***
Кровать тяжко, словно не скрипит вовсе, а кричит в агонии, прогинается под телом мужчины, который также грустно и уныло, как своя железная, скрипучая подруга, разминается на постели, вздымая руки вверх. Спина неприятно хрустит, создавая хоть и тихий, но от того не менее раздражающий звук. Грудь снова вздымается, а ворох спутавшихся после крепкого сна волос за секунду опускается и глухо ударяется о спину, напоминая владельцу о бережном и, занимающим достаточное количество времени, уходом за собой. Тяжёлые, слегка сонные движения шаркающих, босых ног, тихонько отдают в небольшой комнате, увешенной — нет, можно сказать, тонущей — в бесконечном количестве заметок: каждая исписана ровно, чётко, каллиграфическим почерком, не оставляя ни единой кляксы, точно также, каждая из них повествует любому узревшему собранность хозяина покоев. Тело тяжко приблизилось к широкому зеркалу, что чисто блестело на восходящем солнышке, радуя взор, но тут же его оспаривая теми же, хоть и редкими, клочками бумаги на раме, содержа в себе толики информации. Перед глазами появляется он сам — управляющий, виду которого, пока что, можно ужаснуться: глаза совсем немного, но просели в заметных мешках под глазами, что всё ещё блистают сиренью на рассвете, однако сильной светлостью не обладают, заметно потускнев. На голове же всё тот же балаган — о привычном ему сплите речи и идти не может, ибо пробор до того спутался, что остался зигзагом, также ведя за собой и остальные проблемы раннего подъёма, как, например, перевёрнутая набок чёлка, небольшие клочки запутанных локонов и всё, что только могло не удовлетворить всегда ухоженного человека. Заправляющий тихо усмехается, сонно вбирает ноздрями воздух и трёт длинными, под стать стилю владельца, ухоженными пальцами с аккуратными ноготками переносицу, представляя, что только ему следует сделать за битые двадцать минут. Первым делом, естественно, идут волосы, что струятся по плечам своего бережливого обладателя. Расчёска, а если быть точнее, то её длинные, но мягкие прутики, странствуют и перебирают лохматое безумие на голове управляющего совсем эфемерно массируя кожу головы. Самая длинная задняя часть поддаётся, на удивление, достаточно легко, тут же приобретая дорогое сияние, прямо заявляя: "уход за нами стоит столько, сколько вам и не снилось". И на такое заявление мужчина без задней мысли бы согласился. Его зарплата достаточно велика и обширна, что бы содержать что-то настолько дорогое, да только что место жительства, что загруженность графика не всегда дают даже малую возможность приобрести всё нужное, так что подобного рода вещи он, сколько бы времени не прошло, считал и будет считать муторным ритуалом. Гребень же тем временем справляется с поставленной задачей хорошо, относительно быстро подобравшись к корням, что предстоит распутать, настраивая потерянный пробор, который так полюбился обладателю. Локоны снова скачут меж зубчиков, подставляясь словно ласковый кот под добрые руки уличных детишек. На такие мысли остаётся лишь улыбнуться, настраиваясь на начало нового дня, что, надо быть честным хотя бы наедине с собою, не сильно сулил какой-то удачи или радости, однако завершение одного из этапов подготовки заметно радует лико. Рука шарит по небольшому столу, пробегаясь пальцами мимо бесконечных груд бумаг, резинок и прочей мелочи, наконец то подбираясь к поистине красивым серьгам: объёмный конус слегка расходится по краям, не слишком выражаясь своим размером, после чего отпускает от себя три тесно связанных меж собой бусинки, что отливают белым мрамором и повторяют работу основания серьги — после небольшой связки из них исходит пушистая, слегка уложенная, кисточка, мягкая, лёгкая и очень красивая. Он никогда не перестанет надевать её. Изысканное украшение было подарено тому когда-то давно, очень дорогими, маленькими ручками, сильно-сильно ценилось им, как самое дорогое, кой у него есть, хоть и воспоминания того, как именно ему пришлось обрести потребность в серьге и сделать прокол вызывало большой стыд, но не менее большую улыбку. Всё же, это того стоило. Слегка успокоив сердце, что трепещет из-за эмоций, что с самого утра начали лить через край, уже с более лёгкой и расслабленной улыбкой управляющий направился к занимающему достаточно много места шкафу. Дверцы его неприятно скрипнули, врезаясь в уши, но это не то, на что хотелось обратить внимание, исследуя глазами полочки. Не то, чтобы вариантов было много, скорее наоборот: никогда тот не мог найти смысла в огромном гардеробе, что ломится от вещей. Всё равно же рано или поздно выделятся пару образов, а остальное шмотьё отпадёт за ненадобностью, оставаясь лишь сборниками пыли. Потому ладонь метнулась к одному из деревянных оснований, где покоился рабочий наряд, кой выглядел всегда изящно и красиво. Переодеться стоило считанных минут, потому лицо, что пребывало до этого времени внутри скромной комнаты, совсем скоро покинуло её, ощутимо тут же пристыдив себя за это. Покинув покои, управляющий направился на ежедневный осмотр шатра, в котором сегодня должно пройти выступление.***
Изящный, но по-своему громкий стук каблуков раздаётся эхом по, пока что пустому, шатру. Относительно высокая, ровная и элегантная фигура передвигается по просторам этого места, осматривает каждый ряд и особенно шумит листами мелкого блокнота в руках, также, наоборот — еле слышно, записывает что-то, проводя шариковой ручкой по доступной бумаге. Человек, что держит ровную осанку, словно у него куча книг на голове, которые надо удержать, дабы показать, что ты тут аристократических кровей, медленно слоняется меж рядов, выявляя любой намёк на мусор, загрязнение или подобную ерунду, что заметно испортит мнение об их "заведении". Ухмылка сама ползёт по слегка бледному лицу, когда ничего, кой приносит дискомфорт взору, не было как-либо выявлено, или же записано в блокнот, по той причине курс держится уже более чётко — к выходу из шатра, наружное лико которого тоже достаточно важно. Управляющий, с которым мы уже знакомы, всё настойчивее движется в сторону распоротой, для верной работы и полного функционала шатра, ткани, совсем не думая, что выявит что-либо у самого входа. Стук обуви прекращается, словно пытаясь передать шок своего обладателя через себя. Девушка. Неизвестная девушка сидит, хотя, вернее сказать — спит, свернувшись клубком прямо около начала, даже не подозревая о том, что её мог кто-либо найти, обнаружить и в целом вскрыть факт её нахождения тут. Руководящий пребывает в секундном непонимании, как минимум, своих действий, задаваясь вопросом о том, что с ней делать и как обратиться мягче, однако, вспомнить свою должность, в отличии от данной ситуации, непоняток и затруднений не вызывало, потому фигура начала глухо и медленно приближаться. Парень, слегка нахмурившись, сам не до конца понимая, с чего именно, легко опустился на корточки, неуверенно протянув руку к сладко спящей. Толика сомнения в сердце присутствовала, при чём достаточно открыто, а мысли о том, как именно неизвестная может неожиданно навредить ему, давали знать о себе, однако ладонь всё же обвила чужое плечо, слегка раскачивая. Сонный организм еле функционировал, постепенно включаясь в работу, а потому с трудом, но через пару секунд дама открыла глаза, мыльно окидывая пространство вокруг. Её окончательное понятие окружения выглядело достаточно смешно. Мутный взор мельтешил, успев обдать собою сиденья, шатёр, реквизит и потолок цирка, еле-еле перейдя на неизвестное лицо, фокусируясь на нём дольше всего. А потом дошло. Девушка резво встрепенулась, тут же отскочив от крепкой руки, ощупывая себя, словно пытаясь понять, существует ли она вообще. Ответили ей на это ухмылкой. - Простите, я вынужден был разбудить вас — рука, что до этого сохранялась в воздухе, вежливо опустилась на колено, поглаживая хозяина большим пальцем — Вы в порядке? Вам нужна помощь? — на его лице выступила некая нота волнения, что удивительно, за абсолютно непрошенного человека. Брови пуще прежнего свелись в непонимании, выражая все свои эмоции через одну только физиономию. Девушка, услышав ласкающий и спокойный голос, слегка расслабилась, перестав вжиматься в саму себя. - Ох, я просто х-хотела скрыться от дождя.. — будто в подтверждение своих слов, неизвестная разразилась чихом, тут же прикрывая лицо ладонями — прошу меня простить — та стыдливо отводит взгляд в сторону и тянется к затылку, с теми же чувствами переминая волосы на затылке, словно пытаясь скрыться от мира сего. Нашедший лишь растерял все отрицательные эмоции, тут же выдохнув, будто держал в себе огромный стресс и наконец-то смог выпустить накатившее и выпрямился, окончательно встав. - Конечно, со всеми бывает, но мне нужно вас выпроводить, солнце только поднялось, а ливень уже окончен — фигура отряхивает подолы своей одежды, протягивая руку, из-за чего Феодора наконец-то может рассмотреть новую личность полностью: его наряд достаточно красив. Торс окутан чёрной водолазкой, что облегает каждую неровность идеально, создавая некий аспект на худобе, однако также верхняя часть обладает ещё одним элементом одежды — некий топ очерчивает его грудь, объёмно заплывая в небольших складках, а помимо того отдаёт от себя два пышных, объёмных, прямо как шляпки грибов, рукава, что идут до локтя, после чего обрываются небольшой стяжкой и льются дальше, но уже в лице длинных, как у монахинь, рукавов, свисая чуть длиннее, чем стоило бы, закрывая ладони. Бёдра обвивал не совсем толстый, но на вид крепкий ремень, из которого исходил подол сзади и спереди, прикрывая весь оборот владельца от лишних глаз тёмной тканью, под которой покоились самые обычные штаны, заправленные в высокий сапог, что больше походил на своеобразный каблук. Выглядело это не то, что бы странно, вовсе нет, скорее специфично для обычного народа - явно сшито либо самостоятельно, либо на заказ, однако удивляться наряду циркача было бы достаточно глупо, потому девушка в скором времени повторила действия визави : оперевшись на правую руку, Федя встала, слегка размяв затёкшие после неудобного сна конечности и потянулась отряхивать свои одёжи, оставив чужую руку помощи без дела виснуть в воздухе. Ей вновь вежливо улыбнулись, одновременно фальшиво и искренне, после чего развернулись и немо приказали следовать за человеком, против чего, естественно, никто ничего не имел и иметь не может. Ткани раздвинулись, слегка перевешивая из-за впитанной влаги, после чего хлюпнули, когда их отпустили обратно, создавая столкновение. Феодора быстро юркнула за своим сопровождающим искренне надеясь, что её этой самой тканью случайно не хлопнет — одежда только что высохла и снова мочить её, особенно таким ужасным методом, ей не очень-то и хотелось. Яркие лучи приветливого солнышка ударили в лицо, вынуждая поморщиться по непривычке, после чего долго прибывать в попытках проморгаться, и, наконец-то, открыть глаза, продолжая размеренные шаги. Лето, хоть и было в самом разгаре, пока что особо на окружение не влияло: свет от небесного тела пока ещё не пёк, лужи высыхать не собирались и, в целом, казалось, что воздух ну слишком уж холодный. Шелест листьев играл как будильник, напевая неизвестную мелодию вместе с птицами, которыми действительно сильно, чуть ли не мечтая, хотелось стать- настоящим воплощением свободы. Феодоре всегда хотелось быть подобной им — иметь возможность улететь далеко-далеко, оставив целый мир и всю свою прошлую жизнь позади. Да. Это - настоящая свобода, а не всё, что могут привести другие люди в свой жалкий и абсолютно бессмысленный пример. Со стороны потенциального собеседника, вдруг, послышался судорожный вздох, который тот выпустил, похоже, сам того не заметив, на что тут же встречается с заинтересованным взглядом фиолетовых глаз, что с такой же немостью спрашивают причину изданного им звука. Парень явно мнётся. - Могу ли я узнать ваше имя — слегка расширяя глаза, когда вопрос только был задан, будто спрашивающий сам не ожидал от себя начало диалога, всё-таки начинает тот, на что его потенциальная собеседница вздрогнула, явно поражаясь громкости говора в столь тихое время. - Федя - не задумываясь кидает та и улавливает чуть ли не полную остановку визави, что находится в явных непонятках от данного ему ответа, из за чего девушка разоряется в приглушённом ладонью хохоте, чуть ли не плача от собственного абсурда — Ох, простите, Феодора, просто куда удобнее мне обращение Федя. — театрально утирая сухие щёки, словно от слёз, тараторит, постепенно пытаясь успокоиться, чем заметно вызвала толику стыда за свою неосведомлённость у мужчины. - Кхм.. Так вот, Феодора, могу ли я у вас поинтересоваться? — взгляд чужих глаз обретает былую неуверенность, что даже выводит на мысль о чужой самооценке, которую явно рассматривать приходится в заниженном уровне, но ему молча кивают — Почему вы решили переночевать именно в цирке? Не вздумайте охарактеризовать мои слова как какое-то угнетение, просто ваша одёжа не выглядит так, будто вы не имеете места жительства. — половинчатый тотчас вскидывает голову к верху, стараясь не смотреть в чужие очи, при том не упасть, случайно споткнувшись. Девушку же такой вопрос и вовсе не удивил, скорее, как шута, снова позабавил, заставляя хмыкнуть: у уличной развлекаловки в лице человека спрашивают о её мысли жительства и адекватности достаточно часто, что бы не обращать на это внимание. - Я вовсе не бездомная, по крайней мере, не была ею до этого момента. В дождь моя дорогая сестра выгнала меня на улицу, а потому и идти мне было и есть некуда, ибо, как минимум причиной служит моя работа, кой не позволяет мне полноценное отдельное жильё, без споров и разногласий с сёстрами. — Фенька повторяет действия собеседника точь-в-точь, не желая открываться взаправду, так, на самом деле лишь играясь с его чувством стыда за излишнее любопытство и вытекающий из этого позор и мысли беспокойства о том, что тот мог бы задеть её больную тему. Не то, чтобы такие у неё имелись... - И кем же вы работаете? — более изнурённым голосом откликается на это фигура, продолжая изучать рассвет, пока в его радужках отражаются все оттенки, что только мог бы собрать этот прогнивший мир. - Ха, высоко, конечно, сказано — вновь приходится подмечать ранее сказанное — но я просто танцую на улицах, ну, или показываю фокусы детям, в общем и целом, радую публику, а зрители, что выступления вашего уровня себе позволить не могут, тянутся как на горячие пирожки, тем, собственно и тяну: там уступят по хорошей репутации, сям за даром отдадут по тем же причинам, да лишний раз на улицах улыбнутся, ну, в целом, о скорби своей судьбы думать мне даже и не приходилось — женщина, видимо, совсем забывается, ибо как ни в чём не бывало продолжает свой путь в сторону приоткрытых собою же ворот, болтая о каких-то особенностях своего увлечения, вовсе и не замечая, что сбоку никто не движется, из-за чего резко, чуть ли не падая, тормозит, принимаясь вертеть головой во все стороны, словно собака. Остановившийся же будто обеспокоен чем-то: бурчание под нос достаточно громкое, чтобы осведомиться о том, что то вообще присутствует и, вовсе тихое и неразборчивое, чтобы определить и разобрать полную речь и каждое слово. Руки, покрытые свободной тканью соответствующих рукавов, вовсе не заметны, подавая миру сему лицезреть лишь выступившие костяшки сквозь ткань, однако и без того видно, что их владелец что-то потерял и настойчиво ищет. Если судить и разбираться по языку тела и выражению лица, что быстро приободрилось и повеселело, то нужный предмет в нужное время оказался в руках, сразу применяясь. Шаги, шоркая, начали приближаться. - Танцовщица...мг.. — ручка аккуратными и отточенными движениями чиркает по бумаге, заполняя свободное пространство большим обилием чернил и записей — Достоевская, я правильно понимаю? — девушке, к которой, совсем неожиданно, обратились по фамилии, даже стало интересно, что же там такого удумал её новый знакомый, хоть и совсем без имени, так что голова лишь склонилась в кивке — хорошо, м, я бы хотел поговорить с вами, но немного позже, ибо скоро открытие цирка, пожалуйста, явитесь часа через два, примерно по окончанию выступления — обрамлённые перчатками длани слегка поблёскивают за счёт нескольких колец, мысли о которых отпадают сразу же, как пространство разрывает звук рвущейся бумаги, а также взгляд, что наконец-то фокусируется на протянутом, блокнотном листочке — не беспокойтесь, тут моя роспись, лишь покажите охране и вас пропустят без всяких проблем — парень наконец-то заканчивает свою сбитую речь, а взор Достоевской переносится теперь уже на выданный ей предмет. "Я думаю, а точнее, наслышан о ваших талантах и маленьких представлениях, что вы даёте публике и, признаться честно, восхищаюсь вами, а потому и хочу поговорить с дорогой Феодорой по поводу хотя бы пробного выступления в нашем цирке. Прошу, не отклоняйте это предложение и явитесь под шатёр, как только работа нашей труппы подойдёт к концу.От управляющего Сигмы."
Женщина непонятливо рассматривает бумажку, каллиграфические буквы, выведенные простой ручкой, и снова и снова перечитывает текст, посланный ей. И если честно, разобрать, что именно смутило больше, ей не по силам: приглашение в столь уважаемое место, вариант о том, что над ней лишь пошутили, или же то, что Федя нагло насмехалась над главным управляющим цирка, без зазрения совести доводя его до колеи. Губы плывут в кривой улыбке после того, как обнаружить знакомого в поле зрения не получается, а ворота громко хлопают за спиной, но важно ли это, если теперь, у неё, похоже есть некий шанс на нового и очень полезного товарища, имя которому...Сигма
***
Девушка тихонечко сидит под пение ангельских крылатых существ, спрятавшись в достаточно глубоком, но до боли живописном лесу. Хочется просто побыть наедине с собой, своими мыслями и своим вторым я, с коим спокойно можно обсудить последнее вошедшее в голову, не побоясь осуждения, или, хуже того, ненависти. Река протекала, рассекая собою землю, поделив зелёный луг на две части. Голубой отлив бежал так, как бежали идеи и рассуждения чужачки, что правильнее будет описать как погоню или забег: каждая капля этого огромного потока создавала одно целое, мощное, сильное и быстрое, отражая и думы Феди — каждая частичка, воспоминание, идея и мысль формировалась в одну огромную, длительную тучу, что заставляло сознание помутнеть в сомнении, которое было ну никак не свойственно одинокой фигуре поодаль водоёма. Хотелось провести ещё лишний час, может два, а может и вовсе посвятить свой ментально сгнивший труп этому зелёному шедевру матушки природы, забыв обо всех грехах, что когда-то были совершенны этой грязной мерзавкой, имя которой Достоевская. Их страна была против веры. Легче было уверовать в то, что то или иное событие ничто другое, как случайность, неизведанная грань вселенной или вообще магнитная буря, но никак не Господь Бог. Однако, если быть честной, то девушка разделяла это мнение, чаще всего, как и положено, придерживаясь ему, но пугало. Чертовски пугала неизведанность. Впервые потеряв свою свободу, впервые оказавшись в этом чёртовом, грязном и отравленном мире, в этой клетке собственного разума, Феодора лишь хотела взмолиться всевышнему, лишь бы кто-то, пусть то и придуманный церковью, неизвестный никому Бог, хотелось лишь просто не чувствовать себя одиноко. Чувствовать себя в безопасности. А потому, когда с возрастом клетка сгущала, утолщала свои стенки и всё сильнее сковывала, пришло, словно ударило грозой, которую так сильно боишься, средь белого дня, осознание — Феньке не нужно быть защищённой. Не тут. Ей не нужен оберег на сгнившей земле, против мерзкого запаха которого не выстоит любой крестик или молитва, ей не нужен оберег в клетке, из которой она никогда не выберется, ей нужна лишь смерть и полная уверенность в ней. Что будет после смерти? Неужели после своей неминуемой гибели, столь желанной и востребованной, она увидит просто черноту, или, может быть, вечные страдания? Избавьте. Легче уверовать в неизвестного Иисуса Христа и верить, что там тебя ждут белые, мягкие и пушистые, словно котики, облачка, но не подходить под стандарты. Ей так легче. Достоевская почти скрипит, когда поднимается с земли, искренне усмехаясь со своей же шутки про преклонный возраст, хотя, такового, относительно понятиям нормы, у неё не имеется, а потому, та не видит какого либо смысла продолжать заниматься самобичеванием, да и позади, где-то глубоко и далеко, словно в другой реальности, звучат возгласы, что полны восхищения, а это, собственно, означать может лишь одно — выступление подошло к концу и кое кому стоило бы поспешить, сохраняя в ладонях записку блокнота.***
Детский смех слышится издалека, а люди, словно пятнами, мелькают туда-сюда, не особо запоминаясь одинаковыми на вид лицами. Вся эта толпа стремится домой, в свой уютный уголок, либо на ту самую речку в лесу, либо же продолжают работать, надеясь, что в этом месяце не сдохнут от нищеты, голода и недостатков продукции. Мешают. Люди чертовски мешают танцовщице в этот момент, не иначе как потому, что идут ей на встречу, создавая поток, который во всех возможных пунктах противостоит ей, будто отговаривая даже приближаться к цирку, но не то, что хотелось бы возвращаться к жизни в скромной однушке с сёстрами — аж мурашки по спине. Охранники уже почти что закрывают громадные, железные ворота, кой так и кричат о твоей жалости в битве с ними, хотя, не так уж их и сложно миновать в некоторые дни: проверенно на опыте — уж Федя то заявить это может смело. Двое статных, высоких и таких же, тяжёлых и страшных амбала стоят около длинного ограждения, чуть ли не свирепо опуская взгляд на крохотную — по сравнению с ними-то — девушку, выжидая от неё каких-либо действий. Не то что бы страх перед людьми хоть когда-то позволял себе таится в сердце, но именно сегодня и только сейчас, стало по-настоящему неуютно. - П-простите, но я... Вот. От управляющего — хрупкие руки протягивают клок бумаги, на котором, действительно, красуется подпись их главнокомандующего, размашисто и ярко, подтверждая слова неизвестной, а потому мужчины не имеют права не пропустить гостью, принимаясь осторожно отворять "двери". Стеснительное и такое же тихое "спасибо" прозвучало не очень-то и понятно кому: то ли мужикам, один только вид которых заставлял ужаснуться, или же великому Сигме, который одной только росписью избавил её от избиения — не думается кому-либо, что Феньку могли бы избить, но ощущения и осадок оставался именно таким. Уже знакомый шатёр показался перед глазами, вздымаясь над головой выше прежнего, что совсем не было замечено тёмной ночью. Размеренные шаги, слегка цокающие, но с явной ноткой беспокойства о времени, слышались по направлению к назначенному месту, которое всё также ковало к себе любые взгляды, вызывало восхищённые вздохи и шокировало красотой. Хотя, позже, удивило и испугало Феодору совсем не местоположение, а один человек, что пристально держал на ней взгляд до последнего действия, в самом конце которого неизвестный парень бросает наземь робко тлеющую сигарету, притоптывая её высоким сапогом, чем знатно удивил новоприбывшую: тут такое в порядке вещей? Фигура же не медлила в рассуждениях, а потому, после совершённого собою обряда по избавлению от табачного изделия, махнул рукой в её сторону, отодвигая — уже лёгкие, заметно сухие подолы ткани — в сторону, приглашая во внутрь. Феде осталось лишь горестно выдохнуть, после чего последовать за чуждым ликом, искренне надеясь, что её не хотят зарезать на пропитание свиньям.***
Состояние увиденного пространства после выступлений... Удивляло. Да, пожалуй, именно удивляло, да и только. Везде, абсолютно везде, словно земля погружалась в это обилие фантиков, остатков конфетти и прочей атрибутики, кой выглядела так, будто хочет вырвать тебе глаза своим бесконечно ярким дизайном — чтобы убрать весь этот всплеск радуги явно придётся убить лишние пару часов свободного времени на муторную уборку. Феня тому лишь улыбнулась, искренне, но одновременно шуточно взмаливаясь Господу Богу: лишь бы не наняли уборщицей тут! Хотя, с её то положением... Оставалось лишь продолжать следовать за интересным для изучения пареньком, тихонечко обходя испорченные украшения, а также прислушиваясь к какой-то непонятной суматохе на фоне, кой явно создавалась местными работниками, что, небось, имеют на себе огромное количество тяжкой работы. Две фигуры, женская и мужская, плавно подкрались, словно незаконно, к сцене, быстро подымаясь по лестнице, после чего попадая в, пожалуй, совсем иной мир: за кулисы. Куча разный плёток, обручей, костюмов, что словно лианы текли с поверхностей, на которых лежали, другие виды рабочей техники, но, а главное — совсем тусклый дизайн. Не было этой яркой, восхищающей картинки, которую обсудил каждый, кому только по силам, уже раз сто, если не больше. Тут девушку встретили мрачные, слегка пошарпанные стены, обхваченные некоторым количеством дыр и потёртостей, плотные шторы, единственные, которые могли закрыть это место от наивных людских глаз, а дальше — тёмный коридор, будто и вовсе продолжение лестницы-или пути- в-преисподню. Однако, удивляться тут было почти что нечему, правильно говорят, что весь ужас за кулисами, будь то лучшее заведение города, или обычная забегаловка. Проводник тяжело вздыхает, терпеливо ожидая окончания сеанса осмотра помещения — будто экспонаты и статуи мировые разглядывает, ей богу — после чего опрокидывает мерцающим серой отдачей взгляд на ту, что ему приходится сопровождать, в следствии чего оглушает, относительно тихое пространство, своим охрипшим гласом. - Пошли, кабинет босса совсем рядом. — фигура тут же двигается, изложив своё положение таким способом, что оспорить решение то буквально невозможно, вынуждая кого бы там ни было продолжать ход, а не отдавать драгоценное свободное время глупостям. Достоевская даже не знает, что именно смешит её больше. Серьёзность слов и тона, сам факт того, что её способна привести в хохот такая сущая мелочь, или серьёзное, но при том детское лицо собеседника, которым тот, во что бы то ни стало, станет. - Так ты всё же умеешь разговаривать! — восклицает нежный голосок, пробивая чужое тело на испуг, ну и, конечно же, заметное напряжение от ответного проявления чего- либо. Парень словно зажимается. — позволишь ли мне узнать твоё имя? — столь обречённого взгляда девушке, безусловно, не удавалось лицезреть до этого момента. В чужом, потерянном взоре можно было чётко прочесть слова, кой твердили о скорейшем завершении диалога, а также, его нежелание общаться, однако, когда это могло остановить кого-то такого, как уличного шута? - Иван. - совсем коротко и немногословно дают ей ответ, на что, конечно, стоило бы закатить театр одного актёра — даже больше, пухлые уста уже разомкнулись, чтобы с накатанной обидой предъявить обвинения некому Ване, однако, чужая рука неожиданно взмыла вверх, после чего, пальцы стремительно смокнулись. В народе подобный знак означал лишь просьбу замолчать, так что оставалось действительно прикрыть свой болтливый рот и надеяться, что народ, или же наоборот, цирк, взял жесты друг у друга, а Федя ничего не перепутала. Перед глазами воздвигалась огромная дверь.Оочи Фукучи владелец
Видимо, именно тут и случится неизведанное, мутное собеседование, которое предстоит вынести перед неким и чуждым Фукучи, что сбивал настрой одной только вывеской на входе в его кабинет. Может, Сигма там тоже будет? Надежды на это медленно пропали, когда новый знакомый положил кисть на островатую ручку, дёрнув, вынуждая проводника в иную комнату с неприятным скрипом распахнуться, ударив по ушам мерзким писком. Две фигуры тут же вскинули взгляд. Это место явно не для кого-то, как Достоевская. Лакированный, тёмный, но поблескивающий на ярком, дневном солнце, стол занимал большую часть комнаты, сдерживая на себе ровные папки бумаг, длинные лампы и прочую ерунду, что требовалась столь высокой должности, но, а главное — скрывал за собой самого владельца. Статный мужчина лет пятидесяти восседал за деревянным товарищем. Белые, но, скорее всего, седые от наступающей старости волосы, словно колючки торчали, спадая редкими прядками на лицо, из-за чего вызывали дискомфорт для обзора двух жёлтых омутов, кои пристально глядели, словно отзеркаливали действия человека напротив, рассматривали и изучали новоприбывшую. Широкие плечи пугали своими габаритами, ибо, даже если на самом деле мужчина не такой уж и грозный, то осанка его явно вызвала опасения по поводу сохранности своего лица, вынуждая смиренно следовать указаниям. Поэтому весь персонал — который был благополучно зашуган и Феодорой тоже — столь пугливый и закрытый? Рядом же осанку держала по истине... Необычайной красоты девица. Бледное лицо было до той степени блёклым, что казалось, практически белым, словно прозрачным, что заставляло усомниться в своём желании глянуть на её запястья: а вдруг кожа там до того стеклянная, что видно каждую венку? Стройное и подтянутое лико обрамляли невообразимые, такие же жёлтые, как у владельца, глаза, однако если присмотреться, то доступен для обзора лишь один - второе око, как изначально показалось, было скрыто белоснежными, словно шёлковыми, волосами, ан нет, коли повнимательнее стать, то и карту увидеть можно, при чём не совсем простую, видно, самодельную. "Патлы" , что было настоящим оскорблением по отношению к настолько ухоженным кудрям, завивались, гнулись в непонятный узорах и завитках на чёлке и макушке, перетекая в идеально ровные, как лист, прямые полотна волосяного покрова, достигая ягодиц обладательницы. Вот уж действительно удивительная внешность, хотя наряд её был уже куда более прост на вид: тонкую, хрупкую шейку обвивал своеобразный чокер, который струился в волнистых кружевах, отражаясь в чёрном, как смоль, драгоценном камушке. Украшенная тканью бижутерия перерастает в сизый бант. Он вовсе не пышен, и уж тем более не ярок, просто тусклые, словно связанные меж собой в подобную форму, длинные обрубки лент, кой в умелых ручках показали себя как украшение. Самодельная безделушка скрывала под собой некоторые пуговички тёмного жилета, что одновременно являлся закрытым корсетом. Феде удавалось видеть подобные элементы одежды, однако редко, у более богатого люда, при том, ткань всегда обладала большим вырезом, обнажая грудь, естественно, скрытую под кружевными рубахами, однако белокурая девушка открываться не спешила, скрыв пышные прелести под облегающим жилетом, который умудрялся отдавать пару рукавов, совсем коротких, как у футболок мальчишеских. Рубашка там тоже присутствие имела. Голубая, хотя скорее, небесно-нежное блондо захлестнуло руки девчушки, по интересному и особенному раздуваясь к концу, создавая неосязаемое ощущение воздушности одёжи. На подобный вид оставалось лишь свиснуть, ей богу. Хотя, что с них взять, с циркачей то? Необычный, и совсем ненормальный для их простого советского народа вид, вполне подходит сплошному сборищу клоунов для потехи людской. Нет, это были не гляделки, вовсе не так, скорее, игра в кошки-мышки одними только взглядами: Феодора изучала, плыла взглядом, оценивала формы, одежды и атмосферу, а парочка белокурых —как две вылитых капли воды — пристально, не спуская взора, проедала чуть ли не до самого мозга фиолетовые глаза. Мурашки по коже готовы плясать от подобного, хотя, если честно, это ощущается, хотя, подобное и есть доза адреналина. Только от одного человека в этом скудном пространстве зависит буквально вся её жизнь. А действительно — куда она сможет податься, кто её примет и где смогут дать ночлег, кроме как тут? Её действия. Её слова. Её поведения. Их решение. Это — не просто работа, это — её шанс на новую жизнь. По крайней мере, обозлённая сестрёнка Осаму не простит той всех её грехов, а потому, дома у неёхлопок.
- Не смей прикасаться ко мне — Неприятно. Неприятно стоять и смотреть в этот янтарный омут, полный неприязни и отвращения. Неприятно ощущать жжение на атакованной щеке, что теперь предательски воет. Неприятно видеть чужие открывающиеся уста, что явно хотят выразить пару ласковых слов, кои точно ударят куда-то внутрь. Неприятно слышать мерзкий стук каблуков, который нарастает, становится громче и вот, раздаётся совсем близко. - Николь! Не нужно устраивать тут скандал! — Сигма. Никто иной как миловидный управляющий спешит положить девочке руки на плечи, что-то нашёптывая той на ухо, искренне надеясь, что подобное угомонит яростный пыл, прочитать который можно было лишь во взгляде, вовсе не замечая тот на блеклом лице. Двух-цветные волосы знакомого человека колеблются вслед движениям его головы. — Феодора! Ты в порядке? — выглядит обеспокоенным, но с чего бы ему тем быть? Названная наконец-то отлипает от места, которое задумчиво мониторила. - Прямо сейчас сознание потеряю — то ли констатирует факт, то ли шутит визави, на что получает ещё более опасливый взгляд и заметный испуг Сигмы, однако, получив еле сдерживаемую усмешку, управляющий успокаивает нервы, тяжело выдыхая. - Прости Николь, не держи на неё зла, просто... — тягуче мнётся — Просто у неё есть на то причины, а пока лучше я поведу тебя. Моя вина в том, что ты попала в эту ситуацию, ибо провести и объяснить детали лежало на мне — стыд повисает между ними, что не совсем понятно Достоевской, однако, она предпочитает проигнорировать непонятную ей эмоцию собеседника — так, я позже поясню тебе всё, но пока ты на вступительном сроке, так что советую подготовиться, ибо следующее выступление будет для тебя вступительным экзаменом. Я думаю, что ты легко сдашь, в следствии чего тебе предстоит пройти второе собеседование. Дальнейшую речь — как она надеется, товарища — Достоевская пропускает меж ушей, не слишком желая слушать пустую болтовню про бы да кабы, а потому уходит поглубже в свои мысли, усмехаясь единому факту.Появившись тут лишь на битый час, она успела вывести на отрицательные эмоции буквально всех людей, которых только встретила.