Девушка солдата

Редкие минуты тишины на Миллионной оглушали Шурку сильнее самых громких клубных колонок. Репетиция как обычно затянулась, и, по мере того как темнело за окном, музыка сменялась звоном бутылок, громким хохотом и оживлённым разговорами. Парни разъехались только что, и Мишка тут же вырубился. Балу же, сидя на широком подоконнике у большого окна, смотрел на огни проплывающих по Неве корабликов. Точнее, сквозь них - отсутствующий взгляд выдавал, что мыслями Шура не здесь, а где-то дальше на север - там, где коварные реки шумят порогами и водопадами, а ветра Онежского озера гуляют по суровым хвойным лесам. В руке Балунов крутил ручку, а на согнутом колене лежал слегка помятый тетрадный листок. Пустой. Почта позволяла ему оставаться с другом на связи, за что Шура не мог ее не благодарить, но в то же время их переписка ставила перед ним всё новые и новые вопросы, ответы на которые находить было неожиданно трудно. Как часто следует писать? О чём рассказать? Что стоит спросить? То, что казалось таким простым, становилось вдруг очень сложным, когда дело доходило до Пора. Балу не был уверен даже в том, как обращаться к барабанщику в письме. Ему хотелось писать ему чуть ли не каждый день - фоновая мысль "Не забыть бы рассказать Сашке!" стала теперь его самым верным спутником. Ему хотелось рассказывать ему обо всём, что у них происходит - о том, что Андрей написал песню, в которой шутки ради зашифровал их имена; о том, что Мишка нашел классный клуб, куда их теперь пускают выступить за ящик пива; о том, что Лёшка играет неплохо, но он, конечно, ещё ребенок и ничего не понимает - то ли дело Сашка! Обращаться к нему хотелось непременно Сашка. Шура перевел затуманенный взгляд на несчастный листок. Он абсолютно точно пропустил тот момент, когда в их с Щиголевым дружбе возникло столько барьеров и дурацких условностей. Сколько бы Балу не копался в своей голове, он не мог нащупать причину неловкости и даже некоторого стеснения, которыми с возрастом обросло их общение. Они были друзьями с шестого класса, и это всё, конечно, было ужасно глупо - и всё же Шурка не мог с собой ничего поделать. Чем сильнее он осознавал, насколько Поручик ему нужен - вот как сейчас, когда его нет рядом - тем сложнее ему было об этом сказать. После того, как Саша прислал обнадеживающее письмо, в котором сообщал, что устроился более менее неплохо, в его части нет никакой жести, а сослуживцы вроде нормальные ребята, Балунов, конечно, выдохнул - вот только как быть дальше, он не знал. Поручик казался ему этаким кошаком, который гуляет сам по себе - написывать ему, как влюбленная школьница, Балу не хотел. Он же и впрямь не девушка солдата, в конце-то концов! И всё-таки желание хоть как-то заполнить пустоту, образовавшуюся после отъезда Щиголева и кровоточащей раной пульсирующую где-то в области сердца, было сильнее закидонов запутавшегося мозга. Заткнуть жужжание собственных мыслей помогал алкоголь - и так не отличающийся каллиграфичностью почерк в шуркиных письмах становился почти неразборчивым. Буквы с трудом складывались с слова, но зато Сашка всё же получал подробные рассказы про новые песни, про "ТамТам", про то, как Мишку уговорили сходить к стоматологу, про запись альбома, старых и новых знакомых и про то, как здорово будет, когда он наконец-то вернётся. *** Поручик не мог сдержать улыбки, в очередной раз пробегаясь глазами по строкам, выведенным неровной рукой. Осознание того, что Шурка, посреди панковского угара и очевидно более приятных дел, находил время чиркнуть ему письмецо, грело душу. Сашка был рад, что у ребят всё хорошо - творческий процесс идёт, альбом пишется, на концерты приходит всё больше людей. Они справятся, он же говорил. У него тоже всё было неплохо - с частью ему повезло, освоился он быстро, да и пользу для музыканта можно было найти даже здесь. Быстро строча размашистым почерком ответ, прыгая со строчки на строчку и не обращая внимания на ошибки, Щиголев спешил рассказать другу, что познакомился с крутым металлистом Игнатьевым, которого все зовут Конь и которому присылают кассеты с такой музыкой, какой он, Сашка, раньше и не слышал! Обычно новую музыку у них приносил Горшок, но Пор, для которого открывался мир метал-рока, был уверен - теперь ему тоже есть, чем поделиться. Им обязательно нужно найти там у себя в Питере кассеты Pantera и Slayer, вот это реально круто, вот это настоящий рок-н-ролл! Оказывается, панк-рокерам есть чему поучиться у металлистов! *** Вот только музыка оказалась последним, о чем думал Шура, вновь и вновь перечитывая сашкино письмо. Он почти видел перед собой горящие глаза, с которыми Щиголев, торопясь и спотыкаясь, переполненный энтузиазмом, выводил буквы, складывая из них рассказ про своего нового друга. Про то, какой этот Конь классный и как Пору с ним интересно. Про то, как они вместе слушают музыку, про которую Балу и не слышал. Про то, как Сашка звал его обязательно приехать в Питер после дембеля. Про то, как он, кажется, совсем не скучает без него. Волна эмоций высотой с многоэтажку накрывала Шурку с головой и сбивала с ног, не давая вынырнуть и набрать воздуха в грудь. Рефлексировать не было сил - он почти задыхался. Глупая, детская ревность - настолько иррациональная, что даже стыдно, вот только от этого не легче. Балу сам от себя такого не ожидал - наверное, за время первой столь продолжительной разлуки барабанщиком он начал сходить с ума. Скоро на стены лезть начнет. Только это, кажется, невзаимно вовсе. Нажимая на ручку сильнее обычного, Балунов остервенело зачеркивал два слова, написанные с таким трудом. "Я скучаю". Вместо этого Сашку в письме ждали пара строк-отписок в ответ и неожиданно подробный рассказ об очередных шуркиных любовных похождениях. Язвительный голос в голове вдруг спросил Балу, почему это он решил, что достойной "ответочкой" на восторги по поводу нового друга станут подробности его личной жизни - но глоток коньяка вновь заглушил его. Если он подумает об этом ещё хоть секунду, он точно сойдёт с ума. А может, уже сошёл. *** Выгибая бровь, Поручик читал шуркины россказни про какую-то Инну - Балу в своем репертуаре! С поручиком Ржевским в школе сравнивали его, но настоящим бабником был именно Шурка. Само обаяние, казалось, он был создан для того, чтобы нравиться женщинам - и ему это нравилось. В том, что у Балунова и женского пола симпатия взаимна, Щиголев не сомневался. В себе он, конечно, не сомневался тоже - но, видимо, в нём были уверены не все. Когда Саша заметил, что Конь так и норовит его лишний раз коснуться и всё чаще делает недвусмысленные намеки, он поспешил дать отпор, весьма эмоционально заверяя, что он вообще-то исключительно по женщинам. Ситуация была из ряда вон выходящая, и он был готов к любому исходу - но Игнатьев лишь беззлобно расхохотался, чем поверг его в ступор. - Да ладно, точно?! А кому ты там письма все время строчишь, неужели девчонке? Просто ты вроде только про друга рассказывал... - саркастическая интонация и озорные огоньки в глазах металлиста заставили Щиголева покраснеть до ушей. Неужели и правда всё выглядит так, будто он влюблен в Балу?! Может, и сам Шура так подумал, поэтому про девушку свою и написал - мол, не забывайся? Да нет, глупости это всё, конечно же! Они с Шурой друзья, а друзья - это ближе, чем какая-то там девчонка. По крайней мере, Пору хотелось в это верить. Вот только приписку "Я тоже скучаю" в ответ на с трудом читающееся за жирными линиями шуркино "Я скучаю" Сашка решил на всякий случай убрать.