горячо-холодно

у ларионовой вся жизнь по расписанию. никто не просил, она сама составляла, а теперь пытается понять, как ему следовать. утром – быстрый перекус перед шестью уроками. дальше – репетиторы и секции. в особо хорошие дни, когда егэшные варианты идут совсем уж легко, илона позволяет себе выкроить местечко для своих хотелок. – ну так че насчет прогулки, мадам идеальность? – арина разваливается на стуле, совсем не боясь качнуться чересчур сильно и упасть назад, – щас, щас скажу, как же там это, ну... о! давно тебя не было в уличных гонках, во! – сегодня я занята. – с этим своим гуляешь? кислицына фыркает только для виду, а морда такая довольная. её понять можно, ей должность свахи на голову свалилась. и, судя по всему, голову конкретно так передавило, раз уж за помощь в их с сотниковым любовных делах так настойчиво отблагодарить взаимностью хочет. то якубовича в разговоре подстегнет как-то, то саму илону. даже сейчас локтем в бок пихает, кивает куда-то за спину. илона точно понимает, куда. и оборачиваться не собирается. знает же, что там, за четвертой партой, сидит олег. прорезающимися через блузку лопатками любуется, ответа на сообщение ждёт. влада ничего ей не писала, но смотрит так же пристально. – не знаю ещё. – ну так узнай, че кота за яйца тянешь. а то заебется молодой за принцесской бегать. желание сходить на двойное свидание арина изъявила сразу же, как только якубович илоне цветы притащил. чисто символически, сказал, в честь праздников – дня рождения и приближающихся осенних каникул. по глазам было видно, что совсем не то хотел сказать. и хорошо, что не сказал. так проще улыбнуться смущенно и кивнуть, проще притвориться, что не поняла, и надеяться, что олег никогда не осмелится. в этом плане они с череватой разные совершенно. влада говорит и делает, делает и говорит. кому, когда и что хочет, и тому же илону учит. из неё учитель хороший выходит, если закрыть глаза на колкости, которыми она сыплет с поводом и без, но у ларионовой все равно не получается. ни затяжку выпросить, ни робкое признание выдавить, ни сказать, наконец, что "молодому" бегать за "принцесской" не надо. илоне вообще бегать не нравится. ей нравится плавать. заходить в воду медленно, по-мазохистски растягивая отвратительный момент привыкания к температуре. постепенно согреваться, морщить нос от режущего запаха хлорки и заныривать с головой, чувствуя, как мокнут волосы под плотно прилегающей шапочкой. а потом тянуться к самому дну, проверяя, насколько хватит дыхания. как будто бы ещё немного – и обожжет лёгкие, и потеряет сознание, всплывёт кверху брюшком. это, конечно, дурость. навязчивые мысли или несбывшиеся фантазии любящей драму школьницы. илона не тонет, каждый раз выныривает за секунду до. вовремя. ещё остаётся пять минут на то, чтобы унять головокружение и дойти до раздевалки быстрым шагом, поскорее в тепло и свет. тепло и свет – самые подходящие слова для описания олега. мерзлячке илоне должно быть приятно как минимум от одного его присутствия, как максимум – от того внимания, что к ней проявляют. олег чуткий и нежный, осыпает комплиментами заплетенные в колосок волосы и модную, идеально сидящую на талии юбку в складку. не ответить на подобное кажется варварством и неблагодарностью, и илона отвечает. улыбается вежливо, слегка приподнимая уголки губ, опасаясь сделать больно не той реакцией. сделать больно получается только себе. не только мыслями, но и физически. пройтись по нежной коже краем валентинки, отправленной анонимно. даже старательно выведенной подписи не нужно, чтобы понять, кто адресант. олег трепетный и по-настоящему романтичный. о таком парне все девочки и мечтают, по такому томно вздыхают и по ночам заливают подушки. просто илоне не объяснили, как мечтать правильно. – ну-кась, дай погляжу, сколько сердец сегодня получила, – влада скалится обыденно, как бывает перед только что придуманной шуткой, – или будет правильнее сказать, шо разбила? что и хочется разбить, так это самую громадную сосульку, одиноко свисающую с кровли. на крайний случай – губу череватой, чтоб не улыбалась так. жалко только, что илона не умеет драться. а даже если б умела, то рука не поднялась бы. у влады слишком красивое лицо. – несмешно. – а кто смеется-то, илось? ты! ты вечно смеешься! – так и просится наружу совсем по-детски. не хватало еще пальцем ткнуть, ребячливо согнуть и показать червяка, чтоб уж точно посыпалась, зашлась в злорадном хохоте. вместо этого качает головой, спрятав дрожащие пальцы в карманы куртки поглубже. в кармане тепло, просторно. ладошки две точно влезет, если приспичит за ручки подержаться. а еще в кармане валентинка. олеговская, приторно-розовая, с белым котенком на обратной стороне. – тю! мозгов не хватило хоть стишок корявый сочинить? пиздец слабенько, олеж, на троечку. – хоть какой-то подарок. несправедливо как-то обижаться, когда сама ничего не подарила. несправедливо, но ларионова все равно обижается. в голове толком причину сформулировать не получается, мысли путаются в непонятный клубок, а в груди тянет издевательски. наверное, от стыда. за то, что говорить прямо если и получается, то обязательно скомкано и неуверенно. гораздо хуже, чем получилось бы у влады. влада не говорит тоже. щелкает облезлой зажигалкой, прикуривает последнюю сигарету из пачки. из звуков только раздраженное сопение и хруст серого снега под ногами. лучше бы сказала хоть что-то, хотя бы стрельнула ответной претензией. молчит. и в этом молчании невозможно сопротивляться навязчивым тараканам в черепной коробке. сравнивать нельзя никого и ничего. вредно, деструктивно, об этом психологи постоянно трещат. но без сравнений не обойтись, просто не получается по-другому, даже если очевидно, кто выиграет. вряд ли олег бы вообще притронулся к сигаретам. если бы и притронулся, то определенно выбрал бы самые вкусные, даже на вид сладкие, с двумя кнопками. череватая же курит свои неизменно горькие, всегда перебивает вкус мятной жвачкой и никогда – запах. болтает много, сто историй за раз рассказывает и матерится недовольно, когда пепел всю бумагу съедает, оставляя только фильтр. проблему, казалось бы, легко решить – договори и покури нормально, по-человечески. нет. лучше вторую зажечь и вспомнить еще какую сплетню, чтоб круг замкнулся. по-человечески не про владу. про владу – горячо-холодно. про руки ее холодные, что по телу ледяными узорами проходятся. у нее и руки, и ноги на ощупь мертвецки прохладные, как будто давным-давно умерла. глаза выдают, светятся ярко, слепят. такие глаза только у самых-самых, у настоящих звездочек. влада себе этот титул присвоила, никому не отдаст ни за что в жизни. только она одна такая, первая и последняя. других не найдешь, даже если очень постараешься. илоне других искать незачем. – котенок на твою мусю похож, только цветом отличается. – не пизди. этот муське даже в подметки не годится. нарисованному коту с дворовой кошкой соревноваться в красоте если не странно, то точно глупо. тем более, когда за муськой с ее вечно порванными ушами стоит самая главная болельщица – влада. в целом, с владой во всем тягаться себе дороже, проиграешь еще на старте. сама, конечно, борьбу за что-то или за кого-то отрицает, но на словах получается одно, а на деле – другое совершенно. на деле – за первым местом гонится, везде и всюду хочет быть лучшей. на деле – ни в чем не виноватую валентинку глазами прожигает. как будто решает, подпалить или оставить в покое. ревность через край плещется, легко читается в кривой усмешке. так и манит подбородок в ее же излюбленной манере погладить, к себе внимание привлечь, чтоб взглядом столкнуться. чтоб напомнить в который раз, что для нее, для илоны, влада всегда первая. всегда лучшая, что с валентинкой дурацкой, купленной в ближайшем ларьке, что без. а напоминать приходится часто. блеском гордым, когда череватая справляется с внеплановой самостоятельной, когда шутит – честнее сказать, подъебывает – удачно, да так, что даже гецати сдержать улыбку не может, когда... когда всегда. абсолютно, что бы ни произошло. язык любви у нее такой – поддержка и похвала. надо, чтоб приручили, погладили по шерстке, а не против, и тогда колючая и ершистая влада мгновенно шелковой становится, покладистой. ненадолго, пока очередной приступ отвержения не схватит. в такие моменты совсем неясно, как лучше поступить. вот скажешь что-то и потом гадаешь, укусит испуганно или прижмется сильнее. как будто в какой-то визуальной новелле, которые так любит матвеева, только вот проходишь вслепую, наугад. не общение – игра. а играть влада очень любит, только правила не рассказывает. то душу наизнанку вывернет, севшим голосом делясь тем, о чем даже мать родная не догадывается, то вдруг отдалится. илона называет это тревожно-избегающим типом привязанности. влада называет это хуйней. сверкает белыми клыками и скрывается за ближайшим поворотом так быстро, как будто и не было ее. будто почудилось. лишь ментоловый шампунь ее выдает, забивается глубоко в ноздри. горячо-холодно. иногда больше горячо, иногда холода слишком много. прямо под стать минусовой погоде, щедро осыпающей снежинками пуховик и шапку с помпоном. мерзлячке илоне почему-то даже в таких условиях удается согреться. хуже всего то, что влада это не чувствует, знает наверняка. череватая вообще знает больше, чем кто-либо другой. больше, чем лучшая подружка арина. больше, чем надо. знает, что цифры на весах по-нездоровому быстро уменьшаются, что валентинка эта потонет на дне рюкзака, что илоне не нравится, когда влада курит, но очень нравится целоваться сразу после. она задерживает дыхание, словно перед прыжком в воду. кажется, что вот-вот хлоркой в нос даст. не хлоркой – дымом сигарет. терпких таких, крепких, от которых кашель надрывный и легкие, по ощущениям, моментально черной слизью наполняются. точно водой из бассейна. самое время вынырнуть, пока есть возможность спастись. не выплывает, смакует горечь на потрескавшихся губах. и губы ее на контрасте с холодными руками горячие настолько, что обжигают. поздно. упустила момент, когда вынырнуть можно было. тонет окончательно и бесповоротно, сдается этим плавящим поцелуям, и внезапно оказывается, что влада не только снаружи, окоченевшая на морозе без шапки и шарфа, но и внутри. корни пустила, проросла где-то в грудной клетке. осознание позже приходит, вместе с довольным прищуром череватой. ларионова мысленно пометку делает – купить ей вкусную гигиеничку. или бальзам, чтоб трещинки затянулись. все та же проклятая валентинка на раскрытой ладошке выглядит абсолютно неуместно. порвала бы, но котенка жалко. конечно, не настолько, чтобы не убрать картонку в самый дальний ящик своей спальни. – завтра нормальную принесу тогда, шоб под чехлом у тебя осталася. за месяцы общения с владой можно понять, что понятие нормального у нее расплывчатое максимально. для нее нормально по кладбищам гулять, а не в парке, нормально и проклятьями сыпать направо и налево. валентинка от череватой – лотерея. сиди и гадай, повезет тебе получить купленную и улучшенную, самодельную или вообще ее же фотку в форме сердца. впрочем, все варианты устраивают, и фотография влады тоже. удобно на скучных уроках лицо разглядывать, гладить осторожно через прозрачный силикон. а если наскучит, то можно через плечо оборачиваться, отличия между настоящей и напечатанной владой искать. уже одно нашла заранее – на фотографии вряд ли будет крошка туши под глазами, а вот сейчас есть. илона подушечкой пальца мягко по веку проходится, стирая черный кружок. череватая неожиданно дергается. – я тебе подарок обещаю сделать, а ты давай мне глаза давить! – дура совсем? ну и ходи тогда, как панда. – це смоки айс у меня. сам собой нарисовался. – точно дура. – а тебе, илось, только дуры и нравятся. нравятся, конечно. вкус такой, любимый типаж – отбитые наглухо. с нелепо поплывшей тушью и смешинками в глазах. илона из чистой вредности еще раз бледной кожи касается, на этот раз пятнышко намеренно размазывая. вопли влады эхом по двору проносятся, нечаянно пугая парочку голубей. пора спасать всех пернатых в округе, а то их бедные сердца не выдержат еще одной порции отборного мата. хорошо, что илона уже привыкла к этим обжигающим губам.