Инсомния

      — А ты что, Мих, слез моих добиваешься?       Андрей тогда выплюнул эту фразу в порыве эмоций, потому что еще немного — и слезы бессилия и страха бы действительно покатились по лицу. Но тогда, на крыше, все чудом обошлось. Вернее не чудом, а андреевой смекалкой и длительными уговорами. Но этот дурацкий иррациональный страх за друга поселился теперь где-то глубоко на подкорке и все никак не давал покоя Князеву.       С того злосчастного концерта в «Юбилейном» прошло ведь уже довольно много времени, и Миха подлечился, в кои-то веки последовав совету Князева. И вроде даже оставил свои бессознательные попытки саморазрушения и философско-депрессивные размышления на вечную тему «быть или не быть?». И внутренние демоны его, кажется, все же потихоньку отпускали. Пусть и непонятно насколько, но убрали свои загребущие лапы от горшеневской души и разума, поняв, что ничего тут не перепадет. По крайней мере сейчас. Защитник больно хороший появился.       Но Андрей действительно после того случая перепугался не на шутку. Он понял, что такое, когда говорят, мол «вся жизнь перед глазами проносится». С ним случилось примерно это. И ведь сам Князев даже не отдавал себе отчета, что нес тогда, охваченный дичайшим страхом за друга. Особенно ярко ему запомнился момент, когда Миша говорил с пустотой в прямом смысле слова. Вернее, с кем-то в этой пустоте, невидимым для Андрея. А когда Горшок сказал, что беседует с шутом с их афиши, у Князева натурально волосы на голове зашевелились. Дело было плохо.       Что делать, чем помочь — тот не представлял совершенно. Решение запеть только что сочиненную песню загорелось лампочкой где-то на подкорке само по себе и внезапно оказалось спасением. Шута они тогда кое-как прогнали, но на Князева вся эта ситуация произвела неизгладимое впечатление.       Виду, конечно, он не подавал, но себя обмануть не получалось. И вот, сколько уже ночей его преследовал один и тот же кошмарный сон, в котором достучаться до разума друга ему не удавалось. Каждый раз происходило что-то непредвиденное и необратимое, на что Андрей попросту не успевал отреагировать должным образом. Но итог был всегда один — Миша летел вниз. Каждый раз после такого кошмара Князев выныривал как из-под слоя воды, пытаясь успокоить стучащее набатом где-то в горле и ушах сердце и хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.       Их отношения с Михой ныне, после всего случившегося, были странными. Не так, они были странными. Горшенев ушел с головой в творчество, и о недо-попытке суицида в пьяном угаре даже не вспоминал. А Андрею не оставалось ничего, как согласиться на эти негласные правила игры, и засунуть свои нелепые чувства и переживания куда подальше.       Ладно, их отношения всегда были… необычными. Сторонний наблюдатель бы сказал, что они знают друг друга по меньшей мере всю жизнь, а может и с предыдущих. Настолько всегда органичны были их диалоги без слов, переглядки и жесты, понятные только им. Их связь была совершенно исключительной, и это понимали все. И хоть Миха все эти сантименты не переносил, Андрей был абсолютно убежден, что встретились они тогда в реставрационке не просто так. И дело тут даже не только в совместном творчестве. Просто друг без друга, отдельно, им было никак нельзя.       Первый звоночек был еще в андрюхиной армейке. Всего два года вынужденной разлуки, причем с постоянными переписками и, когда получалось, увольнительными, а Миха все равно пустился во все тяжкие. Виной тому злосчастная тамтамовская тусовка или мишины проблемы с семьей и вынужденные скитания, но факт остается фактом: без Андрея держаться и не катиться по наклонной стимула у того, как оказалось, особо не было.       Тогда с вернувшимся со службы и так внезапно возмужавшим Князевым они чуть не подрались, потому что тот смотреть не мог, до чего самый важный человек в его жизни себя довел за всего какой-то год. А Михе с его взбалмошной натурой было не доказать, что о нем действительно кто-то может переживать и заботиться просто так. Наученный горьким домашним опытом, Горшок во всем этом видел подвох и попытку ограничить его свободу.       Поэтому там, стоя на скользкой крыше Юбилейного, Миха упивался этой исключительной властью над собственной жизнью. Наконец-то он был один на один с собой, и только ему решать, сделать последний шаг или нет. Это чувство опьяняло и уносило на волнах эйфории не хуже крепкого алкоголя или хмурого. Но и тут Миша просчитался и сам не заметил, что даже сейчас себе не принадлежит. В его сознании давно поселился какой-то подозрительный одновременно чужой и такой родной голос, который периодически мешал ему жить. И сейчас этот голос предстал во всей красе перед затуманенным алкоголем и постконцертной эйфорией разумом.       Шут подначивал его прыгнуть и почти добился своего, как на горизонте нарисовался никто иной, как Князев. Что он тут делал и какой черт дернул его сюда лезть — одному богу известно. Ответ до банального прост — тот почувствовал что-то неладное. Как мать может за тысячи километров почувствовать, что ее ребенку плохо, так и он ринулся на поиски друга.       Андрей и сам уже не понимал природу своих чувств к Михе и вообще отношений между ними. То, что они родственные души, и что расцепляться им нельзя, понятно стало почти сразу. Но и как существовать вместе с михиными загонами, страхом близости и проблемами с доверием, тоже было загадкой. Князев в глубине души понимал, что планомерно катится куда-то в пропасть зависимых отношений, еще и с человеком, который этих отношений всеми способами избегает. Но поделать ничего не мог. Судьба — она вообще бессердечная сука.       Но психика Андрея тоже была не железной. И, увидев самого важного человека в его жизни, кое-как уцепившегося за край крыши, а потом за андрееву руку, менталка помахала Князеву ручкой и отправилась в бессрочный отпуск. Мол, сам тут разбирайся со своим бешеным.       Это продолжалось уже по меньшей мере месяц. Последнюю неделю Андрей спал, вернее сказать — валялся в отключке — лишь тогда, когда его попросту вырубало уже чуть ли не на сцене. Из-за безумно правдоподобных снов он панически стал бояться засыпать, глуша себя энергетиками и литрами кофе.       Андрей изрядно убавил в весе и осунулся, а под глазами залегли темные круги, так что уже особо беспокойные фанатки начали гадать, а не болен ли чем их любимец. Парни в группе тоже стали замечать что-то неладное, но на все предположения и предложения о помощи Андрей в своей манере отшучивался и менял тему.       Ничего не замечал как будто только один Миха. С ним Андрюха всегда был бодрым и жизнерадостным (насколько тому позволяло нынешнее состояние), а то, что сонный постоянно — ну так значит ночи бурные. Да, он даже не представлял, насколько. Тот случай с «Юбилейным» Горшок уже давно и благополучно выкинул из головы, да и что бы он там помнил? Пьяный и обдолбанный был, воспринимал все искаженно, как будто он герой какого-то фильма про неубиваемых супергероев. Ну или, по меньшей мере, кот с девятью жизнями. И он был уверен, что Андрей точно так же быстро забыл обо всем случившемся. Ну, было и было, е-мое. Все же живы и относительно здоровы.       Только вот это не Михе приходилось чуть ли не каждую ночь удерживать висящего над пропастью друга.       Совсем неладное заподозрила Машка, когда после очередного концерта в туре Андрей не пошел, как обычно то бывало, приятно проводить время с фанатками и выпивкой, а как залег в гримерке на диван, так больше и не вставал.       — Андрюш, ты чего, заболел что ли? — скрипачка взволнованно присела рядом с парнем и приложила руку ко лбу.       — Да устал просто, Мах. Нормально всё, — отмахнулся Князев.       — Еще бы не устал, так скакать по сцене даже Горшок уже бросил. Кстати, а он куда уже смотался?       Это последнее, о чем бы сейчас хотел задуматься Андрей. Слишком уж триггерила вся ситуация, до боли похожая на ту самую, которая закончилась крышей Юбилейного.       — Не знаю. Что я ему, нянька что ли, Мах?       — Ну ладно, Андрюш, ты отдохни пока, а то правда выглядишь последнее время… В гроб краше кладут.       — Ну спасибо…       — На правду не обижаются! — Маша быстро чмокнула того в щеку и уже направилась к двери. — Я пойду ребят поищу, скажу им, что тебе нездоровится и ты пока здесь покемаришь хоть пару часиков, да?       — Да, Машка, спасибо. Слушай, ты если Миху увидишь, скажи ему… — тут Андрей резко осекся, но почти сразу продолжил. — Хотя нет, ничего не говори.       Маша на это лишь неодобрительно покачала головой и осторожно прикрыла за собой дверь.

***

      — Прыгай! Хочешь — твое решение. Что я, мамка тебе, что ли? Зато я буду все песни сам петь.       — Я если прыгну, ты же первый плакать будешь, — высокая пошатывающаяся фигура вновь занесла ногу над пропастью.       — А ты что, слез моих добиваешься?       В который раз повторялся этот диалог, но сейчас по щекам Андрея уже натурально катились слезы. Он почему-то был уверен: в этот раз точно не удержит. И тут, как по заказу, Миха опасно пошатывается вперед, будто кого-то увидев в темноте. Секунда — и он не может удержать равновесие. Другая — бешено оглядывается на Андрюху, который едва успевает протянуть руку. Но зацепиться Горшенев не успевает, и летит прямиком вниз. В ушах отдается лишь громкий крик, переходящий в вой, и Андрей уже не может разобрать — Мишин или его собственный.       А Андрей действительно кричит. И не во сне, а наяву. Правда понять этого не может, погрузившись куда-то в глубины своего подсознания. Но постепенно чувствует, как его пытаются растормошить чьи-то сильные руки, как через слой ваты в ушах доносится взволнованный голос. До безумия знакомый.       — Дюха… Андро! Прием, земля вызывает Князева, е-мое!       Андрей наконец распахнул глаза, тут же жмурясь от света, и тяжело задышал, как после хорошей пробежки. Он почувствовал, что Миха крепко придерживает его за плечи, не давая навредить себе резкими движениями. Кроме них в гримерке никого не было.       — Миха, это правда ты? — Князев бешено уставился на взволнованного лохматого парня перед ним.       — Андрюх, ты че? А кто еще? — Горшенев недоуменно пощелкал пальцами у друга перед глазами. — Ты куда отъехал? Скажи честно, это на тебя так бухло во время концерта влияет? Значит все, больше тебе не наливаем, сухой закон, е-мое…       Поток горшеневского остроумия прервал Андрей, который вдруг резко подался тому навстречу и уткнулся носом куда-то в шею, подозрительно шумно выдохнув. Миха на мгновение опешил, почувствовав, что друга стало нехорошо потряхивать. Он неловко положил ему руку куда-то между лопаток и стал неумело поглаживать, пока что совершенно не понимая, что происходит.       — Дюш… Что случилось? Ты кричал во сне…       Андрей все еще не мог ответить ничего вразумительного, и все продолжал цепляться за Мишу, будто тот прямо сейчас может раствориться.       — Миш, ты… Мне приснилось, что ты… Что тебя…       Князев никак не мог озвучить то, что уже долгое время терзало его разум и душу.       — Что я что, Дюш? Ну что ты, блин, в самом деле, е-мое?.. — Горшенев совершенно не понимал, что делать, но как-то инстинктивно крепче прижал к себе друга, начиная чуть покачивать из стороны в сторону.       Честно сказать, Миша совсем не привык видеть такого Князя, проявляющего слабость и откровенно нуждающегося в нем. Обычно сам Горшок был в роли того, кому нужна была помощь, а Андрей умело эту помощь оказывал. И внезапная смена ролей заставила Горшенева нехило так понервничать.       Наконец Андрея перестала бить крупная дрожь, и парень смог донести что-то вразумительное.       — Помнишь тот случай после концерта в «Юбилейном»? Когда ты прыгнуть хотел… — Князев тяжело вздохнул. — Так вот, в моем сне… снах. В них ты падаешь. Каждый раз. И я не могу ничего… Я не успеваю… Я… Блять…       Князев чувствовал, как голос срывается и по лицу все-таки бегут дорожки так тщательно сдерживаемых слез, но ничего не мог с этим сделать.       Горшок был абсолютно шокирован услышанным. То есть тот случай, который он и сам помнит от силы несколькими урывками, незатуманенными пьяным угаром, настолько отпечатался у Андрюхи на подкорке? Да причем так, что тот спать нормально не может? Что б его…       — Дюш, как так, блин? Сколько это уже?.. — хриплым неслушающимся голосом спросил Миха.       — Почти каждую ночь… С того дня. Я не помню, когда спал нормально…       Горшенев сейчас был готов собственноручно скинуть себя с той злосчастной крыши.       — Блять… Дюш. Я же не знал… Блять, да е-мое! — он ощутимо ударил себя по лбу, заставляя подобрать хоть какие-то слова. — Не думал, на самом деле, что, ну, все так… Ну вот я здесь, живой-здоровый! Хотя лучше бы тогда шагнул, нахер, и дело с концом…       На этой фразе Андрей вскинулся, как ошпаренный, и со злостью уставился на друга. Еще немного — и в глаз бы точно заехал, если бы не был в таком раздрае после кошмара, вытянувшего из него все силы, и внезапного пробуждения.       — Перестань. Просто прекрати это. Не смей, — голос сорвался, но Князев стоически подавил позорный всхлип. — Не смей так говорить про свою жизнь. Ты… Блять… Ты всегда сначала делаешь, а потом думаешь!       —Чего? Да это когда такое было?       — А когда такого не было? — Князев натурально был на грани срыва.       В Андрее все клокотало от злости, обиды и иррационального страха за этого любителя поиграть со смертью. Он попытался вырваться из крепко держащих его рук, но тщетно. Его лишь развернули лицом к лицу, и Князев аж замер от неожиданности — они были до неприличия близко.       — Я не понимаю, на самом деле, Дюх. Тебе реально не похуй? Если меня, типа, ну, не будет? Ты же сам говорил, е-мое, никто и не вспомнит даже. И на похороны пьяницы-нарика никто не придет.       — Прекрати… Блять, пожалуйста. — Андрей, как маленький, от злости и обиды зажмурился и закрыл уши руками. — Я не могу больше это слышать… Хватит.       Он все-таки оттолкнул от себя Мишу и кое-как выпутался из цепких рук, смахивая застилающую глаза пелену слез.       — Дюх, да ты чего… ревешь что ли?       Для Горшка все это был абсолютный шок. Почему Андрей так остро реагировал на его слова? Неужели он и правда так переживает? Невозможно…       — Всё в моей гребаной жизни зависит от того, что ты творишь со своей. Ты нихера так и не понял, Миха. — Андрей совсем невесело усмехнулся, стараясь не позволить себе совсем уж позорно разреветься и с трудом сглатывая ком в горле.       Горшок не понимал, что делать, но как-то инстинктивно схватил парня за руки, не давая сбежать, и потянул на себя.       — Блять, Княже. Я ж не знал, е-мое, что ты так воспримешь это. Всерьез… — Миша говорил очень тихо, чувствуя, как друг замер перед ним. — Я же, блин, больше поиграться хотел, понимаешь, да? А там шут этот поганый… Не помню толком ничего, на самом деле. Но проебался походу я, как обычно, да?..       — Мне не привыкать. — Андрей резко развернулся, и его лицо вновь оказалось в нескольких сантиметрах от горшеневского. Еще ближе.       Темно-карие глаза прожигали синие, все еще мутные и поблескивающие из-за долго сдерживаемых слез.       — Ты как всегда прав оказался, Мих. — Хрипло прошептал Андрей. — Я первым плакать буду, если ты…       Он резко замолчал, почувствовав, как горшеневская рука с несвойственной ему нежностью прикасается к андреевому лицу, стирая дорожки влаги. Мишино дыхание опаляло, и Андрей напрочь терялся в ощущениях этой неправильно-правильной близости. Князев еще никогда не чувствовал себя таким обнаженным перед другим человеком, при этом будучи полностью одетым.       Кажется, в этот момент время остановилось, оставляя этих двоих в их собственной вселенной. Горшенев приподнял андреево лицо за подбородок, вынуждая посмотреть себе в глаза. И ему наконец стало все понятно. Без слов. Резким движением он сократил расстояние между ними и прикоснулся к губам парня в немного смазанном, но жгучем поцелуе. Князев опешил, но тут же стал отвечать, вкладывая в это мгновение все невысказанные чувства и переживания, терзавшие его столько времени.       Спустя пару секунд они оторвались друг от друга, и Андрей тут же крепко обнял Мишу, вернее даже вцепился в того, пряча пылающие щеки и еле сдерживаемую улыбку.       — Ты из-за меня не реви больше, Дюх. — пробормотал Миха ему на ухо, поглаживая того по спине. — Уж я точно этого не стою.       — Заткнись, — Князев несильно стукнул его по плечу. — Блять, Миха, я не спал из-за тебя наверное уже месяц нормально… Ты еще не понял, что стоишь всего в моей гребаной жизни?       Горшок тяжело выдохнул и прошептал парню куда-то в макушку:       — Это и пугает, Дюх, е-мое… Ты же понимаешь, я не просто так туда залез. Мне понять надо было, на самом деле. Стоит ли чего-то моя жизнь или…       — И что же, понял? — прервал его Князь.       — Мне казалось, что ничего дальше уже не будет, понимаешь, да? Что вот он, мой потолок. И сейчас тоже так кажется, но это вроде уже и… не так страшно, на самом деле?       — Мих, ты че? Это начало только. Мы же мечтали о стадионах, городах, загранице, в конце концов! Будет это все! Только… Вместе надо быть. И живыми. — Последнюю фразу Андрей почти прошептал, заглядывая в мистически темные глаза друга.       Горшенев замолчал. Обдумывая услышанное. Андрей, как всегда, был прав во всем. И Михе даже стыдно стало, что из-за него парень столько натерпелся. Несправедливо, исправлять надо.       — Вместе… — задумчиво пробормотал Миха. — Короче, это, я приду к тебе сегодня. Ну, чтоб спал нормально.       — Колыбельную споешь? — усмехнулся Андрей.       — Если надо, и спою, блин. На тебя смотреть реально страшно, зомбарь ходячий. Я ведь и не замечал ничего, как всегда. Долбаеб, короче, е-мое… Сейчас пойдем и завалимся спать как минимум на сутки, согласен?       — Как раз до следующего концерта? — Андрей уже почти успокоился и вновь смотрел на Мишу своими озорными лучистыми глазами.       — Нет, Мих, не надо. Ты со мной не выспишься нифига. Я иногда сам от своих криков просыпаюсь.       — Значит, буду отгонять от тебя кошмары, е-мое. Ты ж из-за меня это все… Я правда, блин, не думал, что вот так оно… Простишь? — Горшок виновато заглянул другу в глаза, положив тому руку на плечо.       Миха, сам того не подозревая, мог вертеть Князевым как угодно, включая свой фирменный «взгляд побитого щенка». Вот и сейчас он смотрел так жалостливо и раскаивающеся, что Князев ничего не мог противопоставить этому.       — Да ну тебя, Мих, куда ж я денусь? Ты только, пожалуйста… Больше не проверяй ничего так. Будут у нас еще и хиты, и стадионы. Ты только тоже будь… ладно? А то как я без тебя? Все песни на свой лад переделаю, а ты ничего и не скажешь даже… — Андрею опять сделалось невыносимо тоскливо только от одних мыслей в эту сторону. — Ладно, пора идти, а то нас хватились уже наверняка…       Андрей хотел было вывернуться из цепких рук, но ему снова не позволили. На сей раз перемена настроения не укрылась от Михи.       — Андро, погоди. То, что мы… Что я… Да бля! Ну ты понимаешь, да?       Парень ощутимо стушевался. Горшеневское красноречие в такие моменты было на грани провала фантастики.       — Понимаю, Мих. Давай забудем, ничего не было.       Андрей сразу ощутимо сник и отвел глаза. Для него, конечно, что-то было. Уже давно и основательно так. А вот как признаться в этом Михе, или хотя бы самому себе, — пока что было загадкой.       — В смысле? Для тебя с мужиком сосаться — ничего не было, значит?       Горшок как всегда завелся с пол-оборота. Он и сам не понимал, что именно так его задело: неосторожное проявление совсем недружеских чувств или странная реакция Андрея.       Князев лишь тяжело вздохнул и развернулся к Мише спиной, делая вид, что усиленно что-то ищет. На деле же просто не мог заставить себя сейчас посмотреть на друга (друга ли?). После недолгого напряженно-звенящего молчания он произнес с какой-то особой горечью:       — Миха, тебе же оно нахер не надо.       И спустя мгновение почувствовал уже знакомые большие и теплые ладони на своих плечах. Но в этот раз его не беспрекословно сгребли в объятия, а как бы извиняясь, робко спрашивали разрешения. Князев замер, как в ожидании самого важного в своей жизни вердикта.       — А я сам решу, что мне надо, е-мое. И кто. — наглые настойчивые руки, не почувствовав сопротивления, все-таки сцепились где-то в районе андреева солнечного сплетения, бережно, но крепко обнимая со спины. Не позволяя оттолкнуть или уйти. — Теперь от меня не отделаешься, даже под страхом смерти, понимаешь, да?       И что, казалось, такого страшного в том, чтобы вот так обнимать парня, лучшего друга… Или самого дорогого человека?       …В эту ночь впервые за долгое время Андрей спал спокойно. Потому что тот, кого он каждый раз терял во сне, теперь мирно посапывал рядом, собственнически укрывая его в своих теплых объятиях. И никаким шутам сейчас не под силу было это у Андрея забрать. Все вдруг стало до безумия правильным.