Последствия

***

Пламя догорающей свечи, буквально издеваясь, плясало и извивалось перед глазами Хандан. Эта чёртова лампа уже порядком надоела выдумывать всё новые и новые движения, не повторяя ни одно из старых. Такое умение, к сожалению, самой госпоже было не под силу. Годами она наступала на одни и те же грабли. Пусть в народе и говорят, что дважды в одну реку не вступить — султанша каждый раз фантастическим образом доказывала обратное. Хотя, в этот раз в случившемся её вины абсолютно не было. Сколько бы она себя не корила, сделать выводы не удавалось. Всё выливалось лишь в бессмысленные терзания, которые никогда не принесут плодов. И вот, сейчас она — родная мать падишаха мира — безмолвно сидит на холодном полу рядом с разбросанными вещами — обычными безделушками, не стоящими ничего, кроме каких-то золотых монет. И плачет: совсем тихо. Так, чтобы никто не услышал. Так, чтобы никто не узнал. Так, чтобы никто не жалел, не считал жалкой. Впрочем, сейчас Валиде такой и предстала бы перед случайным гостем или гостьей, которая вошла бы в просторные покои, если бы Хандан была нужна хоть кому-нибудь. Она не нужна Ахмеду — собственному сыну. Что уж говорить, после его возвращения и подавления им переворота, государь даже не соизволил спросить Валиде, как она себя чувствует. В его сердце нет места для родной матери, оно полностью принадлежит Кёсем. Теперь же одинокая госпожа, вероятно, не будет нужна и Дервишу, как только он узнает о случившемся всего пару дней назад, в ту злосчастную ночь. Она помнит. Прекрасно ужасно помнит события после заката. Хандан, как никто другой, помнит и точно никогда не забудет. Дворцовый переворот Сафие Султан лишил жизней многих, но ещё больше из-за него пострадали живые. В частности, сама Валиде Султан. Она отчётливо помнит каждое до боли неприятное касание наёмника, каждый разрывающий абсолютно всё внутри рывок, каждый плевок в свою сторону и каждую чёртову слезу, пролитую в ту ночь. Никто не знает, но Хандан помнит. Никто даже не догадывается, но она не забудет. И пусть жизнь дворца идёт своим чередом, жизнь матери падишаха уже никогда не вернётся «на круги своя». После надругательств от любимых отказываются, ведь так? По крайней мере, Хандан была в этом уверена. Но разве можно называть «любимым» человека, который уходит в самый сложный момент? Госпожа искренне верит, что в случившемся виновата именно она. И так же верит в то, что Дервиш ей этого не простит. Уверенная в том, что ждать некого, ведь на вопрос «кому я нужна?» в голове Хандан был только один заготовленный ответ «никому», госпожа обхватила подушку, лежавшую на полу руками и, прижав её к груди так, будто это самый ценный для неё человек, ещё горестней расплакалась. Но двери неожиданно приоткрываются, а всё ещё не догоревшая лампа освещает лицо неожиданной гостьи. Неожиданной настолько, что Хандан теряет не только дар речи, но и движения. — Валиде, — поклонилась Кёсем, лицо её на секунду приобрело сочувственное выражение, но черты тот час же вернулись на круги своя. — Я хотела лично пригласить вас на праздник… — уже немного растеряно пробормотала она, в моменте пожалев о своих словах после того, как обратила внимание на ошарашенные, красные и немного припухшие глаза старшей. Какой, к чёрту, праздник?! Да она на грани истерики! — Я, пожалуй, пойду, — неуверенно продолжила госпожа, подавляя внутреннее желание остаться: не просто так ведь Валиде в таком состоянии. Но не уйти было бы, скорее всего, неделикатно. Впрочем, именно так и подумала невеста Султана, поспешив удалиться. Она покинула покои под воистину умоляющим взглядом Хандан Султан. Старшая госпожа же осталась сидеть на холодном полу, но уже не издавая ни звука. Мало ли, кому ещё взбредёт в голову навестить её. Впрочем, хотелось ей именно этого — самого простого: лишь бы хоть кто-нибудь был рядом, лишь бы хоть кто-нибудь остался. Но никто никогда не задерживался, госпожу просто отпускали и жили дальше. Ей же такая способность — отпускать — была не дана. Пока что из всех, кого она когда-либо любила и простила «не отпускать», остался лишь Дервиш. Но примет ли он её такой? После всего, что с ней сделали? На этот вопрос у Хандан не было ответа. Всё, что ей оставалось — это зубрить два несчастных слова, повторяемые ею тысячи раз. Не отпускай. Завтра султанша ими снова обязательно воспользуется. Может, они хоть раз помогут. По крайней мере, вся надежда лишь на слова.

***

Самостоятельно заперев за собой тяжёлые двери покоев матери падишаха, Кёсем попыталась уйти, но ноги не слушались. Икры превратились в вату, а к стопам будто приделали якори, и она, словно самый настоящий корабль, неподвластный течению из-за большого груза, замерла на месте, время от времени пошатываясь на волнах тревоги. Жене Султана не должно быть дела до того, как чувствует себя женщина, искренне ненавидящая её. Более того, Кёсем сама должна недолюбливать старшую госпожу, учитывая все факторы их отношений. Но ненависть была окончательно вытеснена раннее увиденной картиной, на её место пришла всепоглощающая жалость. Впрочем, нет, не жалость. Искреннее сочувствие. Кёсем не знает, что произошло и, возможно, ей даже не нужно ничего знать. Ни никто никогда не сидит на полу в истерике просто так, от скуки. И не сунуть не в своё дело длинный нос можно было бы назвать грехом, зная стремления госпожи знать всё и вся. Кольцо порядком начало натирать палец Кёсем, которая только сейчас вернулась в реальность, в которой она, облокотившись на стену прямо перед покоями Хандан, всё прокручивала его по пальцу, словно прокручивая тревожные мысли в голове. Страх за человека, с которым у госпожи не было ничего общего, кроме Ахмеда, за любовь которого они так отчаянно боролись. Мать с женой. Жена с матерью. Ахмед же отдавал предпочтение корыстной любви Кёсем, чем искренней любви единственного живого родителя. И Кёсем понимала, что в какой-то мере поступала неправильно, настраивая мужа против его самого близкого человека. Но выжить нужно было любой ценой. Не она начинала эту войну. Но и Хандан ни при чём. Так кто же тогда виноват? — Кёсем Султан! — из размышлений задумавшуюся девушку достал обеспокоенный клич верного слуги матери падишаха. Он учтиво поклонился, но неприязнь, всё же, немного исказила черты лица евнуха, что не ускользнуло от взора султанши. — Простите за чрезмерную прямолинейность, но Валиде Султан сейчас совсем не до ваших козней, — слуга замялся, подбирая более-менее вежливые слова. — Я вас искренне прошу, не навредите моей госпоже ещё больше. И Кёсем понимала его. Она прекрасно понимала его опасения, но нужно было держать лицо. — Хаджи-ага, что ты себе позволяешь? — высокомерно произнесла она, самую малость повышая голос. — Не смей говорить со мной в таком тоне. Раз я здесь — значит есть причина, и не твоего ума это дело. Евнух стушевался, поправил рукава, и, опустив голову вниз, что-то невнятно пробормотал себе под нос. Затем, зашагал в сторону двери, за которой, как вспомнила жена падишаха, всё ещё находилась Хандан. Но обернуться Кёсем не смогла, лишь стояла, как вкопанная, на месте. Время снова поплыло, но что-то да удерживало уже потрепанную увиденным госпожу, которая уже совсем забыла о том, что спешила на праздник. За дверью послышались голоса: — Госпожа моя, просто укажите на того мерзавца среди заключенных, или хотя бы опишите его внешность! Его обязательно найдут и потом… — Нет! — и снова этот крик. Громкий, но, в этот раз, совсем не властный и не командующий. Вместо этого — отчаянный. — Хаджи, ты не понимаешь… Он не просто ударил меня, — всхлип. — Он растоптал всю мою честь… — последнее предложение было сказано настолько тихо, что Кёсем сначала подумала, мол, ей послышалось. Она не видела, что сейчас выражает лицо Хандан, но предположительно знала. Догадывалась так же, как и о том, что подразумевала старшая госпожа под своими словами. Она в ужасе прикрыла рот рукой с уже натертыми при помощи колец пальцами. — Что же мне теперь сказать Дервишу… он, думаешь, примет меня… такой? — очередной новостной удар за вечер чуть не сбил Кёсем с ног. В любой другой ситуации она первым делом воспользовалась бы новой информацией в своих целях, но не сейчас. Дервиш и Хандан, что ж, ожидаемо. «Халиме даже что-то такое упоминала…» — вдруг вспомнила Кёсем. Но, в данный момент, единственное чувство, которое вызывала у младшей госпожи эта женщина — сочувствие. Только сейчас жена падишаха начала постепенно приходить в себя, осознавая, что всё ещё стоит около покоев. Ей нужно будет всё переварить, и только потом она обязательно решит, что ей делать.

***

Натянув улыбку так, что щеки начали немного побаливать от напряжения, Кёсем грациозно спустилась в холл гарема, где все его обитатели уже веселились во всю. И чем-то госпожу это отталкивало, отвращало. На мгновение она подумала: «да как они могут радоваться, когда произошло столько ужасных вещей?» Девушка убеждала себя, что думает она именно о смертях невинных слуг и наложниц, но никак не о том, что услышала минутами ранее. Ей ведь не должно быть дела до того, как чувствует себя её враг? Впрочем, очевидно, это волновало Кёсем не меньше, чем сам факт дворцового переворота. К счастью, неудачного. Девушки танцевали, демонстрируя элегантные, завораживающие движения, в процессе наблюдения за которыми Кёсем постепенно терялась в мыслях. Они ставали медленными, ленивыми, но, в то же время, тревожными, чем-то напоминающими муравьёв. Они точно так же зудели в голове госпожи под копной чёрных, как смоль волос и драгоценной короной. Это можно было сравнить с ощущением «мурашек по телу», только, в отличие от возможной приятности первого, эти «мурашки» были внутри, что вызывало отвратительные чувства. — Какое неуважение со стороны Хандан! Не явится на праздник по случаю возвращения падишаха, — вдруг долетел до ушей Кёсем голос Халиме Султан. Младшая заметно напряглась, но промолчала. Не стоит провоцировать скандал. — Вы правы, матушка… — тихонько почти прошептала Дильруба — совсем маленькая девочка, но желчью она уже была вся в свою мать. — Очевидно, с Дервишем-пашой развлекается, у них там собственный праздник, — девочка издала тихий смешок. Костяшки пальцев Кёсем хрустнули. — Халиме, Дильруба, вам не пристало так клеветать на Валиде Султан. Тем более, вы сидите сейчас здесь, а не в темнице лишь потому, что так решили мы, включая Хандан Султан. Не забывайтесь, — чётко, но не слишком громко отчеканила жена падишаха, почти не узнавая свой голос. Честно говоря, сперва она будто услышала эти слова со стороны, и лишь потом осознала, что принадлежат они никому иному, как ей. Халиме поникла, шокировано опустив глаза в подол платья. Дильруба же стиснула зубы, понимая, что сказать ей больше нечего. Впрочем, обе были удивлены такой реакцией Кёсем, которая, по их мнению, должна была, наоборот, согласиться. Отвращение ко всему происходящему комом стало в горле юной госпожи, настолько ей было противно находиться среди таких желчных людей. Она попыталась сглотнуть, но не смогла. Будто подавившись эфемерным щербетом, к которому она изначально даже не притрагивалась, Кёсем закашлялась и, наконец, впервые за долгие бессонные сутки, ощутила усталость. Не успели гости торжества оглянуться, как копна чёрных волос уже скрылась за поворотом, направившись в свои покои. Завтра она обязательно подумает обо всём, но сейчас — спать, и только спать. Об отдыхе не стоит забывать никому…

***

Хандан так и не сомкнула глаз этой ночью. В страхе уже совсем не перед кошмарными снами, она лежала на твердом полу, всё сверля взглядом потолок. Ей было абсолютно всё равно на охрану возле покоев, которую она заранее усилила. Госпожа всё ещё боялась. Она боялась тех ужасных, грубых рук, что так бесцеремонно и бесчестно касались её ещё недавно. Она боялась этого человека, абсолютно не помня его внешность. Лишь смазанная картинка лица и режущая боль во всём теле. Очень больно. «Всё закончилось» — твердила себе она, но, приливами, боль всё не утихала. И как она может быть хоть каплю уверена в том, что это больше не повторится, если госпожа даже не помнит его лица? Как она сможет его опознать? Ответ один: всё, что осталось — это жить в страхе повторения истории, повторения боли, унижений и… одиночества.