Ночь, сплошь пропитанная лунным светом

Электрофорез - Фейерверк

Лазурные глаза резко распахиваются, светлые ресницы сильно подрагивают от нахлынувшей паники, что настигла парня в самый разгар ночи. Пальцы правой руки вжимаются в край толстого хлопкового пледа, тянут за него накрывая тело по плечи дабы на инстинктивном уровне защитить себя от, казавшись, грядущей опасности. Снова. Снова настигает этот кошмар, вновь ночная мгла решила собраться в его сознании, обритая до мурашек знакомую форму и истязая и так истощённую душу. Сложно сказать наверняка, который раз он просыпается в поглощающей и захватывающей дыхание тревоге, чувствуя как кошмар вот-вот воплотится в реальность и во второй раз причинит мучительные и отвратительные ощущения. Уставшие глаза жмурятся, ни спустя трое суток им не дают заслуженного отдыха, яро свидетельствуют об этом тёмные, болезненные, будто нарисованные умелым художником сажей, полумесяцы под глазами. И ни зуд с утяжелением век не может им помочь обрести покой, пока их хозяина бессовестно грызут события прошлого, и пока сам хозяин грызёт самого себя. Не придавая должного внимания своему истощению, вниманию со стороны всех близких и замечаниям своих лечащих врачей, каждый день лишая свой нуждающийся организм сна и еды, проводя дни сидя за мольбертом, лишь бы отвлечь свою нездоровую голову от губящих воспоминаний. Сутками на пролёт вырисовывая свою боль масляными красками на грубом холсте, придавая скучающей пустоте дивные цвета и обличия, но не вдыхая в полотно новую жизнь, картины оставались мёртвыми. Но только другие представители того же ремесла могут понять, что не так с изображённым пейзажем или натюрмортом, люди, чья душа не лежит в искусстве, не смогут отличить состояния, в которых художники прибывали, когда вкладывали частичку себя и своей жизни в живопись. Решил ли художник написать картину из-за тоски, может автор хотел из-за разрывающей его на куски любви посвятить картину своей возлюбленной, а может...это был способ достичь нечто недосягаемое, что-то, что поможет избавиться от накапливающейся в жилах ломаты. Увлекаясь погоней за чем-то недостижимым, не замечаешь как силы начинают гаснуть и погоня начинает даваться всё тяжелее и тяжелее...при всём при том не прекращая, пока силы окончательно не покинут изнурённого тоской живописца. Как и творцы золотого века, что творили сквозь бессонные ночи и голод, до своего самого последнего вздоха. Не проходит и четверти часа, когда светлые глаза решаются оглядеть мельком свою комнату, что погрязла в полуночной темноте, порой проскальзывает ощущение, словно он сроднялся с ней за всё то время проживания на этой жилплощади. Но сколько бы он не всматривался в мрак этой мартовской ночи, нет ничего, чтобы хоть отдалённо напоминало преследующий его кошмар, но травмированный разум сам дорисовывает исходящие тени. Он знает - их здесь нет, здесь нет ничего, что может нести ему какого-либо рода опасности, но голова не желает этого осознавать, отдавая всему остальному телу приказы по режиму тревоги, от чего сердце рвётся из груди, а руки судорожно трясутся, не спуская своей мёртвой хватки с мягкой ткани. Бок от продолжительной неподвижности начинает неметь, но внутренняя паника не хочет отступать, не даёт пошевелиться или стянуть с себя покрывало, держа в своей удушающих руках и пуская по всему телу колкости, придаёт кровати образ ложа из колючего, как иглы, сена. Нос и подбородок упираются в мягкость перьевой подушки, шёлковистые волосы нежно покрывают собой загривок, щекоча кожу шеи и своими ласковыми прикосновениями оказывая несколько успокаивающее и убаюкивающее действие, но расслабиться лишь от того не представляется возможным. Взгляд переносится на окно, вид оттуда источал лёгкий мрак, лишь несколько огоньков света пробирались до его этажа, создавая вокруг вещей их естественные тени, будь то тень от заваленного вещами стола, одиноко стоящего средь комнаты табурета или мольберта, что расположился непосредственно возле, источающего осязаемый лёгким пером свет, окна, накрытый поверх чёрным бархатным покрывалом, с течением времени потерявшего свою прежнюю шелковистость. Но озабоченные глаза словно и не замечают предмет, перед которым он проводит свои бессонные дни, внимательно рассматривая лишь искажённое отражение от стекла. Пусто. Ничего нет. Комната как комната, какой она была и посреди дневного света. Изо рта вырывается приглушённый выдох, не смотря на отчётливую дрожь в тембре, облучающий облегчение. Паника не проходит так внезапно, но даже так, ломота в теле постепенно отступает, предоставляя относительную свободу в собственных движениях. Плечи стеснительно вздымаются, когда парень хохлиться под пледом от прокручивающихся фрагментов сна, они удивительно точно отображают произошедшее тем вечером, все ощущения и эмоции, та абсолютная скованность и невозможность предпринять что-либо, чтобы освободить себя от всех этих страданий. От этой боли, от этой безысходности, от этих слёз и криков. И даже когда всё это прекратилось, прекратилось ещё месяцы назад, он по прежнему не может освободиться, терзаясь, что в бодрствующем состоянии, что и во время заветного и одновременно отчуждающего отдыха. И кажется этому не скоро придёт конец, такая точная и до ужаса явственная память не даст ему желанного, ничтожного передыха, пожирая оставшиеся крошки ментального здоровья и оставляя парня гнить в его собственном опухшем разуме. Постепенно захватывающая с головой паника начинает стремительно отходить туда, откуда явилась, но оставляя толстый след на сырой почве сознания в образе, уже родной, тревоги. Глаза бесцельно выводят бесчисленное количество кругов поверх падающих теней, веки не желают смыкаться вновь, как сторожевые псы, оставаясь начеку в случае, если какая-то прозрачная опасность оказалась незамеченной. Но ни спустя пару минут, ни спустя одну шестую часа, никакие угрозы не дают о себе знать, но сон ни в какую не желает возвращаться к измотанному организму, бросая того тонуть в возвращающих к мукам мыслях. Порывисто, парень разворачивается на спину и при помощи рук приподнимается, занимая положение полусидя, руки оказываются сложенными поверх обогревающего тело покрывала, зрачки суетливо пробегаются по поверхности забинтованных ладоней, и вот снова они ощущаются совершенно чужими, это руки самозванца, но точно не его...или ему кажется? Точно, ни в первый и ни в последний раз...ему кажется. Руки творящие настоящие чудеса на холсте, выглядят столь неприглядно под тонкими слоями марли, нет больнее осознания, что эти неприглядные руки усеянные сплошь и полностью глубокими ссадинами и двумя проклятыми метками, не чужие, а твои собственные. Переживания снова берут верх в ночное время, он обещал не впадать в них вновь и вновь, чтобы окончательно не погрязнуть, и обещал он не просто кому-то другому, он обещал самому себе. Заспанные глаза поднимаются на другой край пледа и, к своему крайнему удивлению, они не находят обитателя квартиры, что так любит беззаботно кататься спиной по этой хлопковой поверхности в тёмное время суток. Парень аккуратно озирается на всю комнату целиком, нигде не было видно тот пушистый кошачий комок, который умудрялся даже в темноте сильно выделяться из-за свет-белой шерстяной шубки. Обычно не присуще его кошке находить себе иной кров для дрёмы помимо хозяйской кровати, парня бы это столь сильно не смущало, если бы не одно но. Кошка - являлась его самым надёжным лекарством от всех недугов, что заставали его в расплох посреди ночи. Никакие таблетки разбросанные на углу кровати, никакие причитания об успокоении не действовали столь же хорошо, как самые что ни на есть обыкновенные нежности с представителем кошачьих. После очередных снов, главными героями которых были и остаются теневые фигуры, что тормошат и колечут душу, забитую множеством гематом и язв, стоит сгребсти мягкого зверька под свои обьятья, как она сразу заставить чувствовать себя в безопасности, почувствовать, чтобы он здесь ни один и компанию ему составляет она, не они. Для самой кошки это тоже не является невзгодой, она сроднилась с человеческим теплом и лаской, которой человек может одарить не только через касания, а одним лишь своим присутствием рядом, да и самой приятнее завалиться где-нибудь поближе к светлой макушке своего хозяина, наприклад у шеи. Но сейчас её нет рядом, и это заставляет насторожиться. Правая рука надрывно сжимает мятый плед, становится неспокойно от отсутствия его обыденной компании. Не желая оставаться одному, парень несколько мнётся, перед тем полностью укутать плечи светлым покрывалом и усесться на промятый край постели, дальнейший сон без компании своего питомца и так и так не представляется возможным, по этой причине, ему ничто не стоит отправиться на поиски...наверное. С какой стороны не глянь, ночная мгла не может больше восприниматься им как нечто совершенно безобидное и блуждать просто так в темноте для него является чем-то слишком рискованными, слишком небезопасно, куда лучше чувствуется ночь с компанией в лице свечи или лампы. Но сейчас, единственный его компаньон и защитник - греющий плечи плед, нет никакой уверенности, что он сможет защитить его, но по крайне мере душе с ним было несколько спокойнее. Словно он сможет укрыть его от любой грядущей опасности. Действующее до сей поры отопление ни чуть ни влияло на ощущение до боли ледяного паркета, босыми ступнями как никогда ощущается эта колкость, что по нервам разносится по всему телу. Рука смыкает оба края пледа на груди, удерживая своё укрытие от падения, парень поднимается на ноги, только сильнее сжимая мягкую хлопковую ткань. Каждый раз, вновь и вновь его настигает это чувство, словно он ничтожная крошечная соринка посреди огромного холла, где нет ни одной единственной души, кроме его собственной, только как сильно это чувство разиться с действительностью, в которой он стоит посреди небольшой комнаты его брежневки, не такой уж и маленький в своих 162-ух сантиметрах. И он не один, и окружают его далеко не все эти откидываемые тени, они не живые, они ему ничего не сделают, они до него не дотронуться...нет, он не один. С ним вместе кошка, просто не в одной комнате, и то это исправимо. Но никакое понимание не дарует спокойствия. Они точно следят. То-ли от февральского озноба с морозных улиц, то-ли от нервозности, рука от тремора грозиться выпустить одеяло, и к сожалению, не представляется возможным перехватить его другой рукой...что уже на протяжение месяца отказывается исправно подчиняться воле владельца. За такое время вполне возможно свыкнуться с подобным. Или начать убеждать всех вокруг и себя самого, что "Он привык", но увы. Одной рукой затруднительно жить, одной рукой тяжело в привычках, одной рукой...тяжело работать. И то, рукой, что не прекращает изнывать, рукой, что при каждом своём движении приносит физические и моральные стязания, но пока на неё не взглянешь - ею можно работать. Небольшими шагами, направляется прочь из комнаты в сторону гостиной, что служит далеко не для принятия гостей, а как чердак, где пылятся множество холстов. Плед плотно прилегает к сотрясающемуся телу, даже его уплотнённость не имеет возможности полноценно согреть. Конец февраля, начало марта, оно никогда не было тёплым, снег только намеривается исчезнуть, оставляя за собой только одни, лужи, слякоть и пропитанные насквозь смогом и пылью остатки. Хоть и бывает, что на пол дня из густого кроя облаков осмеливается показывается белый карлик, которого люди прозвали солнцем, но излучаемые им солнечные лучи ничуть не нагревают земную поверхность, оставляя всё крыться в февральской стужи, созерцательно поблёскивая при попадании света. У весенней оттепели есть своя неповторимая эстетика и атмосфера, но будучи замерзающем, даже укутавшись в толстый плед - никогда не задумываешься над эстетикой капающих сосулек, что свисают с крыш двухэтажных домов по-соседству и об карликовых ручейках, расположённых вдоль и поперёк всего тротуара. Ноги застывают сами по себе, а сердце едва ли не выпрыгивает из груди, когда из кухни раздаётся звонкий стук, более вероятно - от падения и последующего разбития. Ногти сквозь бинты впиваются в эластичную ткань, звук падения чего-то хрупкого, будто глиняного, пробуждает в нём новую волну омертвляющих воспоминаний. Он застывает на месте, словно многовековая статуя писателю, не имея и малейшей мочи сделать хоть шаг, все силы уходят лишь на то, чтобы устоять на колыхающихся ногах. Вскрик застрял где-то в гортани, как и слёзы не могут высвободится из глаз, свернувшись в горький ком в горле. Совершать малейшие движения неумолимо страшно, словно если он не будет проявлять элементарных признаков жизни, то сможет остаться незамеченным, только один нюанс - лихорадочное дыхание и трясущиеся коленки сдадут его с потрохами. Плечи трусливо приподняты вверх, а глаза уставлены вниз, страшась посмотреть куда-либо ещё, словно что-то да обязательно и случиться если он это сделает. И не известно сколько бы он мог ещё стоять, если бы из панического состояния его не вывел тихий звук. Мягкое короткое "мяу" слышится прямиком со стороны кухни, сквозь густую пелену звона в ушах. Голова робко приподнимается, заглядываясь на дверной проём, ведущий на кухню, он был будто освещён нежным голубым светом, придавая если не божеский, то точно...святое сияние. Словно тусклый белый луч пропустили через чистый огранённый аквамарин, сотворённый из ажурного ручейка с источников. Нижняя губа оказывается зажата верхней, а нога самостоятельно ступает ближе к еле-заметному, но свету. Его действия не поддаются контролю, это больше похоже на естественный инстинкт нежели обдуманный поступок, как мотылёк следующий на единственный свет в пучине тьмы, издаваемый лампадой. Но стоит босым ногам дойти до дверного проёма, как тот ласковый небесный оттенок исчезает в один момент, словно его и в помине не было, а то, что ему виделось... Просто галлюцинация. Левая рука мягко ложиться на дверную коробку, когда парень встаёт на пороге кухни, это помещение не отличалось от других абсолютно ничем, тот же мрак, та же губительная тишина и тот же страх перед лицом выявляющихся теней..только правда несколько вещей заметно выделялись. Лунный свет. Окно выходило с видом на необъятную белую луну, что изливалась насыщенным синим отливом вокруг, скрывая лишь малейшую часть себя скромными серыми, почти что прозрачными, облаками, будто невеста прячет личико под фатой, стоя перед своим суженым. С плавным течением времени, плывут и пухлые дети Нефелы, в скоре открывая полный вид на красивейшее полнолуние голубой луны, уже второе за этот месяц. Только он является не единственным наблюдателем сей картины. Шелковистая турецкая ангора молча восседала на холодном подоконнике, смотря в окно сквозь образовавшийся узор инея на стекле и неторопливо водя свисающим хвостом из стороны в сторону. Несколько ниже, возле батареи расположился разбитый керамический горшок, а рядышком находится окруженная цветочным торфом бальзамин, цвета яркой фуксии, что раньше спокойно находилась на том самом подоконнике, пока её место не заняла белоснежная кошка, не смотря на свою грацию, столкнувшая горшок. Прямо как..тогда. Из рта исходит немой вздох, то-ли полный спокойства, то-ли напротив, полный сомнений. Ушки животного навостряются, она оборачивается на вошедшего человека и раздаётся радостный "мурк", после чего поднимается на лапы и осторожно спрыгивает со своего места. Вальяжно обходит смесь осколков и земли, устремляясь к своему хозяину, и подойдя достаточно близко, кошка трётся головой об скрытую за пледом ногу парня. Левая рука скользит вниз по древесине и он склоняет голову, с неподдельной любовью и нежностью наблюдая за своим полуночным компаньоном. Он сжимает края пледа в своей руке ещё крепче, затем садясь на корточки и протягивая забинтованную руку, будто ожившей, лунной сонате, проводя тыльной стороной ладони за ухом зверька. Кошка отлипает от ноги, ласкаясь об человеческую руку, всеми возможными зонами головы чешась и нежась, впитывает всю ласку своего наилюбимейшего хозяина. Мягкая улыбка посещает его обветренные губы, когда рука ложится поверх меховой макушки, совсем легонько приглаживая. Огорчает лишь, что полноценно погладить свою любимицу левой рукой не представляется возможным из-за травмы сухожилий кисти, а правая занята. Он полностью протягивает руку, приглашая кошку подойти ближе, та же будучи хорошо знакомой с этим обычаем, звонко мяукает и ни чуть не мешкая, запрыгивает на излюбленное плечо хозяина. Вскоре рука оказывается на спине зверя, придерживая того от падения, после чего парень выпрямляется и нерасторопно подходит к подоконнику, на котором ранее кошка созерцала сияние луны. Пальцы касаются края подоконника, пока глаза цвета лазури засматриваются в пыльное окно, кошка трётся макушкой о бледную щёку, после чего спрыгивает на пластиковую поверхность, такую же пыльную и оставленное без внимания на долгих срок. По бокам окно прикрывала прозрачная тюль, простенькая, без всяких узоров. Возле него становиться несколько холоднее, согревала лишь батарея расположенная по колено. Но даже невзирая на лёгкий сквозняк, проскальзываемым сквозь щели, у окна очень спокойно. Уставившись на луну, дарующую капельку лучей бледного света, любые мысли и тревоги как будто в миг засыпают под мелодичную колыбель ночной тишины, а на душе, становится необычайно хорошо, безмятежно, как штиль после минувших суток гроз. И расставаться с этим нахлынувшим умиротворением нет ни малейшего желания. Стоит кошке пару раз ударить своим пышным хвостом по поверхности, как парень разворачивается и сам усаживается на подоконник, оставив ноги свисать вниз, таким образом составляя компанию кошке. Плед прикрывает собою обледеневший тривиальный пластик, а распущенные лохматые волосы прикладываются к озябшему стеклу, спасая от мороза чувствительные щёки. На улице стояла абсолютная тишь, будто все вымерли всего лишь за один вечер, и даже не только люди, но и все животные после апокалипсиса, характерный лай бездомных бродяг умолк этой ночью, а чёрные пернатые обожатели ночи обходятся без переговоров со своими собратьями, разве что бесхозные голубки, как бессмертные тараканы птичьего мира, расхаживают по пустым улочкам, безбурно курлыкая, чтоб никто не услышал. Но парню нет дела до голубей, его взгляд прикован лишь к небу, луна неописуема изящна, но она также чрезвычайно одинока, даже звёзды не хотят составить ей компанию, прячась за занавесом светового шума. Этот вид, будто картина маслом, выглядит печально, и довольно романтично. Время проходит абсолютно не заметно, не известно сколько минут или часов уже миновало. Парень и сам не помнит, как полностью забрался на широкий подоконник, полностью укладываясь плечом к окну, кошка уже сладко посапывала, свернувшись клубком на изредко вздымающимся животе, укутанная наполовину в серый плед. Её спину сторожила греющая рука, пока вторая располагалась у зверька на загривке, и пальцем убаюкивающе поглаживала область за ухом. Собственные волосы кажутся тонкой подушкой, а пушистый компаньон - плюшевой игрушкой, для обнимашек и ласк, когда светлые глаза прячутся за такими же светлыми, почти белыми ресницами, проваливаясь в глубокое и одновременно сладкое царство Морфея, полное покоя, тишины и ярко-синего, как сульфат меди, сияния луны. Именно тот случай, когда отсутствие сновидений - чистейшая божья благодать.