…сожги и перекуй
своё измученное чёрное возмездие
в грёбаный острейший нож
Акутагава ещё никогда не чувствовал себя настолько хорошо. После всей боли, которую принесла ему последняя битва, теперь всё было иначе: ни сломанной руки, ни глубокого пореза на шее, ни многочисленных гематом. Вампиризм залечил все раны мгновенно… даже проклятые лёгкие, постоянно изнывающие раздражающим першением, покалыванием и периодическими приступами громкого кашля. Кашель для Акутагавы был настолько привычным, что не чувствовать новых позывов было удивительно странно. И вместе с тем прекрасно. Конечно, вампиризм заставлял подчинять свою волю другому человеку, но кто сказал, что древняя способность, превратившаяся в своеобразную болезнь, может поглотить разум окончательно? Безвольные глупцы, возможно, даже не пытались с ней бороться. К счастью, принципы Акутагавы всегда были превыше всего. Даже, чёрт возьми, вампиризма. Сквозь пелену, подобную сильнейшему опьянению, он пытался разобрать, что происходит, и почему он делал то, что делал. Обыкновенный вопрос «почему?» превратился в чёткий ответ: «это не я». Это не моё желание. Акутагаве нужно быть всего лишь глазами, наблюдающими со стороны. И он наблюдал, продолжая делать то, что нужно, что приказывали, но с осознанием, что когда придёт время, ему нужно будет выйти из этого состояния. И закончить бессмысленную войну.***
Быть безвольной марионеткой… странно. Выполнять приказы не было чем-то новым, но Акутагава всегда стремился к самостоятельности. Всегда хотелось показать, что он может справляться со всем сам. Здесь это было не позволено совсем. Фукучи ясно дал понять, что может рассчитать всё и выиграть любого, давая самому себе подсказки из будущего. Поэтому оставалось ждать. И когда Агентству удалось лишить Фукучи меча, Акутагава сделал то, что нужно — быстро связал его Расёмоном в самые прочные ленты, лишая возможности двигаться и продолжать делать дальше свои мерзкие дела. Он мог бы его убить, просто отрубив голову, но что-то не давало сделать. Ах, кажется, мальчишка-тигр. Смотря на то, что Фукучи наконец нейтрализован, кто-то из Ищеек обречённо выдохнул. Возможно, Акутагава уловил даже облегчение. Этот дед определённо всех раздражал, а его цель, хоть и была вполне понятной, противоречила ценностям всех участников. Теперь, когда его приказы больше не нужно было выполнять, стало легче всем. То, что Акутагава пошёл против Фукучи, было неожиданностью абсолютно для каждого. Он улавливал удивлённые лица, непонимание на них, и только Дазай ухмылялся, смотря Акутагаве прямо в глаза — уже не такие чёрные и бессмысленные. Он знал, что Акутагава сможет противостоять вампиризму. Он даже не сомневался — превосходная дрессировка портовых псов, да? Знал, что всё случится в точности так, как он и планировал. По-другому быть не могло. — Акутагава? — Тигр удивлённо посмотрел на него, а затем просто побежал навстречу, сбивая с ног. — Ты здесь! Какая нелепость. Мерзко. Акутагава, пытаясь противостоять затягивающему взгляду своего уже давно бывшего наставника, и не заметил своего… напарника. Кхм. — Но ты же… вампиризм и… Растерянность в глазах Тигра — бесценна. Хочется даже ухмыльнуться, но контролировать вампиризм всё ещё чертовски трудно, ведь Брэм Стокер ещё не нейтрализован. И почему? Эта растерянность… Он всё ещё соображает. Тигру нужно просто немного подумать, разве это действительно трудно? — Акутагава, ты справился, — послышался хриплый голос позади. Этот голос приближался вместе с тихими шагами. Акутагава сбросил с себя мальчишку и встал прямо, ожидая чего-то. Снова рефлексы, отточенные годами Мафии. Этот голос заставлял всегда быть быстрым и безоговорочно повиноваться — Акутагава долго к этому шёл. Через боль и унижения, через пули и тяжёлый кулак под рёбра. Через неповиновение и мгновенное за это наказание. Через себя. Дазай-сан приблизился, дотронулся до него, и вспышка синего цвета озарила всё находящееся рядом. Акутагава резко вдохнул воздух, как будто всё это время не дышал. Возможно, так и было. Лёгкие покалывало, но не из-за плеврита, это был самый обыкновенный воздух — полной грудью. Его сердце снова забилось, и быстро, быстро, быстро, возвращаясь к жизни. К нормальной человеческой жизни без вампиризма.***
На самом деле, заточение Фукучи было лишь частью всего остального: Смерть небожителей лишилась не всех. Фёдор Достоевский всё ещё участвовал в этой игре, сумев сбежать и из тюрьмы, и с глаз Дазай-сана, и с радаров любых организаций эсперов. Это было той ещё задачей. Грёбаная книга. Столько всего из-за какого-то куска бумаги, серьёзно? Акутагава продолжал искать его, как и вся Мафия. Достоевский задолжал им по-крупному, и теперь должен был искупить свой долг собственной смертью. Желательно, мучительной и с пытками. Дазай-сан сказал, что способность Достоевского убивать лишь одним прикосновением распространяется только на людей без каких-либо способностей. А значит, он не был настолько сильной угрозой. По крайней мере, после заточения Фукучи и нейтрализации всего вампиризма так думали все. Жаль, что все ошибались. Акутагава был в курсе не всех происходящих событий, но когда Достоевский получил книгу в своё владение — об этом узнал каждый эспер. К сожалению, для некоторых слишком поздно. Каждый в этот момент почувствовал бессилие. Будто бы выбили весь воздух из лёгких — давно Акутагава не ощущал нечто подобное, ведь к хорошему привыкаешь быстро. Правда — очень. Он только научился жить новой, незапятнанной болезнью жизнью, как у него снова что-то отняли. За всё нужно платить, не так ли? Он не мог понять, что произошло. В один миг его жизнь словно поменялась навсегда — необратимо. Это ощущение было очень тревожным и поэтому Акутагава привычно призвал Расёмон, чтобы удостовериться в том, что главная его опора — всегда рядом. Но её не было. Акутагава впал в ярость и отчаяние. Почему он лишён своих сил? Почему он ничего не чувствует? В этом как-то замешан Дазай-сан или..? Что ещё может так легко и просто лишить способности? Дазай-сан… Акутагава знал, как это бывает, когда твою способность обнуляют. Он испытывал это на себе сотни раз, чуть ли не каждый день, если только он не находился в лазарете. Здесь способность будто бы перестала существовать совсем. Хотелось кричать, и Акутагава кричал — повторял громкое «Расёмон!», веря, что, если хорошо постараться, то хоть что-нибудь выйдет. Обязательно выйдет. Кричал в пустоту, но способность не поддавалась. Её не было. Её просто не стало. В этот самый момент Акутагава стоял на крыше высотки, ожидая звонка от Хигучи. Это была стандартная схема: в воздухе перемещаться проще и в каком-то смысле незаметнее — обычно никто не смотрит вверх. К тому же, атаковать сверху было преимуществом для эсперов с такими способностями, как у Акутагавы. Ветер был сильным, но он давно привык к этому ощущению. Город медленно погружался в сумерки. Поняв, что с Расёмоном что-то не так, Акутагава попятился назад. Теперь высота казалась не заманчиво чарующей, а пугающе неизвестной. Теперь нельзя было позволить себе сделать шаг в бездну, ведь она точно могла поглотить. — Расёмон, — шептал Акутагава в беспамятстве. — Расёмон… — Мы снова встретились, Дьявол, — внезапно послышалось позади. Акутагава даже не успел повернуться, как почувствовал, что теряет равновесие. Кто-то сильно толкнул его, так сильно, что было понятно — он добивался, чтобы Акутагава точно упал. В этом тяжёлом, свирепом касании была вложена вся боль и вся горечь. Только было непонятно, за что именно — этот кто-то не уточнял. Это было всего мгновение. А Акутагава так и не увидел лица этого человека. Он падал вниз, рефлекторно пытаясь снова призвать способность и спасти себя хоть как-то. Способность не отзывалась, а Акутагава падал с высоты девятого этажа.***
Хотелось пить. Акутагава резко открыл глаза, чувствуя себя разбитым. Комната слепила белизной — как если бы всё вокруг было припорошено снегом. И так же отдавало холодом. — В-вы очнулись, — просипел сбоку голос. В нём было слышно не меньшую жажду — не только воды. Акутагава медленно повернулся в сторону и увидел свою подчинённую Хигучи. Та сидела рядом с кроватью, её растрёпанные волосы мерно спадали на раскрасневшееся лицо с очень опухшими от слёз глазами. Так Хигучи выглядела каждый раз, когда Акутагава просыпался в больнице. Но в этот раз всё выглядело куда более печально. — Долго? — спросил Акутагава уже привычный для него вопрос. Обстоятельства того, как он сюда попал, ещё не всплыли в его голове. Только хотелось пить. — Двое суток. — Нормально, — ответил Акутагава и попытался встать. — Вам нужно…! — Хигучи мгновенно встала со своего места и впервые дотронулась до чужой груди, спрятанной под одеялом. Отдёрнув руку, — не в отвращении, конечно, а в почти что страхе, — она робко села обратно: — Нужно соблюдать постельный режим. В этот раз всё намного серьёзнее. — Насколько? Хигучи молчала, не решаясь. — Насколько?! — твёрдо повторил Акутагава проигнорированный вопрос. И пусть эта твёрдость заставила сжаться голосовые связки, мгновенно почувствовать першение, как если бы по ним провели наждачной бумагой, Акутагава не мог реагировать иначе. Он ненавидел больницы. — Вы упали с девятого этажа… Память медленно восстанавливала последние картинки. — И это было неудачное падение. Вы перенесли очень сложную операцию на позвоночник. Лететь настолько свободно — и безнадёжно — было так… странно. Перед глазами ясно появились последние воспоминания: как он летит спиной вниз, смотря в ту сторону, где находился несколько мгновений назад. Там мелькнула тень, почти незаметная. Но Акутагава больше смотрел в небо — оно всегда казалось таким недосягаемым, бесконечным, прекрасным. Внутри трепетало, воздух омывал всё тело и теперь уже бесполезный плащ. Небо действительно было прекрасным. Акутагава всегда хотел быть к нему ближе. — Боюсь, в ближайшее время Вы не сможете встать на ноги. Акутагава прикрыл глаза. Ему ещё никогда не удавалось лечь на больничную койку в настолько плохом состоянии. Каждый раз, когда он получал увечья, они заживали на нём как на собаке — хотелось невольно горько усмехнуться такому сравнению, потому что теперь он не пёс Портовой Мафии. Теперь он никто. Хотя сейчас, наверное, его можно будет назвать жалким инвалидом. Хах. — Ближайшее время — это…? — прохрипел его голос. — Врач не осмелился озвучивать никаких прогнозов. Акутагава снова закрыл глаза, пытаясь свыкнуться с этой информацией. Он ненавидел больницы. Каждый раз, когда оказывался здесь, он чувствовал невероятную слабость — осознавал, что он жалкий и больной, больной, больной. Тот, чьё здоровье всегда подводит. Тот, кто чуть что — и мгновенно становится балластом. Для того, чтобы им не быть вообще, не хватает никакого упрямства. Теперь — точно. — Мне очень жаль. Акутагава мгновенно открыл глаза и посмотрел на Хигучи. Хотелось накричать на неё за это отвратительное «жаль», накричать за то, что она ему так сказала. «Жаль» — в этом слове жалость, презренная и невыносимая, скорбная и брезгливая. Это слово он ненавидел больше, чем больницы. Но её вид немного остудил эту злость — она не виновата в том, где он находится сейчас. В этом определённо виноват кто-то другой. Более того, Хигучи опять являлась единственной, кто находился рядом. И это неправильно. — Я хочу побыть один, — тихо сказал Акутагава, отворачиваясь от девушки. На самом деле, он не хотел этого, но видеть её страдания и откровенно плохой вид было невыносимо. Чувствовать каждой клеткой тела жалость было невыносимо. И он тоже был невыносим. Всегда. Всегда отталкивал от себя всех. Всегда оставался в одиночестве. Хигучи кротко вздохнула, встала с места, а затем Акутагава услышал торопливые шаги и аккуратное закрытие двери. Теперь он действительно остался один. Он начал быстро наполняться ненавистью к самому себе. Его жизнь теперь не имела вообще никакого смысла: у него больше не было работы, ему грозила смертная казнь, он стал бесполезным, жалким человеком, который не может обходиться без чужой помощи. Глаза сами собой начали наполняться слезами, горло раздирал огромный ком. Ему правда хотелось умереть. Сдерживать собственные эмоции было уже невозможно, поэтому по щекам прошли дорожки слёз. В этих следах была скорбь о том, кем он когда-то был. И кем больше никогда не станет.***
— Мне нужно с ним увидеться. Дазай-сан внимательно посмотрел Ацуши в глаза, а затем улыбнулся: — Ну конечно. — Это правда важно! — Хочется сказать что-то тому, кто спас твою жизнь, да, Ацуши-кун? Ацуши обескураженно остановился, вслушиваясь в собственное дыхание. Он не думал о том, что скажет Акутагаве. Более того, он не имел понятия, как его вообще примут после их последней встречи. Акутагаве были неприятны объятия, да, но как иначе Ацуши мог выразить свою благодарность? Не то чтобы ему самому нравилась тактильность. Просто в тот момент это казалось таким правильным… Ацуши никто не обнимал в детстве. Он сталкивался только с безграничным холодом и свирепой болью. Не с объятиями. — Вообще-то, да, — соврал Ацуши. Но он сделал это настолько уверенно, что на миг и сам поверил в собственную ложь. Конечно, ему есть, что сказать. Это же Акутагава. Дазай-сан прикрыл глаза, улыбаясь шире: — Хорошо, Ацуши-кун. Вы встретитесь.***
То место, где находился Акутагава, невозможно было узнать просто так. Когда Достоевский осуществил свой план, все эсперы Портовой Мафии ушли в подполье: о них больше нельзя было услышать в криминальных сводках или увидеть на отшибе заброшенного порта. Конечно, это не значило, что бывшие эсперы были ценны только благодаря своей способности, но ради того, чтобы ситуация улеглась, а жаждущие мести успокоились, нужно было принять какие-то меры — Мори-доно позаботился обо всём. Конечно, у него был план на такой случай. И всё же каким-то непостижимым способом Дазай-сан смог узнать, где находился Акутагава. Дорога до нужной больницы заняла времени больше, чем Ацуши предполагал — она находилась на окраине, но выглядела как самая обыкновенная больница. Имя на стойке регистрации нужно было озвучить иное — поддельные документы и попытка скрыть настоящую личность. Палата находилась на третьем этаже. Стерильные коридоры пугали своей обречённостью, всё-таки это место трудно было воспринимать как то, где люди вылечиваются. Скорее это было местом, где ожидание выздоровления тянулось невыносимо медленно, а запах антисептиков удушал и заставлял внутренне содрогаться. Ацуши несмело прошёл вперёд, сверяя номера палат с тем, что ему был нужен. — Ты?! — услышал он хриплый, но довольно громкий голос откуда-то сбоку. Мгновенно повернувшись на звук, Ацуши замер: он не был готов увидеть Акутагаву так быстро. Ему было нужно найти палату, глубоко вдохнуть и выдохнуть, успокоившись, и только потом, после тихого стука, зайти, закрыв за собой дверь. Ожидание не оправдало никакую реальность — она была молниеносной и сбивающей с ног. Акутагава сидел на инвалидной коляске. Бледнее обычного кожа, темнее обычного синяки под глазами. Ещё более впалые щёки, как будто он совсем перестал употреблять какую-либо пищу. Тонкая нить, уходящая от катетера вверх к мешку с прозрачным веществом. Капельница выглядела такой безнадёжной на фоне Акутагавы — она добавляла ему ещё больше уязвимости. Наверное, поэтому он выглядит таким... недовольным? — Что ты забыл здесь? — озлобленно спросил Акутагава, крепче сжимая в кулаке стойку для капельницы. Ацуши точно не был готов к тому, чтобы объясняться перед ним о своём приходе. Хотя, вроде бы, обыкновенная вещь? Разве не этого ждёшь от… напарника? — Хотел увидеть тебя, узнать, как ты, — ответил Ацуши. Он чувствовал себя испуганно, смотря в глаза Акутагавы, но это было необходимостью и он её принимал. — Узнал? Увидел? Почувствовал жалость ко мне и своё собственное превосходство? А теперь можешь идти прочь. — Какая ещё жалость? — уязвлённо спросил Ацуши. — Я хотел удостовериться, в порядке ли ты. — Удостоверился? В глазах Акутагавы пылала ярость. Тихая, но пугающая. — Послушай, — начал Ацуши. — Я пришёл, чтобы выразить свою благодарность. И радость. Ты жив — для меня это было важно. — Не верю, — ответил Акутагава. — Теперь это не жизнь. Это жалкое существование, обречённое на позор и бесконечную боль. Ты видишь, в каком я положении? Он выглядел отчаянно, показывая свободной рукой на свои ноги. Ацуши только сейчас осознал, что это могло значить. Только сейчас. — Настолько всё плохо? — тихо спросил Ацуши. — Лучше бы я умер, — ответил Акутагава. — Так определённо было бы лучше. — Не говори так… — Ох, Тигру что-то не нравится? — Пожалуйста… — В таком случае, можешь помочь и добить меня. Мне уже всё равно от того, как умирать. — Нет! — Тогда ты бесполезен. Можешь проваливать. Ацуши удивлённо смотрел на него, пытаясь понять: в какой момент тот потерял любую волю к жизни? Он знал его как бойца — пусть нетерпеливого, импульсивного, не всегда оценивающего по-настоящему все риски. «Только сильнейшие имеют право жить» — так, кажется? Он действительно видел свою ценность исключительно в способности? Кто убедил его в этом? Конечно, он знал ответ. Неприятный, но от этого ни капли не перестающий быть правдой. Увы. — Приду в следующий раз, когда ты остынешь, — тихо сказал Ацуши, а затем развернулся в сторону выхода. — И ты не переубедишь меня в том, чтобы я перестал приходить.***
Акутагава лежал на кровати, смотря в потолок. От чтения уже болели глаза, а чего-то ещё не хотелось. Ему уже провели все необходимые процедуры, капельницы, уколы; оставалось дожить до ночи, чтобы лечь спать и запустить всё по-новой. Бесполезная, гнусная жизнь, повторяющая чёрно-белым калейдоскопом одно и то же. Какой смысл продолжать этот фарс? Хигучи всё ещё приходила к нему, но теперь не так часто, как раньше. В отличие от некоторых, она не лишилась своей работы и продолжала быть членом Мафии, только уже с другим наставником и иными задачами. Всё меняется, всё течёт, и только Акутагава стоит на месте, непонятно чего ожидая. Выздоровления? Жить в ожидании смерти от плеврита или в ожидании от точной в сердце пули было намного легче. Тогда жизнь действительно была яркой — каждый день как последний, каждый час как русская рулетка. Кто успеет первым нанести решающий удар — кто выиграет? Кто будет сильным и продолжит играть? Со стороны двери послышался стук, а затем она открылась: — Можно? Акутагава увидел Тигра и скривился: — Ты правда думаешь, что я тебе рад? — Значит, можно. Какая наглость. Тигр прошёл в палату и, ни капли не стесняясь, сел на место, на котором обычно сидела Хигучи или его младшая сестра. В последний раз Гин принесла ему букет цветов и, что ж, это было приятно. Совсем немного. — Ты специально меня раздражаешь? — спросил Акутагава. — А ты? — Серьёзно? Как будто я тебя здесь держу, — Акутагава ухмыльнулся. — Ты сам пришёл, значит, был готов к моим приветствиям. — Знаю, — ответил Ацуши, а затем поправил свою сумку через плечо, поставив её на свои колени. — И что же ты задумал, Тигр? — Ты снова забыл моё имя? — Я его вспоминал? — А, ну да, — кивнул Ацуши, опуская взгляд себе в сумку. Затем он начал доставать оттуда… апельсины? — Решил меня отравить? — Яда не было, просто подавишься. Акутагава рассмеялся, и сам не ожидав такого от себя. В этот раз он уже не чувствовал настолько много ненависти, как в прошлый. Да, их перепалки иногда выходили забавными, но не нужно было расслабляться. — Я… — начал Ацуши. — Я переживал за тебя. — Сделаем вид, что я ничего не слышал. Мне не нужна твоя вежливость. — Нет, правда, Акутагава, — Ацуши посмотрел ему в глаза. По этому взгляду можно было понять, что это действительно не обман. Акутагава молчал. — Я думал, что больше не увижу тебя и… Даже думать не хочу о таком. — Что ты хочешь от меня? — спросил Акутагава. — Боже, Акутагава, ты можешь хотя бы раз отбросить свою гордость? Тошно уже. — Я тебя не держу. Ацуши упал головой прямо на свою сумку. Апельсины были уже на прикроватной тумбе — там же, где и цветы от Гин. — Я знал, что ты сложный человек, но не думал, что вот настолько. — Я тебя не держу, — настойчивее повторил Акутагава. — И я знаю это, спасибо за напоминание, — ответил Ацуши, закатив глаза. — Я тут по собственной воле. Повисло молчание. Акутагава не понимал, что ему нужно. Он посмотрел вниз и снова обратил внимание на свои ноги — отвратительный балласт. Ненависть к себе снова заполонила разум. А ведь только что он смог забыть об этом. Только что… — Что говорят врачи? — заметив его взгляд, спросил Ацуши. — Что это не твоё дело. — Конечно, — пожал плечами Ацуши. — Что ещё я ожидал от великого и ужасного Акутагавы? Снова повисло молчание. Если Тигр пришёл ставить Акутагаву в неловкое положение, то ему точно стоит уйти. Хотя, может быть, он действительно здесь потому что переживал. С тех пор, как Акутагава оказался в больнице, приходили только Хигучи и Гин. Мори-доно звонил, чтобы уточнить что-то по документам, Чуя-сан пару раз отправил ему фруктов. На этом всё. Больше он никому не был нужен. — Я больше не смогу ходить, — сказал Акутагава. Тихо, хрипло, затем прочистил горло. Всё ещё непривычно, что нет удушающего кашля. Сказать об этом было тяжело, ведь это значило, что он принял это и смирился. Но это не так. — Это лечится? — аккуратно спросил Ацуши. — Нет. — Ты уверен в этом? Акутагава снова начал раздражаться. Он и так с трудом поделился этим, а теперь ещё что-то должен доказывать?! — Я знаю, о чём ты думаешь, это видно по твоему лицу, — начал Ацуши. — Я спрашиваю это, потому что, может, ещё есть какие-то шансы. Всегда ведь можно попытаться, правда? — Нет, — громко сказал Акутагава. — Ты такой наивный. Думаешь, я не лечусь? Не пытаюсь сделать хоть что-то? — Не думаю, что это быстрый процесс… — В этом нет смысла. Ацуши неопределённо повёл плечами, но наконец сдался: — Ладно. Ладно, как скажешь.***
С тех пор только ставшая спокойной жизнь Ацуши снова изменила свой ход. Несколько раз в неделю он приходил в больницу к Акутагаве, чтобы снова получить порцию огрызаний и неприятия. Он не чувствовал к Акутагаве жалости, только сочувствие. Но потребность защищать себя как-то отодвигала всю возможную мягкость. Акутагаве, похоже, было нужно именно это. Именно из-за этого он его продолжал терпеть. — Зачем ты приходишь? Вопрос логичный. Ацуши ещё ни разу не раскрыл эту тайну. И всё ещё ни разу не обсудил с ним то, что его так волновало. — Хочу. — Так я и поверил. Ацуши закрыл глаза, пытаясь понять его. Акутагава был стеной, высокой и прочной, через которую невозможно было перебраться. Сломать её? Нереально. Найти другие пути? Сколько путей он уже попробовал, и сколько путей были абсолютно провальными? — Может быть, мне нравится чистить для тебя яблоки, — ответил Ацуши, смотря на свои руки. Это было уже третье яблоко, с которым он почти закончил. Тарелка, на которой находились другие, уже почищенные, так и оставалась нетронутой. Однако на следующий день яблок не оказывалось. Акутагава их выкидывал или съедал — не хотелось думать, что именно. Хотелось думать о том, что однажды он не станет его прогонять. — Серьёзно? Ацуши остановился, яблоко замерло в его руках. Он правда так сказал? Сказал, что… нравится? Чёрт. — Да, серьёзно, — ответил он, пытаясь делать вид, что всё в порядке. Что он не смутился от собственных слов. Но когда мельком поднял глаза и посмотрел на Акутагаву, он понял, что неловко не только ему. — Что ж, продолжай переводить яблоки, — ответил Акутагава, отвернувшись. Ацуши улыбнулся, а затем положил последний плод на тарелку, перед этим поделив его на части. Целая горка долек уже начала темнеть, так что если он не уйдёт из палаты прямо сейчас, будет грустно. — Выздоравливай, Акутагава, — на прощание сказал Ацуши. Он каждый раз, уходя, говорил ему так.***
— Снова ты. — Ожидал кого-то другого? Ацуши прошёл внутрь палаты, а затем сел на уже давно привычное место. — Никого я не ждал. — Как проходит лечение? Повисла тишина. Акутагава опустил голову, как будто сопротивлялся чему-то внутри. С ним сложно было взаимодействовать: пошлёт или ответит на вопрос — каждый раз реакция непредсказуема. — Никак. — Это… грустно, — тихо ответил Ацуши. — Мне так жаль, что больше способностей не существует. Йосано-сан с лёгкостью вылечила бы тебя, но теперь… — Думаешь, я бы принял её помощь? Акутагава выглядел недружелюбно — как, впрочем, всегда. — Я бы тебя заставил, — ответил Ацуши. — Не смог бы. — Ты знаешь, что я бы точно смог, — ухмыльнулся Ацуши. — Твоё упрямство, честно говоря, бесит, но с ним можно совладать. — У тебя не получается. — Вот как мы заговорили. А мне сегодня утром медсестра сказала спасибо за яблоки, ведь они тебе очень нравятся. — Неправда! — недовольно ответил Акутагава. — Они мне не понравились. — Но ты же их принял. Акутагава замолчал, внимательно вглядываясь в глаза напротив. — Было жаль их выбрасывать. В трущобах никогда не обходились с едой как попало. Ацуши вздохнул, вспоминая приют, в котором с едой тоже всё было не радужно. Одна и та же еда очень надоедала, но он постоянно не наедался даже ей. Всё пресное, иногда безвкусное, но от этого ни разу не плохое — каждая крошка была важна. — Если тебе не нравятся яблоки, я принесу что-нибудь другое. Что ты любишь? Ты ведь никогда не говорил мне об этом. — Правда думаешь, что скажу? — Да, тут я погорячился. Может быть, спросить у Хигучи? — Не смей. — Хотя, наверное, у кого и нужно спрашивать, так это у Гин. Кажется, она относится ко мне не так уж плохо после всей этой ситуации с Фукучи. Тишина. Они ещё ни разу не поднимали эту тему. Всё, что относилось к Фукучи, приносило боль: множество смертей, жертв, чувство обречённости. Почти полная потеря какой-либо надежды. Ацуши правда думал, что потерял его. И каждый миг этого осознания приносил тонну горечи — за несделанные действия, за невысказанные слова. Он обещал себе, что если Рюноске каким-то образом останется в живых, всё обязательно изменится. И вот они здесь. — Так… что тебе принести в следующий раз? — Мне ничего не нужно. Ацуши кивнул, так как ожидал такой ответ. Акутагава себе не изменял. — Хорошо. А если бы я продавал еду? Какую угодно. Что бы ты купил? Акутагава посмотрел на него как на ненормального: — Что за бред? — Не стал бы у меня ничего покупать? Ты вот настолько ко мне предвзят? — Ацуши оскорблённо уставился на него. — Я не предвзят к тебе. Просто вся эта ситуация — бред. — Окей, если тебе такое не нравится, я могу выступить в роли доставщика. Ты заказываешь, я приношу, ты расплачиваешься. Кажется, мафиози много зарабатывают. Акутагава вздохнул: — Ты ведь от меня не отстанешь? — Ты знаешь ответ. — Что ж… Акутагава опустил голову, будто уже сожалея о том, что собирался сказать: — Я люблю инжир. А ещё очень тоскую по сладкому. Например… шоколадные батончики. — Я обожаю их! — оживился Ацуши с восторгом. — В детстве их было почти не достать, но когда удавалось, это было праздником. Глаза Акутагавы тоже, казалось, загорелись: — Мне давали их взамен на защиту. — Достойная плата. — Именно. Ацуши улыбнулся. С Акутагавой можно было найти контакт. Между ними так много общего, и почему он всё ещё этому сопротивлялся?