Слово блонди

Видимо, поэт здесь, ко всеобщему огорчению, таки действительно он, Орфей Зави, и ему следует преподнести Раулю бутылку «Амириды» в качестве извинений. Вот после того, как все это закончится, и преподнести. Явиться, по спонтанно зародившемуся обычаю, под утро, сделать недобрую традицию доброй, посидеть… «Нарцисс Эосский» ---оооОооо--- Башня Эос, верхний этаж. VIP-апартаменты Орфея Зави, 03-40. Дела закружили так, что выполнять данное самому себе обещание пришлось в приказном порядке. И дату назначить: сегодня! Точнее, сей же ночью — четвертый час, для закладки традиций самое время. Тем более, что в этот раз даже на семидесятую трассу нырять не нужно, всё рядышком, Рауль полуночничает не в Киира, а в Танагурской «Бионике». Орфей запустил в систему Института деликатный диагностический щуп: как там, кто там, где? Господин Ам покинул операционную сорок пятого блока, ожидаемо… И дебрифинг тоже закончен, Рауль работает у себя в том же здании, и авралов вроде как нет. Значит, не множить впустую биты и байты, мигнуть во внеслужебном сегменте инфосферы «зайду!» — и вперед. Институт бионики и генной инженерии, корпус AW45-8-11, кабинет Рауля Ама, 03-47. Институт раскинулся широко, на весь северо-западный сектор столицы, и никогда не уходил в режим сна; если у якобы «неспящего» Мидаса всё же оставались блаженные утренние часы, когда город грехов, сыто потягиваясь, нежился на сбитых простынях, в «Бионике» ничего подобного не наблюдалось. На повестке у одного из ключевых подразделений службы Генетического Контроля круглые сутки была работа, работа и работа. Глава службы служил тому наглядным примером, трудился не покладая рук, но гостя ждал: к столу рабочему ловко пришвартовался стол десертный. Весьма, — оценил обстановку Орфей, — питательный! — Ты, — заявил он, усевшись и пристраивая фигурную бутыль амириды в ожидавшую ее выемку столешницы, — похоже, считаешь, что мои фурнитуры меня недокармливают. Поставлю им на вид. Ам не счел это достойным ответа, погасил рабочую среду и одним быстрым промельком переместился напротив. Темно-золотым локонам, которые на службе всегда были убраны назад, под магнитную сетку, вновь дали вольную, и те принялись живописно тестировать три степени свободы. — С амиридой идея хорошая, — одобрил Рауль и отмерил обоим ликера прямо в высокие стаканы с густым, опалесцирующим янтарным напитком. Над стаканами вился душистый парок. — Ты всё колдуешь, колдун. — Орфей принюхался. — Аптекарь. Зельевар! — Словарный запас неплох. А теперь кончай его демонстрировать и займись делом. То есть, — Рауль усмехнулся, — в данном случае отдыхом. Тебе под зелье и закуску как, рассказать что-нибудь? Запах ласково щекотал ноздри, дразнил аналитический дивизион обонятельного анализатора. Привычно мелькнула развертка химической нотации, динамические библиотеки отозвались перечнем названий и образов — капсаицин, цингерон, ментол, ванилин. Артемизитин, ионон. Имбирь, полынь, дикий виноград, жгучий перец. Листок мяты, растереть между пальцами. Набрать в миску свежей малины, полной грудью вдохнуть аромат... Хорошо-то как. — Разумеется, рассказать! Расскажи, например, у блонди может случиться импринтинг, нет? — Орфей прикрыл глаза и продолжил смаковать душистый узвар. — Так, чтобы на визуальный ряд, на звук и запах шла суммация, и на выходе предсказуемый эффект. — Ну и запросы у тебя. Эффект-то хотя бы приятный? — Дай подумать… Да. Приятный. Вполне удовлетворительный. Навевает, транквилизирует. И ты ведь уже понял, о чем речь: первую ночь своей жизни я — припоминаешь? — провел в твоем кабинете. Орфей замолчал, глянул пытливо. Рауль улыбнулся в ответ. — Что, моя реплика? Допускаешь мысль о том, что я страдаю потерей памяти? — Не допускаю. Это была пауза ри-то-рическая. Я держал ее, сколько мог. — Большой артист. — Именно! — разговор нравился ему все сильнее, идея явиться к Аму определенно была удачной. — И я тебя спрашиваю как слуга Мельпомены жреца Каллиопы, в чем тут дело. Рауль глянул насмешливо, несколько свысока — у него это всегда выходило отменно. Орфею нравилось. Наиболее эффектные снисходительные взгляды Старшего он осваивал сам и, подмешав квантум сатис яду, применял с неизменным успехом. — Ничего себе дефиниции. Теперь придется им соответствовать, тем более что слуга Мельпомены заподозрил, что ходит ко мне потому, что мой образ впечатан у него в императивное бессознательное. — Ам посерьезнел и задумчиво обвел кончиком пальца узорный золотой ободок своего стакана. — Мой ответ «нет». Блонди, к счастью или несчастью, импринтов лишены начисто. Орфей патетически воздел руку. Левую. В правой он баюкал бокал. — Опять и снова мы чего-то лишены. — Не страдай, в нашем случае невелика потеря. Импринты — механизм адаптивного поведения, призванный сохранить популяцию существ с невысоким, в среднем, интеллектом, чтоб те не убились из-за недостатка мозгов. Обеспечивает тиражирование удачного опыта и уход от повторов неудачного, причем и то, и другое не предполагает сознательного контроля. Если задаться целью отыскать подобное у элиты и, в частности, блонди как элиты элит, то найдем мы его только в глубоком эмбриофорном периоде. Но, должен сказать, подобие будет весьма условным: механизм, напоминающий запечатление, используется для обучения мозга простейшим бытовым навыкам. Отдыхать на ложе, есть за столом, носить одежду, причем все навыки только в самом базовом варианте. Завязывать галстук-бабочку или пояс оби, пользоваться инфосферой или порталами в зал аудиенций башни Юпитера мы учимся хоть и тоже пренатально, но уже под тотальным контролем сознания, а повтор действия или избегание повторов у элиты никогда не будет затверженным. И уж тем более не переродится в императив. И если господин Зави, — зеленые глаза заискрились насмешкой, — разменявши третью сотню лет, не утратил вкуса к посещениям моего кабинета, то делает он это отнюдь не оттого, что его тянет тиражировать первый постнатальный опыт. — Отрадно, отрадно. — Орфей покивал. — Успокоил. Можно сказать, умиротворил. Прописные истины обладают транквилизирующим эффектом. — Свежая мысль. Сам дошел? — Еще чего! Дошел с поводырем. У тебя ж в Генетическом Контроле сервис лютый: хочешь, не хочешь — всё одно сами доведут, сами и успокоят. — Счастлив блонди, понявший это в юности. — Я бы сказал, блажен усвоивший сие в эмбриофоре. Если позже, то у Контроля готов диагноз «тугодум», и твои орлята за ним уже выдвигаются. — Прекращай меня демонизировать, — посоветовал Рауль, отсмеявшись. — И компот допивай, он полезный. Не поспоришь. Орфей приложился к забытому было бокалу, а Рауль несколько отошел от присутствия, нырнул в информационные потоки. Пробыл там менее двух секунд и вернулся (Орфей пригляделся внимательно), не помрачнев. Значит, можно спрашивать прямо. — Что у тебя там? — У меня тут, — Ам перекинул ему доступ к директории, — Ика Эбони, сапфир с силовой установки на Даарсе. Из той самой смены, что вдохнула вакуума при аварии. Ты помнишь, как позавчера рвал и метал Зиг. Этот Эбони «надышался» основательнее прочих, а еще плюс открытая черепно-мозговая. Картина разрушений внушала трепет. Эпопея пластических и нейропсихических реконструкций впечатляла еще сильнее. — Это его ты сегодня в восьмой операционной? — Да, сегодня последний этап, радикальная коррекция. Теперь надо понять, разрешится оно в минор или в мажор. — Не могу уяснить, чем вы его исходно нейростабилизировали. Очевидно же, что не крионика. Рауль сдержанно, будто лампа под старинным абажуром, засиял. — Ага, ты заметил! Это то, чем будет жить дивный новый мир, если реализация в очередной раз не окажется блохастой. Сколько уже я разных дьяволовых мелочей отловил, самого оторопь берет. Но все-таки, похоже, идея взлетела. Это шанс, Орфей. Наш реальный шанс сохранять и восстанавливать личность. Орфей покачал головой и промолчал. Проблема была более чем актуальна: у их так называемого «бессмертия» имелись весьма скалистые берега, и разбиваться об эти скалы было особенно печально при общей малочисленности элиты — пусть даже элиты младшей, а не блонди, которых и вовсе тринадцать. Тринадцать! И потеря любого из них… Недопустимо. — А кроме основного назначения, — продолжал Ам, — у препарата будет еще как минимум одна ниша: универсальный нейростабилизатор при ментальных вмешательствах. Ментоскопия у немодификантов наконец-то сможет стать безопасной процедурой. Вот, значит, как... Орфей прищурился. — Красота! И психохирургия тоже? Коррекционная ментоскопия, у хомо сапиенс? — Кого тебе так не терпится откорректировать? Впрочем, — Рауль вздохнул, — догадываюсь. Но смотри, «сапиенс» тут ключевое слово. Строго обязательно исходное наличие мозгов, а в нашем случае... — Да знаю я, — он брезгливо поморщился, — в нашем случае они исходно наизнанку, но я уже что угодно готов попробовать. Утомился решать однотипные задачи и борзо рыскать по Садовому этажу. — А что у нас опять с Садовым этажом? — Чистое ты золото, господин Ам. Все тебе сразу ясно, ключевое слово именно «опять». Опять монгрел, опять прогулки, темные аллеи, пер-ма-нентно темные аллеи, и чужой пэт за монгрелом по тайным тропам постоянно волочится. Псевдолилий, правда, на сей раз нет, это я проверил в первую очередь. Но фурнитура во главе с Томасом вибрирует вся, и Аиша у меня в кабинете весь в претензии. А Дорогой Глава хоть бы хны! — А ты? — А что я? Со мной все просто, Рауль, я отправил дворнягу Минка под домашний арест: она ж мне газоны в саду истоптала, а я сатрап и самодур. Пусть сидит под замком, под любым предлогом! Мне, сатрапу, так спокойнее. Но, — он величественно взмахнул рукой, дозволяя этой материи разворачиваться как ей угодно, — довольно о монгрелах. Давай о сапфире Эбони: я хочу это видеть! Ну действительно же потрясение основ. Рауль одобрительно кивнул. — Увидишь. Вместе в реанимационный зал сходим, когда потребуется снимать поддержку. Скоро уже, — хмыкнул он, — не егози. Будешь, кстати, в русле традиций: младший из гусей-лебедей тоже вписался — в первичную нейростабилизацию, — он улыбнулся и как-то разом весь просветлел. — Забежал доложить, был пойман... Зави понятливо кивнул. Юбер Бома, как и старший собрат его Жильбер Домина, славился умением забегать вовремя. — А ты, кстати, не знаешь, кто их так приласкал, записал в лебеди? Я вот не доискался. — Немудрено. Нарёк их я, едва ли не в первый день, как они уселись на свои должности и принялись хором, друг на друге тренировать командный тон. В итоге разругались в дым и пламя, явились ко мне, чтоб рассудил, и устроили парный конферанс, один шипит и шею гнет, другой клекочет, грозно так. И оба в белом, крыльями бьют. Строго по делу шумят, не придерешься, но выглядит настолько уморительно, что с серьезным лицом отсмотреть и выслушать еще можно, а вот смолчать — уже нет. Я и не смолчал, поименовал: лебедь-шипун, лебедь-кликун. А им понравилось, теперь полноценное внутреннее имя. И еще «гусей-лебедей» присовокупили как обобщение, Юбер придумал. В директории сапфира Эбони всколыхнулись потоки данных. К Орфею всегда в такие моменты приходил образ океанского прилива, океана именно амойского — тяжко вздыхающего, мрачного, с густо-синей с зеленым отливом водой. Но новости океан на этот раз принес неплохие. Рауль мгновенно собрался в рабочий модус и уже инструктировал своего ассистента-сильвера: — Андроник, готовь консоль для парной навигации. Мы будем через четыре минуты. Если нас через четыре минуты не будет, высылать спасательную команду не нужно: скорее всего, господин Зави зацепился обо что-то своим безразмерным тезаурусом. С этим я справлюсь самостоятельно. — Андроник, как ты его терпишь? — Орфей лениво прочесал пальцами свои кудри, и те, как и у Ама, послушно схватились сеткой. В красивом, тонком лице сильвера не дрогнул ни один мускул. — Я, господин Зави, терплю господина Ама примерно так же, как и вас — с интересом и немалым удовольствием. — И при поддержке, — Рауль кивнул, — многолетнего опыта. Лемке, время. Он отключил связь, и двое блонди отправились нахоженной дорогой: через внутренний гейт в шлюз — сбросить одежду и, раздетыми донага, встать под струи и идти вперед, в обязательную секвенцию физической и химической обработки. Орфей обработку любил, та напоминала ему старинный танец-шествие, что-то вроде полонеза, двадцать семь шагов то под мягкий бас ионизатора, то под шелест и легкую щекотку струй, то в мерцающем антисептическом тумане. Торжественный этот проход, что завершался облачением в стерильный комбинезон, необычайно — Зави невольно улыбнулся фразировке, — согревал душу. Давал почувствовать глубокое родство, единство по рождению, служению и цели своего бытия. Казалось, что самая суть идущего с тобою в таком танце бок о бок настежь открыта тебе, а ты открыт тому, кто рядом. Но одну свою мысль Орфею Зави хотелось бы утаить и никого ею не тревожить: вот он, один из тринадцати, идет рядом с Раулем Амом, и тот сейчас покажет ему еще одно свое изобретение, научит обращаться с ним так, как смогут лишь блонди. И это правильно, им так положено, если их всего-то тринадцать: знать и уметь подхватить и заменить, если потребуется. Однако ж, азартно желая научиться и уметь, Орфей всем своим существом ненавидел мысль о замене. Нет, никаких аварийных протоколов, этот полонез он желал танцевать исключительно вдвоем, беззаботным стажером! Но если его знание всех сложных па все же может сгодиться, чтобы спасти, то ради этого он отполирует свои умения ярче, чем заполошные фурнитуры полируют антикварную серебряную астролябию в его кабинете. «Кстати, — блонди ухмыльнулся, делая последний, двадцать седьмой шаг, — надо проверить, достаточно ли они усердны. А то... мало ли!» ---оооОооо--- Примечания: « я тебя спрашиваю как слуга Мельпомены жреца Каллиопы...» Мельпомена — муза трагедии; Каллиопа — муза эпической поэзии и науки, старшая дочь Зевса и Мнемосины, первая из муз, та, что шествует за царями. «Опять монгрел, опять прогулки, темные аллеи, пер-ма-нентно темные аллеи, и чужой пэт за монгрелом по тайным тропам постоянно волочится.» Зачин очередного злоключения пэта господина Минка в романе Аи но Кусаби: за Рики, повадившимся уединяться на Садовом этаже, стал хвостом ходить пэт по имени Мигель, редкой породы парадита. Ничего хорошего в итоге из этого не вышло, но господин комендант Эос пытался предотвратить катастрофу: посадил Рики под домашний арест по обвинению в том, что тот передвигался по парку, не обращая внимания на обозначенные красным запрещающие знаки.