Жажда

      Голова трещит так, будто под закрытыми веками взрываются тысячи вспышек-разрядов, которыми Кацуки сам обычно поражает врагов. Острой болью они отдаются в глазных яблоках и пронзают мозг. Руки ломит, а запястья горят от ледяных объятий кандалов, блокирующих причуду. Зверь внутри жаждет вырваться на свободу, но не может — его сковали слишком надёжно.       Горло першит, дерёт, словно в него влили не меньше литра раскалённого металла. Сухой кашель душит — вырывается наружу — эхом отражается от голых стен. От вибрации болят повреждённые в битве рёбра, а во рту чудится вкус крови.       Перед глазами — пелена слёз, которая слетает, стоит только тряхнуть головой; вокруг — полумрак, рассеиваемый холодным светом бледной луны. Тонкая дверь не по проёму пропускает звуки — за ней шумят члены Лиги, делят что-то, о чём Кацуки может только догадываться, но ему это и не важно. Единственное, что сейчас имеет значение — как выбраться из плена до того, как кто-то явится по его душу.       Глухое окно кажется отличным вариантом — нужно всего лишь запустить в него стулом, но где взять на это сил?       Кацуки дёргается — пытается встать, но ноги и руки зафиксированы так крепко, что не двинуться. Он рычит, стискивает зубы от раздирающей вспышки боли в груди, но продолжает раскачивать стул, пока не заваливается вместе с ним на спину.       — Блеск, — шипит он, задыхаясь.       Кровь шумит в ушах так, что на миг ничего кроме её ритма и тяжёлого, сбитого дыхания, в мире больше ничего не остаётся. А после приходит она.       Рывком стул оказывается в исходном положении, и Кацуки нос к носу сталкивается с Тогой. Острый, холодный взгляд будто режет его, разделяя на мелкие кусочки, которыми будет проще поживиться. Она смотрит так, что от нехорошего предчувствия по коже пробегают мурашки, а волосы на затылке становятся дыбом.       — Осторожней, малыш Кацуки, — наигранно заботливо говорит Тога, следом сжимая ледяными пальцами его подбородок. — Я могу решить, что ты хотел сбежать от меня.       — Сдохни, — шипит он ей в ответ и одним движением головы вырывается из захвата.       — Ты первый.       От её мерзкого ехидного хихиканья Кацуки внутренне сжимается и чуть не рычит от того, что причуда не откликается. Будь его воля, он тут же выжег бы с лица этой чокнутой девки кривую ухмылку, а после спалил бы дотла этот очередной штаб чёртовой Лиги злодеев.       — Как жаль, что ты не малыш Изуку… — грустно выдыхает Тога, опускаясь всем своим весом ему на колени. — Я так хотела поиграть с ним… а в итоге мне достался ты.       То, с каким разочарованием Тога произносит на выдохе это «ты», мгновенно выводит Кацуки из себя. Глаза его застилает пелена, и на секунду — всего какой-то короткий миг — отголоски причуды вновь искрят в теле. Он дёргается в попытке высвободить руки или ноги — хоть что-то, чем можно было бы придушить девку, но она оказывается быстрее и сильнее.       Её острые ногти, впиваясь в костюм, будто рвут мышцы на плечах, а его колени, попав в захват её сильных бёдер, больше не двигаются.       — Тише, малыш Кацуки. Тише. Куда же ты собрался?       В полумраке глаза Тоги кажутся мёртвыми — совершенно стеклянными и лишёнными хотя бы отголосков человечности — они будто режут его, лишают всей крови, а сами наполняются ей так, что зрачки, вытеснившие радужку, кажутся бордовыми. Они гипнотизируют, захватывают волю, и Кацуки теряется. Не знает даже, что делать и как реагировать, когда щеки его касается острое лезвие.       Холодный металл рассекает кожу быстро — будто и не он вовсе — и его место тут же занимает влажный горячий язык Тоги. Она жадно слизывает выступившую кровь, а после довольно улыбается. Кацуки передёргивает от выражения бесконечного блаженства на её лице.       Бежать.       Ему срочно нужно бежать.       Так быстро и так далеко, как только он сможет. И плевать на гордость и желание взять реванш — инстинкт самосохранения кричит так громко, что уже даже не слышно, что шепчет слабый голос рассудка.       — Ты такой вкусный, малыш Кацуки… — почти мурлычет Тога. — Хочу попробовать тебя всего.       Кацуки не успевает даже моргнуть, как на его лице почти не остаётся места без порезов. Раны кровоточат, щиплют от попадания в них холодного пота, стекающего крупными каплями со лба и висков. Внутри всё холодеет, стоит лишь встретиться с безумным взглядом Тоги. Настолько безумным, что на миг Кацуки даже кажется, что живым ему отсюда не выбраться.       — Ты сумасшедшая, — выплёвывает он, морщась от ощущения её языка на своей щеке.       — А ты милый, малыш Кацуки, — радостно хихикает она в ответ, а затем неожиданно для Кацуки быстро чмокает его в уголок губ. — Так и хочется тебя съесть.       И не давая ему опомниться, крепко сжимает его подбородок пальцами и впивается в его губы поцелуем. Её острые резцы тут же царапают тонкую кожу, пуская кровь, а проворный язык слизывает каждую каплю. Тогу не останавливают ни его сжатые зубы, ни попытки укусить в ответ — она лишь довольно мычит и усиливает хватку на его лице.       Кацуки задыхается — тонет в секундном отчаянье — он беспомощен, совсем не способен силой вырваться из плена чокнутой девки, жаждущей высосать его до последней капли крови. Никто не придёт за ним. Никто не спасёт в последний момент, потому что этого самого момента не будет. Тога расправится с ним здесь и сейчас так быстро, что он сам едва успеет заметить. Как выжить без причуды, когда враг так близко, что можно почувствовать жар его тела на своём?       — Будь чуть сговорчивей, малыш Кацуки, — почти даже нежно выдыхает ему в губы Тога. — Тебе понравится, обещаю.       Она немного отстраняется, а следом в полумраке сверкает острие складного ножа. Одним движением оно разрезает плотный материал геройского костюма, оголяя ещё больше кожи, которую можно исполосовать так же, как до этого лицо.       Кацуки сглатывает — ход и скорость событий ему не нравятся. Если он не придумает хоть что-то, то не видать ему свободы и своего целого тела.       — Не смей, — рычит он и дёргает ногами в попытке скинуть Тогу со своих коленей.       Но вместо того, чтобы упасть, она лишь сильнее вцепляется в него, придавливая уже там, где не следует. Даже через толстую ткань геройских брюк Кацуки отчётливо ощущает жар от прижатой к его члену промежности. И ему совсем не нравится то, что он чувствует, когда Тога начинает на нём ёрзать.       — Не бойся, я лишь немного с тобой поиграю.       Продолжая об него тереться, Тога рывком раздирает костюм до точки, где их тела соприкасаются, а после ныряет правой ладонью вниз. Её холодные пальцы забираются под резинку трусов и крепко смыкаются вокруг члена.       Кацуки вздрагивает — пытается вырваться, но хватка Тоги лишь усиливается. Левой рукой она опять вцепляется ему в подбородок, а после целует. Яростно, настойчиво — так, будто ещё немного и высосет из него всю душу. Её зубы вновь и вновь оставляют кровавые следы на его губах, а язык зализывает эти раны.       Осознание приходит не сразу — оно медленно растекается по телу, а когда становится уже слишком поздно, Кацуки понимает, что втянулся. Что отвечает на эти грубые, животные поцелуи с не меньшим напором и жестокостью, что член его налился силой и рвётся из тесной хватки одежды и ладони Тоги. Что разум его полностью под властью неконтролируемой агрессии, которую он так тщательно прятал внутри последние годы.       — Умница, малыш Кацуки, — отстранившись, хвалит его Тога. — Покажи мне себя настоящего.       Кривая ухмылка бесит — хочется стереть её с лица этой чокнутой девки, но руки и ноги всё ещё связаны, так что остаётся лишь злобно смотреть и ждать её следующего шага. Хоть жажда внутри и требует совсем иного — ей нужны действия.       Тога отодвигается и так же быстро, как в прошлый раз, расправляется ножом с остатками костюма и нижним бельём. Кацуки чувствует себя вспоротым — будто разрезали не одежду, а его самого, выпустили все его внутренности наружу. Ощущение это пропадает так же быстро, как появляется, стоит Тоге опуститься на его член до самого основания.       Рваный выдох звенит у Кацуки в ушах. На секунду в голове становится так пусто, что он готов даже поклясться, что на этот миг будто бы умер. Но он жив. И чувствует, что Тога, трахая себя его членом, делает это слишком медленно и мягко.       Она, видимо, думает так же.       Прижимаясь к нему грудью, она кусает — целует — его губы, хнычет, будто в бреду, как ей мало, очень мало его внутри. Её ногти так сильно впиваются в плечи, что Кацуки уже готов взвыть, но вместо этого жадно кусает Тогу в ответ, возвращая ей боль.       Мысль, что прямо сейчас у него есть шанс на побег, появляется неожиданно — в тот самый момент, когда он понимает, что взгляд разгоряченной Тоги больше не холоден — он затуманен страстью настолько, что ничего, кроме их сплетенных тел, её больше не интересует.       — Развяжи меня, и я дам тебе то, что ты хочешь, — хрипит Кацуки, не узнавая собственный голос.       Тога задумывается лишь на секунду — в её налитых кровью глазах проскальзывает осмысленность, — после чего шепчет ему на ухо:       — Тебе всё равно не сбежать.       — Знаю.       И он даже не врёт: теперь ему никак не сбежать. Вот только не от Тоги, а от выпущенного на волю зверя, скрывавшегося внутри него самого.       Верёвки падают одна за другой, рассеченные чёткими быстрыми движениями Тоги.       — Встань, — командует она и спрыгивает с его коленей. — Я немного расслаблю твои кандалы.       Кацуки повинуется, хоть затёкшие ноги едва его слушаются, и наконец-то чувствует, как расслабляются плечи и руки. Он двигает запястьями — расстояния между ними теперь достаточно — и прокручивает руки вперёд, вышагивая через них.       Свобода пьянит.       Но не так сильно, как сжатые на шее Тоги ладони.       Она вцепляется в его пальцы своими, пытается разжать или сдавить сильнее. Кацуки не понимает. Перед глазами лишь перекошенное лицо Тоги, освещённое слабым светом луны, а в голове — жажда сбежать и остаться одновременно.       — Да-а-а… — неожиданно для Кацуки хрипит Тога.       А после подпрыгивает и рывком обвивает его бёдра ногами. Равновесие ускользает, и с грохотом Кацуки падает прямо на Тогу. Он успевает лишь упереться руками в пол возле её головы, но всё равно придавливает всем своим весом. Травмированные рёбра напоминают о себе тупой болью в груди, а во рту кровит прикушенная щека.       Первая мысль — спалить и Тогу, и эту комнату вместе с ней — почти сразу отступает на второй план, когда холодные пальцы вновь забираются под остатки костюма и, нащупав член, направляют его туда, где ему самое место.       В очередной раз за этот вечер разум покидает Кацуки, оставляя его наедине с инстинктами. Они вихрем захватывают каждую клеточку его тела, командуют, заставляя поддаться первобытной жестокости, которой так переполнена атмосфера между ним и Тогой. И он поддаётся. Двигается резко и быстро, будто способен выбить из её тела всю жизнь, хоть и понимает, что с ней это невозможно.       Довольные всхлипы-стоны Тоги смешиваются с бешеным стуком крови в ушах и ядом разливаются по телу, отравляя всё его нутро. Кацуки уже не Кацуки — он зверь, загнавший свою добычу.       — Ещё! — нетерпеливо вскрикивает Тога, крепко вцепляясь ему в спину. — Ещё сильнее!       Кацуки рычит, рывком поднимается вместе с Тогой на ноги. Его ведёт, и он едва ловит равновесие, впечатав висящую на нём Тогу спиной в окно. Она бьётся об него затылком и со стоном прикрывает глаза. Довольная улыбка так и застывает на её губах, отчего хочется стереть её оттуда навсегда.       От злости он двигается в ней ещё быстрее — ещё грубее — так, что сам едва не стонет от боли и наслаждения одновременно. Схватив Тогу за шею левой рукой, он сжимает ладонь, а после снова бьёт её затылком о стекло.       Окно трещит, со звоном сыплются осколки на подоконник и пол. Острая пыль и мелкие кусочки впиваются в открытые участки кожи и шею Тоги, но она будто не замечает этого. Её лихорадит — она сильнее вцепляется в Кацуки и активно двигается ему навстречу. Её дыхание больше похоже на один протяжный стон, от которого хочется двигаться лишь быстрее и жёстче.       Тога вскрикивает и впивается пальцами в плечи Кацуки так, будто вот-вот разорвёт его мышцы, а следом сжимается на его члене.       Кацуки не теряет ни секунды: грубо скидывает обмякшую Тогу на пол, а после локтем выбивает остатки стекла. За окном не высоко — всего первый этаж, поэтому он быстро перемахивает через подоконник и приземляется на землю. Впереди — забор, а за ним свобода, где он даже успевает угнать чью-то машину как раз тогда, когда за спиной наконец раздаются звуки погони.