***
Укун дал ему имя Шестиухий Макак. Потому что иного у демона не было. Тот не был способен назвать, даже если хотел. Он не умел говорить, и порой Укун задавался вопросом не вырезали ли его голосовые связки или язык, позволив лишь выдавать звуки. Благо, вроде бы нет. Никто не мог сказать, сколько времени, возможно, лет этот демон провёл в клетке, если не умел даже общаться и не воспринимал жизни вне. Укун знал о случаях, когда демониц хватали уже беременных, а затем только рождённого ребёнка, как скот, отбирали от матери, отправляя в новый дом из металлических прутьев. На его теле было больше ран, чем Укун заметил впервые. Когда он мыл тело другого, Макак не сопротивлялся, даже если щипало и болело. Он привык к боли — то было первое осознание Укуна. И, к сожалению, уже не такое пугающе, как остальные. Его божественных сил было недостаточно, чтобы вылечить глаз. Укуна вырвало, когда он коснулся раны впервые. Все бананы и персики, съеденные утром оказались в земле. Но, взяв себя в руки, Укун снова и снова медленно выковыривал из раны червей с гноем, боясь занести ещё больше инфекций. И когда дело было сделано, полностью перевязал всю правую часть чужого лица. Кажется, Макак был ему благодарен. К третьему дню пребывания на горе фруктов и цветов, он наконец постепенно начал приходить в себя. Понемногу, пока Укун заставлял его отхаркивать и отблёвывать всё съеденное, когда другой был с людьми. Первые пару дней Макак вовсе отказывался от любой пищи, невиданной прежде, оттого и пугающей, но на третий он впервые съел банан с кожурой. Ему понравилось. Укун дал Макаку не только имя, но и одежду на первое время и даже дом, в котором жил сам. Новое место пугало Макака и, кажется, то было единственной реакцией, что Укун получил от него за те несколько дней пребывания. Не очень, но успех. И всё-таки Макак предпочёл спать на улице. Ему было комфортнее среди обезьянок, скорее всего потому, что те были такие, как и он. Прежде. Сейчас вся белая шерсть местами сошла, оставляя облысевшие раны, которые Укун замазывал мазью, надеясь, что то помогало. Кроме Макака ему пришлось позаботиться и об остальных зверях. Благо, выживший скот он мог преподнести людям из ближайших к горе деревень, а ещё маленьких зверят с радостью приняли местные лесные матери. Но от браконьеров след будто простыл. Укун не хотел отпускать их просто так, пока те не получат своё. Они могли зверствовать снова. Укун не успокоился пока не сжёг всё, что от них оставалось в лагере, но этого было мало. Четвёртый день он почти полностью провёл в поисках, вернувшись только под вечер. Макак играл с обезьянками. И выглядел, как обычно безразличным и вялым, но впервые обратил внимание на возвращение Укуна. Тот неуверенно, но улыбнулся, подойдя ближе. — Что вы делаете? На земле валялись несколько погрызенных шкурок банана. Макак что-то выводил камнями по песку, пока обезьянки за ним наблюдали. И Укун решил устроиться рядом, немного понаблюдав. Но стоило ему сесть, как Макак вдруг снова замер, будто боялся. И хоть незаметно, но его руки дрожали. Кажется, он всё ещё не мог воспринимать присутствие кого-то, кроме животных, считая угрозой. И Укун не мог его осуждать. Со вздохом, он отклонился. Ближе к ночи Макака вырвало. Укун услышал звуки его кашля, когда вышел из дома. Обезьянки обеспокоенно крутились вокруг, а Укун тут же рванул ближе, чтобы удержать дрожащее тело. Желудок Макака ещё не мог привыкнуть к нормальной пище, всячески её отвергая. Укуну пришлось поить его водой несколько часов, прижимая к груди. И хоть, примерно, Макак и он были одного возраста, но исхудавшее тело демона делало его почти сравнимым с ребёнком, отчего Укуна охватывал мерзостный гнев. В ту ночь Макак обессиленный задремал на его теле, пока Укун пересчитывал видные под пальцами рёбра и синяки от побоев и недостатка витаминов в крови. А затем укрыл тело от ветра своей красной накидкой. Когда Укун проснулся, Макака уже не было рядом. Тот скорее всего убежал, напугавшись. Но под ногами, поднявшись, Укун обнаружил мёртвую крысу. Так он выяснил, что Макак питался не только бананами. Отучивать Макака было почти бесполезно. Но со временем желудок другого шёл на поправку. Каждые дня два-три, Укун наведывался в ближайшие деревня, чтобы выяснить, что полезно и как нужно лечить по-людски. Он заглядывал в лавки, в дома и на одном рынке приобрёл риса, чтобы попробовать впервые сотворить кашу. Обезьянки в тот день его всего окружили, наблюдая, как их повелитель готовится заняться едой. Каша вышла не с первого раза и даже не с третьего, но в конце концов он смог найти Макака, лежавшего под деревом и сесть рядом с небольшой миской, от которой шёл сладкий пар. Немного подув, Укун поднёс ложку Макаку к губам. И тот очаровательно растерялся, впервые видя подобное и не зная, что делать. Укуну пришлось пробовать сначала самому, чтобы показать на примере. Так он смог его накормить в первый раз. — Ну как? — Укун спросил со смешком. И хоть Макак не мог говорить, но здоровый глаз прямо сиял, а щёки налились лёгким алым. И это была вторая эмоция, которую Укун смог увидеть. Даже если каша вышла не очень, Макаку та нравилась. Возможно, у Укуна всё-таки выйдет с ним подружиться прежде, чем он сможет отпустить Макака на волю. Но это требовало больше времени, чем Укун решил изначально. Нужно было подождать, пока демон окрепнет, сумев постоять за себя. Но его нужно было всему обучать словно ребёнка с нуля. И в конце концов, Укуну, наверное, не стоило брать это всё на себя. Даже если обезьянки уже полюбили Макака. — Погоди, — Укун потянул руку, но вовремя опомнился, вспомнив про ложку в ладони и чертыхнулся, — у тебя рис на губах. Макак моргнул. Вряд ли он осознал, что Укун пытался сказать. И хоть они иногда могли найти понимание, но, как Укун выяснил, многие слова Макаку были попросту незнакомы. А значит учить его говорить будет ещё сложнее, чем кажется. Да и Укун не представлял, как это сделать вообще. — Рис, — он указал на свои губы. — Вот тут. Слижи. Макак снова склонил голову. Укун не смог не сдержать смеха от этой почти детской наивности. Иногда он корил себя за то, что мог считать забавным то, насколько Макак напоминал обычного зверя, затравленного сильно людьми. Имел ли он право вообще считать нечто подобное смешным и весёлым? Словно приравнивая Макака к животному или ребёнку. Эта мысль смела улыбку с лица. Укун опустил ложку и тарелкой на землю, но так и не успел ничего больше выдать. Его губы накрыли другие. Прежде, чем он даже успел осознать, что произошло. Макак находился напротив. И его ладонь касалась плеча Укуна небрежно, чуть подрагивая ощутимо. Он целовал, как животное, что никогда прежде не видело ласки и понятия не имело, как это делается. И у Укуна ухнуло сердце. А ужас обхватил сверху, как кандалами. Когда Макак отстранился, Укун не мог произнести ничего, лишь пусто глядя перед собой, на Макака, что теперь сидел близко. Тот не осознавал, что сделал что-то не так. И что отвратительнее, он даже наверняка не понимал, что именно сделал, невинно виляя хвостом. — Кто… — у Укуна пересохло во рту. Он сделал шумный вдох, чтобы привести мысли в порядок и стянуть это сковывавшее чувство, от которого зажало нутро. — Кто тебя этому научил? Ответа не было. И не будет, даже если бы Макак мог сказать. Укун на самом деле был искренне рад, что сейчас Макак мог лишь тупо глазеть на него, моргая своим большим фиолетовым глазом. Укун не хотел знать, не хотел абсолютно… чёрт. Его знобило. От осознания и мысли такой отвратительно-вязкой на подкорке сознания. Как далеко они могли заходить? Что именно они могли сделать? Макак издал звук. Один из тех, что выдавал редко, будто напоминая о том, что всё ещё не полностью нем. И это хоть немного, но привело Укуна в сознание. Хотя мерзкое послевкусие, подступившее к горлу, не сошло. Он продолжал кормить Макака с ложечки, стараясь делать вид, будто ничего не было. Ночью Укун покинул дом. Лишь убедившись полностью, что обезьянки и Макак спят и в безопасности, он призвал облако и взлетел. На этот раз Укун решил начать свои поиски ещё дальше. Он не оставил попытки найти тех людей. Пока что Укун не имел понятия, что именно с ними сделает, когда обнаружил, но точно предаст их суду. У Укуна не хватит сил на что-то излишне безумное, но эти люди определённо заслужили своё. И они не могли уйти слишком далеко, не имея почти ничего. Скорее всего они где-то осели. Укун поискал по деревням во время вылазок под гору ради Макака и смог обнаружить совсем немного информации. Этого ещё было мало. Он даже проверил сгоревшие останки от их прошлого логова. Вокруг оставался лишь пепел, и не похоже, что кто-либо сюда возвращался. Чёрт. Укун вернулся только под утро и снова ни с чем, кроме всепоглощающего чувства вины и отчаяния. Ему пришлось разрушить множество камней по пути, но это так и не смогло вывести злость. И сколько бы Укун не пытался вывести, но тот поцелуй не выходил из головы. Он засел там, как червь в тушке мёртвого зверя и не собирался вылезать, пока не проест полностью мозг. Паскудно. И хуже всего, что на мгновение, но сердце Укуна дрогнуло тогда. Ему было паршиво от собственных чувств. Ему было паршиво от того, кто он есть. Он так и не смог в итоге уснуть. Но Макак шёл на поправку. Постепенно и не без проблем. С его раной на глазу Укуну пришлось ещё несколько раз повозиться, чтобы в конце концов он смог снять повязку окончательно. Макак не мог видеть им, пусть Укун и пытался. Правый глаз полностью заплыл и потускнел. А шрам, как бы Укун не старался, было не вывести. Из хорошего, Макак заметно окреп. Теперь он уже не напоминал ребёнка, но всё ещё был болезненно худощав и тонок. Укун мог просчитать каждую рану на его бледной коже, что так медленно уходили, пока организм восстанавливался. Что ещё было странным, шерсть Макака прорастала с ран чёрной. Укун думал, что это лишь его ошибка, но скорее всего у Макака она изначально должна была быть разных цветов, либо менять его в зависимости от сезона и типа того. Но из-за положения, в котором он жил, Макак не мог нормально развиться. На деле, это выглядело даже красиво. То, как белый переходил в чёрный местами. У Макака была очень мягкая шерсть, и, что успех, он всё чаще давал касаться себя. Укун быстро к такому привык. И, кажется, довольно быстро начал привязываться. За те несколько месяцев, что они вместе, Укун смог обучить Макака произносить их имена, выяснив, что тот всё-таки может иногда говорить; приучил их есть еду вместе и даже пару раз смог заставить Макака поспать в доме. Конечно, в итоге Макак спал либо на полу, либо в углу кровати, свернувшись в клубком, но Укун считал это маленькой, их общей победой. Но тот факт, что он так и не приблизился к поиску людей, нагнетал. Укун тратил на это слишком много свободного времени. За пару месяцев они уже могли давно переместиться куда подальше, но Укун всё равно не бросал гиблые, но попытки. И в конце концов удача ему повернулась лицом, когда в одном городе он выяснил, где браконьеры примерно могут быть. В этот раз Укун вернулся не с пустыми руками. Он всё чаще стал покупать у людей рис и другие продукты. Иногда даже новые вещи для Макака, чувствуя себя таким заботливым и примерным, когда думал о том, как Макаку то подойдёт. Он поднялся на гору, как привычно, под вечер. И обезьянки уже готовились ко сну, разбежавшись. Макака нигде не виднелось, но Укун знал, что не стоит волноваться. Войдя в дом, он встретился с темнотой. Укун положил всё купленное на стол и щёлкнул пальцами, чтобы зажечь свет. Макак сидел в доме. Укун вздрогнул от фигуры другого в темноте, так ничего не включив. Макак редко сам заходил в дом, хотя дверь почти всегда отворена, как и окна. Но всё-таки видеть его в прохладный вечер внутри было приятно. — Что делаешь? — Спросил Укун, осторожно подойдя ближе. Хоть Макак не мог ответить, но Укун не переставал говорить с ним. Только так можно было научить кого-то полностью понимать речь. И Макак обернулся, услышав Укуна. Его глаза сияли в темноте, как две глубокие точки, и его вид даже сейчас показался Укуну слишком странным. Он снова попытался включить свет, но уже с помощью выключателя, когда Макак неожиданно оказался быстрее. И Укуна прибили к полу чужим, ловким телом. Макак стал тяжелее, чем раньше. Но всё ещё недостаточно, чтобы удержать целого бога. И всё-таки Укун не препятствовал ему никак, растерянно замерев. Это был первый раз, когда Макак сотворил что-то подобное. И хоть сейчас тот нависал сверху, Укун не испытывал страха, лишь тревогу. Замерев и медленно сглотнув вязкий ком в горле. Макак часто дышал. Шерсть была полностью разворочена, и на самом деле, он впервые выглядел так. Дико. Даже со всеми предыдущими повадками лишь сейчас Макак по-настоящему пугал Укуна этим зорким, хищным взглядом, оголяя ряд острых клыков при каждом вдохе. Его прежде спрятанные в пальцы когти впивались в кожу Укуна. — Макак? — Укун позвал его почти шёпотом. Стараясь не предпринимать резких движений, чтобы не спугнуть и не ранить. Тревога усиливалась на неком подсознательном уровне, хоть Укун знал, что Макак не способен ему навредить. Было просто что-то ещё — незаметное для Укуна, но отчего инстинктивно мех вставал дыбом. Мысли метались. Это просто шутка? Укун надеялся на что угодно, кроме бешенства. У Макака не могло же его быть, верно? Он демон, пусть иногда даже Укун об этом забывал. Затем Макак накрыл его губы. Всё было почти также, как тогда. Укун не мог забыть хоть и пытался, но тот поцелуй был высечен прямо на подкорке сознания. Он испытал слишком много противоречивых эмоций и тогда, и сейчас, когда Макак целовал его, куда уверенней, чем было тогда. Сейчас Укун нашёл в себе силы, чтобы прекратить это, о чём сразу же пожалел. Макак дрожал под пальцами, когда Укун коснулся рук, чтоб оттолкнуть. Его кожа была горячей даже сквозь мех, а хвост бездумно бился по сторонам. Но хуже всего оказались глаза. Укун видел, как сужался зрачок и дрожал, словно всего Макака мутило. Он вновь и вновь глотал воздух, задыхаясь в спёртых глотках. Третья эмоция, которую Укун увидел у Макака было раскаяние. Со смесью чего-то печального. Словно он сам не осознавал, что именно делает, но отчасти абсолютно отдавал себе в этом отсчёт. Потому что Макак уже видел это прежде — и у людей, и животных. Четвёртой эмоцией была страсть. От неё щёки Макака так нездорово краснели во тьме и из-за неё у Укуна дрожало в желудке. Он отпустил руки Макака, остановившись потерянный. И Макак продолжал смотреть. Его уши слабо поблёскивали в темноте, отдавая цветастыми красками. Укун не замечал этого раньше. Или делал вид, прямо как каждый раз, когда Макак приближался к нему слишком близко. Укун лишь убегал, но сейчас был пойман в клетку. Прямо как когда-то Макак. Тот снова наклонился, на этот раз помедлив прежде, чем всё-таки соприкоснуться губами. Укун не препятствовал, позволяя растирать фруктовый вкус по губам. Он медленно прикрыл глаза, чувствуя, как дрожат кончики пальцев и тянет горячим живот. Макак начинал медленно, поцелуями с лица, будто пробуя, и наконец прокусывая кожу плеча до крови, пока пальцами царапал одежду, почти разрывая. И Укун зажмурился, чтобы не видеть. Но ощущал каждый жаркий вдох у линии шеи и слышал, как почти скулил Макак возле уха, переходя в медленные, нетерпеливые рыки. Укун почти позволил себе просто отдаться тому, наплевав на всё благоразумное. — Укун. Голос Макака отрезвил. Укун медленно разомкнул веки и увидел, как другой смотрит. Его лихорадило больше, чем прежде. И теперь Укун мог чувствовать жар между ног полностью, когда Макак находился так близко, почти утыкаясь. Голос Макака был тихий. Он всё ещё говорил медленно и очень плохо выговаривал некоторые буквы. В иной ситуации Укун бы посмеялся. Сейчас он тоже попробовал, но послышался дрогнувший всхлип. Укуна знобило, словно от холода, и слова вдруг встали комом где-то у горла. Макак смотрел на него. И касался бережно, будто боясь навредить, как сделал до этого. Он носом касался шеи, внимая возбуждающий запах и зализывал каждый оставленный след, начиная с обцелованных губ. Укун шумно выдохнул. И узел в желудке расцвёл. Он смог сжать дрожащую руку в кулак, чтобы поднять и зарыться в белые волосы. Макак позволил, издав звук, отдалённо напоминающий удовлетворение. Укун коснулся второю рукой и наконец полностью обнял, позволив себе несдержанно ахнуть. — Всё хорошо, — он прошептал, заглотив каждый вдох, — тебе это нужно. Просто сделай это. Макак проскулил. Так отчаянно и молебно, что Укун с трудом выдержал сам. Но лишь прикрыл веки. Поцелуи, касания, влажные следы от поцелуев на бёдрах. И его наконец-то заполнили. Каждый звук отдавался пульсом в ушах. Укун стиснул зубы, но не смог полностью заглушить голоса. Постепенно-мучительно Макак заполнял его, срывая скрип половиц и шлепки кожи. Они дышали почти в унисон, заполняя дом смешанным запахом. У Укуна двоилось перед глазами и стягивалось раз за разом внутри, разрываясь. Он цеплялся за спину и плечи, царапая их своими когтями, но всего этого было мало. С каждым всхлипом и стоном Макак входил всё сильнее, оставляя разводы когтей и клыков на теле другого. Укун скоро потерял любую возможность думать и мыслить. Он лишь сжимался, подставляя готовое тело и не отпускал Макака ни на мгновение. — М-макак, я… Его голос предавал, мешаясь с слезами. Макак делал с ним это — мысль почти сводила с ума. Макак был внутри, и Укун не хотел этого прекращать. В голове, вокруг был только Макак. — П-прошу… И его вкус поцелуев снова и снова. Укун прогнулся в спине, чувствуя, как жар наполняет его. Изнутри, снаружи и с полом — всё было перепачкано. С глаз сыпались слёзы. Укун втягивал носом воздух и трепетал в объятиях другого. Макак смотрел сверху, сворачивая вместе хвосты и был полностью его. Укун успокаивающе касался вспотевшей спины и шептал через вдохи, пока тело сжималось над ним. — Всё хорошо… умница. Укун хотел, чтобы то было пыткой, но это было не так.***
Наводка оказалась верной. Найти их не составило труда, но эти твари уже успели обзавестись новыми пленными. Укун слышал голоса зверей, зовущих на помощь за километр. И слышал смех, что ломался с хрустом его лопнувшего терпения. — Снова ты! В прошлый раз Укун просто позволил им сбежать и пожалел. Сейчас они уже были готовы ко встрече с Королём Обезьян. По крайней мере, по их мнению. Укуну хватило одного удара, чтобы разорвать обе клетки. И второго, чтобы кровь обогнула стены и прутья, раскрасив всё в розово-алый. Он не раздумывал ни секунды. В этой затхлой хижине, где они прятались, всё превратилось в картину с раскинутыми как на убой кусками плоти уродливо-мерзкими. И пока Укун забирал зверей, крысы повылезали из нор, лакомясь мясом. Одна вырвала человеческий глаз, волоча. Укун не поморщился даже. Он думал, что животные наедятся тут до отвала, потому не стал закрывать дверь, когда покидал это место. Со всем было покончено. Укун вернулся на гору, когда обезьяны уже должны были спать. Лишь одна фигура под деревом персика его всё ждала, рисуя что-то красками на бумаге, недавно купленной в городе. — Укун. Макак поднял все свои шесть ушей, забавно растормошив. Как заметил Укун с недавнего времени у Макака всё лучше выходило общаться и говорить. Он и выглядел куда лучше. Макак подбежал к Укуну, не дождавшись ответа. И тот отвернулся, пытаясь спрятать руки, полностью обагрённые кровью. Увы, но не вышло. — Их больше нет, — сказал Укун, когда Макак всё же заметил следы на одежде и на ладонях, которые затем Укун выставил сам, — никого. Макак моргнул. Будто не мог осознать, но всё-таки понял каждое слово. Потому что его взгляд стал впервые таким — тёплым и вязким, как мёд. А затем Макак улыбнулся. Так искренне, по-детски и с небрежным смешком под ярко горящими светом глазами. — Никого? — Он звучал радостно, по-настоящему. И Укун не испытывал терзаний. Он убил впервые, раскрошив чужие тела, но не чувствовал жалости. Это должно было его напугать, но он будто знал, что так обязательно будет. Ему хотелось смеяться. Макак сделал шаг ближе и коснулся одной ладони Укуна, притянув её ближе. Его губы легли сверху, мягко пробуя и Укун распахнул веки, когда язык Макака прошёлся, слизав. У Укуна дрогнуло всё внутри. И зажглось. — Никого, — Укун повторил, как в бреду и глупая улыбка тронула губы, а ладонь — щёку другого. Его выворачивало мерзко, безумно и хорошо. Укун поцеловал Макака.