули внутрь, почти сразу входя до основания. Они медленно задвигались в горячей глубинке, растягивая гладкие стенки кишечника, и Британия себе места найти не мог, когда подушечки легонько надавливали на простату, но быстро ускользали, практически не доставляя удовольствия. Слезы катились по щекам от яркого желания большего, по комнате разносились тихие стоны и всхлипы, и он чувствовал себя течным животным, которому кроме секса ничего не было нужно. Острые зубы кусали грудь, оставляли следы вокруг сосков, и все, что в этот момент мог Виктор, это дрожать и плакать, сжимая подушку пальцами. Казалось, еще немного, и он потеряет сознание от переизбытка чувств, потому что терпеть всю эту гамму эмоций было просто невозможно. Мир перед глазами играл яркими красками, радугой вспыхивая то тут, то там, скручивался в спираль, отчего становилось тошно. Один только Франция оставался на месте, и Британии, чтобы не потеряться в собственном сознании, приходилось все время смотреть на его лицо, красное от возбуждения. Он видел, как облизывает язык покрасневшие от поцелуев губы, как расширены его зрачки, и теперь отчетливо понимал, что Ноэль и сам был на грани. — Хватит… Просто войди в меня, — Большая рука ложится на светлую макушку, пальцы зарываются в мягкие волосы и осторожно гладят, перебирая прядки. Виктор смотрел ему в глаза, тонул в этой черноте, но не смел отрывать взгляда, завороженно шагая в глубокую бездну. — Ты уверен? Становится тихо. Они оба задерживают дыхание, замирают, словно статуи, и смотрят друг на друга любовно, с каким-то трепетом во взгляде. Британия сглатывает, все-таки уводя глаза в сторону, и осторожно кивает, призывающие раздвигая ноги, приподнимая бедра. Отчего-то Франция тихо смеется, выпрямляется и облизывает губы, готовый вот-вот съесть своего милого Вики, который так жаждал его любви. Этот паук заботливо целует чужие коленки, кусает бедра, оставляет алые следы у паха, и Британия снова дрожит, нетерпеливо ёрзает на постели, а тихим, дрожащим голосом снова просит: «быстрее». Франция сжимает зубы, не в силах выносить этот жалобливый, полный слез взгляд. Он вообще не мог устоять перед нежным, послушным Британией, и несмотря на то, что такая картина ему очень нравилась, больше не хотел мучить любимого человека, когда тот так страдал. Раздеваясь, Ноэль чувствует на себе голодный взгляд, и улыбается, довольный тем, что Виктор так и не смог оторвать от него глаз. Чаще всего выходило так, что удовольствие получал один лишь Вики, пока Франция ласкал его, даже не сняв футболку или кофту, и редко когда Британии удавалось видеть любовника полностью обнаженным. Это первый их полноценный секс, и Ноэль сделает все, чтобы Вики запомнил его надолго. Аккуратный член скользит меж ягодиц, потираясь о мокрое отверстие. Бедная подушка чуть ли не рвется от усилившейся хватки, наволочка трещит по швам, и французу приходится успокаивать своего нервного любовника, расцеловывая влажное от слез лицо. Британия тянется за поцелуем, открывает рот, и горячий язык проникает внутрь, оглаживая нёбо и внутреннюю сторону щек. Сильные руки обнимают тонкую французскую шею, зарываются во вьющиеся волосы, не позволяют отстраниться, надавливая, прижимая крепче. Ноэль стонет, не отрываясь от губ, и Виктору сносит крышу от этого звука, такого томного, хриплого… Он и сам начинает тереться о головку, а Франция что-то говорит о необходимости контрацепции. Британии плевать. Объединенное Королевство, дернув бедрами, сам насаживается на относительно небольшой член и открывает рот, теряя способность нормально дышать. Ноэль вгрызается в его шею, глухо мычит, и так резко двигается вперед, что у мужчины заиграли искры перед глазами. Его всего выгнуло, тело чуть ли не забилось в конвульсиях от прошибшего током удовольствия, и сейчас он точно бы кончил, если бы не катетер, который из-за каждого неловкого движения давил на простату, вынуждая глухо стонать. — Я… Я не м-могу, дай мне кончить. Вытащи это, Ноэль, — Он сжимается вокруг твердого члена, тяжело дышит и умоляет о помощи, когда все внутри сводит от томительной боли. — Ты про него? А Франция лишь издевается, хватаясь за кольцо и вытягивая силиконовую игрушку, прежде чем резко ввести обратно, одновременно с этим толкнувшись в податливое тело. Глаза Британии расширяются, и он громко вскрикивает, откидывая голову назад, выгибая спину и пуская новый поток слез, который пачкал бедную наволочку. Толчки продолжаются не сразу, ускоряются постепенно, не соблюдают один темп, и Виктор перестает понимать хоть что-то, потому что каждый раз головка проезжалась по чувствительной точке внутри, доводя до криков. По подбородку его скатывается слюна, которую он не успевает глотать из-за частых стонов, нехватки воздуха; от слез ему закладывает нос, и небольшая блестящая капля пачкает кожу, смешиваясь с другими телесными жидкостями. Его бедра приподнимают, заставляют согнуться и прижать колени к плечам. Он отчетливо видит собственный член, налитый кровью, набухшую мошонку и затычку в уретре, не позволяющую кончить. Глаза по новой наполняются слезами, но Франция не щадит его, двигается так, что у мужчины сносит крышу. Внутрь проскальзывает странной формы предмет, и от сильной вибрации его всего выкручивает. Виктор переворачивается на бок, задрав ногу, отчего небольшой вибратор достигает того самого комочка нервов, принося невероятное наслаждение, а вслед за ним и боль. Над ним издевались, врываясь в горячее тело без сожаления, кусая плечи и спину. Франция и сам был как оголодавший зверь, мучал свою жертву, как мог, а потерявший себя Британия совершенно ничего не мог сделать, разве что судорожно умолять позволить ему кончить. Он захлебывался в собственных слезах и слюне, задыхался, не успевая вдохнуть спасательный кислород, отчего у него темнело перед глазами. «Пожалуйста», — срывалось с уст между стонами, хотя было едва различимо среди пошлого хлюпанья и шлепков тело о тело. Мир меркнет перед глазами, но тело все еще чувствует грубые толчки, вибрацию, засосы и укусы, что доводили до громких криков. Британия срывает голос, но Франция не останавливается, возвращает его в неудобную позу, с ногами, поднятыми вверх, и трахает так глубоко, как только может. «Я люблю тебя», — доносится до потухающего сознания признание, и внутри разливается что-то горячее, густое, наполняя, отчего Виктор точно достигает оргазма, широко открывая рот в немом стоне. Мышцы вокруг члена быстро сжимаются, словно желая высосать все соки, а собственный орган болезненно пульсирует и дрожит, желая излиться. Только Франция не позволяет, лишь дает пару секунд передышки, прежде чем вновь начать испытывать уставшее тело на прочность. — Н-нет! Я не могу, нет… — Он плачет, умоляя прекратить, хотя на деле не хочет останавливаться. Ему нравилось то, как Ноэль врывался в него, грубо, безжалостно, заставляя подчиняться, ставя границы и показывая, кто здесь главный. Британия был согласен со своей ролью, с удовольствием подчинялся этим глубоким глазам, этому нежному голосу, этим теплым рукам. Если нужно, он подставит вторую щеку, если нужно, он встанет на колени, если нужно, он умрет, исчезнет, испарится. Франция — его единственный благодетель, единственный хозяин, единственный паук, от которого Виктор не хочет сбегать — теперь нет. — Сначала я наполню тебя до краев, милый. Не бойся, все будет хорошо. — Нет, пожалуйста… Ноэль затыкает его поцелуем, страстно исследует рот языком, и Британия не может противиться, широко раскрывая губы. Он чувствует себя так, будто хочет в туалет, и прямо сейчас описается, словно ребенок. Хотелось сказать об этом Франции, чтобы избежать конфуза, чтобы не чувствовать стыд за свои проделки, но, черт, катетер внутри мешает выйти любой жидкости, а мягкие губы затыкают рот, не позволяя сказать и слова. Все, что мог сейчас Виктор — стонать и плакать, наслаждаясь грубыми толчками в нутро, испытывая боль от желания кончить. В него снова кончают, наполняя семенем, но Ноэль и не думает останавливаться, с легкостью приходя в боевую готовность. Его уже охватывает паника, и мольба поскорее закончить становится истерично больной. Двигаясь внутри, Франция тянет за кольцо, снова проталкивает до основания и повторяет вновь и вновь, срывая с губ задушевные хрипы и глухие стоны. Британия уже не понимает, что происходит, лишь бездумно повторяет хриплое «пожалуйста» в перерывах между рыданиями, судорожными вдохами и попытками проглотить скопившуюся слюну. — Я сейчас умру, умру, точно умру, — Его охватывает паника. Все ощущения становятся такими яркими, что даже легкое прикосновение доводит до искр перед глазами. Тело становится до ужаса чувствительным, и Вики просто сходит с ума от огромного количества чувств, которые уставший мозг не успевал обрабатывать. — Не умрешь. Еще чуть-чуть, дорогой. Давай, посмотри на меня. Красные от слез глаза, опухшие и все еще мокрые, послушно направляют взгляд на улыбающегося Францию. Они смотрят друг на друга, не отрываясь, и Ноэль, довольный своим послушным мальчиком, чуть замедляется, наклоняясь ближе к заплаканному лицу. Его губы целуют соленые ресницы, язык слизывает с щек влажные разводы, а Британия завороженно наблюдает, чувствуя, как отступает паника. Руки отрываются от истерзанной подушки, обнимают Ноэля за шею и гладят волосы, ища в них успокоение. Дыхание становится ровнее, и Вики наконец может глубоко вдохнуть, наполнить легкие до предела. Постепенно толчки возвращают своей темп, вибрация вновь усиливается, и отдышавшийся Британия снова оказывается в пучине безумия. Кричать уже было невозможно, и мужчина хрипел, хныкал и шмыгал носом, закатывая алые глаза в приступе болезненного удовольствия. Если так продолжится и дальше, ему казалось, что он просто лопнет от перенапряжения, умрет во время секса, что осветит пресса и опозорит на весь мир. Он так устал, что уже не мог двигаться, с трудом вдыхал кислород, а голова его скатилась по подушке вниз, повернувшись на бок. Резкий толчок, особо сильный и глубокий, выбивает из него дух. Виктор сжимает пальцы на ногах и руках, царапает спину француза ногтями и скулит, двигая бедрами навстречу. Снова и снова его поглощало невероятное наслаждение, не сравнимое ни с чем. Его тело, распаленное, чувствительное, вздрагивало от каждого прикосновения, даже самого лёгкого, почти эфемерного, отзывалось на все поцелуи прохладными мурашками, все еще умоляя о большем. Удовольствие достигает пика, когда француз касается губами лба, резко покидая жаждущее внимания нутро и вновь входя по самое основание, грубо проехавшись по простате, толкнув вибрирующую игрушку поглубже. Его палец поддевает кольцо, легким движением выдергивает катетер, и Виктор, замерев на мгновение, забился в конвульсиях, словно жертва, пытающаяся избежать ужасной участи, уже будучи в зубах хищника. Он жмурит закатанные глаза, когда собственное густое семя брызжет на лицо, пачкает губы, щеки, нос, веки, остаётся на языке неприятным горьковатым вкусом. Впрочем, вкус собственной спермы Виктор знал уже давно. Его живот дёргается в спазмах, анус судорожно сжимается вокруг обмякшего члена, который снова изливался глубоко внутрь, словно помечая. Франция не хотел делить дорогого сердцу Британию ни с кем, поэтому так любил оставлять следы на его нежной коже, чтобы показать, что у милого Вики уже кто-то есть. Ноэль простит Виктору измену, но человека, с кем тот изменил — никогда. Дрожащие ноги оказываются аккуратно уложены на промокшую кровать. Франция ласково гладил искусанные бедра, будто извиняясь за свое нетерпение, и, наклонившись к лицу, слизывал смесь слез, пота, слюней, слизи и спермы, не испытывая при этом никакого отвращения. В Британии не было совершенно ничего противного: пусть он хоть обмочится в этой постели, Франция лишь заботливо проведет его в ванную и самостоятельно помоет, аккуратно массируя испачканные гениталии. — Мой милый, красивый, дорогой Вики, — Ноэль целовал бы его вечность, но, к сожалению, им обоим нужен кислород, и иногда стоило отрываться от губ, которые от усталости почти не двигались, хотя стремились ухватиться за возможность прижаться крепче, почувствовать мягкое прикосновение нежного языка, собравшего на себе все соки Виктора, — я так люблю тебя. — Да, я… — В ушах у Британии шумит от поднявшегося давления. Он не привык к таким нагрузкам, совсем не привык, ведь обычно секс их был куда более размеренным и нежным, — я… — Тш-ш-ш, — Франция прикладывает к устам Вики палец, давая понять, что необязательно переступать через себя и говорить о чувствах, о которых он и так прекрасно знал, — ты можешь сказать об этом, когда будешь готов, ладно? Все хорошо, Вики. Виктор кивает, осторожно переворачиваясь на бок. Ноэль ложится рядом, обнимает свернувшееся в позу эмбриона тело и прижимает к себе, мягко скользя пальцами к ягодицам. Он проводит по ложбинке меж ними, проникает фалангами и раскрывает, помогая семени покинуть нутро. Белая жидкость скатывается на постель, и Британия тихо мычит, вжимаясь лбом в грудь любовника. Может, мужчина был не против второго раунда, но он так устал, что даже двигался еле-еле. Франция его реально вымотал. — Нам нужно помыться, дорогой. Мы такие липкие… — Не хочу, — Виктор капризничает, словно дитя малое, мотает головой и прячет лицо рукой, накрывая щеку ладонью. — Мы же не будем спать грязные в грязной постели? Я помою тебя, если хочешь. Может, уговорить его помогли не только слова, но и ласка, которой Франция совсем не обделял, наоборот, дарил так много, что Вики становился от нее зависимым. Он гладил его волосы, любовно, нежно, и Виктор не смог отказать его просьбе, послушно встал и на слабых ногах отправился в ванную, куда его, придерживая за локоть, заботливо провели. Теплая вода пахнет маслами и лепестками роз. Пена доверху наполнила ванну, и Королевству было приятно ощущать ее на своей разнеженной коже. Тепло окутало до самой шеи, и он расслабился, чуть не скользнув в глубь, а на месте удержался лишь благодаря рукам Франции, что мягко сжали плечи, придерживая на месте. Боль от напряжения в мышцах постепенно сходила на нет, и теперь ничего не могло помешать Виктору заснуть: на него довольно скоро накатила сонливость. Пока Ноэль растирал на его голове шампунь, сам владелец шевелюры спокойно дремал, считая, что этот отдых он заслужил. Нет, француз правда перестарался. Лишь изредка Британия открывал глаза, коротко отвечая на вопросы. Он кивал головой, мычал, но не вступал в диалог, что Ноэля, в общем-то, не обижало. Франция и сам ощущал вину за то, что вынудил любимого плакать, кричать, срывая голос, и умолять прекратить, на что он совсем не реагировал. Измотав Вики, Ноэль считал себя обязанным позаботиться о его состоянии и чуть позже извиниться за безрассудность, за которую его, возможно, будут ругать. — Вики, — Франция зовет любовника тихим голосом, оставляя мокрый поцелуй за ухом. — М? — Я закончил. Вылезай из ванны, дорогой. — А ты? — Виктор берет Ноэля за руку, тянет к себе и слабо прижимается носом к шее, вдыхая аромат пота. Он все еще пах желанием и возбуждением, — тебе же тоже нужно помыться. — Я после тебя, милый, — Франция улыбается, зарываясь пальцами в мокрые волосы и поглаживая затылок, — или ты хочешь вместе искупаться? — Наверное… Может быть, — Алые глаза невольно опускают свой взгляд вниз, а на ушах выступает яркий румянец. Отчего-то ему стыдно было говорить о своем небольшом желании, почти невинном. — Какая прелесть. И Ноэль не может отказать этому милому личику. Он переступает через белые бортики ванны, и садится к любовнику на колени, прижимаясь спиной к груди. Большие, размякшие в воде руки обнимают за талию, нежно гладят чуть выпирающий животик, и Франция прикрывает глаза, наслаждаясь лаской, которую Вики ему дарил очень редко. Сегодня был какой-то особенный день: Британия стал особенно внимательным, жадным до прикосновений и чувств, до любви и заботы. Что-то изменилось после больницы, но этому Ноэль был только рад. Они нежатся в теплой воде до тех пор, пока та не остывает. Чистые и отдохнувшие любовники нашли в себе силы надеть пижамы и поменять испачканную постель, при взгляде на которую у Британии крутило живот. Использованные игрушки Франция вымыл и положил обратно в полочку, где, как оказалась, стояла непримечательная коробочка, наполненная и чем-то другим. Казалось Виктору, что Ноэль испробует это на нем, и не раз. — Прости меня, дорогой. Франция позволяет Британии лечь первым. Он накрывает его одеялом и целует в лоб, пристраиваясь под теплым боком. Извинения срываются с губ сами собой, ведь Ноэль действительно чувствуют себя виноватым. Их первый секс оказался слишком грубым, нетерпеливым, что могло Виктора напугать. Он не хотел, чтобы у того остались неприятные воспоминания о первом опыте, но прошлого не воротишь, и придется мириться с тем, что уже случилось. Если бы Франция был более терпеливым и сдержанным… Только смысла думать об этом больше не было. — Все в порядке. Просто… Не делай так больше, — Алые глаза похожи на щенячьи, когда те так проникновенно смотрят в бездну, жалостливо и с какой-то надеждой. — Хорошо, в следующий раз я буду тебя слушать. Тихо шуршит одеяло, когда Британия переворачивается на бок. Под его головой мнется подушка, но совсем скоро он соскальзывает с нее, чтобы скрыться под одеялом и прижаться носом к плоской груди. Франция заботливо обнимает его за шею, оставляя ладонь на щеке, которую гладит большим пальцем, словно принося новые извинения за произошедшее. — Давай завтра останемся дома? Проведем день только вдвоем и поговорим. Нам же есть, что обсудить, верно? Виктор не отвечает, лишь осторожно кивает, потираясь лбом о ткань пижамы. Он боялся обсуждать что-то, думал, что за его бессмысленные страхи Франция осудит, или просто посмеётся, посчитав их детскими и глупыми. Как сказать любимому человеку о том, что его нервировала чужая гиперопека, что иногда внимания было слишком много, что бывало он задыхался, оказываясь в крепких объятиях. Его бросало из одной крайности в другую, и если в один день ему хотелось утонуть в бездне темных глаз, то в другой он желал убежать от немыслимого контроля и побыть в одиночестве. — Спи, Вики. Тебе нужно отдохнуть. Не стоит волноваться по поводу моих слов, милый. Все будет хорошо. — Я… Я люблю тебя. Тишина оглушает. В ушах шумит, сердца замирают, и они лишь тихо дышат, наполняя легкие не воздухом — чувствами. Шуршит постельное белье и пижамы, тихонько скрипит матрас, и их сердца с новой силой бьются в унисон, пока сонливость настигала уставшие головы. Объятия становятся крепче, дыхание сбивается, и Франция, сдерживая счастливый смех, прижимается к светлым волосам, вдыхая аромат роз. — Я тоже, дорогой. Так сильно, что не хочу отпускать. Je t'aime. Паутина сжалась удавкой вокруг горла. Короткий поводок натянулся с силой, но жертва не сопротивлялась, лишь послушно шла навстречу острым клыкам. Их любовь больна, но так же прекрасна, как первые распустившиеся цветы сирени, только не менее ядовита. Сирень и роза сплелись в одном букете, отравляя воздух и выставляя шипы. Они защищали свой привычный мир и никому не позволяли подобраться ближе. Они убивали друг друга, но продолжали любить. Паук сплел паутину. Сирень пустила яд. Роза проткнула сердца. Любовь расцвела. Смерть встала за углом и ласково рассмеялась. Кровь окрасила постель в алый. — je l'aime aussi, Noel.