Из века в век искусство спасало людей

      Из века в век искусство спасало людей — так думала Лу, наблюдая за игрой Иво. Лунный свет падал на широкие плечи, подсвечивал черные волосы и будто бы застревал в черной одежде Приора Инквизиции, разрешая мыслям свободный полет.       Удивительно, но здесь, на широком балконе его квартиры, она не чувствовала между ними той пропасти, которая призрачно преследовала на работе. Всего шаг и Лу летит в бездну.       Тут этого не ощущалось. Да и казалось бы преступлением, если бы на залитом серебристым светом тихом уголке зияла черная дыра.       Здесь и сейчас Мартен был собой — в этой мелодии, поглощающей все остальные звуки. В уверенных движениях рук. В прикрытых глазах, выдающих то, что в музыке он находил успокоение и спасение.       Это трудно было назвать игрой. Скорее, маленькая, яркая, но невыносимо трагичная жизнь. И безэмоциональный, строгий мужчина сейчас растворялся в музыке, отдаваясь мелодии полностью, без остатка, разрешая Лу понять его. Он открывал душу, приглашая девушку туда — в отдаленный край с чувствами, забытый, скрытый за семью замками, но все еще существующий. Его нужно было прятать ради работы, ради человечества, на страже которого он стоял.       И Лу, как завороженная, не могла отвести взгляда. Она принимала, понимала и наслаждалась этим вечером, чувствуя, как в груди расцветает что-то хрупкое и невыносимо приятное. Ради этого мужчины ей тоже придется открыть свое сердце. И глядя на то, как он играл, девушка невольно вспоминала улицы Термитника, где грязь и пошлость — единственное средство к существованию. Где разврат и боль — обычный день обычного человека. Лу ходила по тонкой грани. Она принадлежала двум мирам. Она привыкла к ним. Но сейчас не могла не проводить параллели.       С Иво все было совсем по-другому — тепло, спокойно, удивительно. Да, удивительно было увидеть Приора Инквизиции почти в самом центре Термитника без охраны, когда на него и так совершались покушения. Да, было странно танцевать с ним на приеме, держать за руку. И да, было странно уже во второй раз наблюдать за его игрой. Странно, но так правильно. Никогда прежде, ни дома, ни в интернате, ни с друзьями, Лу не чувствовала себя так спокойно. Мартен одновременно и успокаивал, и вызывал бурю эмоций — от уважения, до тихой нежности, плещущейся под ребрами, словно волны океана, о котором она когда-то читала.       Наверное, Лу отдала бы все, даже последнюю каплю крови, до которой должна защищать человечество, чтобы сидеть здесь и наблюдать за ним. Молча, почти не двигаясь, но рядом.       Из века в век искусство спасало людей — Иво всегда так считал. Именно поэтому так самозабвенно отдавался каждой ноте, чувствовал ее, дышал ею, ощущая, как весь груз тяжелых решений просто растворяется с уносящимися вдаль звуками.       Он помнил. Его родители так не считали. Им было все равно на искусство. Но не плевать на образование, поэтому имя Иво Мартен стало синонимом — Приора Инквизиции. За это мужчина был им благодарен. Он мог нести пользу обществу. Впрочем, этим он и занимался.       Но только здесь, на балконе собственной квартиры, всего в нескольких шагах от кабинета, в котором решались судьбы, он мог чувствовать себя собой.       Вот так легко перебирая звуки и мысли, выпуская из-под пальцев мелодию, Иво не заморачивался. Здесь не было ни титулов, ни положений. Здесь был лишь он… и с некоторых пор она.       Приор не был склонен навешивать ярлыки и додумывать, но, как девчонке из Термитника удалось сохранить в себе тягу к прекрасному? Как рядом с той грязью Лу сохранила это в себе? Правда, при воспоминаниях о светском обществе, вопросы отходили на второй план. Там тоже мало кто помнил обличающие свойства искусства. Зато прекрасно запоминали, где и как проще расстегивать молнии на костюмах.       С каких-то пор играть для нее стало нормой. Ему нравилось из-под полуопущенных ресниц наблюдать за тем, как ночной свет отражался в ее ледяных глазах. Нравилось смотреть на завороженный, прикованный к нему взгляд полный восхищения и невообразимой нежности.       Никогда бы Приор Инквизиции, вместо обеда выносящий приговоры о казнях, не подумал бы, что на него будут так смотреть. Без ненависти, без страха, без благоговения.        А обычно.       Как на обычного мужчину, способного подарить любимой даме поход в обсерваторию среди ночи, способного играть для нее хоть часами напролет на открытом балконе, с которого весь Нью-Пари был как на ладони.       Вот только ничего обычного в ее взгляде не было.       Лу смотрела так, словно весь мир сузился до одного лишь человека и инструмента. Наверное, если бы Периметр рухнул, там внизу, на улице, разверзлась массовая драка, они остались бы так сидеть — она, завороженно глядя на него, будто в Инквизиторе сосредоточился весь смысл, и он, для которого играть и видеть этот взгляд было всем.