Отпустив, обретёшь

Хуже бессонных ночей был, пожалуй, только рваный сон: час-другой, выхваченные наотрез отказывавшимся бодрствовать дальше организмом, по пробуждении ничего, кроме внутренней разбитости и внешней помятости, обычно не сулили. Видать, опять вырубился, перебазировавшись с ноутбуком на кровать… А ведь сколько раз уже зарекался работать из дома, расположившись на чем-то хоть на йоту уютнее компьютерного кресла: чревато затекшей шеей и проебанными сроками. После таких невольных перерывов, бывает, еле-еле продрав глаза, еще несколько минут проводишь в довольно-таки жалких попытках пересобрать вокруг себя сети пространства и времени, сквозь нити которых так внезапно провалился. Вот и сейчас ни плотно задернутые шторы, ни тупая боль в висках в этом отнюдь не спортивном ориентировании ни капли не помогали. Еще и мокрый, как мышь, словно в горячечном бреду валялся, а не просто… Сука… С гулким выдохом Воропаев рухнул обратно на подушку, едва не повстречавшись затылком с деревянным изголовьем. События последнего вечера наконец начали его настигать, да так неумолимо, что на мгновение захотелось обратно в небытие, обезболивавшее лучше опытного анестезиолога и окутывавшее таким манящим дурманом беспоследственности. Определенно, соврал бы, сказав, будто сам не понимает, что именно развязало ему язык, позволив в подробностях рассказать Пушкаревой о том, о чем в любой другой день он предпочитал и вовсе не упоминать вслух. О том, чтобы вновь сблизиться с кем-то всерьез он в последние годы не помышлял в принципе: эта страница жизни казалась надежно и бесповоротно перелистнутой. Как и те, что помнили чуть беспечного и зорко смотрящего в будущее Сашу. Благо, тогда горизонт действительно еще был полон очертаний и силуэтов, приковывавших взгляд своей неизведанностью и суливших, если не череду приключений, то уж точно насыщенный на впечатления, прокладываемый лишь им самим путь. Теперь же он, по ощущениям, нарезал круги в лабиринте из кишащих людьми, но вместе с тем безжизненных небоскребов, откуда не то что горизонта было не увидеть — даже облака застилали все однородной мелкодисперсной взвесью, наползая на крыши высоток и все чаще заставляя сомневаться в том, что за пределами этой серости когда-то было хоть что-нибудь. Случайно забредшая в этот клятый Готэм-Сити Катя неожиданно начала пускать в нем корни до того стремительно, что не предостеречь девушку от местной всепоглощающей хмари казалось совершеннейшей подлостью. Ни слепцом, ни тугодумом он себя считать не привык: замечал и украдкой бросаемые ею взгляды, и плохо скрываемое смятение. Да и сам, чего уж там, не без удивления осознал, что в выжженном сигаретным дымом пространстве между диафрагмой и легкими что-то нет-нет, а может еще и заныть, будто живое, и восторженное сальто крутануть по случаю. Ее робкий интерес, пожалуй, рассыпался бы в труху, задумай она подобраться совсем близко, но, если нет… Сокращать дистанцию было страшно. Позволить себе и ей надеяться было страшно. Страшно обещать другому даже возможность тепла, когда сам заледенел так, что, по ощущениям, быстрее раскрошишься, чем оттаешь. Да, Кира своей неосторожно брошенной репликой порядком выбила его из колеи, лишний раз озвучив то, что и так никогда по-настоящему не покидало мысли. Но Александр и сам будто рад был ухватиться за этот повод непрошено исповедаться. Вывернуться наизнанку до наметочных швов, наглядно показав, что эту черноту, просмолившую все внутри, уже ничем не вывести, как бы ему ни хотелось. А ведь, как выяснилось, хотеться еще могло. С каждым пророненным этим вечером словом он все меньше понимал, чего желал и вместе с тем боялся сильнее: чтобы она ушла, или чтобы осталась. Осталась. Осталась? С горем пополам переведя себя в вертикаль, мужчина преодолел слегка болтавшееся сейчас в каком-то неуверенном вращении пространство от кровати до двери, после чего застыл в проеме, уставившись на расположившуюся в гостиной щуплую угловатую фигурку. — Это ты меня переодела? — он, казалось, только что осознал, что сам ранее так и не сменил деловой костюм на домашнюю одежду, которую обнаружил на себе проснувшись. — А что, это партийное задание следовало доверить Пушкаревой? — подскочив со своего места, Крис метнулась в сторону кухни, очевидно, решив не тратить время на приветствия. А он-то, дурак, понадеялся, что Катя успела уйти до того, как на квартиру обрушился ураган «Кристина». — Я надеюсь, в ее присутствии ты острила тупым концом с куда меньшим усердием? Определенно, слишком много впечатлений для одного вечера… — Боишься, что спугнула твою трепетную лань? Садись давай, — вынырнув из кухни, Крис кивнула в сторону дивана, после чего торжественно водрузила на журнальный столик внушительных размеров кружку, из которой он периодически заливался кофе в чрезвычайно эффективных, но совершенно социально не одобряемых дозах. Распространявшийся от напитка аромат уверенно свидетельствовал в пользу того, что сестра вновь провезла в своем чемодане едва ли не весь ассортимент любимой лавки индонезийских пряностей. — Да, как знать… Может, спустя время в глубине души даже благодарностью бы к тебе проникся, — присев наконец, Воропаев с облегчением выдохнул: балансировка исключительно на своих двоих все еще требовала больше сил, чем было сейчас в его распоряжении. Ладонь Кристины, как всегда, по-лягушачьи холодная, тут же очутилась у него на лбу. — Вот уж не думала, что способность отшивать людей у тебя когда-нибудь сможет атрофироваться. Сам-то чего, раз так? — пробормотала сестра, настойчиво пододвигая в его сторону варево, все еще не вызывавшее решительно никакого доверия. Но результатом своих температурных прощупываний она, очевидно, осталась недовольна, а значит, проще было уступить. — А сам я себя на это решиться уже не заставлю, — вдруг признался Александр, прежде чем сделать крохотный глоток, после чего, несмотря на укоризненный взгляд Крис, отставил чашку в сторону. Непонятно, чем этот оздоровительный эликсир обжигал больше: остротой добавленных специй или стремящейся к кипятку температурой. — Дурень ты. Хоть и умный, шо пиздец. Сашка, — смягчилась сестра чуть погодя, — я тебя люблю больше собственной свободы, ты это знаешь. Но, уж извини, скажу — может, именно потому что люблю — оттого, что будешь убедительней и горше всех страдать, простить себя легче не станет. В первую очередь потому, что прощать нечего. Попробовать быть счастливым — лучшее, что ты можешь сделать. В том числе и в память о Еве. Интересно, какое место в этом сомнительном клиническом испытании в таком случае предстояло занять Кате… Добровольца, который по результатам безжалостного рандомайзера получит в свое распоряжение либо ходячий сгусток тревоги, либо дисфункционального партнера, разучившегося жить в настоящем? В медицине участники всяческих экспериментов хотя бы информированное согласие подписывают… — Крис, ничего не подумай — уж тебя-то я всегда рад видеть, — но, все ж таки, какими судьбами, хм? — попытка съехать с темы вышла до ужаса нелепой, но попробовать стоило в любом случае: лимит откровений на сегодня был окончательно исчерпан. — А ты, дядька, еще упорнее трубки бы не брал! Телефон, кажется, и правда разрядился еще в машине. Поднявшись же в квартиру, он уже пребывал в такой прострации, что, вопреки обыкновению, совершенно об этом не подумал. — Так у нас, вроде бы, вечерние переклички не заведены, чего так переполошилась-то? — чуть виновато прошептал мужчина. — Мне Кира позвонила. Я за ее рыданиями половины не разобрала, поняла только, что она сдуру брякнула что-то настолько дрянское, что мне нужно было, роняя тапки, бежать проверять, как ты. Черт. — Ничего сверхъестественного она мне не сказала. Ничего нового, во всяком случае, уж точно. Зря только нервы сама себе вымотала… — Ты ей, сколько помню мелкую, всегда казался хрупче, чем ты есть. Даром, что она младше. — Я уже сам не знаю, какой я есть. Ты ей звонила, сказала, что все в порядке? — Ну, это громко сказано, — скривилась сестра, окидывая оценивающим взглядом его помятый вид. — Крис… — Да позвонила, Господи! Вчера еще. Как с Пушкаревой распрощались, так и позвонила. — В смысле «вчера»? — Воропаев на мгновение застыл, нахмурившись: не мог же он проваляться целые… — В том и смысле, Сань. Вечер пятницы. Ты как вырубился вчера, так и проспал почти сутки. Это как себя надо было измотать, скажи мне…? — Стоп. У меня же должен был сегодня… — Да позвонила я Инне, она все перенесла, угомонись уже, умоляю. Сам посуди, что лучше: просравший один день начальник или он же, упахавшийся до коматозного состояния? С ума-то не сходи, дядь! — Да понял я… Где телефон? — На тумбочке у тебя лежит заряжается, проснувшись-то не заметил, что ли? — Слишком многого ожидаешь от коматозника, Крис, слиш-ком…

***

Сидя на кровати и вертя в руках мобильный, Воропаев все никак не мог определиться, какая мысль доставляла ему меньший дискомфорт: о том, чтобы позвонить Кате и попросить прощения за лавину воспоминаний, которую на нее обрушил, и за то, как нелепо завершился вечер, или же о том, чтобы, отпустив ситуацию, общаться с ней при следующей встрече как ни в чем не бывало. Последнее в стратегию «оттолкни, пока не сделал больно» вписывалось практически идеально. Да и смысл дергать человека в вечер пятницы, навязывая ему очередные… Послышавшиеся в телефонной трубке гудки отдавались в голове пронзительной дребезжащей трелью. Интересно, вызов уже прошел — если отключиться сейчас, поступит ли Пушкаревой уведомление о пропущенном звонке? Внезапно раздавшаяся откуда-то простенькая мелодия не на шутку сбила его с толку. Источник звука был где-то совсем рядом. Прислушавшись, Александр подошел к шкафу, у ножки которого на ковре валялся старенький, видавший не одно падение аппарат. Мигавшее на крохотном экранчике «АЮ» упрямо подсказывало: «как ни в чем не бывало» — не вариант.