Тихо в чаще можжевеля по обрыву. Осень — рыжая кобыла — чешет гриву…
В живот будто воткнулась стрела, и мочевой пузырь сдавило ещё сильнее, чем сердце — неимоверная сила невидимой руки, должно быть, могла лишить Катерину чувств. В тот момент, когда, борясь с болью и стараясь не корчить лицо, она начала говорить, лизавшийся себя паренек резко прекратил свое занятие, повел носом и обратил на неё внимание. Наташа смотрела внимательнее всех: с насмешкой, с плохо скрываемым и, признаться, очень болезненным злорадством, словно она думала, что Катерина ничего не выучила. Однако, когда и до неё дошло, что дело вовсе не в умственных способностях одноклассницы, и она удивилась, пока сама Катерина продолжала не понимать, в чем проблема. Боль ушла из живота, переместившись в пах, и словно завязала кишки в тугой узел, и Катерина не смогла понять, по какому поводу ей сейчас же нужно в туалет.И целует на рябиновом кусту Язвы красные незримому Христу.
— Молодец, Катерина, пять! Наташа фыркнула. Девушка, сидевшая рядом с ней, вроде дочь прокурора, как и Игорь, показала ей большой палец, а потом Катерина, согнувшись, направилась к своей парте. Едва она села, все отпустило, и было это до того внезапным, сильным облегчением, прокатившимся по телу волной тепла, что Катерина тихо вздохнула. Но затем распахнула глаза и поняла страшное. Облегчение может быть только одно, особенно такое мокрое и горячее. Трусы прилипли к промежности, нечто теплое, почти обжигающее, особенно для кожи, двадцать минут назад бывшей на морозе, текло по бедру, как… как… Катерина побледнела. Неужели она обоссалась? Вот так, как младенец, как старуха с недержанием? Отпросившись, она что было мочи бросилась прочь из класса, и тогда она плюнула на мнение проходивших мимо прогульщиков и тех, что как раз возвращались из туалета. Ей было все равно на говнюка Арсения Попова, которого она сшибла, и тот чуть не вывалился из открытого окна, все равно на семилетнюю очкастую девочку, которая только-только выглянула из шкафа и тут же спряталась обратно, в ужасе от бегущей на неё девушки, ей было плевать на все. Кровь стучала в висках, воздух огненным шаром бился в груди, и ужасная мысль, что моча течет по её ногам, гнала Катерину ещё быстрее. Она пролетела вставший у неё на пути стол, разбитый вчера каким-то особо неудачливым одиннадцатиклассником, но этот прыжок, прыжок истинной циркачки, прервался внезапной режущей болью в паху, и Катерина, неуклюже упал на колено, охнула. Когда ей удалось добраться до туалета, все кабинки были заняты — и Катерине, трясясь, прилегая к стене и сжимая ноги, лишь бы никто не увидел желтые струйки на ляжках, пришлось ждать. Ожидание продлилось несколько секунд, но за это время она почувствовала себя самой уязвимой, самой тупой девкой на свете, будто мало ей было созерцателей, огромных собак, дневников, описывающих ужасающий зазеркальный мир, дьявольской машины и жуткой графини с пистолетом… Тогда из кабинки вышла так и не снявшая желтый пуховик рыжая девочка и, увидев, как трясется Катерина, произнесла: — Ой! Да у тебя же… — Я знаю, — отважно сражаясь с истерикой из-за прилюдного позора, она захлопнула дверцу и стала снимать низ. Она опустила голову — и что-то в ней щелкнуло, случилось короткое замыкание, лишающее мыслей. И Катерина увидела на стульчаке красные капли, а вместо струй мочи на ногах — струи крови да темное мокрое пятно на трусах. Она застыла, как вкопанная, не зная, что и думать: вроде и не моча, а все равно потекло, все равно стыдно… а ещё это кровь. Кровь. Кровь из, простите, пизды. Лишь затем, отойдя от первого потрясения, пару раз поморгав, Катерина вспомнила, что не раз и не два слышала от Аглае такое слово забавное — месячные. Также она знала, что у любой девушки и женщины, в том числе и Аглаи, такое случается: кровь идет оттуда, откуда в будущем вылезают дети, то бишь из влагалища. Аглая показывала Катерине прокладки и тампоны, рассказывала о менструальных чашах и поведала о менструальных циклах, и с тех пор Катька ходила в аптеки и покупала ей то, о чем она рассказывала. Иногда заранее, иногда, когда никто не ожидал, и всегда у Катерины это сопровождалось паникой, будто она бежит не за прокладками, а за бинтами, и времени у неё в обрез — Аглая там истекает кровью, как раненый в грудь боец, и ей нужно как можно скорее добраться домой или до здания цирка, ведь с минуты на минуту начнётся представление… Катерина издала громкий смешок, после чего, наплевав на гигиену, плюхнулась на унитаз, и кровь с тихим стуком покапала вниз, и крови, чувствовала она, было очень много. — Живот болит? — спросила рыжая бестия, и новоявленная девушка произнесла бесцветным голосом: — Да. — Я схожу к врачу, если надо… Ай, пофиг. Короче, сиди здесь. «Да куда я уйду? — подумала она, глядя на кровь, скапливающую алым, будто сияние подсвеченной раскаленным солнцем полной луны, туманом в воде. — У меня месячные, у меня ужасно болит живот, а ты уже убегаешь, и я не смогу попросить у тебя прокладки, потому что я тупая дура». Прозвенел звонок, и коридоры школы наполнили голоса, громкие шаги, звуки бега и хохот. Но в туалете воцарилась тишина, лишь Катерина тихо вздыхала, жмурясь от пульсирующей в паху боли, в самом деле похожей на запор. Как если бы Катерина целый месяц не ела ничего содержащего клетчатку, и её раздуло, как воздушный шар, а может, этот воздушный шар вырос прямо в истекающей кровью матке. На миг боль сделалась такой мерзкой, что, вновь скрипнув зубами, Катерина застонала, и крупинки слез появились в уголках глаз. Кровь застыла на ногах и на гольфах, пропитала трусы, сделав их шершавыми, как бы девушка ни пыталась их оттереть туалетной бумагой. Вскоре Катерина приподнялась и в первый раз смыла и бумагу, и красную воду, затем снова села — и все началось сначала. Она уже думала, что придется запихнуть в трусы побольше туалетки и стараться осторожно и при этом быстро двигаться в медпункт, ведь там точно ей помогут. Но она не могла встать — боль продолжала печь, кровь — течь, словно из сквозной раны. Она больше не боялась, нет. Катерина не испугалась бы, обнаружь однажды утром, в их туалете, в семейном особняке, без боли и ощущения, словно она описалась прямо в классе, что у неё пошли первые месячные. Однако все было иначе: она оказалась в школе, на уроке, в юбке, на унитазе, который определено повидал не одну задницу, и абсолютно одна. Затем она услышала, как кто-то входит, стуча каблучками по плитке, и затаила дыхание, когда некто подошел к раковине и стал, должно быть, прихорашиваться перед зеркалом. Катерина облизнула губы, судорожно вздохнула и спросила: — У тебя есть прокладки? Вошедшая девушка затихла. Затем спросила: — Державина? — Наташка? — промямлила Катерина. Наташа Назарова, замершая перед висевшим над раковиной зеркалом, дабы быстренько поправить легкий марафет, испортившийся после того, как какой-то безалаберный придурок въехал ей рюкзаком по лицу, уставилась перед собой. Медленно убрала кисточку для туши в баночку, с хрустом размяла пальцы ног в облегающих туфельках, перевела взгляд на кабинку, из-под которой торчала чья-то черная обувь. Наташа сперва подумала, что ослышалась — может, голос просто похож на голос Катерины, может, спросила она совсем не то? Да нет, все так, как она услышала. Катерина попросила у неё прокладки, и звучала она пискляво, жалобно, как сбитый на дороге скулящий щеночек. Она удивилась. Потом — засмущалась и первым делом решила уйти, но сама словно прилипла к полу. После чего Наташа криво, но вовсе не радостно, усмехнулась, пожав плечами, и уперлась руками в раковину. У её недо-подруги месячные! Ну что за дела! Из девочки в девушку превратилась, лишь начав ни с того ни сего истекать кровью из причинного места! В пору бы её, ничего не сказав, так и оставить здесь, и пусть кто-нибудь другой ищет у себя тампоны и прокладки для пай-девчонки и всеобщей любимицы. Наташе не хотелось ей помогать, хотелось, напротив, громко, чтобы слышала Катерина, прыснуть, развернуться и уйти: пусть сучка знает, как ненавистна она ей, пусть знает, как глубока злость в её душе. Наташа даже представила, как оставляет Катерину одну, и она, скукожившись, продолжает звать на помощь. А Наташа ещё подойдет к учительнице химии и скажет, что сегодня Катерина не придет — Её Важнейшество решило отоспаться в нынешнее дождливое темное утро в теплой постели. Но, как ни странно, удовольствия от своей фантазии она не получила. Нет, сердце её сжало, грудь как будто пронзило стеклянной косой, и Наташе вдруг стало мерзко от себя. — Нат?.. — Я здесь, — ответила она и, поставив рюкзак на подоконник, стала в нём рыться, сама не понимая, почему делает это. — Сейчас. Назарова ненавидела Державину, как Державин ненавидел Назарова десять лет назад, так какого черта? Она презирала Катерину за то, что та целуется с Матвеем и может обниматься с ним, сидя на крыльце с видом на листопад, презирала за огромный дом, где ей всегда рады, где её любят и, пусть и не родная, но мать, и отец — пусть даже отцом он был не для Катерины, а для Матвея. Да даже родной брат Наташи втрескался в эту выскочку! В эту… всем нужную, всеми любимую, невероятно важную мразь, которой на блюдечке досталось и семейное наследство, и суперсила, пусть и столь странная! «Но нельзя же её вот так оставить, ты ведь понимаешь? Представь себя на её месте…». Только у Наташи не нашлось прокладок. Вторые в её жизни месячные закончились вчера, а она уже убрала их из своего рюкзака. Тогда, тихо зашипев и злобно глянув на кабинку, Наташа достала из заднего кармана мобильник и принялась трясущимися от чего-то пальцами набирать номер брата. Вместе с этим с характерным громким звуком пришло сообщение от Шадурской: она спрашивала как поживает их драгоценная фехтовальщица. Чуть не зарычав, Наташа переключилась на неё и быстро напечатала: «Она вся в крови», на что Шадурская, должно быть, подумав не то, прислала много обрадованных смайликов и спросила: «Чем ты её заколола?». Не ответив ей, Наташа наконец позвонила Игорю, но в трубке вместо него послышались протяжные гудки. И тогда Катерина снова заговорила, и Наташа обомлела — показалось, ледяная вода потекла по её спине, как дождевые капли по стеклу. — Ты извини, если чем-то обидела. Мы в последнее время мало общались и… — Алло? — едва гудки прекратились, Наташа, стараясь не нервничать, заговорила с братом. — Да, привет, оболтус. — Ты кого это оболтусом назвала? — обиделся Игорь, и Наташа прикусила язык. — Прости, плохой день. Короче, ты можешь быстро сходить в аптеку? — Урок через двенадцать минут, ты курсе? А в аптеку… — Ты либо сходишь в аптеку и купишь прокладки, либо я спущу с тебя шкуру, вырву твои кишки и скормлю их зоргу, если какая либо тварь снова появится в городе, — тихо прошипела, сжав кулак, Наташа. Она сама не поняла, почему так злится, почему так ей неприятно и в то же время так важно, чтобы у этой кровоточащей идиотки были прокладки. Возможно, причина была в том, подумала она, слушая молчание Игоря, что мы обе девушки, и когда у меня начались первые месячные я также была одна — мать посмеялась надо мной, сказав, что ничего страшного не случилось, а брат стоял истуканом за запертой дверью и понятия не имел, что делать. Возможно, причина была в женской солидарности, которая порой оказывалась сильнее распрей и круга мести. Игорь затих. На самом деле парень тогда вспотел, словно в толстой меховой шубе оказался во Вьетнаме, самой жаркой стране мира, и, кажется, на лицо ему высыпало с десяток новых прыщей. Каждый раз, когда он слышал слово «прокладка», или, боже упаси, слово «месячные», он терял дар речи, озноб пробивал его тело, кадык ходил вверх-вниз, как заведенный, и глубоко внутри Игорь из пятнадцатилетнего лба превращался в ничего не смыслящего четырехлетнего пучеглазого малявку. Именно в таком возрасте он впервые увидел, как подвыпившая мама вышла, покачиваясь, из туалета, вытирая окровавленные руки и причитая: «Ну где же эта ебучая чашка?». — Я… Наташа шумно вдохнула. Странно, ей показалось это очень тупым. Она выдохнула и произнесла, зная, что иначе Игорь не сдвинется с места, не то что побежит быстрее пули, как обычно он делал, слыша песни своего любимого «Короля и Шута»: — Они нужны не мне, а Катерине. Он тут же повесил трубку. Бежать он умел быстро, особенно когда дело начиналось на «К» и заканчивалось на «а». Ему сносило башню, страх стирало, и он бежал, прыгал, летел, с пустой головой и горящим сердцем. Лишь переступив порог аптеки, Игорь замер, пронзенный ужасающей мыслью, ведь сейчас ему предстояло сделать невозможное, ужасное — вторгнуться на чисто женскую территорию, которой он остерегался и после происшествия с матерью, и после того как сестра, не зная, с кем ей поговорить об этом, за обедом завела шарманку о крови у девушек. Его всегда страшно смущало все связанное с женской гигиеной, ведь, ну, он мужчина, то есть, ещё парень в процессе пубертата, но все же! Ему, как и любому представителю мужского рода, неуютно, когда женщины говорят о себе, так как им на ум сразу приходит непристойное, в точности как и девушкам, если те случайно услышат что-то об утреннем стояке. Но Катерина была важнее. И Игорь, пересилив себя, вошел в аптеку, не глядя открыл одну из витрин и взял первую попавшуюся розовую пачку прокладок, развернулся… и замер. Он понял, что в данный момент находится в обществе ещё двух мужчин, один из которых с видом знатока рассматривал презервативы, а другой, молодой парень из их класса, невесть как оказавшийся здесь же (не мог он также, как и Игорь, спешить в эту аптеку, так?), присматривался к мужским средствам для бритья — у того для пятнадцатилетнего была больно уж густая щетина. Вспотев, обомлев, он затрясся, пряча прокладки под куртку, и встретился взглядами с аптекаршей, пышной женщиной, смотревшей на него как на готового совершить преступление вора. Сглотнув, Игорь сделал маленький шаг вперед и чуть не потеря сознание, когда рука сама собой достала пачку прокладок, и мужчина, обернувшийся на него, в омерзении скривился. Он бы бросил их в него, как гранату с оторванной чекой, и испуганно вылетел в стеклянную дверь, да не мог — влажные от пота пальцы держали цепко, пусть и скользили немного. Тем более, он делал это ради Катерины Державиной, а ради Катерины Державиной, отважной фехтовальщицы и бойкой девчонки, способной отмудохать любого гада, он пойдёт и не на такое! Поэтому он, само собой, позвонил Наташе, надеясь поймать в её голосе так нужную ему уверенность и вдохнуть её, как свежий летний воздух. Вот только, когда Игорь дрожащим от волнения голосом рассказал ей о своей беде, она начала орать: — БУДЬ БЛЯТЬ МУЖИКОМ! К сожалению, связь стояла на громкую. К сожалению, мужчина, покупавший презервативы, с гордостью поглядел на только что сделанную им покупку и с насмешкой — на прыщавого сопляка с прокладками. Должно быть, подумал, будто Игорь подкаблучник. Но в то же время это «Будь, блять, мужиком!» придало ему сил или пробудило те, что всегда были с ним, просто он никогда не подозревал об их наличии. Мир прояснился, и Игорь, остекленевшим взглядом глядя на аптекаршу и вслепую отключая связь, расправился плечи и широким шагом направился к кассе. Парень из класса наблюдал за ним, как за героем боевика. — Мне прокладки, пожалуйста. Когда он бежал обратно, урок уже начался. Игорь пересек дорогу на красный и оказался на грани смерти, встретившись телом с в последний момент остановившейся иномаркой, перепрыгнул мусорный бак и поскользнулся на ковре из мокрых осенних листьев. Над его головой уже скапливались седые темные тучи, вдалеке за его спиной гремел гром, и в лопатки дул, подгоняя юношу, шквальной ветер. Осень. Та самая осень, воспетая в каких угодно стихах, но точно не у Есенина, считавшего, что она похожа на юркую рыжую кобылку, изнутри горящую золотым светом. Он выдыхался и продолжал, несмотря ни на что, бежать, держа прокладки у груди, как цветы или коробку конфет для любимой, и не было тогда мига лучше, чем представленный им самим: вот он, уставший, с болящими легкими и стертыми в кровь пятками, добегает до туалета, падает и просовывает под дверцу кабинки эту пачку… вот Катерина выходит, довольная, что этот кошмар наконец закончился, наклоняется к нему, обессиленному после бега, и целует в щеку, благодаря за помощь… А большего ему и не нужно. Только улыбка Кати. И чтобы у неё все было хорошо. — Эй, брат! — внезапно рядом с ним появился Матвей на своем мотороллере, и ехал он на той же скорости, что бежал Игорь — то бишь довольно быстро, аж ветер дул с обратной стороны. — Подвести? — они остановились, и усталость молотом обрушилась на Игоря. Под взглядом ужаснувшегося Матвея он упал на колено, покрасневший, с закатившимися глазами, и кивнул, радуясь подвернувшейся удаче. Он поднял прокладки и прошептал: — Да… да! Спасибо… Матвей, видя, что тот сейчас умрет, двумя своими сильными руками поднял парня и посадил позади себя, после чего приказал Игорю обхватить его живот, и они резко, как взорвавшаяся перед лицом петарда, тронулись — страшный ветер, словно состоящий из стеклянных осколков, врезался сначала в Матвея, а потом и в Игоря, сдувая его, как сгоревшую щепку из потухшего костра, и Назаров в испуге настолько сильно обнял Матвея и вжался носом в его загорелый затылок, при этом сминая пачку прокладок о его колено, что сам водитель охнул и подумал, до чего же все это странно выглядит. С другой стороны, на дворе стоял двенадцатый год, и никто ещё не знал, какой идиотский сюрприз власти страны преподнесут в тринадцатом, поэтому столь странные мужские объятия ещё не считались чем-то диким и извращенским. По крайней мере, ни один из маленьких мальчиков, прошедших мимо летящего на всех парах мотороллера, не стал геем. Как Матвей узнал, в чем дело, никто не понял. Игорь решил не спрашивать, Наташа же заподозрила, что он либо состоит в неожиданном родстве с Шадурской, либо его отец, обыкновенный циркач, на самом деле член Клуба Калиостро и просто скрывает это. Игорь врезался в директора школы, важным шагом идущего по лестнице вверх, чем случайно сбил его с ног, но не остановился — отдохнувший во время поездки он ощущал, будто способен поднять локомотив и пробежать пару кругов вокруг планеты. Пока он бежал, рассекая пространство своим топотом и громким хриплым дыханием, Наташа, Катерина и рыжая дрянь уже минут двадцать сидели и дружно молчали. Лишь изредка рыжая прерывала молчание странными историями по типу: «А у моей сестры месячные начались во время презентации перед завучем», «А я, когда у меня впервые пошла кровь, начала громко ржать и придумывать анекдоты о месячных! Хотите парочку?». Катерина отвечала ей стонами — таблетка не помогла, кровь продолжала идти, и вода под ней превратилась в густое варево, в котором ничего нельзя было разглядеть, к горлу от омерзительного запаха подкатил ком. Одно хорошо — Наташа предложила зарядить её телефон, так как у неё оказалась переносная зарядка, а Катерина очень хотела позвонить Аглае. Затем дверь скрипнула, и в туалет, хохоча, вошли какие-то две девочки из параллели, кажется, одну звали Дуня или Дуся. Катерина прислушалась, склонив голову к плечу, но не удержалась и сползла ниже. Нога её съехала с туалета, и струя крови потекла на пол, висок уперся в разрисованную и расковырянную деревянную стену с отлупившейся белой краской. Голова кружилась, пот катился по коже, охлаждая бьющийся внутри жар. Катерина чувствовала себя больной, сломанной внутри и снаружи, будто не Пьера, а её разорвало машиной Калиостро в подвале «Иллюзиона». К ней громко постучали и попросили открыть, так как другая девочка уже заняла вторую и последнюю кабинку. Катерина не нашла сил даже ответить, и за неё это сделала рыжая. — Там занято, — довольно взрослым голосом для такой малявки сказала она. — И что с того? — у второй говорившей, что стучала к ней, был тот самый голос, которым говорят стереотипные модницы в сериалах на Первом Канале. Катерина поморщилась. Затем к ней снова постучали и крикнули: — Эй, открой! Я на урок опаздываю! — Ты на урок опаздываешь вот уж десять с лишним минут, — пожала плечами Наташа. — А тут у дамы, знаете ли, дела, — сложив руки на груди, рыженькая подняла голову на Дусю-Дуню. — Код красный. Смекаете? В ответ на её слова девочка снова ударила по двери — в этот раз ногой и так сильно, что дрожь пробрала Катерину, и она вжалась спиной в стену. В глазах резко потемнело, и ей захотелось сперва блевануть, а потом — упасть замертво. Через секунду долгих переглядываний визгливый хохот взорвался в туалете. Кто-то хлопнул дверью, и три пары ног встали напротив кабинки Катерины. — Иди, освободилось. — А если… — девка задумалась. — Если мне нужна эта кабинка? — с этими словами она подергала дверь, и щеколда, висевшая на одних соплях, закачалась. Затем одна из девочек на глазах Наташи достала из розовой сумочки на бедре телефон и включила видео. В тот момент Наташа и рыжая переглянулись: знать они друг друга не знали, но в тот странный момент почувствовали и некую тягу к ближнему, и общий, соединяющий сердца, мерзкий страх от догадки. Должно быть, девчонки были из тех, кому просто нравилось издеваться над людьми. Как Кривоносову и его банде. И все почему? Потому что они сказали нечто не то. — Что ты там сказала, коротышка? «У дамы код красный»? Что это за дама и что за код? — Месячные, — терпеливо ответила Наташа. — Она чуть не теряет сознание от боли. — А что за дама? — спросила снимавшая все на телефон. Наташа сглотнула. Эти девочки выглядели так, словно способны избить их — высокие, в меру упитанные, спортивные. Такие могли избить, как спокойно всех избивали Ирина, Катерина и новенькая Ксения Воропаева. — Очень уважаемая, красивая дама, — не растерялась рыжая. — Так что давайте закончим подобру-поздорову. Выключите камеру. — Вы с ней встречаетесь что ли? — расхохоталась оператор. — Девочки-лесбияночки проникли в нашу школу? Та сжала кулак, и Наташа кожей почувствовала, как заряжается электричеством воздух. Она схватила её цепкими пальцами за мелкое худое запястье и сжала до боли, но в то же время понимала — их сейчас снимают, и снимают, возможно, в прямом эфире на какую-то платформу. Если они сейчас отвлекутся и откроют кабинку, а ведь они откроют, замки здесь хлипкие, ржавые, то они заснимут Катерину с широко разведенными ногами, окровавленную, бледную и пребывающую фактически в беспамятстве. Наташа не любила Державину, почти ненавидела, убеждала она себя, с разгорающейся в сердце яростью наблюдая за произволом богатеньких дочерей столь же богатеньких папаш… но она не могла позволить случиться чему-то настолько позорному и отвратительному. Она видела сейчас перед собой Катерину, смело ступающую к Клементине, которая держала острую, как бритва, стеклянную косу у горла Наташи. Видела, как та метко кидает рапиру в зеркальную машину, дабы уничтожить проклятый ключ. Видела девчонку, которая первая за все эти годы подошла к ней и без издевки в голосе спросила, что же с ней, плачущей и несчастной, случилось. — Да, встречаемся, — невозмутимо ответила её внезапная подруга. — И кто же эта шлюшка? — Твоя мамаша, — а потом в неё полетел рюкзак. Только это оказался рюкзак не рыжей бестии, а Наташи, которая основательно подготовилась к предстоящим восьми, не включая физкультуру, урокам. Телефон взметнулся к потолку, рыжую оттолкнули к открытому окну, держа за волосы, Наташа, нанеся пару ударов по противнице, ушла в оборону. — Эй, Назарова! Я сейчас выкину соплячку из окнААААААА! Сердце Катерины подпрыгнуло, замерев, и время для неё остановилось. Живот мучительно сжался, как досуха выжимаемся тряпка, как смявшийся в мощной ладони лимон, и от подобных сравнений, будто ей туда засунули и сухую шершавую тряпку, и выжатый лимон, и от чего-то туалетную бумагу, Катерина не выдержала — тихонько застонала и позволила слезам пролиться. Там, за дверью, слышались глухие звуки ударов, высокие, как визг металла о металл, крики, рычание и хрипы, а она здесь — вся в крови, запертая в узкой воняющей кабинке, беспомощная и готова с минуты на минуту выблевать весь несчастный женский организм. Она слышала, как две сильные девчонки теснят Наташу, которая безуспешно защищалась сначала рюкзаком, потом — закрывающими лицо и грудь руками, повторяя, должно быть, бойцовскую стойку брата, как вторую её защитницу буквально собираются сбросить с высоты в три этажа, и третья девчонка, что пытается это сделать, воет от боли в укушенном бицепсе. — Назарова! Ты же в курсе, что даже если ты вернёшься сегодня домой со сломанными конечностями, тебя мать все равно выпорет? — И насадит жопой на пивную бутылку! Катерина распахнула глаза, и темная, тяжелая и горячая волна, точно море крови, обрушилась на неё, застилая рассудок и боль в паху. — Не слушай, красотка! Отпизди их! Потом она явственно услышала хруст, который, будто отделившись от глухого удара камня о дерево, пронзил воняющий воздух, смешенный со свежим ледяным дыханием осени. Кто-то ахнул, после чего последовала краткая пауза, возможно, случившаяся только в разуме Катерины, и она поняла, что либо Наташу, либо рыжую бестию только что ударили о стену или, не дай бог, о раковину. И тот ветер, пропахший дерьмом, кровью и, главное, осенью, прикоснулся к волосам девушки и словно мягко погладил по щеке, отдирая свои ледяные пальцы от её пышущей жаром кожи. Боль пропала, кровь, продолжая течь, стала совсем не важной, как осенний дождь, когда ты куда-то спешишь, как рёв скорой грозы, когда ты бесконечно счастлив. Её всю до краев заполнила звериная ярость, что приходит к людям, когда некто обижает их друзей. Тошнота распространилась холодком по всей груди и кислотой обожгла горло и язык, мир закачался, ледяной пот снова возник на коже, но все это уже не имело значения. «Я мелкую не знаю, зато я знаю Наташу. И знаю, что они сейчас защищают меня». Катерина стала вставать. «И будь я проклята, если эти размалеванные суки их изобьют». Катерина встала, натянув трусы и юбку до самого бедра, не обращая внимания, как кровавые капли падают на пол, пачкают одежду и липнут к коже, не замечая, как шатает тело из стороны в сторону. Она вся окаменела изнутри, обжегшись о ярость, какой давно не ощущала, и, больше не чувствуя ни боли, ни усталости, разогнулась и открыла дверь. Медленно, словно двигаясь в янтаре, она вышла к дерущимся, и увидела, как рыжая с окровавленным носом бьется на кулаках с девкой, чей телефон, разбившись, безжизненно лежал возле её ног. Затем глаза её на миг встретились сглазами зажатой в угол Наташи, которая закрывалась рюкзаком от бесконечно сыплющихся на неё ударов. Последнее, что Дуся-Дуня увидела, с ликованием избивая скукожившуюся Назарову, это лицо Катерины Державиной, которая стремительно развернула её к себе и, сделав подсечку, залетела костяшками в глаз. В это время Игорь уже пересек очередной лестничный пролет и, минув последнюю ступеньку, резко, чуть не врезавшись в стену, свернув в левый коридор. Не сбавляя скорости, он увидел, как Ксения Воропаева и Ирина Клепцова выносят из класса брыкающего Тоя и под общее ликование выбрасывают его из раскрытого окна. Парень Никита Легостаев, который как раз вернулся побритый, высунувшись из другого окна, обескураженно глянул на действия подруг и под взглядом такого же обескураженного Игоря, который все же остановился, снова скрылся в окне. Но тогда он не задал никаких вопросов, ему, в сущности, было по барабану, каким образом он цепляется за голую кирпичную стену, он просто снова побежал в туалет, а когда с ноги выбил дверь — на миг застыл, до глубины души пораженный столь безумным, невообразимым зрелищем, что язык у него отнялся, и в груди у него образовалась огромная дыра, доверху заваленная осенними листьями… Рыжее нечто окунало лохматую, всю усеянную синяками юную девушку из его класса головой в унитаз. Катерина с ноги, с которой струилась кровь, заехала Дуне в живот. Наташа избивала портфелем третью, самую высокую и самую визжащую девушку. А через секунду расстановка сил изменилась, как будто развернувшаяся на сто восемьдесят градусов часовая стрела, и, собравшись с силами, избиваемые девушки пошли в убийственную атаку; девка, с коей сражалась Катерина, отошла в сторону, от чего та на полной скорости въехала мокрым от месячной крови кулаком в стену и содрала с неё мраморную плитку, вторая, которую семиклассница держала за волосы и окунала в туалет, въехал каблуком ей в живот, а жертва Наташи заверещала пуще прежнего, встала, увернувшись, и вмазала ей головой по лбу. Игорь успел увидеть, как сразу две девушки накинулись на Катерину, прижав её к стене, когда воздух ворвался в его легкие, и он закричал на весь коридор: — НАШИХ БЬЮТ! Затем в него врезалась Ирина, и Игорь, стукнувшись подбородком о дверной проем, без сознания развалился на полу. Ну а четверная, самая сильная и массивная из учащихся этой сумасшедшей школы, танком смяла и рыжую, и её оппонентку, не разобравшись кто есть кто, и они полетели из окна в густые садовые кусты прямо на глазах сидевшего на дереве Никиты Легоставева. Дальше события развивались стремительно, и ни Наташа, ни Катерина не смогли бы впоследствии объяснить, что произошло потом — на миг прижавшись к друг другу спинами, они оттолкнулись и дружно въехали последним двум сучкам по лицам, после чего Ирина схватила высокую, подняла и сжала, что у неё аж затрещали кости, а через секунду та уже врезалась в стену и обмякла рядышком с Игорем, с которым их разделял дверной проем. — ШУХЕР! — вопль Ксении был слышен даже сквозь беспамятство, но Игорь все равно не смог встать. Зато невесть как появившиеся рядом с ним Матвей и Никита подняли его и потащили к лестнице, которая стояла в коридоре за туалетной комнатой, девочка, что недавно нахлебалась воды из унитаза, схватила лежавшую без сознания подругу, посадила на него и захлопнула кабинку, надеясь, что и так сойдёт, а Катерина и Наташа, переглянувшись, разбежались и выпрыгнули из окна. Ирина, чтобы не выделяться, схватила Наташину тушь и встала вместе с последней оставшейся хулиганкой перед зеркалом. Вылетевшие в окно девушки пролетели три этажа и приземлились в колючих, пышных кустах, рухнув на едва вставших девочек. И наступила тишина. В этой тишине все четверо выползли на волю, слезли с друг друга и кругом разлеглись на пожелтевшей, накрытой сухими листьям, пахнущими сладковатым гниением, лужайке. Тяжело дыша, смотрели избитые на серое небо, с которого мелкими каплями падал начинающийся осенний дождь. Совсем рядом, в живых клубах туч, вспыхнуло белое сияние, и запахло озоном — душный и тяжелый, он врезался в нос Катерины, и вкупе с холодным дождем снял с неё огненную мантию, невидимой тканью покрывавшей её тело. Державина раскрыла рот, позволяя дождю пролиться в рот, и она почувствовала, как приятная дрожь пробивает её мышцы. Тяжело дыша, Наташа, не глядя на неё, достала из-под себя розовую пачку прокладок, которые ей в последний момент кинул брат, и водрузила на грудь подруги. Та положила на неё липкую от крови ладонь, оглядела и не сдержала улыбки. Вскоре девочка из компании Дуни-Дуси, потирая спину, встала с мокнущей земли и поплелась прочь. И остались только трое — Катерина, Наташа и неизвестная рыжая с характером настоящего демона. — Круто мы их, а? — произнесла рыжая. — Заткнись, — хором сказали они. Катерина с видимым трудом разогнулась, чувствуя, как подкашиваются ноги, и сильно удивилась, когда рыжая уже встала и потянула её за руку, после чего то же самое проделала с Наташей. Голова закружилась, Катерину повело влево, но Наташе удалось поставить её на место и положить её вялую руку на кажущееся хрупким плечо малявки. Почти сразу же к ним, Игорем проломив дверь, поспешили Никита Легостаев и Матвей Воронов, тащившие на себе парня, и Ирина Клепцова. Ничего не объяснив, Никита бросил Назарова на попечение незнакомого ему пока человека, дружески толкнул Ирину в бок и побежал обратно, где его ждала Ксения. — Нат! — пролепетал Игорь и чуть не упал на сестру, обняв её. — Игорек! — дрогнувшим голосом Наташа прильнула к нему, но затем отошла и стала осматривать лицо. — У тебя ссадина. — А у тебя пара шишек и синяк на глазу, — широко улыбнулся он. В то же время Матвей, все еще не понимающий, какого хрена сейчас произошло, подошел к Катерине, сжав её плечо, и отупело глянул на кровь. Клепцова и рыженькая недолго друг на друга поглядели, затем по-мужски пожали друг другу руки. Игорь отвлекся от разглядывая боевых шрамов сестры, когда увидел Катерину, прижимающую пачку прокладок к груди. Она была бледной, измотанной, похожей на покойницу из «Вия», да к тому же грязную, с облаком вырванных волос, запутавшихся в ещё целых. — Кать, это… тебе бы надо… — Игорь принёс тебе прокладки, — подмигнул девушке Матвей. — Ну а его самого принес я. Катерина устало кивнула и улыбнулась, затем, опершись на Матвея, пошла во главе процессии обратно в школу. В этот раз они решили все обдумать и не торопиться, как бы ужасно Катя ни выглядела, поэтому дошли до бассейна и уже там обустроили этакую базу. Ирина и Матвей обступили дверь душевой, куда недавно вошли Назарова и Державина, а Игорь и рыжая уселись на скамейку и уставились в пустоту. Наташа некоторое время помогала Катерине помыться, вытереться, затем, от чего-то не испытывая никакого омерзения, выжала в раковине её трусы и быстро высушила под струей горячего воздуха, и лишь тогда дала Катерине надеть на них прокладку. Когда все кончилось, Ирина произнесла: — Я могу идти? — Тебя никто не держит, — тихо сказал Игорь. Она фыркнула. — Знаю. Но я сама себя держу, потому что я просто не могла обойти вашу компанию стороной. — Это ещё почему? — поинтересовался Матвей. — Как почему? Наташа и Лунная Звезда из седьмого класса защищали кровоточащую новенькую Катерину Державину от назойливых стервятниц, которые намеревались выложить эту гадость в Интернет, пока Игорь Назаров мчался через три квартала с прокладками в руках! Да об этом целую статью можно написать или, скажем, рассказ… Такое пропускают только лохи вроде Бирюкова, но я же не он! — Лунная Звезда? — спросила Наташа, на что рыжая подняла руку, как бы помахала в знак приветствия, и продолжила глубоко дышать, будто легкие у неё сводило судорогой. — Мой телефон? — подала голос Катерина, севшая рядом с девочкой со странным прозвищем, и Ирина кинула ей подобранный сразу после драки мобильник. На пластиковом тонком экране высветилась сотня пропущенных звонков от Аглаи. — Кто-нибудь понял, почему Никита лазал по стенам и оказался на дереве? — последним спросил Игорь, и вместо ответа все покачали головами. Никто, кроме него, по правде, и не видел, как Легостаев делает сверхъестественные вещи средь бела дня. Вечером после уроков, когда зарядил ливень, и большинство школьников упросили педагогический состав не выгонять их до момента, пока непогода не кончится, Катерина вновь отправилась в туалет, но на этот раз совершенно одна. Она поговорила с Аглаей и рассказала обо всем, кроме драки, рассыпаясь в благодарностях Игорю, покрасневшему от смущения и скрывающегося улыбку, которая, по правде сказать, была видна всем, кроме самой Катерины. Теперь она, свободная, отдохнувшая и немножко сонная, прошла по опустевшим коридорам школы в туалет, заняла первую попавшуюся кабинку и спустила юбку. И снова кровь потекла из неё, как тот же ливень, и снова тянущая боль в животе запульсировала, становясь то жестче, то слабее. За окном шипела вода, непроницаемой стеной из прозрачных белых нитей заливая землю и гремя по крыше школы и вспотевшему стеклу. Громыхнуло. Сине-белая вспышка разорвала нестройный ряд темных облаков, как на миг выглянувший свет луны. Ветер трепал листья, приклеивая их к стеклу и тут же срывая, как листовки с фонарных столбов и фанеру с заброшенных зданий, и мокрые желтые листья в крапинку, как банан, уносило прочь. Вторая таблетка потихоньку помогала, и боль отпускала, покуда Катерина блуждала в лабиринтах ветра и вихрях осенних листьев. Кровь, казалось, текла уже меньше. Вскоре девушка поменяла прокладку, вытерлась, встала и застегнула юбку. Она уже хотела выйти, как услышала скрип двери. — Катерина? — спросила Наташа. — Все нормально? — Да… да! — замявшись, ответила она и открыла кабинку. — Лунная Звезда, или как её там, выкрала целый блистер со «Спазмалгоном» из кабинета врачихи. — Странная девочка. — Очень. Они замерли, и обеим стало неловко, будто они только что встретились после ночи лунного затмения. Вернее, неловкость ощутила Наташа, которая вспомнила их недавний разговор с графиней Шадурской — она объясняла, что не убивала Катю, что у неё просто начались месячные и все такое. Катерина быстро пришла в себя и, улыбнувшись, расправила руки, чего-то ожидая от Наташи. Не дождавшись, Катерина сама обняла её, гладя по спине, которой та сильно ушиблась в бою. Девушка опешила, совсем не подумав, что эта выскочка полезет обниматься, и неприятное, но в то же время теплое чувство поселилось в сердце. Растроганная, испуганная, Наташа положила ладонь на шею Катерины и закрыла голубые глаза. Она была шпионкой, предательницей и тайным врагом Державиной. Она хотела отобрать у неё Матвея, отомстить за то, что у неё есть и большой дом, и семья, и великая судьба, но стоило случиться всей истории с месячными и этим объятиям — стержень, впаянный в неё Виолеттой, дал трещину. Наташа хотела заделать её хоть горелкой, хоть новым раскаленным металлом, нанесенным на рану, но не могла выбраться из этих благодарных крепких дружеских объятий. — Спасибо, — прервала молчание Катерина. — Боюсь, не приди ты сегодня, надо мной бы смеялась вся школа… Или я потеряла сознание и надо мной бы смеялась вся школа. Наташа улыбнулась. — Всегда пожалуйста, — прошептала она. Они вышли из туалета и снова застыли, когда встретили сидевшую на раздолбанном столе Лунную Звезду. Та с неподдельным интересом смотрела на них. — Ну как вы, дамы? — промурлыкала сморенная песней дождя девчонка. Теперь, в тенях капель и сиянии грозы, Катерине и Наташе удалось получше разглядеть маленькую воительницу: с глазами вроде карего, а вроде и зеленого цвета, с крашеными рыже-золотистыми нечесаными волосами и странными часами на руке. Часы те были выпуклые, с синеватым свечением из-под толстого стекла, обитого вокруг крепким металлом. Вела она себя по-кошачье — с одной стороны пухленькая, как если бы её покрывала пышная рыжая шубка, а с другой стороны двигающаяся плавно, словно она текла вместе со спокойной рекой по течению в безветренную погоду. — Не желаете ли отблагодарить, наконец, свою спасительницу? — Ох, — теперь Катерина смутилась по-настоящему. — Да, мы как раз собирались… Спасибо. Лунная Звезда махнула рукой, ухмыляясь. — Да без проблем. Чего не сделаешь для таких великолепных женщин? — Ты с нами флиртуешь что ли? — настороженно нахмурилась Наташа. — Только с тобой, моя миледи, — подмигнула ей девчонка, заставив Наташу к удивлению Катерины вспыхнуть, как спичка. — А с Катериной уже несколько недель флиртует тот прыщавый, но до неё никак не дойдёт… Катерина улыбнулась, щеки налились румянцем, как бы она ни старалась этому воспрепятствовать, хотя убеждала себя, что понятия не имеет, о ком идет речь. — Ему, кстати, нужно то же, что и мне. — И что это? — также хмурясь спросила Наташа. Лунная Звезда расплылась в улыбке, хлопнула по столу и спрыгнула на пол. Не такая уж она и толстая была, подумала Катерина, скорее просто оплывшая, как после пачки чипсов вечером. Она прошла к Наташе, которая из-за своего низкого роста была выше неё только на пару сантиметров, затем заговорщически осмотрелась и сказала: — Поцелуй. — Вот ещё! — возмутилась Наташа. — С девушками не целуюсь. Это не по мне. — Жаль. А мне казалось, между нами пролетела пара искорок тогда, в туалете, когда мы как два рыцаря сражались за честь этой, как писал Блок, прекрасной дамы. Но, вообще-то, Игорю тоже нужен поцелуй, так что… — Он так и сказал: «Мне нужно, чтобы Катерина поцеловала меня в щеку»? — Нет, но по нему видно. Девушка прыснула, наблюдая за изменениями на лице Наташи, которая все злее и злее смотрела на ухмыляющуюся Лунную Звезду. Наконец Катерина решила, что ей, в общем, не сложно, поэтому наклонилась и поцеловала коротышку в щеку, после чего, продолжая смеяться от вида насупившейся Наташи, пошла искать её брата. Стирая слезы с век и стараясь выровнять дыхание, которое от смеха билось в легких, как бильярдные шары, вылетая с поля, она посчитала этот день одним из лучших в своей жизни, ведь никто не хотел её убить, никто не охотился за ней, и рядом были друзья: Наташа, вопреки своим таинственным обидам, пришедшая на помощь, Игорь, ринувшийся через несколько кварталов за прокладками и ни на минуту не перестававший бежать, сколь трудно ему ни дышалось, Матвей, который подвез горе-героя и позже выволок на свежий воздух, потому что не мог так просто взять и уехать… Она обернулась напоследок, и улыбка на её губах стала ещё шире. Наташа наклонилась к Лунной Звезде, Лунная Звезда отвела голову в сторону, и девушка со вздохом прильнула мягкими теплыми губами, накрашенными красной помадой, к щеке засранки. Когда она отстранилась, Лунная Звезда поклонилась и, пританцовывая и держась за поцелованную щеку, направилась в класс, где её уже ждал друг — тот во все глаза наблюдал за ней и жаждал подробностей, в сущности, как и Никита, зашедший с пачкой «Читос», будто всегда захаживал к семиклассникам, как к себе домой. Наташа смотрела вслед Лунной Звезде, сжав губы, а потом показала ей средний палец, расправила плечи и пошла прочь. Да, подумала Катерина, громко, пронзительно хохоча, вот это денек!