Детская фантазия

Привет! Я мальчик! Просто мальчик! Хотя почему-то мне постоянно кажется, что все считают меня странным, но кто эти «все» я тоже не знаю, я знаю в своей жизни только маму, папу, дядю в очках и парочку милых девушек в одинаковой форме. Они такие красивые! Я не раз им это говорил, только почему-то в ответ они лишь грустно улыбаются… Может я что-то не то говорю? Но ведь мой папа часто маме говорил, какая она красивая! Правда, не уверен, когда именно, но я помню, что папа говорил! Часто-часто! Сейчас на меня светят. О, опять прожектора включили! До сих пор не понимаю, откуда я знаю такие слова, вроде дети в моем возрасте только машинками интересуются… А может я гений? Но я тоже хочу себе машинку… Ничего не понимаю! Передо мной сидит дядя. Я его уже очень долгое время знаю! Хотя… я вообще не знаю, какое сейчас время, надо спросить: — А который час? Дядя поправляет очки. Ах, да, забыл сказать! Дядя носит очки, такие большие, как у дедушек. Правда, у меня дедушки никогда не было… Или был? А может был, но родители скрыли? А зачем? Эх, а сейчас ведь и не узнаешь правду. — Сейчас? Хм, пятнадцать тридцать. — Почему вы всегда приходите в это время? Действительно! Только сейчас пришла эта мысль! — Ты уже спрашивал. Странно… Никак не припомню такого. А дядя еще сидит и улыбается! Грустно только. Дядя вообще грустно улыбается всегда, я хочу его развеселить, но не знаю как. — Да? Не помню, если честно. — Просто в это время всегда начинаются наши разговоры. — А, вспомнил, точно! Хорошо. Странно, мне казалось я помню все. Вообще у меня очень хорошая память! Я знаю, что дети в моем возрасте мало, что помнят, мне мама так говорила, но я помню все! И не понимаю, почему другие дети так не умеют? Может я действительно необычный ребёнок? Или у меня суперпамять! А может мне нужно спасти мир? — Эй! Ой, отвлекся! — Да? — Ты задумался о чём-то? — Да так… Ну не стану же я выдавать свою суперспособность! — Может, хочешь поделиться? Мне будет интересно послушать. Почему он всегда так улыбается странно? — У вас улыбка грустная такая. — Да? Тебе так кажется? — Конечно! Я не разу не видел, чтобы вы смеялись! — Да, ты прав… Как думаешь, что мне поможет рассмеяться? — Вспоминайте детские истории, меня это всегда веселит! Ой, почему-то хочется смеяться. Громко-громко! Чтобы все услышали и смеялись вместе со мной. Ой, аж бока болят! Они всегда болят, когда я смеюсь. Может если я за них ухвачусь, станет проще? Только дядя в очках не улыбается все ещё. У меня страшный смех? Или слишком громкий? Или наоборот — тихий? Может смеяться громче? Вот говорил же! Не умею я веселить! — Почему ты плачешь? Тебя что-то тревожит? — Я не плачу, вы чего! Я смеюсь! Я не понимаю, правда, вслух я сказал это или нет. Может повторить? Ой, и правда! Губы мокрые и соленые. Никогда не понимал, почему все дети смеются как смеются, а у меня всегда слезы, когда я смеюсь. Может я ненормальный? Или наоборот! Я точно вукдернгт! Ой, нет! Вункрь… Вундре… Вун… Вукед… Дркид… . — Успокойтесь, пожалуйста! Я понимаю, что вам тяжело это вспоминать… Давайте поменяем тему? — Нет-нет! Все хорошо, просто мне все ещё больно вспоминать маму. Знаете, она такая сильная женщина была! — Да? — Да-Да! Я еще маленький был, когда родители в аварию попали, мама осталась жива, а папа попал в больницу. Тяжелое состояние у него было… Да… — А вы тогда где были? — Я? Да дома, где ж еще? Я уже был достаточно самостоятелен, чтобы самому два часика побыть. — А как случилась авария? — Фура влетела, проехалась вместе с ними еще метров двести точно. Еще и бензобак загорелся. Удивляюсь, как они сразу там не погибли, чудо какое-то… Хотя… Чудом это не назовешь… Взамен столько испытаний навалилось… . Я шел по улице после школы. Кажется я тогда думал о папе с мамой, когда заметил, что ко мне навстречу идет бабушка. Старенькая такая, дряхленькая. Как в сказках. Она подошла и спросила который час, я ответил «пятнадцать тридцать», кажется. А она за это дала конфетку, поблагодарила и ушла. Я тогда ещё удивился таким душевным словам. Ну сказал время и сказал, к чему такие благодарности? Но приятно было, да. Конфету я принял с радостью и тут же съел. Я помню, что возвращался домой полным сил и очень радостным. Меня впервые так благодарили, и я обрадовался. Я пришел домой к маме и начал громко рассказывать обо всем. О бабушке, о конфете, о том, какая конфета была вкусная, как все вокруг хорошо. Мама улыбнулась. Я тогда запнулся, а потом вообще раскрыл рот от удивления, когда мама улыбнулась еще шире. Она у меня не улыбалась с тех пор, как папа в аварию попал и лежал в коме. Да, мой отец лежал в коме, не знаю сколько точно, но очень долго. Года три — четыре, где-то так. Врачи уже неоднократно говорили, что нет смысла ждать и он не очнётся. Помню, прихожу домой, а мама сидит на диване. Она не услышала, как я вошел, хотя я не пытался вести себя тихо. Обычно она всегда поворачивалась, а тут и не дёрнулась даже. Я аккуратно подошел узнать, чем она занимается. А она… Она… Листала телефон, палец еще так дрожал… Она листала ленту магазина с гробами. Отцу. Я тогда спросил громко, от злости: «Ты совсем?! Ты отца похоронить хочешь?!». Мама вскрикнула от неожиданности, обернулась на меня, схватившись за сердце. А после долго смотрела, пока я снова не спросил: «Зачем?». Тихо так, но истерично, будто сейчас голос потеряю. А мама заревела, вскочила с дивана, ко мне подбежала и крепко меня обняла. Очень сильно прижала руками. Больно было. Но я плакал тогда тоже, так что меня это не очень волновало. . А мама вообще навзрыд. Очень громко. Она дрожала так сильно, как вспомню — по спине мурашки… И мы так и стояли, плакали и душили друг друга в желании защитить. Но вернёмся. В тот раз мама улыбнулась, так широко и ясно, как никогда. Мы вместе смеялись с ситуации про бабушку.Я не понимал почему, но мне было смешно. И маме. А потом, когда успокоились, мама предложила вместе приготовить пиццу. Это была моя мечта… Я очень хотел приготовить всей семьёй пиццу. Я, мама и папа. Я тогда маме сказал, что хочу всей семьей, не хочу без папы, но та успокоила, сказав, что не в последний раз готовим. Помню, мне это вселило надежду. Мы тогда такую вкусную пиццу приготовили, как мне казалось. Она мне чувствовалась настолько вкусной, что аж искорки плясали перед глазами. Они в тот день постоянно плясали, на самом деле. Один кусок мы доесть не смогли и когда я встал, чтобы его убрать, маме позвонили. Из больницы. У меня тогда сердце словно замерло, а мамин взгляд стал потерянным и тяжелым. Как обычно. Я тогда решил, что сказка рушится, но продолжал улыбаться.Мы ждали худшего, но на том конце провода раздался радостный голос медсестры. Она сказала, что отец очнулся. Папа! Папа, который лежал три года в коме, может даже больше! Мама тогда расплакалась от счастья, а я громко смеялся, будто не веря в происходящее. Мы тут же собрались и сели в машину, прихватив с собой тот самый кусочек пиццы. Теперь уже для папы. Ох, как же мы были счастливы тогда! Мы ехали в машине и слушали мои любимые песни, которые обычно я стеснялся попросить мать включить. Но к моему удивлению, мама тогда подпевала тоже, хотя ни разу при мне такого не слушала. А дальше мы приехали, встретили папу и долго, очень долго обнимались. И плакали. И смеялись. Громко, чтобы весь мир нас слышал. И действительно, все вокруг улыбались с нами, как я потом заметил. Все. Я был счастлив. Спустя неделю мы забрали отца. Каждое утро я вставал с улыбкой и шел к родителям в спальню, где мы просто обнимались, смеялись и плакали. Каждое утро. Жизнь, как в Раю была. Да это и был Рай для меня тогда. Еще, когда папа вернулся домой, мы с ним каждый день в прятки играли. Я всегда прятался в одном и том же месте. В ящике с грязным бельем. И папа всегда находил меня. . — А потом я очнулся в больнице, под капельницей. В синяках. — Ч-что? — Тогда рядом мама сидела, и просто пялила в пол, будто спала. Вполне возможно, что она спала с открытыми глазами… — Я не понимаю… — Мама тогда встрепенулась, услышав мой вздох, подскочила, чтобы обнять и разрыдалась. Ее руки сжимали мои бедра, гладили их, будто успокаивали, пока на простынку падали слезы. Она сама себя успокаивала на самом деле. Ее глаза были полны любви и печали. И они были тяжёлыми. Как обычно. — В-вы? То есть? — Я тогда спросил, что случилось, почему она плачет? Неужели меня папа не смог найти, ведь я спрятался в том же месте, что и всегда. Мать на меня странно посмотрела, продолжая заливаться слезами. У нее было такое уставшее красное лицо. Такое… Страшно вспоминать, будто в ее жизни отняли все, что только можно. Но так и было на самом деле. Я потом узнал. — Все, что было до этого, вы придумали? — Я три дня лежал в отключке в диспансере. Правда из всего того, что я рассказал, лишь в том, что мне дали конфету. Это был какой-то мощный наркотик. — О Господи… — Не знаю, зачем этой бабке это понадобилось, но да. В общем, я ничего не понимал, не осознавал, я даже, кажется, продолжал улыбаться. Я снова спросил маму, где отец, почему он не ищет меня. И тогда я заметил в глазах мамы тень осознания. Она поняла, что происходит и спросила, что я помню. И я рассказал. Про бабушку, про время, про конфеты, а затем про то, как радостный пришел домой, как мы смеялись, а вокруг плясали искорки, как сделали самую вкусную в мире пиццу, а потом нам позвонили и сказали, что папа жив. Я рассказал, как мы слушали музыку в машине, а в моих руках лежал кусочек пиццы для отца, как мы спустя время забрали его из белых стен и вернулись домой. Рассказал, как играли в прятки… — А… А ваша мать? — Я удивился, когда заметил смешанный взгляд матери. Она смотрела на меня печально и тревожно, но одновременно… с интересом. Ей нравилось, что я говорил, ей хотелось это представлять. В особо счастливые моменты она хмурилась как-то по-злому. Мама потом призналась мне, что испытывала зависть. — Она испытывала зависть?! Неужели она не понимала вашего состояния? — Конечно понимала! Моя мама испытывала ужаса побольше меня. Как она потом призналась мне, намного позже, я вырос уже, что в тот момент хотела попробовать эти конфеты. Как вспомню… Я тогда опустошенный два дня ходил от этого признания. — Мне страшно представить, что вы испытывали. — После аварии мама очень ослабла. Вернее она ослабла из-за состояния отца. Ах да, кстати, про отца… — Что? — Мать после моего рассказа сообщила, что отца больше нет. Ни врачи не справились, ни он сам. Тогда-то я и осознал, что происходит. Вернее, осознал я еще раньше, когда заметил, что мама вообще не понимает, о чем я говорю. Но когда она сказала про папу… Я начал смеяться, но стремительно мои нервные смешки переросли в рыдания. Тогда-то все искорки и пропали. Мама на меня с таким опустошенным взглядом смотрела… — А что с ней сейчас? — С матерью? Она пережила депрессию, которая, как мне кажется, развилась еще во время комы отца, но пика достигла после смерти. После новости о смерти. Мама меня никогда не била, не наказывала, но она постоянно мне говорила, что хочет к отцу, и какой я неблагодарный, злой, несправедливый, что не отпускаю ее к нему. Ох, сколько грязи я выслушивал, но терпел. Она любила и не хотела такого говорить, я знаю, и думаю, она тоже это осознавала, но диагноз есть диагноз и он прогрессировал. — Она сама поняла, что надо решать проблему? — Нет, я понял. Как-то раз у мамы началась истерика. С пустого места. Она кричала ужасные вещи про самовыпил, про желание стать ближе к отцу… И так очень долго. Беспрерывно. В какой-то момент я не выдержал и позвонил в скорую, мама тогда кричала на меня, говорила, что я порчу ей жизнь. Но ни разу руку не подняла, хотя будто и хотела. Мама не пускала врача, орала. У нее случилась паническая атака. Но мать все-таки смогли увезти. Прокапали, назначили лечение. Три дня она просто спала с маленькими пробуждениями, а потом я ее еще неделю не видел, пока мне не позвонили и не сказали, что она нуждается во мне. Было страшно. — А н-на вас сильно отразилась смерть отца? -При маме я старался быть сильным. Но без нее у меня было больше шансов выйти в окно. Я не выдерживал. Стыдно вспоминать, но моментами я хотел уйти из дома, что больше не слышать ее страданий. К моему счастью, мне ни разу не приходило в голову с ней что-нибудь сделать. И ей мне. Мы друг друга поддерживали, насколько было возможно и одновременно ранили еще сильнее. Истязали друг другу души, так сказать. — Как вы могли ранить мать, если при ней внешне оставались спокойным? — Мама дурой не была, видела изувеченные руки и бедра, замечала осколки на полу от разбитых кружек, обращала внимание на поломанную мебель. Как только я не видел ее в поле зрения, я терял самообладание. Меня будто подменивали. Я уверен, она каждую ночь слышала мои крики в подушку. Мы оба жили в кошмаре. — А после того, как вас отравили, было желание вернуться к наркотикам? — Еще какое, меня из диспансера не выпускали месяца два-три. У меня такая ломка была первое время. Я постоянно твердил, что хочу тех вкусных конфет от бабушки. Думаю, это было связано с воспоминаниям о той «счастливую жизни». Потом стало проще. Но желание у меня и после реабилитации не уходило. Больше скажу, с такой жизнью, как у нас с мамой, я не раз в даркнет пытался зайти. Моментами желание было настолько сильным, что жутко вспоминать, но что-то останавливало. И пусть часто хотелось очутиться в том Раю, какое же счастье, что я там так и не побывал во второй раз. — Мама справилась с депрессией? — Частично. Но честно, жить стало проще. Мы хотя бы стали выходить на длительные прогулки, как нормальные люди. Разговаривать друг с другом. — А мама пила? — После смерти папы она вообще к алкоголю не притрагивалась. Боялась. Я уверен, что хотелось, но она справилась. Она вообще много чего преодолела и пережила. Она сильная женщина, правда. Просто этого другим не понять. Даже мне. — Да… — Она умерла два года назад, но это было ожидаемо. Мама стала очень быстро терять память. Меня и отца она помнила, к счастью, но остальных могла спустя час забыть. Потом ей стало тяжело ходить, и в какой-то момент она вообще двигаться перестала, еще ослепла рано. — Вы ни на минуту ее оставить не могли? — Мог, она жила в больнице, скажем так. Ну или в доме престарелых, если проще. Но я ее не оставлял надолго. Сначала приезжал каждый день и проводил часов по шесть, успевая как-то при этом работать. Потом, когда пошла какая-то карьера, конечно, стал приезжать реже, бывало не приезжал день-два, но не больше. Мы с мамой нуждались друг в друге, в разговорах, в воспоминаниях по отцу. Мама постоянно просила ей напоминать моменты из жизни с папой, чтобы она не забыла его. Но я не боялся этого. Я не сомневался, что она будет помнить отца до последнего вздоха. Так и вышло. — Вы с ней были, когда она умерала? -Приехал, когда она уже в бессознательном состоянии была. Так что точно не могу сказать. Физически да, в остальном мне кажется, она меня уже частично покинула на тот момент. — Я даже не знаю, что еще добавить. Мне очень жаль. — Я не жалею ни о чем. Это тяжёлый, но опыт. Сейчас, получив множество шрамов и уроков, я наконец-то могу отдохнуть и подышать полной грудью. Все будет хорошо. «Все будет хорошо». " Все будет «… «Будет»… «Будет»… «Все»… «Хорошо»… . Я смеюсь, но почему-то опять слезы идут по щекам, да и не смешно вовсе. Интервью подошло концу. Прожектора отключили? Ой, их кажется и не включали. Дядя в очках, на меня смотрит странно так. До сих пор не пойму, почему у меня интервью берет один и тот же человек, в одно и то же время. Какое время только? Надо узнать который час. — К-к-оторый ч-ч-ас? Странный голос, я его не контролирую. Я вообще во время интервью не успеваю за голосом и словами. Они сами как-то из меня… — Шестнадцать тридцать. Необычно, кажется должно быть поменьше, ну ладно. Все ошибаются, не буду приставать. Надо бы встать. Интересно, почему у меня интервью берут. Разве я настолько популярный? Но я никогда не снимал роликов! Ну ладно, я маленький, вырасту — пойму. А то что-то нет настроения общаться. — Спасибо за историю. Я приду еще вечером. «Почитаете сказку?» Не понимаю, спросил я это вслух или нет, ну ладно. Я часто путаюсь в мыслях и в том, что говорю. Я вообще постоянно говорю не то, о чем думаю. Будто голос живет своей жизнью. Почему-то все тело дрожит. И дряхлое такое… Вообще очень странно ощущать себя в этом теле. Я ребёнок, а тело как у взрослого пьяницы. Борода так колется. И волосы на голове запутаны. А раньше я был кудрявым и красивым. Вообще за мной ухаживают, хотя как мне кажется, я и сам в силах это делать, я же все-таки не младенец! Просто у меня ножниц нет. Так бы я и сам справился! Да-да! Сам! Ноги странные, будто не выдерживают тяжести тела… Я точно гений, раз знаю такие слова. Интервью, кстати, всегда тоже одинаковое. Вот не понимаю! Почему всем так интересны мои родители! Как будто мне нравится каждый раз рассказывать одну и ту же историю про конфету! Хоть бы что-то новое спросили. Правда я больше историй не помню… Но у меня хорошая память! Правда-правда! Может просто родители не успели передать какую-то информацию? А может это секретный допрос? Хм. Что-то слабо себя чувствую. Надо бы прилечь. Ах, какой пол гладкий! И белый такой. Мой нос в нем отражается, ух ты! Ха-ха-ха! О! Фотография моих родителей! Она все еще со мной. Я словно родился вместе с ней. Так странно, я помню родителей, помню, как мне дали вкусные конфеты, а как тут оказался — не помню… А моя мама действительно красивая была! И папа мой герой. Жаль, что пиццу мы в итоге без него приготовили… Но зато мама всегда со мной рядом была! Всегда! О, а какие стены белые! Так смешно! Ха-ха-ха. Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! . Смех, быстро превратился в рыдания. Мужчина содрогаясь лежал на полу. Рядом лежала фотография родителей, умерших в автокатастрофе. Завтра они снова будут наблюдать, как у их сына берут новое такое же интервью. А в документе дядя в очках, который всегда молчит во время этих самых интервью, рядом с диагнозом «Шизофрения» опять напишет «Стабильное состояние».