Сон. Всего лишь сон.

      Паника. Падение. Страх. Липкий, как испарина, что покрыла лоб. Сон. Всего лишь сон. Сон.       Сознание возвращается с трудом, буквально по крупицам. В этот момент ткани реальности так уязвимы, так легко переплетаются, что разделить их практически невозможно. Остается опираться только на чувства и ощущения. Чувства. Страх. Сковывает. Возвращает. Отрезвляет.       Сердце стучит так, что, кажется, оно давно покинуло свое привычное место нахождения и теперь нервно пульсирует где-то в висках, оглушая, вытесняя остатки разума, заглушая все рациональное.       Ощущения. Мокрые от липкого пота волосы. Холод ночного воздуха. Тепло, жар, где-то со стороны. Хочется прижаться к источнику этого тепла, неосознанно, оно манит, влечет. Неудобства не в счет, когда есть возможность успокоить вышедшие из-под контроля эмоции. Ровное дыхание, вес тяжелой от крепкого сна головы — ниточки, по которым он выбирается из омута. Ифе. Его Ифе. Живая. Теплая. Дышит.       Снова закрыть глаза страшно — темнота под веками пугает, ничуть не меньше, чем перспектива лишиться лишнего доказательства нереальности увиденного. А перед глазами предательски снова и снова сверкает лезвие. Словно наяву, он чувствует, слышит, как холодное острие медленно, миллиметр за миллиметром прорывает кожу. Сложно понять — вонзают ли кинжал в его сердце, или жертва кто-то другой? Другая. Не смог. Не спас. Захлестывающая злость, пустота, беспомощность. Ноющая боль. Где-то в плече? Во сне? Наяву? Или нет.. ниже.. Грудь сдавливает. Становится тяжело дышать. Паника. Падение. Страх. Сон. Всего лишь сон. Наконец, доверившись осязанию, прижавшись к источнику своих переживаний так сильно, будто стараясь слиться, стать с ней одним целым, он сдается. Пустота поглощает, и только ровный стук ее сердца наполняет темноту, избавляя от страданий.       Тревога давно не покидала его. Казалось уже, что к ней можно было привыкнуть. Помнил ли он, каково это — жить без страха? Вспоминать почему-то и не хотелось. И все же тревожных мыслей было так много, будто кроме них ничего и не осталось. Порой доходило до того, что было больно даже смотреть на нее, зная, что все это невозможно полностью взять под свой контроль. Она живой человек. Отдельный человек. Стоит ли его спокойствие боли и пустоты в ее глазах?       Днем легче. Жизнь непривычно полна событиями. Праздность надолго исчезла из нее, но даже так черви беспокойства умудряются сгрызать сознание без остатка. И все же днем легче. Днем не нужно закрывать глаза.             

***

      Сомнение. Дрожь в руке. Рукоятка так хорошо, так удобно лежит в ладони, будто создана для нее. Как влитая. Он не помнил, как оказался здесь. Место было до ужаса странным — слишком много пустого пространства. Высота. В груди не хватает воздуха. Обрыв. Он и она. И больше никого. Пути назад тоже нет. Тело сковывает неопределенность. Выбор. Есть ли он? Она спокойна. С ее уст срывается страшное:       — Убей меня.       Нет. Нельзя. Не могу.       — Пожалуйста, прошу…       Она не должна умирать. Никогда. Это недопустимо!       — Ну же, ты ведь обещал.       Замешательство. Убить? Зачем? Почему я? Почему именно сейчас?       — Уж лучше это будешь ты, чем кто-то другой.       Предательские слезы. Мысль, которую он всегда прятал подальше, или сам прятался от нее. Мысль о том, что так она хотя бы умрет у него на руках. В его объятиях. Тихо, спокойно. Доверившись. Без тени страха. А он обязательно будет убаюкивать ее в последний раз, шептать, что все будет хорошо, и что он обязательно найдет ее. В любом из возможных миров. Где бы она ни оказалась. Пообещает… Новые обещания. Новые цепи. Новая пустота, разрывающая изнутри. Невыносимая жизнь. Что ты придумаешь, если способен только съедать себя заживо?       Она все так же прекрасна. Невозможно отвести взгляд. Пелена слез застилает глаза. Ничего не видно. Но он знает это и так. Помнит каждую ее черту. Рука тянется к родному лицу, но вместо мягкого привычного бархата кожи опускается на что-то холодное, шершавое, зыбкое. Ладонь сжимается в кулак, и то, что было под ней, рассыпается, утекает сквозь пальцы, словно песок. Перед ним больше не она. Не его Ифе. Шипение испаряющихся на глазах слез оглушает, обостряя ощущение ирреальности происходящего. Родные губы на полуосыпавшемся лице тихо шепчут:       — Верни долг жизззни.       Рукоятка так хорошо, так удобно лежит в ладони, будто создана для нее. Как влитая. Дрожь отступила под натиском решимости, до краев наполнившей разум юноши. Лезвие легко входит в ветхую плоть. Словно наяву, он чувствует, слышит, как холодное острие медленно, миллиметр за миллиметром прорывает сухую кожу. Создание, что стоит перед ним рассыпается. Песчинки медленно падают с обрыва, одна за другой, в последнее мгновение вновь обретая форму возлюбленной. Она кричит его имя. И он срывается за ней с обрыва.       Паника. Падение. Страх. Липкий, как испарина, что покрыла лоб. Сон. Всего лишь сон. Сон. Грудь сдавливает. Вес девичьего тела приятно прижимает, заземляет. Теплое, мягкое, податливое. Живое.       Пробудившись от его крика, она вздрагивает, аккуратно приподнимается на локте. Его руки сильнее обвивают ее талию, словно боятся отпускать. Она находит взглядом его глаза. Увиденное в них ужасает. В полуосознанном порыве, девушка вырывается из его объятий и подается вперед. Руки нежно прижимают голову к груди, пальцы хаотично перебирают мокрые от пота кудри. В каком-то почти материнском порыве она целует его в лоб, укачивает.       — Тшшш, сон, это всего лишь сон.             

***

      Она не задавала лишних вопросов. Не лезла в душу. И все же тянуть эту ношу одному с каждым днем становилось все невыносимее, хотелось поделиться, избавить себя от всего этого кошмара, до краев наполнявшего разум. Нет. Нельзя. Ты не должен опускать груз своих проблем на ее хрупкие плечи. Не должен.       А она дарила ему заботу интуитивно чувствуя необходимость. И он ощущал это в каждом мимолетном взгляде, каждом прикосновении, что получал в дар украдкой. Ее близость вызывала так много чувств, и она же оставляла после себя так много горечи и боли. Но так хотелось большего. Хотелось прижимать ее к себе, слушать стук сердца, чувствовать, как ее пальчики путаются в кудрявых волосах и целовать… Глаза… нос... щеки… губы… шею… Хотелось… Хотелось жить. Как нормальные обычные люди. Без погонь, меджаев, проблем и проклятых богов, что их даруют.       Наяву и во сне он пытался оградить себя от тревоги стеной, сотканной из приятных воспоминаний, из любви, нежности и жажды жизни, которой она делилась с ним и которую, ему казалось, он скоро выпьет без остатка. Что он может дать взамен, если дух и разум его поглощает тьма?       Сверкает лезвие. Словно наяву, он чувствует, слышит, как острие медленно, миллиметр за миллиметром прорывает нежную кожу, рассекает плоть. Твердая рука предателя, побелевшие костяшки, холодное, резкое, мимолетное движение. Не смог. Не спас. Захлестывающая злость, пустота, беспомощность. Ноющая боль. Сомнение. Что-то… Что-то не так. Рука. Бледная кожа, тонкие изящные пальцы, уверенно обхватывающие кинжал. Тонкие пальцы. Перстень. Он уже видел его где-то…       Пелена сна такая вязкая, словно жидкость, стекающая по ладони. Опустив взгляд, он, наконец, собирает головоломку. Кусочки соединяются в целую картину. Опустив взгляд, он видит руки убийцы. Тонкие пальцы, бледная кожа, перстень, вязкие, холодные, тяжелые капли.              Страх. Липкий, как испарина, что покрыла лоб. Сон. Всего лишь сон. Сон. В исступлении он привычно сжимает кольцо объятий, надеясь вновь найти спасение в той, что отняла его покой. Руки легко рассекают воздух, замыкаясь вокруг пустоты. Пустота отрезвляет лучше иллюзорных ласк, она оглушает, обволакивает, смягчает падение, оставляя после себя только немой всепоглощающий ужас одиночества.