Пёс скулит на крыльце дома Горбо

Ne pas dormir, Не спать, Il n′faut pas dormir… Не надо спать… Mylène Farmer — Effets secondaires       Тихо, как кот, Тенардье крался к комнате на втором этаже дома Горбо. То был последний уголок в доме, где можно укрыться. Скрипучие ступени не издали ни звука под его ногами, когда он для осторожности сбавил шаг.       Предчувствие ворочилось у него в животе. Он был полностью уверен: его добыча здесь! Вот только от чего-то еще у него засосало под ложечкой…       Вдруг, оставив одну ногу на последней ступени, он замер: из-за двери доносились чьи-то едва слышимые голоса.       Он решился двинуться дальше, рассчитав, что если остановиться за три шага до двери, его точно не заметят. Время шло к пяти часам вечера, темнело зимой рано, и в щель между косяком и дверью проникал слабый безразличный свет. Когда Тенардье был за четыре шага до двери, этот слабый луч в небольшом коредоре исчез и сново появился через секунду: то промелькнула чья-то тень. Слышались медленные шаги. Он повернул голову, думая приложиться ухом к стене, но удачно увидел длинную щёлку между досками, находившуюся несколько ниже уровня его глаз. В тот же миг прогремел тихий голос.       — Нам необходимо устранить неточности в нашем неопределённом договоре, — Господь всемогущий, это Жавер…! — впрочем, у меня к тебе много вопросов…       Облава, подумал Тенардье, он не мог прийти один, именно сейчас. Неужели кто-то просёк его планы на того «благодеятеля»?       Леблан был лёгок на помине. Его хитрец заметил, вновь взглянув в щелку, но через секунду Жавер перегородил собой Вальжана. Похоже они стояли нос к носу.       Это не было даже половиной дела, вот о чем подумал Вальжан, закрывая глаза и хмурясь.       Идя на этот великий риск, он напоминал себе каждую секунду, что делает это ради дочери. Невольно ему вспомнилась Фантина. Но, он не чувствовал унижения, он не чувствовал себя используемым. Решиться было легко, но ему приходилось напоминать себе о Козетте.       Минуту назад они вошли в дом: Вальжан, Жавер за ним.       Высокому полицейскому пришлось чуть наклонить голову, чтобы войти в дверной проем и, не заметив балку, укрытую темнотой под потолком, он ударился лбом.       Дом Горбо поистине мистическое место. Сейчас оно пробудило воспоминания о маленькой Козетте, о том, как в этих стенах разносился ее кроткий голос, когда он учил ее читать, как укладывал спать под этой крышей, как ее смех звинел в стекле этих окон. Мысль о ней дали ему сил перед лицом опасности.       Жан Вальжан без резкости поднял руку и коснулся ушибленного лба мужчины.       — Вы навеняка не считаете меня честным человеком, — смело и твердо начал Фошлеван, а его лицо тем временем чуть не слилось с белыми волосами, — но я сдержал слово, теперь делайте со мной, что хотите.       Тулон душной тучей висел над их головоми. В черных зрачках тюремного надзерателя тлела похоть.       Жан Вальжан задрожал.       — Как бы ты сам не пожалел об этом, — Жавер надвинулся на него неумолимо, словно смерть.       Редингот погладил краем его одежду, а лицо полицейского оказалось вдруг крайне близко. Мужчина наклонил подбородок и посмотрел на Жана чуть исподлобья. Его глаза страшно сверкнули, и любой бы вздрогнул от такого взгляда.       Жавер едва коснулся губами губ Вальжана, и в этот момент они наконец поняли, что все происходит взаправду. Как будто сон рассеялась пелена, и теперь перед ними во всей своей красе предстал их поступок.       Стены запрокинулись, как корабль в шторм — это Жавер искуссным приемом уронил Жана на тюфяк, так, будто хотел пригвоздить к земле пойманного преступника. Дубинка отделилась от хозяина и покатилась по комнате. Грохот был такой, что снизу Эпонина подняла глаза к потолку. Что-то долго его нет, подумала она про отца. Тенардье врятли сейчас смог бы сформулировать причину своего отсутствия.       Казалось, на грудь Жану больно давили лапы волкодава. Под весом мужчины едва было можно шевельнуться; деваться некуда. Страх немного сбился одной деталью: он заметил, как у Жавера дрогнули руки, когда он развязывал его платок. Так хотелось верить в лучшее! Что он собрался делать? Сдержит ли он обещение? К чему готовиться? Жан совершенно не знал, чего потребуют от него, но надеялся, что Жавер не имеет невыполнимых желаний. Хотя, откуда ему было знать, что выполнимо, а что нет?       Жавер оперся локтями о тюфяк и сжал плечи Вальжана мертвой хваткой.       Объятья и близость были чужды обоим мужчинам, дальше для них была только нежность. Жан давно забыл любовь к своей сестре и её детям, как бы не хотел найти их. Козетта, его счастье, он любил её как отец, обнимал и целовал как отец. Другой привязанности и ласки он не знал. На протяжении всей его жизни — в отчем доме, на каторге, в Монтрейе Приморском, и сейчас, в Париже — плотские отношения были неуместны. Потому, скорее страх неизвестности сковал его, чем страх насилия.       Люди могут быть разные в постели и в жизни. Одни — банальны, и одинаковы везде; другие — совершенно не похожи на себя. И если Жавер был статуей, то в жизни он из камня, а с любовником — из воска. И всё же, ему нужно время, чтобы прогреться, даже если фитиль зажжён.       Жавер так схватил его, что ни о каком удовольствии не могло быть и речи. Увидев выражение боли на милом лице, он убрал руку и навалился бедрами.       Жан сладко вздохнул, скорее от облегчения, чем от удовольствия, ведь он предчувствовал, что Жавер большего от него пока не попросит. ***       Очень давно, когда юношеская пылекость трудилась не только над убеждениями, но и над страстями, у молодого Жавера была небольшая интрижка с мужчиной. С тех пор много воды утекло, и он забыл своего приятеля, и то, как все происходило между ними. Да, он поддался искушению, разрываясь между желанием и совестью, как и сейчас.       Жавер почти все забыл, но помнило его тело.       Человек под ним дышал через раз, не в силах даже закрыть глаза, и отрешенно смотрел в потолок. Его шея, арестократичная, как белый габилен, выдовала простоту только в своей натруженности. Кожа около виска и бороды напоминала кашемир, а мышцы крепкое и теплое — словно нагретые камни, покрывались волосами как хрупкой травой. Жавер запутался пальцами в пуговицах и, теряя скудные остатки самообладания, гладил и сжимал где попало чужое тело. Казалось, вечно можно тискать эти бока и бедра, прижиматься всем телом, и в исступленнии Жавер поцеловал мужчину в губы, глотая его вздох, едва не вцепившись в него зубами, едва не проглотив заживо.       Искреннее желание подталкивало кусать и зацеловывать где придеться.       Но также молниеносно, как Жана апрокинули на тюфяк, преступник оглушил Жавера и был таков. Через секунду он уже был на улице, через две — скрылся.       С тяжелой головой Жавер выскочил из комнаты. Он даже не заметил Тенардье, не успевшего ускользнуть за дверь. Жавер забыл, называл ли он себя когда-нибудь дураком, но сейчас ругал себя так, как не ругают и желторотых адъютантов. Он моментально оказался на крыльце.        Но от Жана Вальжана и след простыл, а Жавер вдруг очутился в своей постели, с растрепанными по подушке волосами, под звуками лающей и скулящей собаки. Оставалось ощущение теплого крепкого тела в руках, будто все было взаправду.       Через пару веков врачи будут предполагать, что во снах мы сопоставляем то, чему не уделили внимания в бодраствовании. Но Жавер об этом не знал. Это не просто сон, осенило его, Жан Вальжан был там, в доме Горбо. Это не просто… и что-то горячее обливает его, словно его сноведение кто-то увидел.