Один выстрел — два мёртвых сердца

      Грохот. Дазай привык видеть в карих глазах напарника яркое солнце. Свет проходил миллионы километров, чтобы в один момент до боли в сердце чудесный блеск не позволил отвернуться, уйти, а теперь солнце потухло — вместо него лишь пустое одиночество и безразличие за алой пеленой.       — А может, если я произнесу какую-нибудь эмоциональную речь, то Чуя волшебным образом вернётся в норму? — безнадёжно уставший, осипший от крика и боли голос Дазая слышался Фёдору с экрана. Его противник выглядел таким безответственным и несерьёзным, когда улыбался перед тем, как неминуемо умереть.       — Если ты так считаешь, попробуй, — перед ответом тот выдержал небольшую паузу, будто обдумывая следующий шахматный ход. Какого же это — обойти Дазая? Ещё немного, и долгожданное чувство триумфа непременно заполнит его с головы до пят.       — Тогда... Чуя, проснись, — даже когда дуло пистолета касалось лба, Осаму говорил так уверенно, будто и правда думал, что его слова или наполненный надеждой взгляд достигнут Чуи, спрятанного где-то глубоко внутри, пока «вампир» беспрекословно играет на стороне противника. — Наша судьба не может закончиться здесь, ведь нам суждено...       «Что же нам суждено?» — Чуя не раз задаст этот вопрос, когда неверяще и в страхе будет смотреть на лицо самого близкого ему человека, на лицо, с которого мягкая улыбка не исчезла даже тогда, когда кудрявые волосы перепачкались алой кровью, а лоб пронзила пуля. Мириады несказанных слов, тысячи непрожитых дней — Дазай не должен был умереть от рук друга, соперника, напарника, возлюбленного — они не определились, как были связаны. Соперничество взрастило в них смертельный дуэт — если бы эти двое были на одной стороне, у врагов не было бы и шанса на победу.       Чуя не хотел возвращаться назад, не хотел снова контролировать свои тело и разум. Почему именно тогда, когда курок был спущен? Если бы хоть на одно мгновение раньше... Почему именно в эту секунду способность Дазая сняла с него проклятие вампиризма, и Чуя осознал, что же всё-таки натворил. Но время не вернуть назад — своими руками, которые то грубо прижимали за горло к стене, то нежно перебирали вьющиеся волосы, он убил человека, не раз спасшего ему жизнь, человека, неустанно вторящего «монстру» слова о любви.       — Эй, Дазай... Ты ведь не мог умереть, да? Правда же? — длинные ресницы мгновенно намокли от слёз, пистолет упал на пол, а Чуя трясущимися руками обхватил чужие плечи, без сил рухнув на колени. — У тебя же всегда есть план, верно, Дазай?..       — Я попал в желанные объятия смерти... В этом нет твоей вины, Чуя... — и более не будет сказано слов. Никогда. Дазай мёртв — мёртвые не говорят, но Чуя так хочет услышать его развеселённый голос вновь, пускай и будут им сказаны только шутки и издевательства, хоть они оба прекрасно знали, что всё это не всерьёз.       Он не понимает, почему так безудержно и громко пытается докричаться до Дазая, словно пуля в лоб — лишь не вовремя принятое снотворное, а прерванная речь, произнесённая на последнем издыхании, — некрасиво законченный звонок. На том проводе точно кто-то есть, Чуе обязательно ответят, ведь тот, кто столько раз оставлял в дураках смерть, не мог погибнуть так просто. Наверное, тёмная макушка сейчас выскочит из-за угла, без удержа смеясь и показывая на Накахару пальцем, мол, ну, дурак, повёлся на розыгрыш: то была кукла с плеером внутри и бутафорская кровь. Но исхудавшее за время, проведённое в Мерсо, тело всё ещё тёплое, а щёки мягкие, будто Дазай всё ещё жив — было очевидно, что сгенерированный Чуей глупый сценарий ни разу не схож с реальностью. Глаза Осаму закрылись навсегда, наверное, он счастлив, что его страдания прекращены, хоть костлявые холодные ладони смерти были в сотню раз хуже редкого человеческого тепла.       — Пожалуйста… Что же нам суждено?.. — одной рукой обнимая мёртвое тело, другой Чуя выстукивал на чужой грудной клетке ритм. Где-то там должно быть сердце, которое столько лет трудолюбиво билось, неустанно перекачивая кровь, и юноша с застланным слезами взглядом искренне думал, что размеренные лёгкие удары помогут сердцу напомнить, что Дазай Осаму не должен умереть вопреки всему. Этот странный, раздражающий человек, который будто видит его насквозь, но вновь отшучивается, снисходительно улыбаясь. И сейчас, умирая, он говорил слова, наполненные приторной радостью, ведь именно Чуя выжил. Чуя должен жить, даже если весь мир погибнет, даже если звёзды взорвутся, а люди обратятся пылью, Чуя обязан выжить. Всё должно было быть не так, но даже тогда, когда комната заполнялась водой, Дазай где-то в глубине души надеялся, что его напарник выживет, что он обязательно придёт и оставит хлёсткую пощёчину на чужом лице. И Чуя выжил, но несмотря на десятки раз высказанное за семь лет обещание убить Осаму, сил на жизнь после его смерти более не оставалось.       Своё собственное дыхание казалось Чуе донельзя громким и неправильным. Почему он дышит, а человек напротив — нет? Почему перепачканные в крови и слезах руки так безудержно тряслись под снисходительный смех Фёдора, доносящийся из громкоговорителя? Жизнь, похожая на глупый спектакль, где среди сотен мёртвых прохожих, приятелей, близких друзей и врагов остался лишь Чуя, склонивший голову под тяжестью собственных грехов и сожалений. Ни один человек в этом сложном и непостоянном мире не был таким ценным, как Осаму Дазай: пока для всех Чуя представал как само воплощение гравитации, как бессердечный монстр и один из безжалостных исполнителей Портовой мафии, Дазай всё ещё был уверен в том, что в рыжем ранимом пареньке человечности больше, чем в окружающих людях. Осаму, безусловно, знал, как же Чуе будет тяжело, но ничего поделать не мог — воля случая.       — Чуя, ты отлично справился, браво, — слышались наполненные иронией хлопки ладоней — Достоевский понимал, что убить его оппонента способен только один единственный человек в этом мире. Дазай знал каждого, а Дазая — никто. Он везде был лишним, несуразным, не было места, которое он мог бы назвать своим домом, не было людей, которых он мог назвать семьёй — были долг и неуверенная привязанность. Но был безоговорочно доверяющий ему Чуя. Наверное, и в момент, когда вампиризм захватывал его тело, Накахара верил, что Дазай обязательно развеет мираж и вернёт всё в норму, что Дазай способен спасти целый город, страну или даже мир. Но Дазай не мог спасти себя.       И Чуя не смог. Он кричал от неистовой боли, разрывающей его одинокую душу в клочья, от нежелания принять то, что он сделал собственноручно. Одно дело — пережить смерть близкого человека, другое — убить его, помнить каждую выпущенную пулю, каждый оглушительный выстрел, каждую каплю горячей алой крови, размазанной по полу, стенам, одежде, последние сказанные слова, последний удар чужого сердца, тихий хриплый выдох, ознаменовавший окончание такой недолгой жизни.       Они встретились впервые в пятнадцать лет. Тогда Чуя был близок к тому, чтобы убить Дазая на месте, тогда они оба были близки к тому, чтобы умереть, но парниша с взлохмаченными кудрявыми волосами в чёрном пальто и с кучей бинтов по всему телу подарил своему бывшему врагу билет в новую жизнь. Нелепая детская «ненависть» у уже давно ставших взрослыми то ли соперников, то ли лучших друзей, то ли влюблённых, ссоры на пустом месте, оканчивающиеся смехом, и полное, безоговорочное доверие. Да, с тех самых пор Чуя доверял Дазаю больше, чем кому-либо, хоть зачастую его слова и были излишни. С тех пор от одной ладони, ледяной, словно айсберг на северном полюсе, тянулась красная тонкая нить к другой — горячей, как юношеские мечты, как бушующий в тёмном одиноком космосе солнечный ветер, как алая кровь, циркулирующая по венам.       И теперь наступает вечное холодное молчание. Мурашки бегут по коже, когда голос практически окончательно пропадает, а щёки высыхают. Чуе никогда бы не хватило слёз, чтобы заглушить свою потерю: ему будто вырвали сердце, всадили в него мириады остро заточенных ножей. Среди всех погибших друзей и соратников каждый хотел жить, а вот Дазай — нет. Этот непостижимый гений мечтал о безболезненной скорой смерти, но каждый раз чудом выживал. «В следующий раз, когда этот забинтованный придурок будет в шаге от гибели, он всё равно чудесным образом выживет», — такие мысли крутились в голове Чуи, ведь людям же свойственно принимать закономерности за неоспоримую истину без всяких сомнений, вот и Чуя верил, что, чтобы не случилось, его напарник ни за что не умрёт. Будто не может быть обстоятельств, в которых Дазаю действительно будет грозить так желанный им мирный вечный сон.       Это человеческая природа — мечтать о смерти, когда вся жизнь впереди, а в последние мгновения цепляться за неё, ни за что не желая отпускать. Перед глазами пролетают прожитые дни, в голове крутятся важные, но несказанные слова. Пожалуй, в свои последние мгновения Дазай осознал, чем являлась его жизнь — надеждой для других людей. И теперь эта хрупкая, как огонь в свечи, надежда угасла. В помутневших от долгих слёз глазах Чуи кровь вокруг мёртвого тела обратилась красными камелиями, и всё вокруг стало безразлично — значение имело только истерзанное тело, оплетённое путающими разум скромными цветами, чудившимися смертельно опечаленному человеку. Спасение мира? К чему Чуе весь этот огромный и необъятный мир, если он будет в нём одинок? Если Дазай был готов стать жертвенным агнцем в угоду спасения миллиардов, Чуя пожертвует городом, планетой, даже целой вселенной, чтобы почтить память одного единственного ненавистно любимого человека.       В один момент по всему Мерсо прошёл невообразимый грохот, а ударная волна смела всё на своём пути, камеры выключились, громкоговорители больше не работали, а свет потух. Удивительно, как один сошедший с ума от горя человек может сотрясти неприступную тюрьму. Красные искры закружили вокруг, окутав мафиози и тело Дазая, которое Чуя бережно нёс в своих руках. Он ломал всё вокруг и кричал осипшим голосом, а от каждого его шага, в тысячи раз усиленного гравитацией, пол сминался так, словно был бумагой в руках недовольного ребёнка, стены трескались, будто стекло от неосторожного удара молотком. Сила Чуи — порождение человеческой жадности, так если миру всё равно придёт конец, к чему ждать его сложа руки?       — О, дарители тёмной немилости, — Дазай всегда настаивал на том, чтобы, когда его нет рядом, Чуя не пользовался порчей, ведь это сродни тому, что обречь себя и многих других на верную погибель. «Пускай так, — думалось Чуе, — смысла быть мне и так уже нет», — не тревожьте меня вновь…       И по телу под иррациональный громкий смех поползли рваные алые полосы, а радужка будто растворилась в белых глазницах. В этой форме Чуя был сильнейшим монстром, внутри которого всё же находился живой и донельзя ранимый человек. А, как всякому человеческому существу, Чуе тоже был необходим кто-нибудь рядом — кто-нибудь понимающий без слов, способный его остановить лишь одним невесомым касанием. Пускай весь мир обречён — всё равно его никому уже не спасти, пускай он сам умрёт в муках, с разорванным на части телом, в ранах и крови — всё лучше, чем послушно плясать под дудку врагов, ожидая конца.       Чуя умолял Дазая произнести хотя бы ещё одно слово, ожить хотя бы на один миг, чтобы в следующий умереть вместе с ним. Но так не бывает, Чуя это прекрасно знал, но знания недостаточно, чтобы совершить непостижимое — решиться жить, поэтому охваченный безумием юноша, так напоминавший Дазаю солнце в ясный день, бездумно крушил всё на своём пути, но тело в его руках осталось нетронутым.       Чуя обязательно умрёт. Его короткая жизнь была на вкус, как кофейная горечь, как тёмный шоколад, а любовь — сладкая, как весенние фрукты, как тысячи оттенков, сокрытых в вине...       Что может быть лучше для безнадёжно влюблённых людей, чем умереть вместе? Возможно, они могли бы прожить одну на двоих счастливую жизнь, но теперь держащиеся за руки тела неизбежно падают в иссиня-чёрную глубину. Когда-нибудь их бессердечно разорвёт холодный океан, как и мечталось некогда Дазаю.       — Чуя, если миру придёт конец, давай умрём вместе!