As if I haven't found anything to kill myself with, so I loved you.
©Махмуд Дарвиш
⠀ ⠀ ⠀ — Тянет блевать, — признался Тоору. — Поверь, мы в курсе, — Макки оттолкнул от себя лоб Ойкавы указательным пальцем. Тоору ухватился за фонарный столб и согнулся пополам, Сугавара вцепился пальцами в его волосы, пытаясь отвести пряди от лица. Ойкава открыл рот, но позыв не оправдал ожиданий — из глотки вытек только жалкий ик. Макки рассмеялся и пошатнулся, падая спиной на Атсуму, которого после столкновения повело назад и он отчаянно засеменил ногами в попытке удержать оба тела на ногах. Куроо Тецуро впечатал свою ладонь аккурат меж лопаток близнеца Мия, помогая вернуться в ровное положение. Котаро Бокуто расхохотался, хлопая Тоору по плечу. — Я не могу поверить, что мы собрались оплакивать мой развод, но тебе удалось перетянуть всё внимание на себя, — Коши Сугавара поморщился и дёрнул Ойкаву за волосы, заставляя выпрямиться. — Ай! — пальцы Тоору пьяно нашарили хватку Коши на его макушке и попытались избавиться от нее. Сугавара отпустил его, слегка отталкивая прочь. Макки подхватил Тоору, позволяя повиснуть на своей шее. — Выходит, ты точно разводишься? — улыбка погасла на лице Бокуто, и он тяжело вздохнул. Коши пожал плечами и отвёл глаза в сторону, неожиданно заинтересовавшись неоновой вывеской бара напротив. — Завтра мы поговорим, и я передам ему заявление, — сообщил он. — Заявление? — тихо шепнул Атсуму себе под нос, хмурясь в недоумении. — О расторжении брака, — также тихо пояснил Тецуро и бросил на Сугавару взгляд, полный жалости. — Оу… Все как-то грустно притихли, поддавшись эмоциям. Коши и Даичи были первыми, кто связал себя узами брака и последние три года слыли образцовой семейной парой, с которой все их друзья брали пример и желали самим себе такой же забвенной любви. Тоору всегда восхищался их преданностью друг другу, их красивой однокомнатной квартирой с холодильником, полным домашней еды. Он завидовал их коту — толстому, пушистому, не знающему волнений жизни и получающему ежедневную дозу любви настолько сладкой, что удивительно, как у него все зубы здоровы и без кариеса. Смотря на Коши и Даичи, Тоору четко понимал, что никогда никого не любил. Вроде. Не считая тех странных, неприятных чувств, которые он испытывал к… — Твою мать, нет! — вскрикнул Макки, но было поздно. Тоору согнулся пополам, его глотка издала характерный звук, и фонтан наполовину переваренной водки в перемешку с чем-то розовым окатил бордюр Токио, окрашивая в самый отвратный цвет на планете. — А-ХА-ХА-ХА-ХА!!! — Куроо и Бокуто схватились друг за друга и зашлись оглушающим хохотом. Атсуму скривился и инстинктивно отшатнулся подальше, боясь, что брызги зацепятся за его одежду. Макки, не сумевший вовремя сбежать, медленно прикрыл глаза, будто притворяясь, что на самом деле не стоит сейчас посреди Токио в облеванной одежде и не держит пьяную пародию на Ойкаву, чтобы тот окончательно не упал как на землю, так и в глазах друзей. Сугавара покачал головой и ткнул указательным пальцем в Тоору: — Вот именно это я и имел ввиду, говоря, что он украл мою ночь страданий, сделав ее своей. Тоору жалобно икнул в ответ. Мир вертелся с пугающей скоростью. Макки вызвал ему такси и впихнул в салон с такой настойчивостью, что Тоору повалился на пол, распластавшись между задними и передними сидениями. Водитель не настаивал, чтобы Тоору поднялся. Ойкава вздохнул и уронил голову на резиновый коврик. Лёжа в таком положении, он ощущал движение автомобиля всем телом, что до странного помогало удержать следующий накат рвоты в себе. Он поднял глаза вверх, где сквозь окошко виднелись кусочки зданий, обрывки рекламных билбордов и яркие уличные фонари. По радио крутили тягучие романтические баллады тридцатилетней давности. Тоору любил Токио, особенно в такие моменты. Любил встречаться с друзьями, любил напиваться с ними, любил ночной город. Он любил множество вещей и понятий, однако раздражало одно — вещи и понятия были неспособны любить его в ответ. В голову пришло письмо, написанное Хаджиме. Вообще-то, это было ответом на письмо Тоору. Кто-то когда-то посоветовал ему способ «завершения», будь то с родителями или друзьями, да с кем угодно — необходимо написать письмо, где бы Тоору разложил взаимоотношения в хронологическом порядке, рефлексируя и анализируя, поблагодарил бы адресата, простил, выразил все свои чувства и мысли, а затем избавился бы от письма. Сжёг, удалил, выкинул — что угодно. И Тоору действительно написал письмо одному из самых сложных людей в своей жизни. Он надеялся, что такое письмо помогло бы ответить на вопрос о природе чувств, какие он испытывал к Хаджиме. Это не было первое письмо. До этого Тоору писал сестре, отцу, даже Кагеяме (ему он даже отправил письмо, после чего они здорово поговорили и вышли в статус «нейтральных знакомых»). Тоору не собирался отправлять свое письмо, пока не завершил его. Оно не казалось законченным. Оно казалось неправильным. Правдивым и ложным одновременно. Оно завершалось фразой: «Люблю тебя». Но Тоору не был уверен, что не соврал. Он искренне мучился этим письмом. «Эй, помнишь, как я писал письма своему отцу и Кагеяме?» — напечатал он в диалог, где последнее сообщение датировалось семимесячной давностью. «Так вот, я написал только что и тебе. Если хочешь, я могу прислать тебе, мне всё равно, если ты прочитаешь его или не прочитаешь» «Я буду рад прочитать, само собой» — был ответ. Сердце Тоору учащенно забилось. «Ему нужно немного полежать, чтобы я был уверен, что оно готово. Типа, хотя бы неделю» «Ха?! Ты меня заинтриговал, а теперь заставляешь ждать неделю?» «Ты же меня знаешь, я живу ради интриги» «Знаю» «Как вообще у тебя дела? Что нового? Как Аргентина?» Час спустя, Тоору уже не мог выдерживать кульбиты собственного живота и отбросил телефон. Вскочил с кровати, заходил по комнате. Он не столько взвешивал все «за» и «против», сколько боролся со своим жалким желанием наплевать на всё и отправить письмо уже сейчас, вместо того, чтобы ждать неделю. Оно не чувствовалось завершенным. Не было той чистоты сознания, которая обычно наступала после написания подобного письма. Тоору мерил шагами расстояние от кровати до шкафа и обратно в течение трёх минут, после чего нашарил телефон в складках одеяла и напечатал: «Ладно, плевать. Ощущение неловкости все равно не пройдет, так что сейчас скину» — Тоору ненавидел свою нужду угодить Хаджиме. Он поспешно сбросил файл и сразу же напечатал серию сообщений: «Ничего не пиши мне, пока не прочитаешь до конца!» «Хотел бы я вернуться в прошлое и разбить свой телефон, на котором писал это тупое письмо» «Я тоже тебя люблю» «Я сказал не пиши мне, пока не прочитаешь всё!!!» Тоору безумно улыбался. Он вновь швырнул телефон в складки одеяла и решил, что наступило идеальное время для поздней пробежки вдоль пляжа. Да. Да. Правда переоделся и сбежал на лёгкий, трехкилометровый пробег вдоль берега. По возвращению он, к сожалению и безмерной радости, нашел сообщения от Хаджиме. «Знаешь, я люблю быть частью комедии, и твое письмо умышленно довольно забавное, но по итогу получилась какая-то трагикомедия. Что ещё лучше.» Тоору сглотнул. «Я рад, что если мы когда-нибудь и встретимся, то не ближайшие пять лет, потому что тот прошлый я, о котором ты пишешь, кажется мне недосягаемым. Я упал в твоих глазах, да и в своих тоже, и это задевает. Но я также рад, что, в основном, ты запомнил меня именно тем Хаджиме» Тоору напечатал: «Почему у тебя такие представления о нашей встрече?» «Потому что я вижу, как мы сидим и ностальгируем, но в этом-то всё и дело — очень многое осталось в прошлом. И мне кажется, что должно случиться нечто невероятное, чтобы мы сочли нужным сделать это нашим настоящим или даже будущим.» «Справедливо» Тоору принял особенно длинный и особенно горячий душ, стремясь свариться заживо. Хаджиме снова ему написал. «Я не настолько чувствительный, чтобы думать об этом ещё недели две, но блин, какая же ты тварь, Тоору. Люблю тебя, но за что ты делаешь это со мной. Буквально хочется придушить тебя.» Тоору невольно улыбнулся, чувствуя бабочек и рвотный позыв одновременно. «Отныне «я люблю тебя» это фраза табу между нами, так что остуди пыл, Хаджиме» «Пиздец, чел, пиздец, зачем я это прочитал? Я ведь знал, что именно ты напишешь. Фактически, я развел тебя на это сам» «Всегда рад сказать то, что ты хочешь услышать» «Ужасно. Это всё так ужасно. Пожалуйста, проживи счастливую жизнь и не смей умирать до семидесяти.» «Договорились» «И не смей писать мне писем, я не переживу» «Ты ведь хочешь, чтобы я его написал, и я напишу» «Умоляю, не пиши!!!» «Нет, лучше напиши, но не отправляй!» «Ты ведь можешь не читать его» «Конечно я не могу не прочитать его, если оно будет прямо передо мной, потому не отправляй, где твое благородство?» «Благородство? И это ты мне? Я вообще-то делаю тебе милость, предупреждая о своем письме заранее. Так что готовься» Тоору рассмеялся, и вдавил пальцы в свои закрытые веки, пытаясь пережить волну стыда. Через два дня Хаджиме правда прислал ответное письмо. Письмо Тоору было подробным, почти на двадцать страниц. Письмо Хаджиме — всего на две. Тоору отказывался читать почти сутки прежде, чем неминуемо сдался и прочёл. Было отвратительно. Письмо веяло все теми же мыслями и чувствами, удачно отражая воспоминания и самого Тоору. Господи, им давно стало ясно, что они будто один человек, но это письмо… Тоору впервые так четко увидел, что их мысли образуются в каком-то общем пространстве единого подсознательного домена. Между ними десятки тысяч километров расстояния, сотни километров недопонимания, упрёков и недоговорок. Отвратительно — встретить кого-то в юном возрасте и потерять, решив, что и без него жизнь полноценна, а потом, спустя много времени, пожалеть и не знать толком, почему. Тоору не понимал их дружбы с Хаджиме. Ещё меньше он понимал их влюбленные чувства. Тоору видел их параллелями. Все их общие увлечения не пересекались — они любили кино, но разные жанры, они любили волейбол, но за разные аспекты. Они мыслили одинаково, но действовали по-разному. Когда-то Тоору казалось, что они параллели, которые оказались одной линией и ее отражением. Они были едины — Тоору и Хаджиме. Настоящие родственные души, если бы такое понятие существовало. Проблема заключалась в том, что Тоору ненавидел все решения, которые Хаджиме принимал в своей жизни. Он понимал каждое, но его воротило от того, что Хаджиме принимал их. Хаджиме считал, что их схожесть — огромный плюс, и что Тоору единственный человек, которого он рассматривал, как равного. Тоору видел Хаджиме воплощением худших своих сторон, искренне считал себя лучше него, и ему противным представлялось, что Хаджиме считает себя ровней ему. Тоору ненавидел Хаджиме. И Тоору ненавидел, что любит его. До сих пор. Как последний идиот. Потому что Тоору ещё никогда не разлюбливал людей, которых однажды полюбил. Ни разу. И, о, как он ненавидел себя за это. ⠀ Каким-то чудесным образом Тоору смог подняться с пола салона такси и выволочь свое тело к парадному входу в гостиницу, где остановился. Девушка за стойкой администрации встретила его с самым благожелательным выражением лица и пожелала спокойной ночи, Тоору промямлил нечто неразборчивое в ответ. Он не хотел спать. Разум перешёл в то состояние, где отчаянно хотелось какой-то романтики и драмы. Обычно в такие моменты он читал поэзию, но не догадался взять в поездку ни одной книги. Надел наушники, включил свой любимый грустный плейлист и занялся тем, что пытался рассмотреть потолок в темноте. С огромнейшим удовольствием он бы сейчас полистал Мацуо Басё и даже Шекспира. О, ну почему он оставил все в Аргентине?! На ум вновь уселось то старое письмо. Как давно это случилось? Ведь почти год назад, разве нет? Наверняка, чувства Хаджиме давно испарились. Собственно, Тоору думал, что его собственные тоже прошли, наконец уступив место отвращению. Хватило нескольких дней неожиданно возобновившейся переписки, чтобы Ойкава вынужденно признал — коматозное состояние чувств не приравнивается к их смерти. К сожалению. Он ощущал себя странно, общаясь вновь с Хаджиме. Они толком не знали друг друга, уже нет. Вместе с тем, будто и дня не прошло с их последнего разговора. Всё будто по-прежнему. Хаджиме по-прежнему жалок и умен, а Тоору все также пытается выиграть условное соревнование между ними. Последние пару дней они почему-то обсуждали возможную встречу. Тоору не знал, почему. Цифры на телефоне выстроились в обратный отсчёт «4:32», когда Тоору перевернул все папки сохранённых файлов, чтобы отыскать его. Вот оно — доказательство, что Тоору возможно любить. Пусть Тоору никогда по-настоящему не верил в любовь Хаджиме, но прямо сейчас это не было важно. Вот оно — любовное письмо, адресованное Ойкаве Тоору. Он жадно цеплялся глазами за каждое слово, прощая и игнорируя грамматические и орфографические ошибки. «Я всё ещё ни на что не надеюсь, да и вряд-ли наши судьбы пересекутся, разве что только в геометрии Лобачевского. Но твоё существование, одно осознание, что ты есть — мне как будто этого достаточно.» Этот единственный абзац ближе к концу стоил того, чтобы отметать в сторону напыщенность и фарс остального письма и перечитывать всё от начала до конца раз за разом. Тоору читал это письмо лишь единожды, но сейчас, посреди ночи в Токио, он прочитал письмо дважды, задерживаясь на единственном абзаце. «Мне как будто этого достаточно.» «Твое существование, одно осознание, что ты есть — мне как будто этого достаточно» Тоору удивлённо следил внутренним взглядом за слезой, бежавшей из уголка глаза к уху. Неужели, Хаджиме правда так считал? Правда любил его? Слова, слова, слова — Хаджиме любил их пуще Тоору, пусть и не показывал этого. Будь у них всё, как надо, по-настоящему — разве не были бы они вместе? «Мне как будто этого достаточно» Тоору ощущал какую-то удушающую любовь. Чистую-чистую, без стыда, омерзения, унижения; будто дезинфицированную алкоголем. Это чувство в груди — настоящее? Он ведь пьян прямо сейчас. И посреди момента ностальгии. Конечно, это не может быть правдой. Нет. Нет? Что-то приятно плавилось, растекаясь по межреберным мышцам. Он любит не Хаджиме, и даже не его прошлую версию. Это какая-то идея о Хаджиме, отпечаток воспоминания. Они физически не виделись уже года три или четыре. Их эпистолярный роман — просто смешон и нелеп, на самом-то деле. Тоору отказывался верить, что любовь так и выглядела. «Опустим факт, что я пил, но» «Надеюсь, мы всё-таки однажды встретимся лицом к лицу, и тогда я тебе такое скажу, глядя в глаза, ты охренеешь» Тоору смотрел на свои отправленные сообщения и на минуту серьезно задумался их удалить. Затем заблокировал телефон и отложил в сторону. Во-первых, ему не помешала бы порция последствий за писанину своим непонятным недобывшим-недодрузьям-недолюбовникам в нетрезвом состоянии. Во-вторых, он, к сожалению, имел ввиду каждое напечатанное слово, пусть ничего прямо так и не сказал. Он знал, что Хаджиме поймет. Потому что да — они словно один человек, и понимают друг друга с полуслова. Отвратительно. Тоору желал себе родственную душу получше. Может, он и не достоин. Он ведь правда тварь, как и Хаджиме. Они стоят друг друга, возможно, следовало признать это и смириться, что лучшего не дано. Возможно, это и есть любовь в реальной жизни. Всё-таки искусство выдумало высшую, чистую любовь, которая просто случается с человеком. Развод Сугавары и Даичи лишь очередное тому доказательство. ⠀ *** ⠀ Тоору проснулся в час дня и провел первые два часа в ванной: принимал душ, высидел две маски на лицо и на волосы, побрился, а в промежутках пялился в одну точку и проклинал создателя алкоголя. Не менее его беспокоило молчание Хаджиме. Пьяные сообщения Тоору были прочитаны ещё тогда, когда он сумел разлепить глаза, однако ответа не последовало до сих пор. Тоору ощущал себя идиотом. В основном, потому, что им и являлся. В 19:42, когда Тоору сидел на лавке в сквере и наслаждался теплыми вечерними дуновениями последних дней августа, ему пришло сообщение. Целый день ему приходили сообщения, но все они были от друзей. В этот раз он будто знал, что это именно то сообщение, а потому опустил телефон и смотрел в небо ещё пять минут. В наушниках зазвучала Landslide группы Fleetwood Mac. Стиви Никс — она бы поняла их ситуацию. О, она бы точно всё поняла, даже то, что они сами не могли. Тоору позволил себе забыться до конца первого куплета, а затем не выдержал и открыл мессенджер. «Черт, нет. Это я посмотрю тебе в глаза и позову замуж, чтобы ты оформил японское гражданство и вернулся домой.» Должно быть, дело было в ласковом ветре или красивом закате, может, в песне Fleetwood Mac или с каждой секундой уходящем лете, но у Тоору перехватило дыхание. «Что ж это такое? — тихо шептал его внутренний голос. — Откуда такое гигантское облегчение?» Из-под солнечных очков стекала слеза. В углу сознания проснулся дикий ужас, настоящий, чистый страх — потому что слеза родилась из радости. Тоору, которого тошнило от Хаджиме, который испытывал стыд за любовь к подобному человеку, который без сожалений уехал от него в другую страну — плакал от счастья. Плакал от пустых слов на экране мобильного. ⠀ Макки не впечатляла история Хаджиме и Тоору все те долгие годы, что он знал о ней. Выслушав рассказ Тоору и прочитав переписку, он скептично окинул друга взглядом и достал из кармана айкос, планируя выдыхать пары прямо в лицо Ойкавы, чтобы тот поскорее умер. Он так и сказал. — Нет, серьезно, что ты думаешь об этом всем? — с надеждой спросил Тоору, желая влепить себе пощечину. — Я думаю, что тебе срочно нужно найти мужика, — Макки резко выдохнул дым в лицо Тоору. — Буквально, вы никогда не встречались, никогда не целовались, тут он резко зовёт тебя замуж. В переписке! Даже не по телефону. Плюс, ты всегда говорил, что тебя воротит от него и его жизненных решений, разве нет? — Тоору кивнул и получил следующую порцию дыма в глаза. — Ну, вот. К тому же, Ивайзуми на словах Лев Толстой, а на деле? — Ты прав, ты прав, — Тоору помахал ладонью, отгоняя от себя жженый запах электронки. — Да вообще, если подумать, что за разговор о гражданстве? Я же намеренно уехал, почему он думает, что я застрял в Аргентине и хочу домой? Какой-то бред. — Я был бы рад, если бы ты вернулся, если честно, — вздохнул Макки. — Но ваш брак не будет действителен в Японии, так что я вообще не понимаю, о чем этот чел говорит. Думаю, он сам не понимает. Да и никогда не понимал. — Впечатление, что ему все ещё пятнадцать лет, — согласился Тоору. — Теперь, когда я успокоился после его сообщения и проговорил всё вслух… Меня реально физически подташнивает. Я бы никогда не женился на нем?! Мы даже не целовались ни разу! Что за бред?! — У тебя, должно быть, течка, — услужливо предположил Макки, вновь выдыхая на Тоору. — Меня беспокоит твое увлечение омегаверсом, — Тоору и покачал головой. — Всё лучше, чем твоя реальная жизнь, — Макки вскинул левую бровь. — Я знаю, знаю! — Тоору застонал, хватаясь за голову. — Я ненавижу это. Ненавижу его. Зачем я только написал?! Меня реально тошнит. — Настоящий вопрос здесь в другом, — Макки продолжительно затянулся прежде, чем заговорить вновь. — Почему ты до сих пор его не заблокировал? Тоору моргнул. А затем ещё раз. — Ну, мы же друзья. Типа. Что было правдой. Когда они игнорировали тупые чувства, то их общение текло так легко и естественно, будто они собирали вместе пазлы, разделив кусочки между собой пополам. Так просто, так весело, остроумно, честно и нечестно. Волшебно. Они были идеальными друзьями. Бывали периоды, где они становились даже лучшими друзьями, пусть ни один из них не признал бы этого, но сам факт лишь показывал, как слаженно они работали в тандеме. «Если бы ты был овощем, то наглой морковью или скромной луковицей?» «Что за вопрос? Конечно, луковицей. А ты?» «А я бы съел.» «Луковицей, чем же ещё» Или «Как успехи с курсачом?» «Его разнесли в пух и прах, и теперь я должен его полностью переписать до шести вечера» «Сейчас два часа ночи. Ты успеешь?» «У меня нет выбора, знаешь» «Тогда не пиши мне, а занимайся делом!» «Но мне так приятно тупить в нашем чате» «Посмотрим, что ты скажешь, когда окажешься в армии» «А я бы сходил в армию. Всё лучше, чем получать бесполезное образование. Всё, что нам преподают, я уже знаю» «Ага-ага, но курсач написать не смог» «Тебе не понять» «Не сомневаюсь» «В любом случае, я держу за тебя кулачки и морально присутствую с тобой в комнате. Удачи!» «Ты следишь за мной?! Сталкер!!!» «Всё верно, так что веди себя подобающе» «И пиши курсач!» «Сколько пальцев я показываю?» «Нисколько» «Теперь я буду думать, что в моей комнате скрытая камера» «Она там есть. Прекрати писать мне и займись делом» Всё ломалось с появлением полунамеков, полушуток и полуфлирта. Будто они прикасались друг другу и мгновенно отскакивали как можно дальше, сбегая, не оглядываясь — лишь бы не увидеть реакцию другого на себя и свои действия. Они боялись друг друга. Всё-таки, не отпрыгни они прочь, пришлось бы признавать, что не такие уж они и крутые, какими пытаются себя показать. Смерть эго того не стоила. По крайней мере, такова была позиция Тоору. Кому-кому, а такому жителю дна, как Хаджиме, он не может проиграть (что непременно случилось бы, реши они сойтись). Никогда. Ни в чем. Он предпочтет остаться недосягаемым и упущенным, чем униженным и проигравшим. ⠀ *** ⠀ Тоору никогда не видел, как Коши плачет. Он слышал некоторые рассказы, где упоминалась слеза-другая, но никогда по-настоящему продолжительный плач. Тем более от боли. Он выглядел, как обычно: уверенным и подобранным; однако за столом было тихо — Ойкава боялся произнести хоть слово, с ужасом рассматривая своего друга. Опухшие глаза Коши имели заревано-розоватый оттенок. Масляные глаза, должно быть, находились за слоем слез уже около суток, потемнели и болезненно, совершенно безразлично оглядывали кафе, в уголке которого они примостились. Тоору не мог прекратить таращиться на оголенный безымянный палец. Выходит, всё взаправду… — Я поговорил с Дайчи, — первым сдался Сугавара. Его пальцы обхватили стакан воды со льдом, глаза упали вниз, теперь наблюдая как холодок на стекле плавится и стекает на руки. — И сказал, что мы разводимся. Тоору тяжело выдохнул. — Было очень много слез: и у меня, и у него, — продолжил Коши. — Пока что мы застряли вместе. До тех пор, пока я не найду квартиру. — Не ожидал, что ты тоже заплачешь, — тихо сказал Тоору единственное, что пришло на ум. — Почему нет? — Сугавара слабо улыбнулся, в глазах блеснула и погасла смешинка. — Просто ты так долго твердил, что разлюбил его, так много жаловался на ваши проблемы, что казалось, тебе будет легче перенести конец, — честно ответил Тоору. — Ну, я правда много плакал, — он невесело хмыкнул. — Ты бы знал, как рыдал Дайчи. — Даже не могу представить, — сознался Тоору. Савамура всегда любил Коши сильнее, даже он сам так утверждал и гордился этим фактом. — Я ещё не видел, чтобы люди так рыдали от боли, — Коши как-то сгорбился и заметно поник после своих слов. — Я хотел умереть, когда смотрел на это. Ужасно. — Жесть, — испуганно вывалилось изо рта Тоору. — Не могу даже в голове у себя представить его лицо и какого было смотреть на его слёзы. Коши… — Тоору вздохнул, теряясь в скорби, не способный перевести сочувствие в слова поддержки. — Я прямо морально раздавил его, — Сугавара поморщился. — И я рыдал. Мы просто смотрели друг на друга и рыдали. Он ещё говорил и орал в слезах, мол, «за что?!» и «ты единственный, кто у меня был», «я так боюсь одиночества» и тому подобное… — О, Господи, — Тоору подался вперёд, чтобы накрыть руками замёрзшие пальцы друга. — Я в жизни не чувствовал себя настолько мразотным, — устало выдохнул Сугавара. Он не плакал, но горечь и страх в голосе разбивали сердце Тоору вдребезги. — Ты совсем не мразотный, — уверено сказал Тоору, глядя Коши твердо в глаза. — Не то чтобы ты шутки ради или от нечего делать разводишься, согласись? Гораздо хуже оставаться в браке с человеком, которого не любишь. Это такое неуважение было бы к нему. — Я ему тоже самое сказал, — кивнул Сугавара. — Просто утром у нас был очередной конфликт, где я снова агрессировал на него, хотя ситуацию можно было решить спокойным тоном. И я просто уже устал делать больно ему и себе. Слова как-то сами собой вылетели. Без подготовки или какой-нибудь подводки. Просто на сухую всё высказал. — Лучше так, чем никак, знаешь? — Тоору сжал пальцы Коши, надеясь, что таким образом суть его слов точнее достигнет цели. — Он думает, что тебе не также больно, как ему, но просто не понимает, каково тебе было переехать загород, в какое-то село ради кого-то, в ком ты разочаровался и разлюбил. Потому что, по сути, в этом браке одиноким был именно ты. Он не искал работу, не пытался социализироваться, перестал следить за собой, толком не проводил время с тобой. И даже, когда ты сказал ему, что разлюбил его, что он ответил? «Ну, может, всё вернётся? Я всё равно люблю тебя и не могу без тебя жить.» Окей? И что было дальше? Два букета, новый телефон и пару раз приготовил ужин — всё. Ни одна проблема не решилась, любовь предсказуемо не вернулась. И даже тогда он не хотел тебя отпускать, вынуждая тебя первым подать на развод. — Всё равно я ужасный, — Коши склонил голову ещё ниже. — Не могу просто. Он так сильно меня любит, и правда дорог мне. Как человек он просто прекрасный, именно характером. Не знаю… — Ты всё правильно сделал, — Тоору говорил спокойно и твердо, чуть ли не настаивая на своем. Просто потому, что Сугавара нуждался в этом. Он что угодно сделал бы ради Сугавары, серьезно. — Ты был бы ужасным, если бы зарезал его или типа того. А так ты освободил его и себя, в первую очередь. Он должен быть благодарен, на самом деле. Сугавара коротко хохотнул и грустно покачал головой. — Он не хочет такой свободы. Его во мне всё устраивает. Абсолютно всё. Тоору цокнул языком: — Зато тебя в нем много чего не устраивает. Это не делает тебя плохим. Он просто не вытянул планку, ну, бывает. Если он думает, что ты единственный на свете, то пускай вырастет, где сейчас недостача и завоюет тебя обратно, хотя бы попытается даже. Можно подумать, это конец жизни, и ему восемьдесят девять, а не двадцать четыре года, боже. — Факт… Правда я придерживаюсь философии, что с бывшими лучше не встречаться. — Ну, ты всегда успеешь передумать на этот счёт, — Тоору широко улыбнулся, затем провозгласил, — А так всё правильно — нахуй бывших! — Нахуй бывших, — с лёгкой ухмылкой повторил Коши. Да уж, кому, как не Тоору заявлять, что не стоит водиться с бывшими. Хотя, конечно, технически, Хаджиме нельзя причислить к «бывшим», всё-таки они никогда не были вместе изначально. «Что, вообще-то, ещё хуже», — осудительно подумал Тоору самому себе, прекрасно зная, что пропустит наставление мимо ушей. Тошнило от собственного жалкого поведения. Ойкава, наконец, отпустил руки друга и сел ровнее, вспомнив о важности осанки. — Как ты вообще? — спросил он, чтобы сбежать от неприятных размышлений. — Ты уверен, что тебе нормально будет жить с ним в одном пространстве какое-то время? — Не знаю даже, — задумчиво протянул Сугавара и сделал глоток ледяной воды. — Не самый идеальный вариант безусловно, но, в то же время, хочется поддержать Дайчи. Всё-таки ему очень не просто принять ситуацию, а со мной он успокаивается всегда. — А потом ты говоришь, что ты плохой, — мягко усмехнулся Тоору. — Буквально нимб над головой. — Ну, да, — Коши бледно улыбнулся. — Спасибо. ⠀ ⠀ *** ⠀ ⠀ Итак, наступила очередная ночь. Как заведено, с заходом солнца Тоору переставало невыносимо тошнить от Хаджиме, а мысленное скандирование становилось всё громче, на грани лёгкой истерии: «Напиши мне! Напиши мне! Пожалуйста, напиши мне! Тебе ведь хочется! Тебе ведь интересно! Напишинапишинапиши мне! Давай же! Как ты смеешь не писать? Я не слабый, я не напишу первым. Ты слабый! Ты пиши! Пиши, пиши, пиши мне! Пожалуйста, напиши мне!» «Я так хочу его. Почему с утра я ненавижу его, и меня тошнит, но к вечеру я постоянно люблю его? Зачем он мне? Я хочу его? У нас нет будущего! Я хочу его! Он отвратительный, разбрасывается словами, водит за нос, говорит противоречивые вещи, оскорбляет! Я всё равно хочу его. Я люблю его. Противно. Противно! Тошнит! Он уродливый. Напыщенный. Самовлюблённый. Да, да, не стоит забывать нарциссические тенденции в его поведении. Такие же, как у меня. Мы так похожи. К черту его. Когда он уже сдохнет?! О, как я жду его смерти. Я чувствую, что не пролил бы и слезы. Не приехал бы на похороны — а кто он мне? Никто. Призрак в телефоне. Несуществующий человек. Голос в голове. Какой же он некрасивый, я не могу поверить, что когда-то сказал ему обратное — он точно никогда не забудет, а ведь это ложь! Он стал уродливее — правда. Позор, что я испытываю такие терзания из-за грязи под собственной подошвой. Ненавижу его. Откуда это гребаное желание упасть на колени и припасть к нему? Я знаю, что в реальности скорее выколол бы себе глаза, чем прикоснулся к нему, чем разделся бы перед ним, уж тем более, чем унизился бы до колен. Кроме того! Он никогда не хотел меня. Меня! Он! Никогда! О, позор мне! И Коши смеет утверждать, что возможно разлюбить? Разлюбить прекрасного человека, не то, что свинью! В чем секрет? Как разлюбить это? Как развеять проклятие? Я ненавижу его. Но он порой так открыт. Путает в словах, надеясь, что я всё равно пойму. И я понимаю. Каждый раз я понимаю. Мы наблюдали друг друга в худшие периоды. Кто, если не он? Я так хочу его прямо сейчас. Почему он не пишет? Он не хочет меня? Как может такое ничтожество сводить меня с ума, даже не пытаясь? Тошнит. Тошнит, тошнит. Я правда люблю его. Умоляю, кого угодно, кроме него. Я сбежал бы от него к кому угодно. Я бы вышел за него, только чтобы завести любовника. Женился бы только, чтобы привязать к себе и уехать обратно в Аргентину, жить своей жизнью. И встреть он другого или другую, я не был бы против. Влюбись он и попроси развод, я бы с удовольствием согласился. Хаджиме оттягивал бы развод до последнего. Он жаждет привязать меня к своей ноге не меньше моего. В конце концов, он первый заговорил про брак. Конечно, он мог иметь ввиду что-то другое. Некий иной мотив. Совершенно полярный даже. Не все безумны, как я. Он явно не пребывает в той степени одержимости, в которой нахожусь сейчас я. Он внезапно придумал себе спасательную миссию. Точно-точно! «Спасти Тоору из страшной Аргентины, в которую он сам хотел уехать». Как глупо! Я просто издеваюсь над собой! Жил прекрасно без него. Жил потрясающе. За что я вспомнил о нем? За что написал? За что он ответил? А потом весь этот разговор о браке заставил меня думать о нем до степени, где я убедил себя, что люблю его, как любят мужей. Так ли это? ТАК ЛИ ЭТО? Я не знаю. Я хочу его, но кажется, будто в реальной жизни я бы не стал. Одного взгляда на его лицо хватит, чтобы вызвать отвращение. Уродец. Жалкий уродец. Потерянный в жизни. Я зарабатываю, он живёт с мамкой. У меня друзья, у него нет друзей. Все его сексуальные связи вызывают у меня тошноту, так отвратительно он себя вел с ними. С его же слов и рассказов! Он кретин. Ему нужно на психотерапию. Я не могу любить его. Как разлюбить ничтожество? Может, я слишком много о себе возомнил? Где тот идеал, о котором я мечтаю? Я никогда не встречал его. Он — выдумка. В то время как Хаджиме — реальный. Возможно, в реальности лучшего не будет. Я не встречал никого после него. Ненавижу его.» Последнее время Тоору интересовало, не является ли «ощущение, что все твои суждения на одну тему ложны, даже если полярно отличаются между собой» признаком безумия или любого другого рода психологической дестабилизации. Под одеялом было слишком жарко, подушка противно нагрелась с обеих сторон, душно. По комнате сверлили воздух комары, периодически подлетая к лицу Тоору или садясь на выглянувшую пятку, дразня, запугивая, издеваясь. Он нащупал телефон и злостно уставился на чат с Хаджиме. Каким же тупым он сам себе казался. Жалкое существо без какой-либо личной жизни. Ну, это, должно быть, стадия отчаяния. Писать гребаному бывшему. Вот до чего он докатился, отказываясь активно строить личную жизнь через сайты знакомств. Вот, к чему привела «работа над собой». Как же он ненавидел себя. «Мне приснилось, что ты умер. Надеюсь, сон не вещий. Дай знать, что ты жив. Было очень реалистично.» — самоуверенная, алмазно циркова́я ложь, выдуманная на пустом месте за долю секунды. «Ну, и зачем? — спросил сам себя Тоору, закатывая глаза. — Просто жалко смотреть.» Но сообщение не удалил. Поставил телефон на беззвучный режим, чтобы не вскакивать после вибрации каждого уведомления от любого приложения, как идиот. — Мне нужен экзорцизм, — зло выдохнул он вглубь комнаты, бросая телефон на прикроватную тумбу и перевернулся на другой бок, лицом к стене. ⠀ ⠀ *** ⠀ В 3:21 дня Хаджиме ответил: «Я жив.» Тоору едва сдерживался, чтобы не разбиться головой об стену. То выдуманное, несуществующее соревнование между ним и Хаджиме? Да, прямо сейчас Тоору проигрывал с поражающим трагизмом. Ему начинали до смерти надоедать шарады. «Давай встретимся.» — написал он в 3:24, то есть позорные три минуты спустя. «Зачем?» Тоору хотелось выть. «Потому что мы с тобой подружки и в данный момент находимся в одной стране для разнообразия. Обычно этих причин достаточно, чтобы встретиться.» «Когда ты уезжаешь?» «В среду.» «И неизвестно, когда приеду ещё раз» Сегодня был понедельник. «Не поедешь к родителям?» Подонок съезжал с темы. Как всегда. Чего удивляться? Ссыкло. «Как ты помнишь, мать отказалась от меня, так что есть ли смысл обременять ее своим визитом? Думаю, нет.» «Что насчёт сестры?» Как же ему всё равно на то, что ответит Тоору. Ублюдок. «Мы зависали первые три дня моего приезда. И она собирается навестить меня в Аргентине на Рождество.» — напечатал Ойкава, прекрасно зная, что никому эта информация не была интересна. «Ясно.» Прошло пять минут. «Не могу поверить, что ты съехал с темы. Если не хочешь видеться, то так и скажи, бро. Это не проблема.» — ещё немного и у Тоору от злости хлынет кровь из носа. «Я могу приехать в Токио завтра вечером и уехать с последним поездом. Норм?» «Сдохни», — подумал Тоору. «Ок, давай так.» — напечатал он. «Красиво оденься, не хочу, чтобы ты позорил меня своим обществом.» «Японцев не интересуют иностранцы, так что никто и не взглянет в твою сторону.» «Сдохни», — подумал Тоору. «Ахахах, справедливо», — напечатал он. ⠀ *** ⠀ Сугавара миловидно улыбался и невинно моргал глазами, бесстыже разглядывая друзей в ответ. На безымянном пальце золотое кольцо. Тоору откровенно таращился, раскрыв рот. Тецуро опрокинул в себя шот текилы, Бокуто протянул ему дольку лайма. — То есть, развод отменяется? — насмешливо уточнил Атсуму, подвигая свой шот текилы поближе к сердцу. — Ну, я последовал совету Куроо, — кивок в сторону Тецуро, сплюнувшего кожуру обратно в ладонь Бокуто. — И перечислил в своей голове все плюсы Дайчи. Он обожает меня, терпеливый со мной, щедрый, ласковый, мы всё друг про друга знаем, я воспитал его под себя. Как подумаю, что придется начинать все заново с каким-то тюбиком, меня аж передёргивает… Да и потом, я вспомнил всех парней, которых я знаю и представил какие бы отношения у нас сложились и, клянусь, ни один из них даже близко не стоит к Дайчи. Все — говно. То ревнивые, то скупые, то тупые, то всё держат в себе. В этом плане, Дайчи идеальный. К тому же, я всё-таки привязан к нему, не знаю. — Ты уверен, что не любишь его? — фыркнул Макки, доставая из кармана электронку. — Вот и Дайчи у меня тоже самое спрашивает последнее время, — кивнул Сугавара. — После того, как я упомянул развод, он стал ещё ласковее… — Куда ещё-то? — поморщился Атсуму, и Куроо хохотнул. -… И мы постоянно занимаемся сексом. Чаще, чем когда-либо до этого. — Ха? С чего? — недоуменно спросил Тоору. — Не знаю, у меня какой-то такой период, что постоянно хочется, — пожал плечами Коши. — Гон, — со знанием дела вставил Макки, и Тоору с силой вогнал ему локоть под ребра. — Ты же говорил, что он абсолютно перестал возбуждать тебя, даже не привлекал, — напомнил Атсуму, и остальные кивнули в подтверждение. — Ну, я не знаю, я просто фокусируюсь на отдельных частях, которые мне нравятся. Там, на руках, например… Макки рассмеялся. — Я так и знал, что до развода не дойдет, — хмыкнул Куроо и покачал головой. — У тебя вечно семь пятниц на неделе. — Тц, отстань, — отмахнулся Сугавара. — Я просто решил не торопиться с таким важным решением. — Я всё равно думаю, что тебе нужно развестись, — подал голос Тоору. — Да пусть делает, что хочет, — не согласился Куроо. — Он тебе вообще нужен? — вздохнул Макки. — Я не уверен, что найду кого-то лучше, вот и всё. — Буквально, за тебя драться будут, поверь, — сказал Бокуто. — Точно-точно, — Атсуму щёлкнул пальцами, соглашаясь. — Вы постоянно так говорите, но не знаю. Наверное, мне просто сложно в это поверить, — Сугавара вздохнул и взял шот. Четвертый? Пятый? — Ну, это не худший брак, в котором людям приходилось оставаться, — пожал плечами Куроо и поднял над столом рюмку. — За семейную жизнь! — За семейную жизнь! — нестройным хором провозгласили остальные и зачокались. Тоору промолчал и ни с кем не чокнулся, просто опрокинув в себя жгучую жидкость. Он считал это ошибкой, но не хотел убеждать друга и потенциально обрекать на несчастную жизнь. Коши испугался — вот и всё. Люди всегда боятся. Сложно было его осуждать. Тоору думал о своем страхе тоже. Был бы смелее, давно заблокировал бы Хаджиме. Тоору никогда не состоял в серьезных отношений, следовательно и советы давать был не вправе. Он поморщился, вспомнив об Ивайзуми и поспешил выгнать его из своей головы, игнорируя, как сжалось сердце при одной только мысли о нем. Противно. Он выпил ещё шот, не закусывая. — Итак, ты завтра уезжаешь, Тоору, — объявил о смене темы Сугавара. — Послезавтра, — поправил Макки. — Я буду скучать, — честно признался Тоору. — У вас всегда происходит какая-то драма, и двух недель совершенно не хватило, чтобы пресытиться вашей компанией. — Ничего-ничего, — Макки хлопнул Тоору по спине. — Мы увидимся в Аргентине на Новый Год. — Если соберётесь, — фыркнул Ойкава. — Э, нет-нет, — покачал головой Бокуто. — Мы точно приедем, я лично уже скопил почти всю необходимую сумму. — Я ежедневно отслеживаю билеты, — отдал честь двумя пальцами Атсуму. — Ого, похоже, всё серьёзно, — рассмеялся Тоору, вязкое тепло разлилось по всему телу. Он обожал своих друзей. — Ещё бы! — подтвердил Сугавара. — Я уже вечность мечтаю выехать куда-нибудь и не упущу этот шанс. — И я! — подал голос Тецуро. — Что может быть приятнее братской поездки в Латинскую Америку? — Перманентное возвращение Тоору в Японию, — тут же ответил Макки. — Увы, я отныне гражданин лучшей страны в мире, а также их самый любимый и ценный игрок, — сладенько улыбнулся Тоору. — Но очень мило, что вы не можете без меня жить, я прекрасно это понимаю. Я незаменим, в конце-концов. Рад, что вы поняли. Макки закатил глаза, затянулся айкосом и намеренно выдохнул дым Тоору в глаза. Ойкава закашлялся, а остальные рассмеялись. — Ладно, без шуток, я жутко по вам всем скучаю, — признался Тоору. — И люблю вас безумно, вы же знаете. Бокуто, сидевший рядом, обхватил Тоору за плечи и проныл прямо в ухо: — Без тебя не бывает также весело, как с тобой, Ойкава, я буду скучать. — Посмотрим, что ты скажешь, когда я уложу тебя и твою команду на лопатки на следующем чемпионате мира, — ухмыльнулся Тоору в попытке приподнять всеобщее настроение. Активный гвалт возмущений и шутливых угроз обрушился на него с хохотом и проклятиями в адрес Аргентины. Воздух над их столом будто стал легче и свежее. Никто не грустил, увлеченный обсуждением уровня подготовки мировых команд по волейболу. — Так, во сколько мы все встречаемся в аэропорту? — спросил Сугавара, словно опомнившись. — Во сколько рейс? Все, как один, глянули на Ойкаву. — А? Что, вы собрались меня провожать? — удивлённо спросил он. — Ну само собой, — Макки снова выдохнул ему в лицо. — А ты думал мы тебя оставим один на один с этим пугающим аэропортом? Ты буквально потерялся по прилёту, Тоору. — Это одноразовая акция! — вспыхнул Ойкава. — Я больше не потеряюсь. — Так ты на намекаешь, что не хочешь, чтобы мы тебя провожали? — вскинул брови Атсуму. Тоору торопливо замотал головой из стороны в сторону. — Я буду благодарен и тронут до глубины души, если вы будете меня провожать, — сообщил он. — Ну, а для чего ещё друзья? — усмехнулся Тецуро. Тоору невольно просиял, улыбаясь от уха до уха. Он правда любил их всех. Искренне и безапелляционно, без толики рвоты. Не как… Кхм, неважно. Он взял свой последний шот текилы и поднял над столешницей. — За дружбу! — торжественно объявил он. — За наше непоколебимое братство! — дополнил Куроо, поднимая рюмку. — За постоянство наших отношений! — продолжил Атсуму. — За безграничную любовь! — Бокуто широко улыбнулся, может, даже шире, чем Тоору. — За приобретенную семью! — добавил Сугавара. — Пожалуйста, давайте просто выпьем, — простонал Макки, вызывая взрыв смеха за столом. — Ура-ура!!! — хором крикнули они под звон столкнувшихся в воздухе шотов. Никогда ещё текила не казалась на вкус такой сладкой. ⠀ ⠀ *** ⠀ ⠀ Август. Летними ночами всегда тепло, даже ветер и тот горячий. Приятный. Ласковый. Тоору с наслаждением прикрывал глаза, позволяя дуновениям касаться его щеки, шеи, ключиц, пробираться под рубашку, шептать в ухо, перебирать прядки пушистых волос. После долгой прогулки, они бы вышли на набережную, где тихо, почти пусто и всего несколько фонарей. Они бы прошли в комфортной тишине немного прежде, чем сесть на одну из лавок с видом на воду. — Не могу поверить, что мы встретились, — выдохнул бы Тоору с улыбкой. — Да, — тихо прошелестел бы голос Хаджиме. Увидев его вживую, Тоору бы успокоился, как случалось всегда до этого. Растаяли бы ненависть, презрение и отвращение, растаяло бы сердце, растаял бы он сам, становясь лужицей теплой содовой. Хаджиме бы перестал казаться уродливым, наоборот, только скажи он первую глубоко продуманную фразу, как Тоору бы вновь видел перед собой нечто прекрасное, будто самую душу Ивайзуми, отпечаток бога. И тогда бы он расслабился, его плечи бы опустились, и он растворился бы в этой глупой эйфории, позволил бы себе заново влюбиться, забыв обо всем. Там, на лавке, не существовало бы ни прошлого, ни будущего, ни прочего мира. Только они вдвоем. Навечно. По крайней мере, если вечность длилась до рассвета. — Я всё жду, когда ты скажешь то, что на самом деле хотел сказать всё это время, — сказал бы Хаджиме. — Ха? О чем ты? — Ты знаешь, о чем. Они никогда не разговаривали прямо. Никогда не говорили, что имели ввиду, предпочитая намеки или ходить кругами. Но всё равно непременно знали, о чем говорят. Тоору действительно знал бы, о чем Хаджиме. Он пожевал бы губу, чувствуя себя глупо, неожиданно неловко. Хотелось ничего не говорить, ни в чем не сознаваться, остаться в панцире, где тепло и безопасно. Но одного взгляда в серые глаза хватало, чтобы Тоору хотелось броситься на воображаемый нож в руках Ивайзуми. Это было плохо. Тоору чувствовал себя слабым и ранимым. На секунду чувства перестали быть очередной шуткой. — Эм, — начал бы он и собственный неуверенный голос его рассмешил. Смех вышел нервным. В глазах Хаджиме резвились смешинки. Тоору отвернулся, предпочитая всматриваться в невидимую воду. Ее правда не было видно среди всей этой ночи. — Г-кхм… Э, ты помнишь письма, которые мы писали друг другу? — Тоору продолжил смотреть на воду, которую едва видел, Хаджиме молчал. — Я недавно перечитывал их. Если честно, то твое я перечитывал даже несколько раз, — Тоору проследил взглядом парочку, проходившую мимо них. — Обычно всё встаёт на свои места, когда я завершаю письмо. С тобой так не было, хотя я выписал все-все-все, от начала до конца, что помнил и не помнил, поднял наши переписки, нашел отвратные стихотворения в заметках на старом телефоне. Провел настоящее журналистское расследование, но не сработало. Я так ничего и не понял. — Хаджиме молчал, спокойно слушая. Возможно, он вообще не слушал. Возможно, ему было все равно. — Не знаю, говорил я или нет, но я исправлял свое письмо. Точнее дописал аппендикс, который тебе никогда не показывал. В целом, уже не особо важно, что я там написал, это бы только сильнее запутало тебя в моих чувствах, поверь. Но, перечитывая, я заметил как яростно рационализирую, как отчаянно убеждаю самого себя, что не испытываю к тебе чувств. Потому что во все времена люди описывали любовь, как победу, как триумфальное чувство. Я не ощущал ничего подобного. Наоборот, чувствовал поражение. Позорный проигрыш. И не потому, что ты плохой человек — я бы все равно любил тебя, будь ты хоть в десять раз хуже, потому что человека либо любят, либо нет, а его качества, к сожалению, едва ли имеют значение, — Тоору позволил бы себе короткий взгляд на Хаджиме, задумчиво смотревшего на воду. Он слушал. Ойкава поспешно отвёл глаза. — Я люблю тебя. И это ощущается поражением, потому что любовь не взаимна, — он невольно хихикнул, вышло довольно нервно. — Ничего страшного, честно. Учитывая историю наших взаимоотношений, моя безответная любовь вписывается в них более, чем прекрасно. Всё в порядке, честно. Мы можем остаться друзьями, как всегда делали до этого. Мы общались, когда я был на самом дне своей жизни, и когда ты был на своем. Меньшее, что мы можем, это растянуть нашу дружбу ещё на пару лет, чисто по инерции. Я просто ненавижу, что оказался крайним. Больше нравилось, когда не взаимно любил ты меня. В глубине души (не так уж глубоко) Тоору надеялся, что Хаджиме убедит его во взаимности. Возьмёт за руку. Скажет: «дурак, я ведь планирую позвать тебя замуж, забыл?». — Мне нужно подумать, — ответил бы Хаджиме. И тогда Тоору бы заплакал от обиды. Он все прекрасно понимал. Он бы встал и ушел прочь, надеясь, что в какой-то момент Хаджиме его догонит. «Мы встретимся только на твоей свадьбе или на крестинах моих детей» — однажды написал Хаджиме. Вообще-то, не так давно. В ту ночь Тоору сел и в течение пяти часов читал их переписку, начав за два с половиной года до последнего сообщения в их чате. Было искренне интересно читать. Тоору видел, как совершенно не понимает, о чем говорит, когда тема затрагивала политику. Как то, что мучило Хаджиме и не затрагивало Тоору тогда, мучает Тоору сейчас. Страх смерти, незнание, что делать со своей жизнью, барахтанье на месте. Тогда Тоору отметал это всё, но перечитывая, понимал. Хаджиме действительно был умнее его. Он дошел до их неуверенного флирта, скатывавшегося в шутки. Он дошел до сообщения «Люблю тебя, живи с этим» от Хаджиме. Тогда Тоору подумал, что это признание в любви. Читая с высоты будущего, он вдруг подумал, что совершенно накрутил себя. Больше походило на нечто платоническое. За месяц до этого признания они даже обсуждали, что их отношения схожи с братством. Глубокая любовь. Тогда Тоору закатывал глаза. А перечитывая, вдруг подумал, что, должно быть, вложил в рот Хаджиме, что хотел услышать, а тот и позволил. Читая, он вспоминал их взаимодействия в реальной жизни. Начинало казаться, что Хаджиме никогда не влекло к Тоору в сексуальном плане. Это было возможно. Это напрягало. Следовательно, Хаджиме не любил Тоору. Он не хотел его коснуться под рубашкой, не хотел взять за руку, не хотел поцеловать. Брак? Должно быть, он правда считал, что это спасательная миссия. Тоору любил непонятно кого, да ещё и безответно. Поэтому Хаджиме не догнал бы его. Позволил бы уйти. Не явился бы на порог дома. Не полетел бы за ним в Аргентину. Хаджиме победил бы. Ну, или: -Тебе не кажется, что у нас незакрытый гештальт? — спросил бы Тоору. — Гештальт? — Не притворяйся, будто не понимаешь. Гештальт школьной любви. Если бы они поцеловались на выпускном, то всё бы закончилось бескровно. Завершилось бы, как только их губы разлепились. Вместо этого снежный ком нарастал и нарастал, пока не докатился до чувства любви. Какова издёвка жизни! — Ладно, возможно есть… И что? — Хаджиме бы саркастично хмыкнул. — Хочешь, чтобы я тебя поцеловал? — Да. — Не хочу. — равнодушно ответил бы Хаджиме. — Ложь. Но это не было бы ложью. Скорее всего, нет. Или: Хаджиме бы упрямо тянул его за собой, к ограждению вдоль набережной. Он бы первым перелез на другую сторону и жестом показал бы следовать за ним. Тоору бы бесконечно бормотал и ругался себе под нос, но всё-таки шел бы следом. Он бы вглядывался себе под ноги, осторожно переступая с камня на камень на камень, едва не падая, отчаянно размахивая руками. Хаджиме бы остановился в самом низу, где никто их не видел и не слышал. В месте, откуда Тоору не смог бы сбежать слишком легко. — Что ты творишь? — прошипел бы Тоору недовольно, озираясь и опасно балансируя на камнях. Хаджиме бы загадочно посмотрел на него, а затем опустился бы на одно колено и достал кольцо. И Тоору бы замер, ошеломленно смотря на тусклый блеск камешка. Он не думал, что Хаджиме всерьез это сделает. Тоору бы опустился на колени и обхватил кисти рук Хаджиме, опуская вниз. — Я думал, ты несерьёзно, — прошептал бы он. — Я вполне говорю то, что имею ввиду, Тоору, — сказал бы Хаджиме, и Тоору бы видел, как ему больно, что ему отказывали. Почему он был так уверен, что Тоору скажет «да»? — Мы ведь даже никогда не встречались, — мягко сказал бы Тоору. — Я хочу жениться по любви, понимаешь? Я не хочу жениться, зная, что разведусь. Ты разве не хочешь того же? Тоору не знал, что бы ответил Хаджиме. ⠀ ⠀ *** ⠀ ⠀ «У меня рецидив после ремиссии» — написал Хаджиме в 2:10, когда Тоору лежал на полу в квартире Макки и пьяно икал. Тоору мгновенно понял, о чем речь. Он ненавидел, что понял. Почему Хаджиме не мог просто написать: «Я снова заинтересован в наших взаимоотношениях». Хотя бы так. Почему он всегда так пространно выражался, надеясь, что Тоору поймет? И за что — боже, за что! — Тоору действительно его понимал? Хотелось написать что-нибудь язвительное и неприятное. Равнодушное, злое, уничижительное. «Вот бы не жить иллюзиями, да?» — написал он. «Двадцать четыре года, и ты до сих пор думаешь, что есть какая-то разница» «Разница есть. Ее не может не быть.» — Тоору озлобленно ударял пальцами по экранной клавиатуре, борясь с раздвоением в глазах. «Все системы ценностей, восприятие, одинаково произвольны (я даже не говорю об объективности), и глупо утверждать, что то, как всё воспринимается, больше зависит от объекта восприятия, чем от субъекта. Мы видим то что видим, и понимаем это как понимаем, и мы не можем для себя определить, какое восприятие лучше (в плане вообще лучшее, без альтернатив) для нас, так как и системы, по которым мы пытаемся это понять, также произвольны. Скорее, можно говорить о том, какая из картинок нам нравится больше в данный момент.» Тоору был слишком пьян, чтобы пытаться что-то понять в этом эссе. Его раздражала каждая буква. «Иллюзия и реальность едины не потому, что восприятие субъективно, а потому, что восприятие произвольно. В плане, ты можешь принять все что угодно за реальность и что угодно за иллюзию, и не то чтобы не видеть разницы, а просто не иметь возможности определить, какая разница тут наблюдается» «Если для тебя есть что-то, чего для меня нет, это становится иллюзией восприятия» — ответил Тоору единственное, на что его хватало. «Это ты заблуждаешься насчёт происходящего, и даже не можешь доказать обратное» — почему-то это сообщение заставило щеки Тоору вспыхнуть, а рот изогнуться в улыбке. По животу расплылось довольство. Он не понимал, почему. «Это всё от скуки. Скоро пройдет, как и всегда до этого.» «Если ты серьезно веришь в то, что пытаешься доказать, то повтори это ещё раз. Четко и уверенно. Но если ты не уверен на все сто процентов, то не нужно зазря тратить время и силы» Тоору почти написал, что уверен, что это все иллюзия. Что ничего не существует между ними. Что им просто нравится иметь кого-то, о ком можно иногда думать. Так оно и было, на самом деле. Разве нет? «О, ты же знаешь, что я не могу этого сделать. Но я хочу, чтобы ты знал, что меня тошнит от тебя одновременно с этим.» «Чел, нужно быть честнее и прямее» «Ты буквально никогда не честный и не прямой, не пизди на меня.» «Мне начинает казаться, что ты серьёзно думаешь, что я решил строить жизнь вокруг тебя, пускай и в моменте. Но меня как-то уже воротит от этих тем, не хотел это развивать, честно.» «Вот видишь, тебя тоже воротит от меня. Это окей. Но это также значит, что я прав, и всё это в твоей голове. От нечего делать.» «Да мне как-то это не важно, я не настолько зациклен на тебе, ты не являешься главным мотивом моих мыслей, и меньше всего мне хочется обсуждать что там вот в этом пространстве между нами» «Но начинай тренироваться писать диктанты на старых иероглифах или что там сейчас за тесты для получения гражданства. Или не начинай, как хочешь, просто жди.» «Каким образом я проиграл этот разговор?» «Ладно, похуй. Ты просто запугиваешь меня. Иди спать.» «Спокойной ночи.» — было последнее сообщение Хаджиме. «Сдохни.» — напечатал Тоору, но потом стёр и отбросил телефон в сторону. Он ничего не понимал. Комната кружилась. ⠀ *** ⠀ ⠀ Макки поклялся, что весь вечер будет держать телефон в руках и немедленно отвечать на любое сообщение Тоору, брать трубки после первого гудка и, если понадобится, заберёт Тоору из любой точки мира сегодня же. Опора на друга обнадёживала. Полдня Тоору был занят. Он делал какие-то дела, паковал какие-то вещи, проверял документы, кому-то звонил, с кем-то общался, но всё время он беспрерывно думал, что надеть на встречу с Ивайзуми. Полностью игнорируя вчерашний ночной диалог, они договорились встретиться на вокзале, куда пребывала междугородняя электричка и немного прогуляться по городу, возможно, зайти поесть, но не пить, потому что Тоору завтра рано вылетает, а Хаджиме необходимо отвести младшую сестру в школу. Не хотелось одеться чересчур хорошо, будто это свидание, но и на слишком повседневное у Тоору не поднималась рука. Он мог бы одеться, как обычно, то есть очень хорошо. Но Хаджиме, в основном, видел его в более простой одежде, ибо раньше у Тоору отсутствовал вкус. Нет. Тоору оденется, как он обычно одевался теперь. Плевать, что там этот уродец подумает. Пускай его эго, хоть лопнет, хоть задавит собой полгорода — плевать. Он надел белую майку и свои любимые штаны, в которых тонул. Немного подумав, он взял с собой пушистую кофту Макки, на случай, если почувствует, что переборщил с оголенными руками или что-нибудь такое. ⠀ ⠀ *** ⠀ — Ты всем говоришь, что тебе похуй на меня, так почему я должен притворяться, что мне не все равно на твое существование, хотя я и так это отыгрываю, — сказал бы Хаджиме. — Тебе обидно? — Нет. Просто я считаю, что, зная правила игры, ждать их нарушения от меня немножко сомнительно, — ответил бы он. — У меня нет в тебе нужды, но это не значит, что я не хочу тебя в своей жизни. Сечешь, да? — сказал бы Тоору. — И справедливо про правила игры, но ты должен быть лучше меня, как человек. — Я — та сторона тебя, которую ты считаешь худшей, — напомнил бы Хаджиме. — И что? — это бы разозлило Тоору. — Буквально, ты не являешься частью меня. Я способен поменять мнение. Более того, я с удовольствием поменяю его, дай только повод. Тоору не знал, что бы ответил Хаджиме. ⠀ ⠀ *** ⠀ ⠀ Поезд должен был прийти в ровно, то есть через пять минут. Учитывая устройство общественного транспорта в Токио, то непредвиденных обстоятельств не случится. Поезд не придет раньше, поезд не опоздает, не застрянет в дороге. Не будет драмы, не будет романтики. Поезд приедет в ровно и уедет спустя две минуты, ни секундой раньше или позже. Поезд придет — совершенная аксиома. Вообще, Тоору отвык от пунктуальности японского транспорта. По началу своей ассимиляции в Аргентине, он хотел плакать — да что там, по-настоящему рыдал! — каждый раз, когда приходилось добираться куда-либо, куда сложно дойти. Он вечно опаздывал. Приходилось просить помощи у местных, активно жестикулируя, используя все свои знания иностранных языков. И люди всегда ему помогали. Они указывали путь, они улыбались, они махали руками в ответ, они кричали водителю подождать, видя, как Тоору бежит за автобусом, они придерживали двери вагона, чтобы он успел вбежать. И транспорт не имел расписания. Он приходил настолько несоответственно с информацией на сайтах и таблоидах, что никто не обращал на них и малейшего внимания, предпочитая основываться на своем опыте. Все всегда везде опаздывали, и никого это не беспокоило. Навещая Японию, Тоору сходил с ума. Один раз он попытался успеть впрыгнуть в вагон метро: пассажиры смотрели ему прямо в глаза, пока дверь захлопывалась у него перед носом. Никто не выставил руку, чтобы придержать двери, машинист не задержался на платформе на лишние пять секунд. Поезд уехал, не смея отстать от расписания. Таблоиды соответствовали реальности, никто не переговаривался друг с другом, никто не проклинал правительство посреди автобусной остановки, никто не искал помощи у незнакомых людей. Всё было четко, соответственно правилам. Тоору, всегда ценивший подход своей родины, вдруг почувствовал себя взаперти. Они никогда не будут вместе, не так ли? Они, созданные друг для друга. Они, думающие одни и те же мысли, одинаково осязающие мир. Тоору не хотел жить в Японии. Он больше не был частью этой страны, этой культуры. Его сердце принадлежало солнцу по ту сторону океана. Место Хаджиме всегда будет здесь. Хаджиме не стремился работать, не стремился к величию, боялся терять части себя по пути. Он видел смысл в философии, жизнь на страницах книг. Тоору было даже жалко его, тратящего время и силы на ложную истину. А Хаджиме было жаль Тоору, вечно бежавшего прочь, ни в чём не уверенного, зависевшего от чужого мнения. И они оба были правы насчёт друг друга — как не быть, если их души сделаны из одной материи? Тоору любил Хаджиме. Искренне. Как любят родителей и первую траву после долгой зимы. Но они служили друг другу напоминанием о том, кем не хотели бы стать сами. Тоору был бы счастлив, останься он с Хаджиме. Его нутро забыло бы тревожность и недосып. Он бы наконец сдался и отпустил свою гордость, поддался Хаджиме. Собрал бы последнюю храбрость и раскрылся ему до конца, вручая заряженный пистолет. Ведь, что есть любовь, если не оружие убийства? Тоору протянул бы ему пистолет и сказал: «стреляй в меня в любой момент, если захочешь». Потому что любовь забирает контроль. Хаджиме мог никогда не воспользоваться пистолетом, само собой. Но отчего-то Тоору был уверен, что, рано или поздно, это бы произошло. Потому что знал себя и знал Хаджиме. Им не суждено было вместе. Они хотели разных вещей от жизни. Тоору терял себя в Хаджиме. Хаджиме изначально себя не находил. Любовь так слепа, так по-настоящему слепа, почему люди молчали об этом? И, конечно, Тоору руководил страх. Он боялся увидеть Хаджиме и передумать. Он знал, что передумает, стоит лишь их глазам пересечься. Мир вокруг замрёт. Тоору забудет, где он находится, и куда собирался идти. Невозможное покажется ему досягаемым. Танталовы муки станут не более, чем шуткой. Он улыбнется. Он заплачет. Тоору сделал шаг назад, шаркнув подошвой по начисто выметенной платформе. Если бы остался, то в дальнейшем поплатился за совершенную ошибку. Как бы сильно он ни хотел любви, стремиться к лучшей версии себя стояло выше в приоритетах. Остаться с Ивайзуми означало бы сойти с пути. Сдаться. Тоору не мог расти рядом с ним. Вообще-то, они оба это знали, просто Хаджиме было достаточно наплевать на желания Тоору, чтобы хотеть его для себя, несмотря на прочие жертвы, плюя на цену их любви. Любить друг друга бывает достаточно. Выбирать друг друга бывает достаточно, чтобы чувствовать себя полноценным. Но стоило Тоору подумать, что он вступит в отношения, причем, с Хаджиме из всех людей — как начинало не хватать кислорода, его грудную клетку сковывало, он практически ощущал кандалы на руках и ногах. Сейчас, прямо сейчас он был таким свободным. Без почвы под ногами, терзаемый ветрами, но совершенно никому не принадлежащий — свободный. Он дышал полной грудью, он смело закрывал глаза, позволяя потокам воздуха выбирать направление. Он не думал, понравится ли кому-то его тело, не расстроит ли кого-то его молчание или плохое настроение. Еще месяц назад его не терзали ничьи сообщения, он не спал ночами по своей собственной вине, а не в ожидании сухих ответов. Зачем ему всё это? Зачем, когда он так независим от глупых, неважных вещей? Счастье существовало во взаимной любви между ними. Счастье также существовало и за ее пределами — там, где находилось всё остальное, что любил и хотел Тоору. Он стоял на платформе и вглядывался в лобовое стекло, где водитель подходящего поезда сидел с самым безмятежным лицом. Поезд пришел вовремя. Не раньше и не опоздал. Тоору поразился, как больно оказалось разбивать собственное сердце. Оно искрилось и резало руки, ссыпаясь к ногам, на платформу. Может, если повезёт, на остатки наступит нога Хаджиме. Хотя бы какой-то контакт. Ложное завершение. Тоору не хотел завершать. Он безумно хотел взять Хаджиме за руку. Они никогда не держались. Каковы его пальцы на ощупь? Как естественно они бы переплелись с пальцами Тоору? Холодная или горячая его ладонь? Сухая или нежная кожа? Сильная ли хватка? Тоору так давно мечтал держать Хаджиме за руку. В ладонях столько нервных окончаний, что порой казалось, что души людей жили не в груди, а именно в руках, меж пальцев. Та сокровенность, интимность, с какой Тоору желал прикоснуться к руке Хаджиме, не могла быть ничем, кроме как тягой души. Как красиво бы переплелись их души, путаясь в плоти, забывая каким рукам принадлежат. Как затихла бы буря в груди. Как вышла бы вся чернь с первой слезой. Тоору смотрел на управляющего поездом, пока его руки натягивали на себя кофту Макки. В груди застряла какая-то пугающая агония. Он никогда не думал, что это чистая правда — боль в сердце из-за любви. Существовало столько мифов и преувеличений насчёт абсолютно всего в мире, но почему-то именно о разбитом сердце люди говорили только правду. Разве не странно? Больно. Действительно больно. Двери поезда раскрылись и на платформу начали выливаться люди в одинаковых, бежево-черных одеждах, совсем не как в Аргентине. Тоору уставился на них против воли. Он не хотел увидеть Хаджиме, но просто не мог найти в себе силы уйти. Всего один взгляд. Одно мгновение. Просто, чтобы убедиться, что он жив, что он существует, что всё это не у Тоору в голове. Залаяла собака, завидев своего хозяина и радостно сорвалась с места ему навстречу. Заплакал ребенок. Разговоры и шум поезда заполнили платформу, совершенно меняя ее, собирая весь кислород. Вот только, разве всё не было в голове Тоору? Он не знал, но и не не знал. Как люди всегда знают, если врут, но не всегда уверены, что говорят правду. Тоору не мог даже понять, лжет ли, и, если лжет, то кому. Он накинул капюшон, подумав, что его волосы слегка выделяются в черноволосой толпе. В колонках женщина объявила о прибытии электрички на соседнюю платформу. Тоору мешался людям, шедшим к выходу единым потоком. Он не видел Хаджиме. Может, он не приехал. Сбежал. Всё понял, как Тоору. Трус. Тоору так хотел его увидеть, потрогать, вдохнуть воздух над его плечом. Тоору так хотел Хаджиме. Тоору любил Хаджиме. По-настоящему, безоговорочно, безусловно любил. — Проклятье, — выдохнул он и развернулся на сто восемьдесят градусов. По шее пробежал холодок, покрывая мурашками. Он знал, что Хаджиме здесь. На той же платформе, что и Тоору. Он сделал шаг, разбитое сердце захрустело под весом его тела, будто он наступил на тонкий лёд. Ещё шаг, сердце захрустело под второй подошвой. Тоору тряхнул головой, огненно горячая слеза скатилась с его ресницы, плавя щеку. Затем ещё одна. Он ускорил шаг. Слезы ускорили течение. Толпа больше не сражалась с ним, теперь просто унося с собой, удерживая от падения, спуская за собой по лестнице вниз. ⠀ ⠀ *** ⠀ ⠀ «Я на месте.» «Где ты стоишь?» «Тоору» «Тоору» «Скинь фото, чтобы я понял, где ты» «Т» «О» «О» «Р» «У» «Читай сообщения» «Сейчас же!» «Я стою возле входа, если что» «Когда ты уже научишься не опаздывать?» «Блять, Тоору, где ты?» «Серьезно!» «Я возле другого входа теперь, здесь удобнее ждать. [фото]» «Тооооооооррррууууууу» «За что мне это» «Лучше бы тебе появиться, иначе…» «Твою мать, ГДЕ ТЫ, ОЙКАВА??????» «Я сейчас просто сяду на следующую электричку и уеду домой!!!» «Я не шучу» «Если ты не ответишь через 15 минут, я уезжаю» «Что за цирк» «Осталось пять минут» «У тебя две минуты.» «Если ты не умер и тебя не украли, то, клянусь, я сам тебя убью» «Не могу поверить, что приехал сюда ради тебя» «Иди нахуй» «Иди нахуй» «Иди нахуй» «Мне похуй, я уехал домой. Счастливо оставаться.» «Тоору, это вообще не смешно, я тебе написал уже во все существующие и несуществующие соц.сети» «Тоору, ты чего? Что-то случилось?» «Отсутствие ответа само по себе красноречиво, однако может дело не в этом. Это побуждает некоторое беспокойство о тебе» «Всё ещё актуально» «Пожалуйста, хотя бы дай знать, что ты не умер, я переживаю» «Пиздец» ⠀ ⠀ ⠀ Парестезия (от греческого «ложное ощущение») — ощущение онемения, покалывания, ползания мурашек, не обусловленное внешним раздражением. ⠀ ⠀ ⠀