I wanna be yours

            Хенджин уверен: сегодня он точно обидел какую-то черную кошку, потому что с самого утра все идёт наперекосяк. Дурацкий галстук не желает принимать пафосный и официальный вид, лифт ползет мучительно долго и целых три таксиста уезжают, замечая торчащий мольберт и внушительный пакет с красками. Джинни злится и кусает губы, и его выставка начинается через десять минут, так что он определённо не успевает взять большой американо с лимоном и французский тост. «где тебя черти носят?» Хенджин чертыхается и неуклюже зажимает мольберт между коленями, проверяя всплывшее окошко с сообщением. — Где надо, там и носят, — он злобно бурчит, оставляя Минхо без ответа, и наконец втискивается в такси, нелепо поджимая длинные ноги. Хенджин готовился к открытию своей выставки последние три месяца, но небо тяжело дышит и клубится тучами, волосы никак не уложатся в причёску и он отдал бы пару своих картин за чашку кофе, так что сейчас ему совсем не хочется гордо улыбаться и сверкать глазами. — Ну наконец-то, копуша, — свирепый взмах карамельной челки и пунцово-алые уши — Минхо наскакивает на него маленьким ураганом, и впервые за это утро на лице Хенджина мелькает солнце. Минхо тащит его за рукав по узким коридорам, а Джинни терпеливо ойкает, когда мольберт бьётся о его лодыжки. Ли почти что швыряет его на диван, сует ему в руки дымящийся стаканчик и исчезает в толпе взволнованных взглядов и приторных улыбок. Он раздает последние указания, проверяет освещение и цвет рам, а Хенджин благодарен всем богам и лесным феям за то, что послали ему такого друга. Восхищенные взгляды медово-липкие и Хенджин почти что хочет сменить костюм и сбежать на крышу к холсту и акварельным краскам, но эта выставка была пределом его мечтаний, поэтому он лавирует между людьми и показывает ямочки на щеках. Минхо давно потерялся среди шелковых платьев и дорогих костюмов, и Хенджин в очередной раз сворачивает к столику с шампанским. — Ой! — Джинни прошибает электрическим разрядом и по затылку бегут мурашки, и он не понимает, дело в тягучем голосе сзади или в мокром пятне, расплывшемся по костюму. Он неохотно натягивает умеренно тёплую улыбку и оборачивается, и долго долго моргает, и тонет в испуганно-черных глазах. — Кажется, мне стоит притормозить с шампанским, — думает он, потому что ресницы, потому что веснушки, потому что этот очаровательный эльф с несуразно-огромным фотоаппаратом на шее просто не может быть реальным. — Простите меня, извините, я куплю вам новый пиджак, — парень бессвязно тараторит и сжимает в руке пустой бокал, побелевшие костяшки и хрупкие плечи, и Хенджин вздыхает, и Хенджин так сильно хочет его нарисовать. — Я как раз хотел переодеться, в нем жутко жарко и совершенно нет карманов, кто будет носить пиджак, в который нельзя спрятать несколько конфет? — улыбается Джинни, и парень расправляет плечи и бойко роняет бокал. Смех Хенджина такой же стеклянно-звонкий, и он тащит неуклюжего эльфа за собой, прикрывая его от ехидных взглядов. Пиджак все же пригодился: Хенджин расстилает его прямо на земле, и крыша тёплая и пахнет летом, и ветер забирается ему под рубашку, и очаровательный фотограф такой же красный, как майский закат. — Феликс, — наконец говорит он, и протягивает руку, и Хенджин осторожно сжимает тонкие пальцы. — Крошечный, — выдыхает он. — Ой, то есть, Хенджин. — Хван Хенджин? — огромные глаза и удивление в каждой веснушке. — Я разлил шампанское на владельца выставки? Смех Джинни растворяется в ветре, — звон капели и первая песня соловья, — и Феликс изо всех сил старается не пялиться на морщинки у его глаз. Когда его отправили от университета делать обзор на художественную выставку, Феликс закатил глаза и написал гневное сообщение в блог. «скукотища будет страшная», — буквы жалобно рассыпались по личной страничке, — «почему я?» Феликс готов взять назад все, что он говорил за последние два месяца. Хван Хенджин представлялся ему занудным мужчиной средних лет, Феликс подробно рассказывал друзьям о том, что у него наверняка будут нелепые очки и сверкающая лысина, но Хван Хенджин собирает волосы в хвостик, заразительно смеется и иногда задумчиво касается родинки под глазом. Феликс долго и натянуто топчется на месте, не зная, куда деть руки и как отвести взгляд с острых скул, и наконец решается и украдкой жмурится линзой фотоаппарата. — Ты чего? — удивлённо и лениво щурится Джинни, когда вспышка почти ласково пробегается по его лицу. Феликс снова похож на закат над Тихим океаном, и Хенджин не может не улыбаться, когда тот пытается спрятать лицо. — Я от Сеульского университета, журфак, — наконец скулит Феликс, — освещаю выставку. Я почти не сделал хороших фотографий, так что… — Так что ты решил увековечить меня в памяти читателя в самом неподобающем виде, — заключает Хенджин, и Феликс почти что пугается, но в глазах Джинни смеются звезды, поэтому Феликс уже смелее щёлкает затвором. Они сидят на мокром пиджаке уже сорок три минуты, Феликс взахлёб рассказывает о шоколадных брауни и дешёвых кольцах, голос как первые раскаты грома и шёпот волн, и Хенджин тонет и теряется в этом оглушающем шквале, и где-то внутри снова бьётся о ребра жизнь. Ему почти физически больно от невозможности нарисовать Феликса прямо сейчас, когда глаза горят и берет смешно съехал на одно ухо и в конце концов он не выдерживает. — Я придумал. — Хенджин решительно встаёт, — Компенсацию за пиджак. Он изо всех сил старается сохранить серьезное лицо, пока в груди пузырьками шампанского щекочется смех и почти незнакомая ему нежность. Феликс напуганно смотрит на него, нефритово-черные глаза и огромный лавандовый свитер, и Хенджин сдается и рассыпается смехом. — Давай сюда свой телефон, — командует он и записывает свой номер, таинственно двигая ушами. — Завтра в этом же месте, в четыре часа. — Сногшибательный художник?! — возмущённо вопит Феликс, проверяя телефон, и, боже, за последний час Хенджин смеялся больше, чем за месяц. Ладонь Феликса тёплая и идеально лежит в его руке, и когда они бегут по лестнице и прячутся от Минхо за пыльно-бархатными портьерами, Хенджин наконец чувствует себя целым. — Ты пропал посреди банкета, потерял пиджак, сбежал с закрытия выставки, ты в своём уме, Хван Хенджин? — Минхо мечется по комнате и его ярость окрашивает стены маслянистыми брызгами охры. — Мы так долго работали над этим, ты так сильно этого хотел, а что в итоге? — Прости меня, — виновато мурлычет Хенджин, разливая по чашкам кофе и сожаление. — Но я поздоровался со всеми важными гостями, сказал дурацкую речь перед камерами и улыбнулся двадцать девять раз, так что все не так уж и плохо. Минхо тяжело вздыхает, обжигает язык и раздражённо включает телевизор. Хенджин ещё немного слоняется по комнате, и длинная чёлка, и брови и угловатые плечи шепчут «мне жаль», так что Минхо сдается и в его глазах тает арктический лед. — И где ты откопал этого олененка в теле человека? — спрашивает он, и Хенджин захлебывается эпитетами, рассказывая о глубоком голосе и крошечных тёплых руках. — Ты влип по самое не хочу, — комментирует Минхо, когда Хенджин наконец умолкает. — Иди уже, Пикассо. — Я просто хочу его нарисовать, — бубнит Хенджин, проверяя кисти и краски. — Ничего я не влип. «Я влип». Феликс жмурится и солнце целует его нос и щеки, и волосы перевязаны лентой, и он такой оглушающе уютный в этом своём огромном свитере, что Хенджин хочет скулить и под рёбрами пронзительно стонет. — Смотри на меня и не шевелись, — командует Хенджин и делает пробные мазки кистью. Феликс ожидал чего угодно, но не этого. Он нервно рисовал в голове самые страшные сцены расплаты, прикидывая стоимость пиджака, но Хенджин сидит напротив него в мятой футболке и сосредоточенно хмурится, и кисть порхает в тонких пальцах, и ветер путается в его волосах, так что это больше похоже на награду. Через два часа Хенджин откладывает кисть и потягивается, как большой кот, и Феликс не может оторвать взгляд от тонких запястий и пятен краски на пальцах. — Можешь вставать, мы закончили, — Хенджин встаёт и закрывает краски. — Освещение изменилось. Феликс разочарованно вздыхает и пытается украдкой взглянуть на холст, но Хенджин лишь улыбается и закрывает его спиной. — Я не показываю не законченные работы, цыплёнок, — он подмигивает и Феликс обиженно дует губы. — Продолжим завтра? Они встречаются на следующий день, а потом ещё и ещё, и Хенджин давно закончил портрет, но другого повода для встречи пока не придумал, так что миллион раз рассыпает по холсту созвездия веснушек. Он знает, что когда-нибудь Феликс заподозрит неладное, и сотни раз запоминает пушистые волосы и тонкие ключицы. Феликс в тысячный раз перевязывает волосы бархатной лентой, но с самого утра небо стягивает тучами, и они наконец рассыпаются дождем. Хенджин рисует его уже две недели, и Феликс знает, что когда-то сказка кончится, и наверное сегодня подходящий день. Он с тяжёлым вздохом кутается в пижаму, прячется в одеялах и застывает над окошком сообщения. «кажется, это надолго»                   джинни «ага: ((»                   ликсиии «какие планы?»                   джинни «фальшиво петь баллады и печь брауни…»                   ликсиии «ни слова больше. напрашиваюсь. адрес?»                   джинни По окну ручейками бежит весенний гром, но на кухне все равно солнечно, потому что запах свежих брауни, потому что растянутые пижамные штаны, потому что Феликс. Хенджин так долго прятал свое сердце в клетках и стенах и почти уже поверил, что его совсем нет и больше никто не сделает ему больно. Почти. Феликс — оглушающая лавина, глупые шутки и тесто в волосах, сносит все до единого кирпичика, и Хенджин уязвим и беспомощен. Он послушно наливает чай и расставляет тарелки, голос Феликса заполняет комнату и трещинки в его сердце, и Хенджин снова чувствует себя невероятно целым и правильным. — Садись уже, чай остынет. — Феликс оставляет попсовую песенку звенеть в воздухе. Хенджин покачивает пустую чашку на пальце, а Феликс сосредоточенно поджимает губы, вникая в отличия масла от гуаши. Джинни такой ослепительно-яркий в своей увлеченности, что Феликс давно потерял нить и лишь вглядывается в блеск глаз и движения губ. В конце концов он сдается и неловко двигается ближе, и ямочка между шеей и плечом будто создана для растрепанной головы. Хенджин почти плачет от ошеломляющей и пронзительной нежности, потому что персиково-мягкие волосы, потому что уютное сопение, потому что холодный нос и собственная пылающая шея. Ему хочется обнять Феликса, спрятать его глубоко в себе, но он лишь укладывает его на подушки, заворачивает в одеяло и плотно прикрывает за собой дверь. «прости, что уснул: (сегодня нет дождя… рисовать?»                   ликсиии «нет.»                   джинни Феликс проверяет телефон снова и снова, но сухое «нет» безжизненно виснет в диалоге. Ему кажется, будто его ударили чем-то тяжёлым, иначе почему так больно и тяжело ставить чайник и мыть кружки? — Балбес, — говорит он себе. — Кто просил тебя засыпать на его плече? Феликс трижды протёр пыль, и включил новую песню нашумевшей группы, и зажёг ванильные свечи, но легче не становится, и он почти убедил себя в том, что все испортил. Он заказывает гавайскую пиццу, и песня играет по кругу уже в четвёртый раз, свеча плачет воском и гаснет, и глаза мокрые и горячие. Феликс плетется и шаркает тапочками, когда в дверь стучат, и у него подгибаются ноги и облегчение на вкус почти как вчерашние брауни. Хенджин за дверью неуклюже прячет холст за своей спиной, загадочно подмигивает и отодвигает застывшего Феликса, заполняя собой крошечную прихожую. — Сюрпри-и-и-з, — поёт он, и осекается, потому что огромные глаза, заплаканные веснушки и дрожащие губы. — Цыпленок, ты чего? — Я слишком много думаю, — Феликс расплывается улыбкой и солнце наконец выходит из-за туч. Хенджин пожимает плечами и с одинаковой лёгкостью тащит в комнату Феликса и холст. — Закрой глаза, — командует он, и Феликс послушно прячет лицо в ладонях, чувствуя себя маленьким мальчиком у новогодней ёлки. — Открывай. Феликс в комнате совершенно домашний, растрепанный и немного помятый, но Феликс на холсте ослепительно сияет и немного похож на фею. — Это я? — ошеломленно шепчет он, и горделивая улыбка Хенджина немного гаснет. — Не нравится? — Хенджин тянется убрать картину со стола, но Феликс — вихрь и кошачья лёгкость, и Хенджин отступает назад. — Просто… Разве я действительно настолько красивый? — нарисованные веснушки немного шершавые и послушно искрятся под его пальцами, Феликс любуется картиной, а Хенджин — Феликсом. — Ты лучше, — полувздох невесомо касается светлых волос, Хенджин надеется, что Ликс его не услышал, улыбается и смотрит пристально из-под сильно отросшей челки. — Спасибо, — наконец говорит Феликс. — Мне правда очень нравится. Хенджину больше не нужен повод, чтобы назначить встречу, ведь Феликс обещал научить его печь брауни и устроить фотосессию. Минхо снова ворчит, что его дом, вообще-то, здесь, но Хенджин улыбается, завязывает пакет с мукой и хлопает дверью. Теперь каждый его день пахнет подсохшими каплями краски, выпечкой и Феликсом. Он уже привычно наваливается плечом на дверь подъезда, которая вечно заедает, отсчитывает широкими шагами три этажа и сует ноги в свои тапочки с лягушками. — Заходи быстрее, — кричит Феликс с кухни. — Я уже включил Лану дель Рей и мы с ней ждём только тебя. Кухня наполнена глубоким пением Феликса, солнцем и немножко мукой. Хенджин разрешил собрать свои волосы в два нелепых хвостика, и Феликс старательно завязывает бантики из лент, и Джинни невыносимо жарко, то ли от раскаленной духовки, то ли от осторожно-неловких пальцев. Брауни, которые испек Хенджин, приторно-сладкие и немножко подгорели, но Феликс совсем не морщится и съедает целых три штуки. — Прекрати, — Джинни смеётся и пытается забрать тарелку с неудавшимся шедевром. — Не ешь, невкусно же. — Мне вкусно, — Феликс показывает язык и бегает по кухне, в конце концов Хенджин сдается и падает на диван, и Феликс тут же устраивается у него под боком. — Оставайся у меня, — сонно бурчит он, когда звезды заглянули в окно. — Не хочу, чтобы ты уходил. Как-то незаметно в этой квартире у Хенджина появилось слишком много своего: тапочки, пижама, даже зубная щетка, только вот Феликс все ещё не его, и иногда Хенджин кусает подушку, потому что до боли боится его поцеловать. — Какой план, капитан? — чуточку слишком громко кричит Джинни, поворачивая замок на два с половиной оборота. Тишина ехидно звенит в ответ, и он обеспокоенно открывает дверь в комнату. Феликс. Блики от свеч огненно рассыпаются в его волосах, и на столе шампанское и любимые тарелки. — Та-дам! — Феликс гордо сияет глазами. — Сегодня ровно три месяца со дня твоей выставки и нашего знакомства, и я решил, что..... Хенджин подлетает к столу в два широких шага и шампанское пузырьками взрывается на его языке, и губы Феликса удивлённые, податливые и немного похожи на счастье. Феликс старательно расставлял на столе лазанью и пиццу, долго натирал бокалы и почти не испугался оглушительной пробки шампанского. Он тайком зачеркивал дни в маленьком календаре целых две недели и даже нарисовал пять сердечек на коробке с новенькими кистями для Хенджина. Феликс слышит, как щёлкает замок на двери, и знает: сейчас ударятся о деревянный пол кроссовки, потому что Хенджин вечно разбрасывает обувь, зашуршит пакет с какими-то древними дисками, и через четыре скрипа паркета дверь в комнату откроется. — Та-дам! — начинает Феликс, сжимая нервно-ледяными пальцами свою футболку. — Сегодня ровно три месяца со дня твоей выставки и нашего знакомства, и я решил, что..... Он не успевает понять, что Хенджин уже рядом с ним, удивлённо моргает и застывает, и вечно шершавые руки у него в волосах, и терпкий вкус шампанского на чужих губах, и пахнет корицей и яблоками, и Феликс рассыпается, и тонет, и цепляется за острые и тёплые ключицы. Пицца давно остыла, и Лана устала петь на повторе, и Хенджин все так же жадно пропускает сквозь пальцы солнечные пряди. — Моя следующая выставка будет посвящена тебе, — шепчет Хенджин, Феликс знает — это его признание в любви. — Тогда я напишу про это огромную статью, — улыбается Феликс и подставляет щеки. Нежность Хенджина похожа на цунами, и он с радостью позволяет накрыть себя с головой и бесконечно тонет. В этой квартире у Хенджина появилось очень много своего: тапочки, пижама, зубная щетка, смешной плюшевый кот и Феликс.