Пропал человек

Сегодня Накаджима выглядит мягче. Наверное, это потому, что он дружелюбно улыбается и машет рукой, когда Дазай выходит из маршрутки. В этот раз рукава рубашки у мужчины аккуратно завернуты до локтей, а вместо брюк обтягивающие шорты по колено. Осаму открывается вид на бледные и худые колени Ацуши. По правой растекается фиолетовый синяк, маленький – это сразу бросается в глаза, выделяясь на фоне болезненной бледности. Дазай ухмыляется, представляя, как мужчина натыкается на подлый угол стола, зарабатывая себе ушиб. Остановка маршрутки находится аккурат рядом с парком. Вместе с Осаму из салона вытекает громкая толпа людей, в которой визжат дети и раздраженно вздыхают взрослые. Их было настолько много, что водитель не успел пересчитать всех, а вот Дазай не заплатить – вполне. Теперь в кармане гремела сбереженная мелочь. Можно потратиться на целый стаканчик мороженого. – Здравствуй, Дазай! – Ацуши начинает энергичнее махать рукой, когда Осаму подходит ближе. В этот раз взгляд мужчины не затуманен беспокойством. Выглядит натурально, если не думать о том, что у этого человека сейчас сестра может находиться в руках какого-нибудь маньяка. – Я взял отгул, чтобы не пришлось торопиться. – А я просто на работу не пошел, – лукаво улыбается Дазай, обнажая зубы. – Будем надеяться, что мне не позвонят. – Погоди: ты работаешь?.. – Накаджима хмурится, теряя всю свою дружелюбность разом. Когда у мужчины на лбу появляются складки, Осаму думает, что серьезность Ацуши больше к лицу. – Пойдем скорее, а то сейчас упустим возможность купить ванильное мороженое, – Дазай прерывает град вопросов, хватая мужчину за край рубашки и направляясь к входу в парк. Затем слегка тормозит и оборачивается: – Просто ванильное разбирают быстро. Накаджима больше ничего не спрашивает. Они бегут по узким тропинкам, обгоняют прохожих с детьми и подрезают кусты (точнее, это все делает Дазай, а Ацуши пытается за ним успевать, неловко извиняясь перед теми, кого они случайно задевают). Сворачивают на газон, срезая дорогу к ларьку с мороженым. Ветка царапает щеку Осаму, а у Накаджимы заплетаются ноги. Особенно длинная трава щекочет щиколотки, пытается забраться в обувь. А еще по спине Дазая течет липкий пот, готовый сползти в брюки. Плащ нужно было оставить дома на вешалке, но прямо сейчас он подскакивает на плечах парня и грозится соскользнуть в траву, прямо Ацуши под ноги. Тогда он точно наступит на него, запутается и упадет. Возможно, смотреть на неловко отряхивающегося Накаджиму будет смешно, но на запачканный плащ – вряд ли. Тогда придется его кидать в стирку (с клещами в карманах и отметинами от земли продолжать ходить, как ни в чем не бывало, точно не получится) и около двух дней ходить на работу без своей отличительной черты. Чуя точно пошутит, что Дазая понизили и отобрали самое дорогое. Поэтому Осаму останавливается и поправляет плащ, оборачиваясь на Накаджиму. Тот смахивает пот со лба и осторожно проводит ладонью по волосам. Дазай удивляется, отмечая про себя, что у мужчины не выправилась рубашка, и не перекрутились подтяжки – аккуратность не выветрилась даже после неуклюжего бега по парку. «Наверное, поправлялся, пока бежали. Вот поэтому и не успевал» – Дазай, я не хочу показаться занудой, – только голос выдает в Ацуши усталость: между словами проскакивают пробелы в виде тяжелого дыхания. – Но, может, мы не будем так спешить? Или хотя бы ты предупредишь меня о пробежке? Когда Осаму переводит взгляд на лицо мужчины, то находит куда больше признаков усталости, чем можно заметить на одежде или в голосе. У Накаджимы порозовели щеки и нос, придавая ему вид разукрашенной куклы, которой какая-нибудь маленькая девочка усердно натирала лицо маминой помадой. Ноздри у мужчины раздувались, жадно хватая воздух, будто он только что пробежал пару десятков кругов. Крошечные капельки пота медленно скользили по открытому виску. Ацуши их моментально смахивал или втирал в кожу. Но теперь он больше походил на живого человека. Такой разгоряченный, мокрый и с отдышкой. Это делало его немного уязвимым. Дазай еще пару секунд всматривался в лицо Накаджимы, а потом представил, как мужчина, должно быть, нелепо перебирал ногами, пытаясь угнаться за парнем. Представил, как Ацуши старался бежать аккуратно, переживая за рукав рубашки, за который Осаму ухватился. Представил и громко хохотнул. Сначала просто дернулся, как от резкого спазма, а затем наткнулся на непонимающий взгляд Накаджимы и уже звонко рассмеялся. Ацуши смыкает губы и снова хмурится, пока Осаму гогочет, изредка хлопая себя по коленкам. Смех быстро превращается в неразборчивые хрипы и вскрики, стягивает живот болезненными объятьями и душит. Дазай обвивает себя руками, пытаясь сдержать дрожь. Плащ на плечах снова начинает подпрыгивать, но в этот раз парню безразлично. Смятение Накаджимы только раззадоривает. Смешно уже не из-за нелепой гонки, а из-за потерянности на лице у мужчины. Осаму утирает проступившие слезы и легонько пихает Ацуши в плечо, озадачивая еще сильнее. – Боже, да я просто представил это все... – парень выпрямляется и глотает заключительные смешки. – Чего ты так напрягся? Дазай только сейчас замечает, что с самого начала «свидания» игнорирует дистанцию между ними, разговаривая с мужчиной так, словно они хорошие друзья; словно этот человек не старше его на несколько лет. Но что более удивительно: Ацуши не обращает на это внимание, поощряет. Ну, или просто он не из тех «взрослых», которые требуют к себе уважение через формальное обращение. Или он пытается расположить к себе Накаджима не успевает ничего ответить, как его хватают за запястье, энергично потрясывая. Это, видимо, снова вводит мужчину в недолгий ступор, из которого он только что выбрался. – Ладно, я понял, – Осаму тянет за чужое запястье, слегка наклоняясь в сторону ларька с мороженым. – Тогда просто пойдем спортивным шагом. Они снова спешат, но теперь это выглядит не так нелепо, как раньше. Дазай отпускает запястье Ацуши почти сразу, думая, что это со стороны выглядит очень по-детски, а от них должна исходить атмосфера счастливой пары. Сейчас они больше походили на двух братьев, один из которых старше другого лет на восемь. А ведь Ацуши, наверное, не больше 25... Романы с настолько взрослыми мужчинами Осаму не крутил. От них обычно и слова лишнего не добьешься, не то что симпатии. Накаджима, конечно, тоже никакую симпатию не показывал, но это и не нужно. Сейчас у Дазая козырь в рукаве – ложная информация о Кёке. За такую цену мужчина однозначно пойдет на многое, а у Дазая в списке побед появится одна новая. Да еще какая: не мальчишка какой-нибудь, не забитая секретарша, а очаровательный мужчина в дорогом костюме. Осаму уже пускал слюни на фантазии о том, как шантажом заставляет Ацуши поцеловать его. Сначала в щеку, а потом в губы! И где-то на кромке сознания проносится быстрая мысль «что если Накаджима сам будет не против». Проскакивает так быстро, что Осаму даже не дает себе об этом отчета. И, может быть, приятный холодок бежит по спине именно из-за того, что поцелуй по инициативе мужчины получился бы куда привлекательнее... Когда они все-таки доходят до обожаемого Дазаем ларька с мороженым, очередь начинает набухать и удлиняться. Накаджима отказывает Осаму в попытке протиснуться ближе к середине, поэтому им приходится вставать за какой-то шумной девочкой, которой до боли затянули косы и вплели в них красную ленту. Родителей рядом не было, и это позволяло ребенку расталкивать окружающих и много шуметь. Дазай поддержал бы ее настрой, если бы она не наступила ему на ногу, на которую, кстати, был обут кроссовок с белоснежным носом. Теперь уже с пыльно-серым. Минут десять липкое ожидание лениво тянулось, усыпляя стоящих в очереди. А потом появляется повод для оживления. Когда до покупки желанного мороженого остается три человека впереди, та самая шумная девочка вдруг замирает. Перестает скакать и играться с маленькими ракушками на браслете. У нее начинают подрагивать худые ножки, обтянутые тонкими колготками, а на лбу появляется еле заметная испарина. И уже через пару секунд девочка оказывается сидящей на земле, нелепо заваливаясь на бок. Люди вокруг удивленно вздыхают и расступаются. Кто-то вскрикивает, поднимает панику, и все дружно принимаются бегать вокруг главной героини спектакля. Осаму с интересом следит за тем, как взрослые люди только шокировано открывают рот, словно рыбы, а к теряющему сознание ребенку даже пальцем не прикасаются. Как будто им доставляет удовольствие смотреть на чужие страдания и бездействовать. Но что-то предпринимать Дазай тоже не собирался. Судьба чьей-то дочери его не очень-то волновала, а изображать неравнодушие, как это пытались сделать окружающие, ему незачем: прикинется беспомощным подростком, который в школе спал на уроке о первой помощи. А вот Ацуши, видимо, всегда прилежно слушал. Мужчина отодвигает Осаму в сторону и наклоняется к девочке, которая уже легла на асфальт. Толпа все еще вздыхает, но при виде Накаджимы делает это с неким восторгом и согласием. Ацуши щупает влажный от холодного пота лоб и возится с тонкими запястьями ребенка. Потом встает на колени и бережно обхватывает чужое тело, перекидывая ослабшую руку девчонки через свою шею. Страдалица что-то мямлит заплетающимся языком, а Дазай морщится, видя, как ее красные ботиночки пачкают шорты Накаджимы. – Возьми бумажник из моего правого кармана и сходи за водой, пожалуйста, – мужчина делает пару шагов в сторону, оборачиваясь. – Прости, но с мороженым придется подождать. Осаму аккуратно запускает руку в глубокий карман чужих шорт, вытаскивая оттуда кожаный кошелек, а затем смотрит, как Ацуши почти бегом удаляется. Оставляет банковскую карту и наличку парню, с которым знаком всего пару дней (да и ведь чисто формально, не по своему желанию). Буквально сам вручает все средства человеку, который пытался его шантажировать, и верит в чужую порядочность. Дазай мнет в руках бумажник и думает о том, что такая благородность граничит с наивностью. Неужели у мужчины достаточно денег, чтобы не переживать о потере нескольких тысяч? Осаму насчитал пятнадцать тысяч йен* в чужом кошельке, а сколько на карте – неизвестно. И эту сумму можно спрятать в свой карман, а потом благополучно скрыться. Или можно остаться в очереди, наплевав и на Ацуши, и на страдалицу-девчонку. С такими деньгами можно все вкусы попробовать. Наесться так, что потом мороженое полезет обратно. Но почему-то Дазай покидает очередь и выдвигается в сторону ближайшего холодильника с водой. Осаму объясняет себе самому, что дело исключительно в одиночестве: одному поедать мороженое не так уж весело. А решительный взгляд Накаджимы и его уверенные действия все еще крутятся в голове. Дазай хочет посмеяться над таким резким проявлением героизма, хотя бы недовольно закатить глаза, но в сознании вспыхивает сосредоточенный, слегка взволнованный образ мужчины, и восхитительное чувство юмора неожиданно пропадает. Если бы Осаму спросили, что он чувствует, то ответа бы не получили. Слишком все сложно получалось: серьезный на вид мужчина дважды ведется на ложь, идет с незнакомцем пропускать работу, а теперь самоотверженно кидается помогать какой-то девчонке, рискуя своим кошельком. И поэтому Дазай сейчас должен пожертвовать местом в очереди и удержаться, чтобы не вытянуть пару купюр из соблазнительно толстого бумажника. Да и героизм этот вызывает в Дазае какое-то гадкое чувство, словно он оказался не в том месте, не в то время. Не с тем человеком. Слишком правдоподобная доброта Ацуши вынуждала чувствовать себя лишним, каким-то бракованным. Нет, быть неидеальным Дазай привык, даже любил в себе все несовершенства, но сейчас это было нечто другое...Ощущение на себе несмываемой грязи. Когда доставал деньги из кошелька, Осаму, не стесняясь любопытства, бросил внимательный взгляд на фотографию, аккуратно помещенную за прозрачный отсек. Кёка, хмурый блондин в очках и Накаджима. Широко улыбающийся Накаджима. У него в глазах блестит чистейшее счастье, а лицо покрыто легким румянцем (так бывает, когда долго и заливисто смеешься). Правая рука мужчины трепала по волосам довольную Кёку, на лице у которой проступала нежная улыбка. Блондин в очках в камеру не смотрел и как будто пытался исчезнуть из кадра, но был пойман и взят под руку Ацуши. И если присмотреться, то можно заметить покрасневшие кончики ушей у мужчины в очках, оправдывающие всякую хмурость. Выглядели все они такими расслабленными, что у Осаму закололо под ребрами. Фото было таким...семейным. На Дазая будто повеяло комфортом, почти оглушило. Впервые мягкость Ацуши не исчезла, сменившись собранностью, а задержалась, запечатлелась на маленьком снимке. Мужчина на фотографии безмерно любил жизнь, окружающих его людей. И оправдывал себя на снимке: носил фото в кошельке. И тогда Дазай сдался, признавая, что лицемером и лжецом Накаджима Ацуши просто не может быть. Он не такой. Осаму еще не определился, нравится ему эта душевная чистота или от нее мерзко. Когда парень рисовал злые лица на запотевшей бутылке с ледяной водой, голова Ацуши мелькнула у лавочки, находящейся в тени деревьев, рядом с искусственным прудом (там еще постоянно стаи комаров объявляли отдыхающим войну). На голове девчонки был повязан платок с цветочным узором, а сама она вытянулась на скамейке, вокруг которой суетился Накаджима. Мужчина успевал говорить с кем-то по мобильному, периодически кивая. Дазая заметили не сразу: он успел какое-то время поглазеть на хлопочущего над ребенком Ацуши. Но как только Накаджима ловит чужой взгляд, вскидывает руку и подзывает к себе, слегка расслабляясь. Телефонный разговор заканчивается: – Спасибо, что помог купить воду, Дазай, – Накаджима берет литровую бутылку и подходит к ребенку. Помогает девочке приподняться и попить. Щупает чужой лоб и с облегчением выдыхает. – Звонил отцу девочки. Он обещал подойти. Сказал, что отходил ненадолго. – Да уж: так ненадолго, что ребенок тут чуть не умер, – хмыкает Дазай, усаживаясь прямо на бордюр, который из белоснежного давно стал серым, повидав не один десяток детских ног. – Что с ней, кстати? – Солнечный удар, – Ацуши тоже присаживается, но на край лавочки, боясь потеснить лежащего ребенка. – Перегрелась, поэтому почти потеряла сознание. Дазай не хочет продолжать диалог о бедной и несчастной девчонке, которая не только сорвала им планы, но и переключила внимание Накаджимы на себя, поэтому Осаму кивает и замолкает. Ацуши тоже больше ничего не говорит: слегка прикрывает глаза, подпирая голову рукой, и смотрит куда-то себе под ноги. Мужчина не выглядит спешащим, словно все идет по плану: они договорились провести день, сидя в полной тишине рядом с маленькой страдалицей. Дазая это начинает немного раздражать. Сначала он старательно выискивает в толпе отца ребенка, надеясь, что очередной прохожий окажется именно им, но когда уже двенадцатый мужчина оказывается не тем, надежда бесследно исчезает, сменяясь чистой злостью. Сейчас они могли доедать второй шарик ванильного мороженого или даже дойти до дальней части парка, скрыться под тяжелыми ветвями кедра, на стволе которого после себя оставляют след подростки-романтики. Там Дазай бы осмелился соприкоснуться плечами с мужчиной. Может, даже честно признался бы, что не знает ничего о пропавшей Кёке. Сначала, конечно, нужно выиграть возможность для поцелуя. И если Осаму правильно сыграет хорошего парня, то, быть может, Ацуши сам потянется к его губам. Не то что бы это так необходимо, но Дазая от этой мысли бросает в холод. Возможно, виной всему то фото, на котором все по-другому. И любопытство нашептывает странные желания, просит посмотреть вживую на отражающуюся в глазах мужчины любовь. Хотя бы намек на это чувство увидеть. Но Накаджима терпеливо ждет, не собираясь бросать свой пост. Мужчина постукивает пальцами по коленям, отбивая неизвестный Дазаю ритм. Ветер беспокоит Накаджиму: задевает длинную прядь волос, играется с ней и резким порывом закидывает в противоположную сторону. Мужчина хмурится и с осторожностью возвращает все в прежнее положение. Сонливость на лице Ацуши пропадает, сменяясь прежней собранностью. Дазай разочарованно переводит взгляд на прохожих. Отец ребенка является еще через десять минут. Высокий стройный мужчина в белом костюме и с неловкой улыбкой. Одной рукой он треплет дочь по волосам, щупает лоб, а другой протягивает Накаджиме купюру номиналом пять тысяч йен**, сбивчиво благодаря. У Дазая загораются глаза, когда мужчина собирается достать из кармана наличку куда крупнее. Все-таки потраченное время всегда можно компенсировать привлекательной суммой. Такую тратить за раз даже жалко будет. Но Накаджима старательно отказывается, прося спрятать деньги поскорее. Осаму хотел бы дернуть мужчину за рубашку, намекнуть, что деньги им не помешают, но Ацуши вскидывает руки вверх, показывая, что категорически против любых уговоров. Вежливая улыбка меняется на сконфуженную. Накаджиме приходится перекрикивать настойчивые просьбы взять «хотя бы тысячу йен». На них начинают оборачиваться прохожие, когда отец ребенка начинает предлагать альтернативные варианты благодарности: билеты на любой аттракцион, обед за его счет в дорогом ресторане, самую большую порцию сладкой ваты. А потом девчонка напоминает о себе, возвращаясь в гиперактивное состояние, переключает внимание родителя, и случается что-то неожиданное. Ацуши прощается быстрым поклоном, резко хватает Дазая за руку и почти бегом удаляется. Он пытается слиться с толпой, обгоняя людей, и заставляет Осаму маневрировать вместе с ним. Первые пару секунд мужчина держит парня железной хваткой, до боли сжимая чужую ладонь, но когда скамейка остается позади, постепенно расслабляет руку, а потом и вовсе отпускает. Скорость Ацуши сбрасывает, когда они скрываются за стеной ларька со сладостями. Дазай вдыхает перемешавшиеся ароматы сладких кремов и карамели, тут же задыхаясь от приторности, гуляющей по воздуху. Ацуши приглаживает волосы, пугливо оглядываясь, а затем натыкается на глаза Осаму. Они оба замирают. Мужчина несколько секунд серьезным взглядом изучает свое отражение в зрачках Дазая, а потом сдается: расплывается в легкой улыбке. Тогда-то Осаму захлебывается смехом второй раз за день. Его так веселят неловкая улыбка Ацуши, странный побег и своеобразная «игра в прятки», что смешки буквально рвутся из легких. Дазай звонко хохочет, привлекая к ним внимания. Он ждет, что на лице Накаджимы снова проступит непонимание, смешанное с удивлением, но в этот раз в глазах мужчины вспыхивает веселье. Ацуши не смеется, даже не пропускает пару смешков, но по улыбке, растягивающейся шире, Осаму понимает, что они сейчас чувствуют нечто похожее. Детскую радость. Что-то такое Дазай испытывает, когда успешно крадет жвачку из супермаркета. Но в этот раз чувство щекочет ребра и щипает щеки. – Ты не перехотел мороженое? – Ацуши, убедившись, что за ними не гонятся с благодарностями, покидает временное «убежище». Дазай хитро улыбается, но потом театрально вздыхает. – Опять в очереди стоять... – А мы попробуем еще раз, – Накаджима манит за собой рукой, направляясь в сторону прошлого ларька. – Второй раз за день нам вряд ли понадобится оказывать кому-то помощь. Это маловероятно, – и в заключение мужчина оглядывается на парня, лукаво улыбаясь. Всего секунду, но у Дазая по телу бежит легкая дрожь. Эффект неожиданности срабатывает отлично, и это даже легко объяснить: хитрые ухмылки – это то, чего ожидать от Накаджимы сложнее всего. Особенно, если всего за две встречи он только хмурится, нервничает и неловко улыбается. Но вот сильный жар, исходящий от лица, Осаму объяснить никак не может. Вторая – неформальная, живая – сторона Ацуши Накаджимы оказывается обжигающей, даже жалящей. Дазай успевает прикинуть, сколько им придется простоять в очереди снова, когда продавец громким голосом просит всех расступиться. Осаму думает, что опять начинается какой-то спектакль: кто-то украл чью-то сумку, ушел, не заплатив, или мешает окружающим сильнее допустимого, чем разгоняет клиентов. Может быть, в толпе завязалась драка или еще чего. Но Дазай не угадал, потому что мужчина в фартуке с эмблемой в виде аппетитного рожка махал рукой им с Накаджимой. Подзывал. Но, вероятно, сильнее всего Осаму удивило то, как спокойно и быстро расступилась очередь, пропуская их вперед. Ацуши благодарно кивнул, расплываясь в неловкой улыбке. И все. Они просто обогнали длинную очередь, вставая первыми. Люди продолжили шумно обсуждать чужие машины и квартиры, дети все так же дергали родителей за одежду. И никто даже возмущенно не пискнул, оспаривая необходимость уступать каким-то незнакомцам. Толпа вела себя так, будто в норму вошло жертвовать своим временем в угоду другим. Пока им накладывают в стаканчики шарики мороженого, Дазай с любопытством изучает лицо девушки, которая могла быть первой, не уступив им двоим. Осаму старательно ищет тень недовольства или раздражения в усталом взгляде, направленном на экран телефона, или в плотно сжатых губах. Походило это на загадку, ответ которой уже знаешь, но доказать его все равно нужно. Вот Дазай и доказывал: искал улики, чтобы найти тщательно скрытое нежелание окружающих поступать справедливо. Но Осаму заблуждался: он еще не знал ответ. Девушка отрывается от мобильного (видимо, ощущает на себе чужой взгляд) и улыбается парню. Улыбка у нее странная: уголки губ опускаются вниз. На щеках проступают маленькие ямочки. Складка над бровями расправляется, будто бы девушка только что переключилась на что-то хорошее. Дазай щурится, лукаво улыбаясь в ответ. Еще немного, и он точно показал бы язык такой неуместной доброте, но ему мешают: – Твой, эм...брат – хороший человек. Это же он помог тому ребенку? Я бы растерялась, – она говорит это с такой уверенностью, будто знает Ацуши лучше всех на свете; будто один поступок может охарактеризовать всю суть человека. Но получается убедительно, потому что Осаму хочется с ней согласиться. Он почти кивает, но девушка этого не видит: отвлекается на телефонный звонок. И, на самом деле, так даже лучше, потому что слепое согласие это не про Дазая. К тому же считать кого-то исключительно «хорошим» человеком – чистое безумие. Но рядом с Накаджимой... Рядом с ним получалось верить в утрированный, даже фантастичный образ абсолютного добра. Просто мысли об этом утяжеляли голову и ужасно горчили, поэтому Дазай предпочитал придумывать недостатки Ацуши или воображать его грязное прошлое. Когда они наполнили желудки аппетитной смесью красителей и сливок, Накаджима окончательно расслабился: довольно потягивался, удобнее устроился на лавочке и подставлял лицо под солнечные лучи. Осаму начинал подумывать о том, кому придется начинать финальный диалог первым. Сильно затягивать не хотелось: чем дольше они беззаботно проводят время вместе, тем лучше становится настроение у Ацуши. Лучше не подводить к крайней точке, чтобы не успеть привыкнуть к улыбчивому Накаджиме, который слишком сильно отличался от хмурого мужчины с ледяным взглядом из кафе. Можно прямо сейчас все закончить: аккуратно подвести к последнему желанию, а потом раскрыть все карты. Гадко, конечно, будет смотреть на мрачнеющего Ацуши, но это неизбежный эпизод. Рано или поздно им придется начать этот неприятный диалог, потому что ничего бесконечного не бывает. Особенно, если речь идет о чем-то хорошем. О чем-то таком, как сегодняшний день. Но Ацуши как будто забыл о том, что просто выполняет чужую просьбу ради своей сестры, потому что перебивает мысли Дазая. – Тебе нравится здесь какой-нибудь аттракцион? – искренняя улыбка мужчины растворяет решимость Осаму, дарит наивную надежду, от соблазнительности которой приходится старательно отмахиваться. – Не хочешь на чем-нибудь прокатиться, Дазай? Тогда стоило с этим заканчивать. Нужно было отказаться: сослаться на пустые карманы или недостаток времени. Можно было выдумать болящий живот или переутомление. Что угодно стало бы достаточно важной причиной, чтобы Ацуши отступился, смутился и попросил прощения за такое глупое предложение, но Дазай ничего не предпринимает. Более того: Осаму почти сразу соглашается. Ему застилает глаза соблазн возможности потянуть время еще немного. Можно еще какое-то время делать вид, что они просто выбрались погулять в парк. Можно еще несколько минут не упоминать имя Кёки. Дазай находит одно самое убедительное оправдание: возможно, если они успеют больше попробовать вместе, то придется меньше сожалеть из-за гадкого прощания (а оно должно быть гадким). Не будет причин мысленно возвращаться назад и предполагать, что можно было сделать до развязки. Этого достаточно, чтобы быстро согласиться на предложение Ацуши и указать в сторону старых американских горок. Хотя, конечно, была причина более убедительная. Но Дазай начинал ее бояться, поэтому старался переключаться на любые другие мысли, заглушая вторую причину. Она настойчиво повторялась первые несколько секунд, а потом Осаму увлекло что-то более интересное, поэтому он просто забыл. Или заставил себя забыть. Может, если они проведут вместе больше времени, разойтись так просто не получится. Мысль о поцелуе с Ацуши гналась за Осаму весь день. Сначала родилась в виде шутливого предположения, а потом превратилась в приятно ожидание, от которого кровь будто холодела. Дазая это вполне устраивало. Ему даже нравился легкий мандраж, охватывающий тело, когда желание становилось почти осязаемым, застилало глаза. Такое уже бывало с Осаму, когда он на рабочем месте флиртовал с секретаршей или клал руку на колено парнишке, который такие прикосновения только в фильмах видел. Каждый раз хотелось достичь максимума, попробовать то, что в планы не входило. И если с тем парнишкой они не планировали ставить друг другу засосы, то с Ацуши – целоваться. Поэтому столь отчаянное желание оправдывалось. Непривычно и даже подозрительно Дазаю стало, когда желание поцеловать сменилось на желание получить поцелуй. От кадров, где Накаджима сам тянется к чужим губам, сводило скулы. Так получалось даже приятнее. Желаннее. Но по-настоящему страшно стало тогда, когда Осаму захотелось ответить Ацуши беззлобной улыбкой. Они тогда только начали есть мороженое, а Накаджима отчего-то стал спрашивать какую-то ерунду: про новые фильмы, популярную музыку и подобную чепуху. Словно первый раз в общество выбрался. Но Дазай подробно отвечал, нахваливал какую-то комедию, у которой только поверхностный пересказ знал (Чуя рассказывал, не затыкаясь, пока они шли домой), а мужчина кивал и смотрел так внимательно, будто спросил это все не из вежливости. И тогда-то Осаму почувствовал острую необходимость ответить не менее дружелюбной улыбкой. Может, потому что Накаджима слишком старался. Или дело было в той фразе девушки из очереди. Но Дазая сразу прострелила тревога, а потом вспыхнуло раздражение: на самого себя, слишком расслабляющегося, на Накаджиму, которому будто бы есть дело до этого «свидания». И поэтому Дазай боялся. Больше всего – себя и складывающейся ситуации. Ацуши заставлял Осаму верить в то, что им действительно весело сейчас, что дело не в Кёке и необходимости, и из-за этого хотелось соглашаться на все, много говорить, смеяться. И Дазай ненавидел себя за эту расслабленность, потому что она всегда только включала беззащитность, усыпляла рациональность. Осаму ведь знал, как это обычно бывает: сначала вы веселитесь, а потом твой «приятель» приставляет нож к твоему горлу. Нет, Накаджима другой. Он не способен причинить кому-то вред, пока это не окажется вынужденной мерой, а про Дазая и опыт за его плечами мужчина ничего не знал. К тому же нож не выпирал из карманов Ацуши, не прятался под рубашкой. Но боль причиняет не только острое лезвие у тонкой кожи. Есть еще слова, решения и бесконечное множество вещей, через которые Осаму уже проходил, успел попробовать. Ацуши определенно причинит парню боль: сделает это неосознанно или сознательно, когда узнает правду о Кёке или – маловероятно – о самом Дазае. Просто Накаджима делает сейчас то, что должен; поступает так, как поступил бы любой хороший брат. Моментами, конечно, слишком дружелюбно себя ведет, что Осаму даже успевает немного поверить в складывающуюся картину, ощутить себя нужным, будто Накаджиме все это действительно приятно. Но это только моментами. Дазай не глупый: он знает, что никакой – пусть даже тоненькой, еле ощутимой – связи между ними нет и быть не может. И если бы они совершенно случайно сблизились (что определенно невозможно), итог все равно был бы печальным. Ацуши просто не поймет этого. Сейчас даже не понимает, когда зачем-то предлагает пойти на аттракционы. А вот Осаму все это знает наперед. И от этого появляется чувство легкой тошноты. Дазай, как цветок, выросший в трущобах, тянется к свету, даже если светом выступает тоненький ускользающий луч. Когда они почти отстояли всю очередь, Осаму понял, что никогда не катался на американских горках. В парке трудно не успеть посетить все аттракционы, когда всю свою жизнь проводишь в Йокогаме, но этот – дорогое удовольствие даже для тех, кто промышляет воровством и спускает деньги на всякую ерунду. Следовательно, дорого и для Дазая. Нельзя сказать, что он ни разу не пытался проникнуть на аттракцион всеми возможными способами, но не получалось еще никогда. Сегодня же все вышло даже как-то легко: Накаджима быстро достал банковскую карту и оплатил билеты еще до того, как Осаму успел сказать о пустых карманах. Отказываться от такой щедрости Дазай, конечно, не собирался, но выходило довольно странно. Слишком на большие жертвы идет Ацуши, чтобы достать информацию о своей сестренке. Дазай размышляет о том, велика ли вероятность пустить съеденное мороженое на ветер в буквальном смысле, когда какие-то подростки криком срывают себе голос. Парень, сидящий самым последним, уже не кричал, а хрипел, пока кабина проносилась мимо выхода. Осаму хочет сесть вперед. Так сильно хочет, что готов бороться за эту возможность, расталкивая окружающих. Не каждый день выпадает шанс покататься на единственных и безумно известных американских горках в Йокогаме, а потому забиваться в зад кабины – неоправданное упущение. По Ацуши нельзя было сказать, что он разделяет страсть Дазая одним из первых сорваться на крик, встречаясь с резким спуском или крутым подъемом. Мужчина обеспокоенным взглядом изучает визжащих людей, изредка переключаясь на небольшую железную коробку, оснащенную проводами и кнопками всех цветов, у которой в опознавательном жилете стоял работник. В глазах Накаджимы мечется неуверенность и какое-то даже неверие, словно он только сейчас понял, что сам предложил. Но это легкое волнение не ступало дальше взгляда Ацуши, не мешало мужчине улыбаться и бросать редкие фразы. На самом деле, Дазай тоже испытывал нечто подобное. Только его волнение было приятным: по телу скользил легкий трепет от предстоящих эмоций, заставляя подрагивать от нетерпения. Такое волнение порождает спешку, а не страх. У Дазая как будто тело изнутри пульсировало. Накаджима ничего не сказал, когда Осаму метнулся к самому носу кабины, но заметно напрягся и сидел так все время, пока их инструктировали и проверяли прочность креплений. Когда до старта поездки начинают отсчет, Ацуши издает какой-то нервный вздох и, поворачиваясь к довольному Дазаю, неловко улыбается. А потом они резко трогаются. Осаму видит, как мужчина хватается за защитный поручень так, что белеет кожа на пальцах. Глаза у Ацуши, вероятно, были распахнуты, но Дазай этого наверняка не знал – не видел, а головой крутить не хотел. Первый крик сорвался с губ Осаму и следом получил поддержку от Накаджимы. Раскаленный воздух забирался в открытые рты, мешал дышать, а на глазах выступали слезы. Аккуратная укладка Накаджимы пострадала еще в самом начале: пряди ежесекундно падали в разные стороны, взмывали вверх, ослепляли Ацуши. Выглядело это забавно, но Дазай не мог смеяться: моментально давился воздухом. Пару раз Осаму что-то радостно выкрикивал, но Ацуши был слишком занят криком, чтобы хотя бы повернуть голову. К слову, еще мужчина периодически закрывал глаза. Этот жест больше походил на попытку ненадолго отвлечься, чем на страх, но Дазай не мог себе представить, чтобы в данной ситуации можно было хотя бы на что-то переключиться. По крайней мере, людские крики и свистящий ветер старательно напоминали всем о том, где они находятся, как бы кто не старался зажмурить глаза или закрыть уши. Осаму радостно кричал и пытался хохотать, пока на самом крутом спуске чужая рука не нащупала его запястье. Нащупала и сжала с такой силы, что сустав болезненно свело. И Дазай не уверен, был ли его следующий крик от радости или от жалящей боли. Он знал, что слева сидит Ацуши, но чужая ледяная ладонь будто принадлежала другому человеку. Точно не Накаджиме, который всегда тщательно подбирал слова и даже при ходьбе старался держать дистанцию, чтобы не мешать. А сейчас этот же человек железной хваткой держит запястье Осаму, сжимая чуть ли не до хруста костей? Дазай мог попробовать вырваться, попросить отпустить запястье, дернуть руку, изображая спазм. Но он всю оставшуюся поездку не меняет позы, старательно терпит неудобства и пытается не ерзать слишком сильно. Трудно было найти подходящее объяснение подобному поведению, когда сосед не нежно переплетает с тобой пальцы, а впивается в твое запястье, ногтями царапает кожу. Но, к счастью Дазая, положение было неподходящим для поиска всяких там объяснений: ветер треплет за щеки, сзади кто-то вот-вот лопнет, судя по крикам, а кабина выдает такие кульбиты, что думать получалось только о мороженом, выкручивающем в желудке мертвую петлю. Поэтому все оставшееся время Осаму старался кричать так же, как было прежде, но сам украдкой поглядывал на напряженную руку Ацуши. Может, ощущение «падения» в животе проявлялось именно из-за бледной ладони Накаджимы, а не из-за неожиданных спусков и долгих подъемов. Когда они расстегивали ремни, мужчина уже вернулся в прежнее положение и выглядел даже чересчур бодрым (для человека, который готов был сломать соседу запястье от страха). Да, у Накаджимы слегка подрагивал ноги, пока они спускались по ступеням, но это наблюдалось и у Дазая, поэтому трудно сказать, связано это со страхом или просто легкий шок, цветущий в каждом, кто секунду назад срывал себе голос. И ничего будто бы не было. Ацуши сразу стал спокойным и сдержанным, а руки мужчины теперь были собраны в замок. Покрасневшее запястье Дазая было единственным доказательством того, что ему не померещилось; что Накаджима действительно без всякого предупреждения нарушил чужие личные границы, которые до этого так тщательно старался уважать. Конечно, Осаму как-то все произошедшее опошлял, и, вероятно, мужчина просто не смог справиться с паникой, забравшей контроль над телом. Но Дазаю больше нравилось представлять, что Накаджима просто нашел удобный момент, чтобы дотронуться до чужой кожи, ощупать и изучить ее. Поэтому же мужчина с такой силы вцепился в запястье парня: не от ослепляющего страха, а от соблазнительного желания соприкоснуться. Но в этих мыслях больше отражалась вечно голодная до грязной похабщины натура Дазая, нежели осторожный и вежливый Ацуши. Он не только не мог придумать такой глупый повод для прикосновения, но и, наверное, никогда не испытал бы острого желания дотронуться до кого-то (особенно – до незнакомца, которому всего шестнадцать лет). Накаджима слишком сдержанный и аккуратный для такого. Он сам по себе слишком. – Прости, что так неожиданно схватился за тебя, – Ацуши виновато улыбается. Липкие и грязные фантазии Осаму с громким хлопком лопаются, забрызгивая стенки сознания неким подобием разочарования. Это не то чтобы сильно огорчает, а, скорее, лишает возможности свободно воображать что угодно. Пока Накаджима не объяснился, даже самая неправдоподобная мысль имела право на существование. Теперь все порочные теории самоуничтожаются. Дазай, конечно, может представить, что мужчина соврал, скрыл истину, начал какую-то сложную игру, но остановиться следует уже на первом пункте – Ацуши не стал бы врать. – Признаться, я был немного напуган. Осаму просто кивнул. Голова немного кружилась, а сердце будто еще не вышло с аттракциона. Тошноты не было, но зато была какая-то потерянность в пространстве. Может быть, все испытывают нечто подобное после американских горок, но Дазай почему-то особенно явно ощущал обитание жизни в своем теле: руки казались чужими, кровь слишком ощутимо бежала по венам, голову простреливал спазм, пульс отбивал в затылке, в шее – повсюду. Эта обостренность чувств сильно перетягивала на себя внимание, поэтому, наверное, Дазай не заметил, как кульминация их встречи начала перетекать в развязку. Они сели на нагретую солнцем лавочку. Она стояла довольно близко от второго выхода из парка, поэтому мимо ежеминутно проходили семьи, шумные подростки и пожилые пары. Осаму это сразу несколько огорчило: требовать поцелуй от мужчины на глазах у свидетелей не очень-то хотелось. Но Дазай уже тогда понимал, что поцелуя в целом не хочется. Не из-за прохожих или палящего солнца, а просто потому, что Ацуши реальный слишком сильно отличался от Ацуши из чужих фантазий, который ради собственной выгоды без сожалений прижмется к губам Осаму. Накаджима настоящий может не только хмуриться, но и улыбаться, бояться, смеяться. Живой Накаджима будто бы пытается сделать это нелепое «свидание» настоящим. Выдуманный же образ Накаджимы состоит только из собранности и стали. От его взгляда подкашиваются ноги, но мужчину из фантазий Дазай смог бы забыть хоть сейчас. Нет, поцелуя, конечно, хочется, но не такого, не искусственного или купленного. Это желание звучит страшно, потому что настоящих поцелуев у Осаму не было. Были всякие: результаты затянувшегося флирта, удачного спора, взаимной договоренности. Но никогда не было правильного, настоящего: влюбленных губ, касающихся даже слишком нежно, взгляда, полного тепла, а не животного желания. И Дазай уверен, что с Накаджимой по-другому просто нельзя. Ацуши, вероятно, целует только горячо любимых, делает это осторожно и ласково. Случайно полученный поцелуй – жалкая пародия, которая только загубит сегодняшний день. А возможности или хотя бы времени на сближение с мужчиной у Осаму нет. Значит, и поцелуя тоже нет. Дазай размышляет над достойной заменой поцелую(обняться, взяться за руки, просто посидеть рядом в тишине), когда Накаджима первым начинает диалог: – Я не хочу огорчать тебя, Дазай, но совсем скоро мне нужно будет уйти, – мужчина постукивает пальцами по коленям, смотря себе под ноги. – Можем мы обсудить кое-что? – вопрос получается неловкий, как будто Ацуши стыдно спрашивать о том, зачем он приходил. В воздухе резко появляется тяжесть: давит на грудь Осаму и делает улыбку Накаджимы более будничной. Приятная атмосфера, сопровождающая их весь день, медленно гибнет, а Дазаю хочется ухватиться за нее и придержать, замедлить. Странно, что все хорошее всегда прекращается в один момент, а гадкое и неприятное приходит и уходит медленно, оставляя на человеке широкие рубцы. Все заканчивалось. Дазай очень хочет быть осторожным и в то же время честным. Он уже представляет, как поменяется в лице Накаджима: сначала сползет улыбка, затем проявится хмурость, а потом мужчина снова пустит в ход свой ледяной взгляд. Черта между ними станет четче: разные края скамейки как разные миры на стыке. И тогда Ацуши уйдет первым, не прощаясь. Или, может, даже попросит номер родителей, чтобы рассказать, какой их сын лжец. Всем будет неприятно, а потом еще этот день станет воспоминанием, о котором даже думать горько и паршиво – такие обычно старательно забывают. – Думал, я уже забыл? – Дазай щурится, лукаво улыбаясь. – Сестра, сестренка, сестричка – я все помню! Осаму уже принял решение. Сделал это еще тогда, когда холодная рука Ацуши схватила его за запястье. Он сознается во лжи, даже не попытается обманом получить какой-нибудь приятный бонус. Накаджима может начать шокировано переспрашивать, надеясь, что это все шутка, но Дазай повторит правду еще столько раз, сколько это потребуется. Ацуши заслуживает правды хотя бы потому, что старался искренне улыбаться сегодня. – Тогда я слушаю тебя, Дазай. Осаму изображает задумчивость. – Послушай: сегодня все было очень весело, и я даже запомню этот день. Но вот уже от меня снова зависит судьба твоей сестры, – парень серьезнеет, устремляя взгляд в сторону идеально постриженного газона. – И я хочу сказать, что судьба Кёки никогда от меня не зависела. Я никогда ее не видел. Ну, только тогда, на фотографии. В жизни мы ни разу не встречались. Как-то так. Накаджима молчит, даже дышит тихо. Осаму чувствует на себе чужой взгляд, от которого леденеют кончики пальцев. Вероятно, мужчина еще не понял или считает это очередной шуткой. От этого становится только хуже. Дазай сам все разрушил. Не когда соврал, а когда возомнил, что может тянуться за человеком, который словно живет в другом мире. И, возможно, если бы он не стал лезть в чужой кошелек, соглашаться на поход на аттракцион, не одергивать руку в момент их соприкосновения, то Накаджима из сексуального мужчины не превратился бы в исключительного человека. Тогда чужая реакция на очевидную ложь могла быть даже в какой-то степени забавной. И день вспоминать было бы приятно. Им просто нужно поставить точку. Дазай ненавидит людей, снующих повсюду, громких детей и стоящую жару. И себя за то, что рвется все исправить. Можно выпросить прощение и уйти, но Осаму хочет остаться. Он хочет рассказать о той фотографии, о желании искренне улыбаться и о безумной тяге рассмотреть Накаджиму со всех сторон. От этих мыслей Осаму хочет размозжить себе голову. Но Дазая будто поражает какая-то болезнь: рациональность засыпает, оставляя после себя только бесконечное множество сомнений. – Если это правда, то... – Паршиво вышло, ага, – Осаму резко поворачивается и сталкивается с тем Накаджимой, которого он видел в кафе: собранный, с нечитаемым лицом и холодным взглядом. Будто тот Ацуши куда-то ушел. – Я знаю, что это все от начала и до конца неправильно, но это самая правдивая правда из всех. Я... – остальное вырывается само собой, выставляя Дазая наивным дураком. Может, так даже лучше, потому что становится чуть легче. – ...Я могу помочь с поиском сестры! Я даже хочу! И Дазай правда хочет. Еще с того момента, когда они стояли в очереди на аттракцион, и Ацуши щедро оплатил билет Осаму. Дазай из недалекого прошлого объясняет это желание очень просто: услуга за услугу. Дазай же из настоящего знает, что это ложь. Ацуши просто сильно отличается от Осаму. И эти отличия заставляют чувствовать себя странно, ново. И Дазая неосознанно тянет к непонятным чувствам, он хочет их распробовать. Это можно назвать правдой. Или частичной правдой, а на деле Дазай тянется к Ацуши, хочет распробовать его. Но это все становится неважно, когда Накаджима отвечает. – Спасибо, но я откажусь от помощи, – делает короткую паузу, тяжело вздыхая. – Раз уж ты честен, то и мне не хочется быть обманщиком, – у Дазая резко замолкают все мысли, в сознании воцаряется мертвая тишина. Накаджима роется в кармане шорт, а потом вытаскивает какой-то документ. – Я работник детективного агентства, можешь посмотреть на мое удостоверение. Кёка мне не сестра, а сотрудница, но она действительно пропала. Остальное рассказать не могу. Это все. Дазай переводит взгляд на кучку муравьев у пешеходной дорожки. В голове звенит осознание, оглушая так, что даже себе мысленно ответить трудно – что уж там говорить об Ацуши. Отвечать не хочется. Накаджима медленно поднимается и какое-то время стоит, изучая Осаму глазами. По положению рук мужчина не злится – Дазай видит, как он слабо ими постукивает по своим бедрам. Разворачивается, чтобы уйти, но остается: – Больше нам видеться незачем. Но я не врал, когда беспокоился, не обидел ли тебя. А потом быстро уходит. Все-таки Ацуши Накаджима способен на ложь.